Теория танца

ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ

Читатель уже начинает волноваться. "Описания утех и маленьких приключений — это, конечно, хорошо, — говорит он, — однако не раз между строк упоминалось про то, как сторож Х. стучит ночами на машинке. И где результаты?". Автор не может оставить без внимания подобные вопросы. Тем более что по нашему условному хронометражу подошло время выхода в тираж — в первоначальном, хорошем смысле этого слова. Мы не будем рассказывать, как сторож Х. рассылал свои тексты в центральные журналы, как ждал ответов, перечитывая вторые экземпляры глазами редакторов, как получал отказы — то сухие, то пространные, дежурно обнадеживающие. Переделкино удалялось все дальше. Только "Знамя", прочитав повесть о войне, ответило, что если бы не забитый до отказа редакционный портфель на эту тему, оно бы… Словом, сторож Х. прекратил попытки, перестал писать и занялся вплотную астрологией, хиромантией, и вновь придвинул давно отодвинутые изыскания по физике. Однако пришло время, и то, что должно было случиться, случилось. Но в несколько этапов.

— Жене Мустая Карима нужен массаж, — сказал массажист У. массажисту Х. — Он живет совсем рядом, в том же доме, где Шевчук жил, иди к нему, поговоришь, дашь почитать свои рассказы, наверняка поможет.

— Да ну, — сказал массажист Х. — Печататься в башкирских газетах я не буду. Иди сам к Мустаю, ты по бабушкам профи.

— Ну, дай мне какой-нибудь рассказик, я ему покажу, может, посоветует, куда обратиться, спротежирует.

Массажист Х. выбрал военный рассказ, вынул из него две странички с описанием боя и отдал их массажисту У.

— Вот, чтобы не напрягать старика, — сказал он. — Наверняка у него от таких просителей отбою нет. А еще лучше, вообще не давай.

— Как это "не давай"? Обязательно дам. Я жене его здоровье принесу, что ему, жалко две странички прочитать? И вообще, говорят, он мужик умный, таланты поддерживает, — сказал массажист У., и ушел.

Он вернулся через два часа, тянул время, рассказывая, какая у Мустая квартира, какой он сам вблизи, как после массажа они попили чаю. Потом перешел к главному.

— В общем, дал я Мустаю твои листочки. Вот, говорю, Мустафа Сафич, мой друг пишет, не могли бы вы взглянуть. Он взял. Знаешь, взял двумя пальцами, брезгливо так, а на лице читалось — ох и заебали вы меня…

— Я же говорил! — с досадой воскликнул массажист Х. — Нахера мне, чтобы он думал, что я попрошайничаю!

— Дальше слушай… Взял он листочки и ушел в кабинет, неся их как дохлую мышку. Вышел через полчаса, держа их уже двумя руками, и сказал: да, это, конечно, писатель… Только вот жирного тумана не бывает. Помнишь, у тебя там, когда керосином стекла опылило, герой что-то там сквозь жирный туман… Ну вот, он и сказал, мол, не бывает жирного тумана…

— Как это не бывает? Пусть посмотрит сквозь обкеросиненное стекло! Не бывает… Ну и дальше что?

— А дальше… А дальше он так задумчиво, глядя в окно, сказал: а раз он писатель, то пусть дальше мучается. Писатель должен мучиться…

— И все?

— И все…

— Ну и на том спасибо, но мучиться я не собираюсь. Не хотят — не надо. Сами придут и сами все попросят, как сказал один неприятный тип. Не пришли и не дали, но нам все равно. Мы подождем. Придет еще время…

Прошло несколько дней. Массажист Х. массировал пожилую женщину, которая назвалась проректором одного из институтов. Она завела разговор о литературе, и массажист У. подал голос из-за перегородки.

— Учтите, массажист, который вас массирует, тоже писатель. Его сам Мустай Карим похвалил. Только печатать его не хотят.

Проректор встрепенулась:

— Я позвоню сегодня своей подруге, она замредактора "Вечерки", идите к ней завтра, и вас напечатают в их Литальманахе. Ее зовут…

И массажист Х., взяв пару рассказов, пошел. Надо же с чего-то начинать, хрен с ним, что газета, — вот и проректора со связями бог прислал. Я ее за язык не тянул…

Замредактора, старушка с заячьими зубами, посмотрела на него удивленно — ей никто не звонил, но она передаст рукопись редактору Литальманаха, оставьте телефон, он с вами свяжется…

Вернувшись в стационар, он спросил у невропатолога Л. про свою пациентку-проректора — нормальна ли она и какой у нее диагноз?

— Какой проректор? — удивилась Л. — Дворник она в институте! Вон, карточку можешь посмотреть…

А что, — подумал массажист, — может такой абсурд и ведет к успеху? И забыл про отданную в газету рукопись.

Редактор альманаха (просто литературная страничка в газете, выходящая с периодичностью раз в месяц) позвонил через неделю и пригласил к себе в редакцию. Массажист пришел в Дом печати, поднялся на третий этаж и вошел в комнату, всю заставленную столами, заваленными стопками рукописей. За одним из столов сидел бородатый, очкастый, большеухий и большеротый человек. Он разговаривал с очередным автором и был раздражен.

— Ну что вы мне опять принесли? — потряс он листком. — Почему опять так безграмотно?

— Так… Не русский же я… — бормотал не русский.

— Да и я, как вы можете догадаться, всего лишь россиянин! Но если решили писать по-русски, пишите грамотно!

Когда автор ушел, редактор преобразился — он заговорил тихо и доброжелательно, хотя посетитель Х. чувствовал, что эта метаморфоза далась хозяину стола тяжело.

— Хочу спросить, — сказал он, когда массажист сел. — Кто вы по профессии?

— Невропатолог, — ответил от неожиданности массажист. Он не боялся, что его раскроют, потому что знал — знакомство будет недолгим, сейчас ему скажут, что писать вы умеете, но напечатать это в нашей газете…

— Вы закончили наш медицинский?

— Нет. Ваш авиационный. А медицинский — в Иркутске, — легко сказал массажист, думая, а есть ли в Иркутске медицинский институт? Впрочем, неважно… — Сейчас работаю в стационаре при поликлинике, рефлексотерапевтом…

— А, значит еще и авиационный? Когда это вы успели? — пробормотал редактор. — Вот я и думаю, откуда в ваших текстах столько технических подробностей — блистера, амортизаторы… Читателю это как то… И вот еще неприятная фраза — вертолет у вас встал на пуанты. Ну не знаю…

— А вы, наверное, поэт? — насмешливо спросил массажист Х.

— Ну, в общем, да. А что? Не любите поэтов?

— Да нет, почему же. Только у них мышление специфическое.

— Может быть, может быть… Но вообще мне ваши тексты понравились. Только, нет ли у вас чего-нибудь… как бы точнее сказать… человеческого, что ли?

— Не про войну? — уточнил массажист Х. — Есть. Но это вы точно не напечатаете. Вот, пожалуйста…

И он протянул редактору несколько машинописных страничек.

— Беса? — прочитал вслух редактор. — Это по Достоевскому? Заметил, вы — писатель филологический, аллюзии всякие… Ладно, я прочитаю, позвоню через несколько дней.

Но телефон зазвонил, когда массажист Х., придя из редакции домой, раздевался в прихожей. Он снял трубку.

— Здравствуйте, господин Набоков! — возбужденно кричал редактор. — Я когда начал читать и понял, о чем вы, с ужасом ждал, когда же вы все испохабите! Но вы прошли меж дождевых струй! И пусть меня уволят, но я это напечатаю!

— Вы с ума сошли! — радостно кричал в ответ массажист Х., царапая ключом холодильник. — Вам этого не дадут сделать! Я же просто так дал, не в расчете на печать! Вам никто не позволит, даже и не пытайтесь — а то я вообще стану нон грата в местной прессе! И вы вместе со мной!

— А вот поглядим! Нет, нам определенно надо выпить водки! Когда мы можем это сделать?!

(Но про водку с редактором, которого звали А. Г. - это мы опустим, — тема достойна отдельного цикла).

Начались будни, предшествующие всякой первой публикации. Конечно, этот рассказ не напечатали. Потом было отвергнуто еще четыре. Редактор Альманаха показал массажисту Х. верстку газетной полосы, на которой почерком замредактора с заячьими зубами было написано: "А. Г.! Ваш Х., конечно, гений, но не для нашей газеты!"

— Гордитесь хоть этим, — сказал редактор. — А я, между прочим, на вашу "Бесу" стихотворение написал. Начинается "Звуки приплывают по воде…". Хотите, запишу на бумажке? Ладно, потом, а пока… Знаете, какая мне пришла мысль? Когда-то давно я видел какой-то фильм. Там еще Гундарева играла. Помню кадр — она сидит у окна, дождь, осень, по окну вода течет… Понимаете? Вот что-то такое нужно написать… Представляете ощущение? Напишите такое, отвлечем внимание цензуры…

Массажист ничего не понял, но пообещал. Вечером, придя на дежурство, он заварил чай и начал ходить по комнате, представляя Гундареву у текущего окна. А за его окном стоял сухой октябрь. Он сел за стол, всосал своей китайской ручкой чернил из пузырька, придвинул чистый лист и написал: "Октябрь уж наступил". Закурил, нарисовал на полях профиль Пушкина и продолжил: "Здоровью моему полезен русский холод. Весной я болен: кровь бежит быстрей, теснятся чувства, взгляд плющом бесстыжим опутывает ножки… Впрочем, стоп! Решат, что я про стул в оранжерее". Встал, вышел в коридор, прошелся туда-сюда, сказал "А что? Помудим!" и вернулся к столу. Рассказ он написал за ночь. Потом отредактировал, переставил куски местами, отпечатал и отнес в редакцию. Редактор был в восторге.

— Именно об этом я и говорил! Импрессия! Надеюсь, что замредша ничего не поймет и пропустит! А вообще, про что это?

— Про то, как я первый раз с парашютом прыгнул, — сказал массажист Х. и ушел, оставив редактора перечитывать рассказ с учетом полученной ориентировки.

Потянулось время ожидания. В это самое время к массажисту Х. направили пациентку в самом расцвете женскости — между 30 и 40. У нее была хорошая фигура, — массажист отметил это вслух в первый же сеанс, сделав упор на ноги. Она любила читать, и он принес ей в палату несколько своих рассказов — скоротать время под капельницей.

Поздним вечером того же дня, когда он сидел за столом в ординаторской, перечитывая рассказ глазами замредактора, и для пущего вживания в роль оттопырив по-заячьи передние зубы, в дверь постучали.

— Замерзла, — сказала она, вбегая. — В ресторан-то на машине отвезли, а я оттуда сбежала — скучно стало в этой компании. Подумала — вы же говорили, что здесь вечерами пишете, вот и решила — а вдруг? Украла со стола бутылку шампанского и апельсины, сейчас разопьем…

Он помог снять ей плащ. Она осталась в коротком обтягивающем платье и в сапогах. Показала сумочку — там лежали туфли на шпильках.

Открыли бутылку, он почистил апельсины. Пили из кружек, разговаривали о литературе. Она восхищалась его рассказами. Он между прочим посетовал, что вот уже шестой его рассказ томится в редакции — тетка там злая, не пущает.

— Я вам помогу, — сказала она, закидывая ногу на ногу. — У меня в этой редакции знакомый работает, Валера зовут. Завтра позвоню, и он все устроит — очень близок к главному редактору.

Массажист согласно кивнул, продолжая смотреть на ее ноги в серебристо отливающих колготках.

— Наденьте туфли, — сказал вдруг приказным тоном.

— Знаю, знаю, нравятся вам мои ноги, — сказала она довольно, и быстро скинув сапоги, надела туфли. — Что дальше?

— А дальше — танцевать, — сказал он, вставая. — Как раз музыка по телевизору подходящая…

— Танец, — обнимая ее за талию, сказал он, — это целый ритуал. Это разрешенная близость, и только далекие от танца, не побоюсь этого слова, случайные в танце люди, не понимают всех возможностей, которые танец открывает. Элементы танца вдвоем — это не просто синхронное движение двух пар ног и двух тел. Руки — вот главное! Они тоже двигаются, но по своим, особым маршрутам. Его руки бродят по ее спине, ненавязчиво, легко, пальцы трепетны как крылья бабочки. Он как будто нерешителен, он пробует, он боится и всегда готов отступить, почувствовав ее нежелание. Но с каждой секундой он продвигается все дальше, одна его рука уже гладит ее шею, другая скользит под блузку, все так же ненавязчиво и даже стеснительно, вопрошающе… Вот так… ее руки тоже могут двигаться — по его плечам, перепархивать на шею, ерошить волосы на затылке… Да, вот так… А его губы тем временем…

Она клонилась на его плечо, как вечерний цветок. Они уже стояли, и он расстегивал пуговички на ее юбке. Потом был диван.

— Лапушка, лапушка, — шептала она, вцепившись в его лопатки, и он, двигаясь, даже нашел место для недовольной мысли — нашла лапушку!..

Эта мысль направила его возбуждение какими-то обходными путями, и он, вдруг став агрессивным, последовал за своим возбуждением.

— Так не больно? — спросил он.

— Нет… Но интересно, я так никогда не пробовала… — прошептала она, — продолжай, продолжай, о-о! — и, задрожав, обсикалась.

"Так вот где твоя главная эрогенная зона! — подумал сторож, заваливаясь набок. — Не пробовала она! Слишком легко получилось… Хорошо, клеенка теперь всегда под простыней".

На следующий день, принимая очередной сеанс массажа и ощупывая его колено спущенной с кушетки рукой, она говорила:

— Я позвонила Валере, он все обещал сделать. Правда, ногу недавно сломал, оказывается, но он по телефону с главным договорится.

— Спасибо, — говорил он, массируя и чувствуя себя альфонсом. — Но может не надо? Редактор сам разберется, а то как-то неудобно…

— Неудобно искать вслепую, — засмеялась она, наконец, нащупывая вывернутой назад рукой то, что можно было нащупать.

Вечером домой позвонил А. Г. и сказал, что рассказ выйдет в следующем выпуске альманаха — через номер.

— А у вас там некий Валера работает? — спросил массажист Х. — Он еще ногу недавно сломал. Это не он поспособствовал?

Редактор отрывисто захрипел в трубку — он смеялся.

— Во-первых, замша сразу по прочтении рассказа подписала альманах — вы все же смогли ее обмануть. А во-вторых, Валера, который сломал ногу, — это наш шофер, и в литературе он главному не советчик…

Газета вышла. С ожидаемыми эмоциями дело обстояло так же, как при первом прыжке с парашютом. Восторга у автора не было. Массажист даже не стал читать себя — ему почему-то стало скучно. И даже противно. Слова в газете в отличие от машинописи были какими-то чужими. И вообще, текст выглядел бредом. Но его настроения никто не заметил. Все поздравляли. Стационар, включая больных, шуршал газетами (в коридорах и кабинетах — уточняем для ржевских).

— Ну, можете говорить мне спасибо! — сказала она. — И мы отметим вашу первую публикацию у меня дома сегодня вечером.

— Сегодня я не могу… — сказал массажист, вздыхая. Он терпеть не мог этот этап отношений. — Нет, и завтра тоже. Я вообще не ходок по домам. Вот в экстремальных условиях — пожалуйста. На чердаке люблю, к примеру, когда голубиным пометом пахнет… Внезапность и соблазнение — вот что меня привлекает…

— Я поняла, — грустно сказала она. — Это вы тактично говорите — пошла… вон…

— Вовсе нет, — сказал он, морщась. — Но только не дома. Да, и, прежде чем приходить сюда, звоните на всякий случай, — вдруг меня здесь нет…

За рассказ он получил первую премию Альманаха. Было устроено празднество на чайной фабрике — спонсора премии, — где ему под вспышки фотокамер вручили большой — вместимостью не меньше ведра — керамический чайник, сделанный руками известной художницы. Чайник несколько смутил лауреата. Он хоть и стоил по тогдашним ценам ровно миллион рублей, но сам факт его вручения был осмеян молодыми литераторами, сидящими на дальнем краю длинного стола. "Чайник", — шептали они друг другу и заливались смехом. Автор чайника, зрелая художница, прославившаяся расписными керамическими бабами в натуральную величину, тут же пригласила писателя-невропатолога посмотреть ее мастерскую. Он согласился (но так никогда и не пришел). Фотограф поставила его у камина, и на его замечание, что в кадре будет одна стена, ответила: "не волнуйтесь, я издалека, все войдет, камин больно красивый". В газете была опубликована большая фотография — коротко стриженый ушастый лауреат, смущенно улыбаясь, одной рукой обнимает огромный чайник, другой — букет цветов. От камина, как и подозревал фотографируемый, остался только кусок голой кирпичной стены.

— На свободу — с чистой совестью, — глядя на снимок, сказал массажист У. — И с ведерным заварником чифиря…