Тинко

Глава третья

Уборка картошки подходит к концу. На зиму мы укладываем ее в яму и прикрываем соломой. Или она сама скатывается по желобу в подпол. Этот желоб сколотил дядя-солдат. Теперь мужикам не надо, как раньше, таскать картошку в мешках вниз по лесенке. В подпол скатываются большие, толстые картофелины, средние, которые едят каждый день, и маленькие крепкие — эти пойдут на семена. Каждому сорту отведено свое место.

Дедушка должен отвезти целую фуру картошки в город. Это наша норма сдачи. Дедушка ругается на чем свет стоит, а дядя-солдат успокаивает его:

— Поскорей сдадим — и с плеч долой!

— Поспешишь — людей насмешишь, — отвечает дедушка. Ему страсть как не хочется ехать в город сдавать картошку. — Черт бы их побрал! Картошку и ту сдавай. Точно прорва какая этот город!

Мимо проходит Кимпель-старший.

— Да ее никто и не видит там, в городе, — замечает он. — Водку из нее гонят, а русские всю эту водку выпивают.

Насупив брови, дядя-солдат говорит Кимпелю:

— А та водка, которую ты пьешь, — ее что, из помидоров гонят?

Кимпель удивлен. Сначала он сердито косится на солдата, потом вдруг начинает улыбаться во весь рот; круглое, как луна, лицо его так и сияет.

— Это я шутки ради, — задабривает он нашего солдата. — Сам знаешь, жизнь — она больно серьезная, без шутки не проживешь.

И Кимпель вытаскивает из кармана бутылку водки. Первому он дает глотнуть дедушке, потом пьет сам. Водка прозрачная, как вода. Дяде-солдату Кимпель предлагает остаток. Но тот отказывается. Тогда хитрый Кимпель вынимает из кармана сигарету. Сигарету дядя-солдат берет.

— Курить можно, не то что эти картонные, — приговаривает Кимпель.

Дядя-солдат отдает сигарету обратно.

На деревню спускается туман. Он смешивается с запахом свеклы, которую сейчас все варят на скотных дворах. На деревьях в саду, пригорюнившись, сидят вороны. Они ждут: скоро ли начнут свиней колоть — может быть, и им что-нибудь перепадет? Карр! Карр! Кожицы лоскуток да хрящика кусочек — вот и все, что им достанется, когда опрокинут корыто. Карр! Ну, может быть, еще свинячье копытце впридачу. В сером тумане никто и не видит, как вороны прилетают, а когда наступают сумерки, снова улетают к деревьям, где у них гнезда.

Поднимается ветер и разгоняет туман. Он срывает последние листочки с лип и играет на печной трубе, как на дуде. В такт его музыке из печки вырывается огненный язык, но ему нечего слизнуть, и он снова убирается в печку и что-то ворчит там. В комнате пахнет головешками.

Дядя-солдат остался у нас. Он очень любит бабушку и не может расстаться с ней, видя, как она плачет и убивается.

— Бабушка, а ты зачем уговорила его? — спрашиваю я.

— Кого это я уговорила?

— Дяденьку-солдата.

— Да когда ж это ты привыкнешь называть его как следует? Это же твой отец!

— Не знаю когда.

На самом-то деле я уже привык к нему. Да он и не тискает меня больше. Иногда я режу для него табак. Фриц Кимпель научил меня добавлять в табак кусочки ногтя. Тогда табака на дольше хватит. А кто такой табак выкурит, того стошнит. Но нашего солдата так и не стошнило. Он только больше не дает мне резать табак.

— Еще палец себе отхватишь, — сказал он мне. — Я недавно в табаке кусочек ногтя от твоего большого пальца нашел…

Морозу очень хочется нарисовать на окне большие белые цветы. Но наша печка так долго ворчит, что у мороза ничего не получается. Как-то утром все деревья, забор, ворота взяли да заплесневели. Это иней осел на них и всюду оставил свои перышки. Даже на морде у Тило и то он сидит. Тило сразу стал похож на собачьего дедушку. А настоящий дедушка стоит в кухне возле окна, смотрит на сверкающий двор и бормочет:

— И что он опять затеял?

Это он про дядю-солдата так говорит. Я залезаю в свои новые деревянные туфли и шлепаю в них во двор. Погляжу-ка я, что это наш солдат там опять затеял.

— Тинко, — спрашивает он меня, — ты не знаешь, где мотыга лежит?

Я знаю, где мотыга лежит, и быстренько приношу ее. Дядя-солдат лопатой нацарапал на мерзлой земле квадрат, а теперь берет у меня мотыгу и начинает рыхлить землю. Земля так и дрожит. Мерзлые комья отлетают и стучат по моим туфлям. Уж не думает ли он пруд копать посреди двора? Может быть, мне спросить? Нет, не буду я его спрашивать.

— Тинко, возьми железные грабли и выгребай землю, — говорит солдат.

А почему бы мне и не выгребать? Может быть, он скажет тогда, что он тут делает. Я стараюсь вовсю и выгребаю землю. А он мне ничего не говорит. Мерзлая корка земли еще не очень толстая. Копнешь как следует, а там земля уже теплая, мягкая и даже пахнет немного. Теперь солдат может уже копать землю лопатой.

Из дому выходит дедушка. Руки он засунул в карманы брюк; усы сердито повисли.

— Это что ж тут такое делается?

Дядя-солдат начинает свистеть сквозь зубы. Вроде то, что дедушка говорит, его и не касается. Минуту-другую дедушка смотрит, как мы работаем.

— Ах, вон оно что! — произносит он вдруг и спускается к нам в яму. Здесь он берет лопату дяди-солдата за черенок и говорит шепотом: — Ты думаешь, она продержится, ежели мы ее тут уложим? Я-то уж давно подумываю, как бы это припрятать центнер-другой.

— Что припрятать? — спрашивает его резко солдат и выпрямляется. — Я ничего не собираюсь прятать.

Дедушка перекидывает свою жвачку за другую щеку. Он разочарован. Ему так хотелось спрятать картошку. А солдат снова начинает копать и говорит про себя:

— Я хочу… Нельзя, чтоб навоз тут так валялся. Он ведь выдыхается. Я хочу яму для навоза выкопать.

Дедушка презрительно сплевывает:

— Зря это ты все! Коль тебе делать нечего, ступай солому режь.

— Зря ты все плюешься. Лучше бы подсобил. Клопы небось заели, вот и ворчишь… — И дядя-солдат выкидывает очередную лопату земли прямо деду под ноги.

Дедушка отступает на шаг:

— Это чтоб я еще подсоблял тебе? Нет уж, глупости лучше делай в одиночку.

— Глупости? Брикетированный навоз — это тебе не глупости!

А дедушка ему отвечает:

— Навоз в хлеву жиреет. Тоже мне новые моды: каждый день навоз выгребать! Лошадь еще поскользнется, свинья себе ноги переломает.

— Ничего с ними не случится, коли в хлеву сухо будет.

— Это тебя небось в твоем колхозе так научили, — говорит дедушка, наматывает на указательный палец цепочку от часов и выпячивает грудь. — А в балансе оно что получается? Кто украл, тот ворованное и прячет, чтоб не отобрали. Скотину там у мужика всю отняли… говори — украли. Своей коровы уж и нет ни у кого. А навоз ведь нужен, хоть бы для палисадничка. Или и палисадничка тоже нет? Ни грядки своей? Ничегошеньки?

Солдат перестает копать. Опершись на лопату, он серьезно говорит дедушке:

— Будет тебе каркать-то! Я ж тебе рассказывал, как и что там…

А дедушка рад позлить солдата:

— Это ты нам сказки рассказывал, чтоб скуку прогнать. Тебе же все одно никто не верит. Тинко и тот не поверил. — Дед берет меня за воротник и тащит в дом, приговаривая: — Пошли, пошли, Тинко, а то еще нос себе отморозишь тут, дурака валяючи.

А дядя-солдат изо всей силы всаживает лопату в землю, будто ему надо разбить еще целую армию врагов. Работает он, не поднимая головы. Да и свистеть перестал.

Мне из комнаты видно, как он заваливает яму навозом. Стенки ее он укрепил досками. Дедушка меня опять заставляет играть в «шестьдесят шесть». Но у меня игра не клеится. Дедушка недоволен.

— Играй как следует, а то неучем вырастешь! — ворчит он.

При следующей игре я стараюсь набрать побольше очков. Дедушка тасует карты, что-то бормоча себе под нос, довольно улыбается и впадает в раздумье. Украдкой я подбираюсь к окну. Наш солдат уже забросал яму навозом. Та мохнатая куча навоза, что лежала возле хлева, исчезла. Солдат притащил несколько толстых досок и прикрыл ими яму. Во дворе стало просторней. Мы теперь и с фурой можем переезжать через эту яму.

— Трефы козыри! — кричит у меня над ухом дед и хлопает козырного туза на стол.

Зиме конца не видать. Хорошо, что у нас печка теплая, да и в кровати мягко так! Нас совсем занесло снегом. Зайцы подбираются к нашему садику. Следы их тянутся через поля. В садике ведь капуста. Это бабушка ее здесь оставила — она будет готовить из нее рождественский обед. Но зайцы очень хотят кушать, вот они и пришли к нам за капустой. Они пролезают через дырки в заборе и отгрызают нижние листья. Потом они добираются и до верхних. Как же это они делают? Наверно, они становятся на задние лапки? Если бы я спал наверху, то я мог бы как-нибудь подглядеть, как зайчики становятся на задние лапки, чтобы дотянуться до верхних листьев. Но из-за зайцев я не пойду наверх спать, к солдату.

— Дедушка, ты что тут делаешь?

— Силки ставлю.

Дедушка прикрепляет проволочные петли к деревянным колышкам. Колышки он забивает топором в землю. Петли приходятся как раз напротив лаза, через который зайцы пробираются к нам в садик.

— Пусть теперь прибегут отведать капустки! Мы им приготовили поясок брюшко затянуть, чтобы голодно не было! — злорадствует дедушка.

Ночью прибегают зайцы. Но они подковыляли только к забору. Тут они почуяли запах дедушкиного табака на силках и повернули снова в лес. Все это мы с дедушкой прочли по их следам на другое утро. Вскоре выпал свежий снег. Он запорошил силки, забил на них запахи человека. А зайцы не запомнили, что у забора, возле лаза, через который они попадали в сад, человек устроил засаду. И уже на следующее утро в силках висят два мертвых зайца. Их уже немного запорошило снегом. Глаза у них вылезли. Возле силков снег точно перекопан. А наш дедушка потирает руки и говорит:

— Кто на чужое позарится, тому несдобровать! — и тащит мертвых зайцев на кухню.

— Я их есть не стану, они дохлые, — говорит бабушка и поправляет выбившиеся из-под платка волосы.

— А вот как они на сковороде запоют, так тебя и не оттащишь! — отвечает ей дедушка, натачивая нож.

Потом он снимает с зайцев шкуру. Мне он отдает мохнатые задние лапки. Я их беру с собой в школу. Ими очень хорошо стирать с доски. Зайцы совсем не жирные. Они, наверно, долго голодали. А когда они не захотели больше голодать, их взяли да удушили.

— В балансе оно что получается? — замечает дедушка. — Вот мы скуку-то и одолели.

А нашему солдату никогда не скучно. Он то читает в тоненьких книжках, то письма пишет. То на чердак залезет и уберет там все. То инструмент починит. Недавно вырезал новые зубья для граблей. Вечером его никогда нет дома. Куда это он все ходит по вечерам?

День весь белый, точно молочный. С утра пила нашего солдата хрипит в риге. На минутку он выходит, оглядывает двор и окна дома. Затем украдкой приносит какие-то доски и планки. Я потихоньку подбираюсь к большим воротам риги. Через щели и дырки от сучков мне видно, что наш солдат строит маленький домик. Вдруг его пила перестает визжать. Солдат выпрямляется и смотрит в мою сторону. Неужто он меня заметил? Я скорей бегу в дом.

К обеду у нас фасолевый суп. В супе плавают кусочки нутряного жира. У дедушки на усах застряла шелуха от фасоли. Он стучит ложкой по тарелке и спрашивает дядю-солдата через стол:

— Что это опять за безобразие?

— Ты о чем?

— Сам знаешь!

Дядя-солдат не поднимает глаз от тарелки. Начал было свистеть сквозь зубы, как он это обычно делает, но одумался и дует на ложку, словно она горячая.

Бабушка замечает:

— Зима на дворе. Пусть коротает время, как ему хочется, — и добавляет себе уксусу в суп.

Солдат благодарит ее добрым взглядом.

— Ему бы отдыхать да отдыхать, — говорит дедушка так, как будто наш солдат вовсе не сидит тут, за столом.

Дядя-солдат откладывает ложку в сторону.

— Довольно! — произносит он и грустно смотрит на меня. — Надоело мне это! Я парнишке хотел к рождеству подарок сделать.

— У меня в доме кроликов не будет!

— Удавленные зайцы тебе небось милей, а? — резким голосом вдруг спрашивает солдат.

— Десять кроликов пожирают столько же корма, сколько нужно на одну свинью, — отвечает ему дедушка.

Теперь-то я догадываюсь: в риге мне дядя-солдат кроличий домик мастерил.

— А я хочу крольчат, дедушка! — кричу я.

— Тебя не спрашивают! — сердится на меня дедушка и стучит ложкой по столу.

Дядя-солдат выходит из-за стола. Он так и не доел фасолевого супа. Бабушка вытирает стол краешком фартука. А вытирать-то там вовсе и нечего.

— И надо ж было тебе мальчонке рождество испортить! Грубиян ты! — сердится бабушка на дедушку.

А тот как ни в чем не бывало продолжает хлебать фасолевый суп. Кусочки нутряного жира один за другим исчезают у него за усами.

— Я куплю тебе поросенка, Тинко. И все, что к нему полагается. А кролики эти еще снюхаются с крысами, и пиши пропало! Все равно что сам черт у нас во дворе поселится.

— Не хочу поросенка! Грязные они! Не хочу! Я хочу домик маленький! Кроликов хочу!

— Чистенького, беленького поросеночка тебе купим. Гладенького и кругленького, точно тыква. А зимой мы из него колбаску сделаем, вкусную колбаску!

— Не надо мне тыквенного поросенка! Кролика я хочу!

— Заткнись! — вдруг кричит на меня дедушка и ударяет кулаком по столу.

Так кроличий домик и остался недостроенным стоять в риге.

Снег какой-то мокрый. Солнышко понемногу слизывает его. Но скоро ему это надоедает, и оно ложится спать, укрывшись толстыми, мягкими облаками. Ночью из лесу выскакивает ветер. Точно сумасшедший, он воет во дворе, треплет нашу липу и маленькие сливовые деревья в садике. Наутро в снежном покрывале появляются дырки. Это их голодный ветер проел. Обжора он страшный — все жрет и жрет, пока весь снег не исчезает, а воздух не делается влажным, будто это он воды и снега насосался.

— Ай-яй-яй! Как бы наши озимые не пропали! — жалуется дедушка, греясь у печки. — Ни снега, ни весны — не к добру это.

Мне надо уроки делать. Нам задали написать все, что мы знаем про зайцев.

«Что мы знаем про зайцев? Я знаю, что зайцы грызут рождественскую капусту. Съел ее раз, съел ее другой, а потом взял да повесился в петле. Теперь-то он уж больше не голодает…»

Вечно наш дедушка чем-то недоволен. Все-то он ворчит. Вот и сейчас:

— Чего это ты все пишешь и пишешь? Чернила переводишь, бумагу переводишь. И зря! Земледельцу что знать надобно? Про погоду, понял? В ней-то вся загвоздка. Что у нас в балансе получается? Без жены крестьянин проживет, а вот без хорошей погоды — никак. Говорил вам учитель, что когда новолуние — мороз крепчает?

— Нет, не говорил, дедушка… «У зайца…»

— Брось ты своего зайца! А говорил он вам, что сеять надобно, когда полнолуние?

— Нет, не говорил, дедушка… «У зайца уши длинней, чем у свиньи…»

— Дались тебе его уши! Стало быть, и про полнолуние он вам ничего не говорил? Хорош учитель, ничего не скажешь! А что он делал до того, как его к вам учителем прислали?

— Пекарем он был.

— Ну вот, сам видишь, какой может быть из пекаря учитель? Откуда ему знать, когда сеять, когда жать? Возится в муке да лапищи свои потные об тесто вытирает… А учитель не рассказывал вам, что, когда такой пекарь озлится на кого, он в тесто харкает?

— Нет, не рассказывал. «А еще у зайца…»

— Да уж этого он вам не расскажет! — Дедушка выплевывает свою жвачку в ладонь и кладет табак на карниз печи. Когда табак высохнет, дедушка его нарежет на мелкие кусочки и набьет им трубочку. — Брось ты эту писанину! Пойдем к другу Кимпелю. Вечером про своего зайца допишешь. А по мне, так хоть про жаб и про мышей. Кимпель хочет, чтоб ты с его Фрицем играл.

Мы шагаем через выгон. Когда мы проходим мимо школы, уже смеркается. У учителя Керна горит свет. Видно, как он сидит у окна с книгой в руках.

— В книгах все роется! Это чтоб вас мучить завтра, — замечает дедушка.

На нем короткие сапоги и новая куртка. Перед рождеством он за эту куртку кому-то из города отдал двадцать фунтов пшеничной муки. Но про это дяде-солдату нельзя говорить.

Мы выходим на деревенскую улицу. Перед нами вырастает старый черный замок. У фрау Клари темно. Фрау Клари работает теперь на стекольном заводе в Зандберге. Но вечерами она все равно обшивает всю деревню. Я немного скучаю по фрау Клари.

Мои деревянные туфли так и стучат по мосткам, перекинутым через деревенский ручей. Дедушка останавливается и поводит носом.

— Только бы снег выпал! — говорит он.

Ручей совсем замерз. На берегу, сложив шейки, сидят пригорюнившиеся утки.

— Вы бы теплые носки надели, глупые птицы! — кричит им дедушка.

А утки трясут гузном, будто они понимают.

Большой дом Кимпелей — совсем новый. Все остальные дома в Мэрцбахе старей его. Дедушка тоже помогал строить Кимпелям этот дом, до войны еще. Он говорит:

— Разве я тогда человеком был? Червяк. А теперь мы с тобой в этом доме свои люди, нас уважают. Мы теперь с хозяином Кимпелем ровня. Тоже хозяева. В балансе оно что получается? Человек многого достигнуть может, ежели он свой интерес соблюдает.

— Дедушка, а для чего у них тут ящик?

— Балкон это, дурень! Такие балконы себе те, что побогаче, устраивают. Им это удобно: выйдешь свежим воздухом подышать — и ног не замараешь.

— Дедушка, а нам зачем себе ноги марать?

— Мы себе два балкона построим, когда новый дом ставить будем. И спереди и сзади.

Кимпель и Фриц — оба в комнате. Комнату эту они называют столовой. Здесь стоит большой темный стол. Очень большой. Через этот стол оплеуху ни за что не закатишь. Мы с Фрицем как-то натерли этот стол мылом, залезли на него и давай кататься. В комнате стоят также стулья с резными спинками. Стол этот, стулья с резными спинками и большой шкаф Кимпель купил у барона, перед тем как тот удрал. Но вся мебель стояла в замке, хотя и была уже куплена Кимпелем. А когда Кимпель после большой войны захотел забрать свои вещи из замка, то в деревне пошли разговоры, что он, мол, не имеет на то права. Но Кимпель предъявил какую-то бумажку. На этой бумажке барон написал, что Кимпель у него всю эту столовую купил. Дедушка — он тогда был бургомистром — сказал: «Надо все по справедливости», — и выдал мебель Кимпелю.

Но в деревне все еще есть люди, которые сердятся на дедушку за то, что тот был таким справедливым бургомистром.

Кимпель сидит за большим столом и что-то записывает в большую книгу. Перо у него пищит, а сам он кряхтит от натуги. Ростом Кимпель не вышел: когда он садится на стул, ноги его болтаются в воздухе. Голова у него лысая. А лысина блестит, будто навощенная. В деревне Кимпеля так и зовут: Лысый черт.

Дедушка снимает шапку и останавливается в дверях.

— Мы не помешаем вам, хозяин? — спрашивает он.

— Какое там! Тут мухи дохнут от скуки!

Лысый черт достает из шкафа бутылку водки и приносит колоду карт. Они с дедушкой садятся играть.

Фриц хлопает отцовской плеткой по печи, приговаривая:

— Вот ведь куда забралась!

— Кто?

— Кошка.

Фриц положил в пустой пакетик тринадцать сухих горошин, надул его и привязал кошке к хвосту. Кошка, конечно, испугалась такой погремушки у себя на хвосте. Она прыгнула на печь. Фриц полез за ней. Теперь он стоит на дверце и пытается кнутовищем достать кошку. А кошка воет, точно ветер в трубе. Фриц никак не может до нее дотянуться. Кошка фыркает. Слышно, как она скребет когтями по изразцам. Лысый черт за столом начинает смеяться. Смех его напоминает блеяние козла.

— Тинко, тащи стул! — приказывает Фриц. — Я с этой стороны залезу, а ты с той. Тогда ей некуда будет деваться, и она прыгнет через наши головы. Так львов дрессируют. Я знаю, мне наш новый батрак рассказывал.

Я подтаскиваю стул с резной спинкой и залезаю на него. Но до верха еще не достаю. Тогда я становлюсь на спинку. А Фриц, встав на скамью, лезет на печь. При этом он не перестает стучать кнутовищем по изразцам. Серенькая, полосатая, как тигренок, кошка забивается в самый угол. Она фыркает, глаза у нее сверкают, будто кто-то там у нее в голове искры из кремня высекает.

Фриц кричит мне:

— Лезь выше! А то ей прыгать невысоко!

Я лезу выше. Фриц подтягивается, держась за карниз. «Внимание!» — кричит он и изо всех сил тычет кнутовищем в кошку. Но кошка решает не прыгать через наши головы. Она прыгает Фрицу на грудь и вцепляется в него. Фриц с грохотом срывается вниз. На полу он еще получает упавшим сверху кнутовищем по башке. Кошке-то хорошо — она упала мягко. Она соскакивает со своего мучителя и исчезает под диваном. Там, между пружинами, она чувствует себя в безопасности. Фриц стонет, лежа на спине. Дедушка и Лысый черт вскакивают из-за стола:

— Ушибся?

Фриц стонет громче. Лысый черт рывком приподнимает его. Дедушка помогает оттащить Фрица на диван.

— Вот ведьма этакая! — ругается Лысый черт.

Дедушка не ругает кошку, он ругает меня. Я, когда соскакивал со стула, выломал деревянного орла в резной спинке.

— Орел этот, дурень ты, не простой, он вроде как бы свобода Германии, — бормочет дедушка и все пытается прикрепить орла к спинке стула. Но это ему не удается. Тогда дедушка хватает меня за руку и трясет что есть мочи. — Я тебя научу, как себя вести у приличных людей! — орет он.

Лысому черту эти слова приятны, и он говорит дедушке:

— Оставь его, Краске. Это все кошка виновата. Куда она, ведьма, провалилась?

Фриц сразу приходит в себя.

— Под диваном, паскуда, — говорит он.

— Слава богу, ты себе не сломал ничего! А кошку я эту изрублю в мелкие куски. Как бог свят! Я бы ее сей же час пристрелил, да ру́жья у нас все поотнимали. Всё отняли у нас! Оставили без всякой защиты! Усы и те небось скоро брить прикажут. Верно, Краске?.. А это кошачье отродье мы сотрем в порошок!

И Лысый черт начинает хлопать палкой по дивану. Кошка мяукает: «Мяу, мяу!» Лысый черт стаскивает с дивана Фрица. Но тот уже и сам очухался. Начинается охота на кошку. Дедушка помогает Лысому черту перевернуть диван.

— Палку подай! — кричит Лысый черт и начинает тыкать палкой между пружинами.

Оттуда пулей вылетает бедная кошка. Она прыгает на стол, опрокидывает бутылку с водкой. Со стола — на шкаф. Лысый черт швыряет в нее палкой. Палка попадает в застекленную дверцу шкафа и разбивает ее. Совершенно очумевшая кошка бросается в окно. Окно — вдребезги, а кошки и след простыл. Лысый черт бежит во двор. Дедушка все старается как-нибудь приделать отломанного орла к спинке стула. Лысый черт созывает всю дворню. Поднимается ужасный крик. Батраки свистят. Кто-то бегает по двору с фонарем. Весь дом ходит ходуном. И не поймешь, на кого свистят батраки: не то на кошку, не то на Лысого черта. Батраки носятся по двору с фонарями, дубинками, осматривают все углы, заглядывают в бочки с водой. Батрачки визжат. Лысый черт вне себя: кошка исчезла. Фриц от волнения прыгает на одной ножке. Он придумывает всё новые места, куда кошка могла бы спрятаться, но ее нигде нет. Как сквозь землю провалилась.

Лысый черт приносит в пакетике белый порошок.

— Где кошачья миска? — спрашивает он.

Старая батрачка Берта приносит миску. Лысый черт высыпает порошок в миску и приговаривает:

— Кишки он ей разорвет, порошочек этот!

Берта плачет и вступается за кошку:

— Никому она зла не делала! Это вы ее довели. Без кошки мы пропадем. Нам мыши уши во сне отгрызут, если вы кошку погубите!

— Не хнычь! Отнеси раму столяру, да живо! — прикрикивает Кимпель на Берту. — Пусть сей же час вставит стекло, а то я ему задам перцу!

Лысый черт вертится вьюном и говорит дедушке:

— Ну вот, мы скуку-то и одолели! Верно я говорю?

Старая Берта повязывает чистый фартук, снимает раму с петель и отправляется в деревню.

Лысый черт и дедушка продолжают игру уже на кухне. Тасуя колоду, Кимпель говорит:

— Бог с ним, со стеклом. А вот парень мог себе шею сломать.

Из комнаты, которую у Кимпелей называют гостиной, мы с Фрицем приносим кабана. Кабан тоже от барона. Фриц рассказывает:

— Барон его сам застрелил. Это секач. А такая позиция называется «к бою готов».

Кабан стоит на доске. Из пасти у него торчат клыки. Хвост крючком.

— На кой нам этот кабан! Стоит раскорячившись, словно коза какая! — замечаю я.

Фриц приносит цепочку. Мы привязываем ее к передним ногам кабана. Фриц садится на него верхом, а я тащу кабана за цепочку. Поднимается такой шум, что Лысому черту и дедушке, чтобы объявить козыри, приходится орать во всю глотку. Фриц изображает циркового наездника и такое вытворяет, что скоро слетает на пол.

Теперь моя очередь садиться верхом. Я залезаю и даю кабану шенкеля. Фриц хочет меня заговорить — это чтоб я забыл, на чем я сижу. Но я не забываю. Вдруг Фриц изо всех сил дергает цепочку. Раздается треск. Правая передняя нога кабана отломилась и болтается на проволочке.

— Вот тебе и раз! — восклицает Лысый черт и почесывает затылок.

— Это ты натворил? — спрашивает меня дедушка сердито.

А Фриц ухмыляется во весь рот.

— Дело-то в том… вот барон вернется — он кабана назад потребует, — говорит Лысый черт и старается укрепить отломанную ногу.

— Погоди, Тинко, придем домой — я тебе покажу, где раки зимуют! — грозит мне дедушка.

— Приклеем гуммиарабиком. Барон ничего и не заметит, — решает Лысый черт и осторожно относит кабанью ногу в гостиную.

Фриц украдкой щиплет меня за ногу и говорит:

— Тоже мне наездник свинячий!

Я уж молчу, только бы дедушка не сердился.

На дворе морозно. Зелеными огоньками мерцают звезды. Я прячу лицо в воротник куртки и засовываю руки поглубже в карманы. Ноги у меня теплые. Дедушка, закинув голову, рассматривает небосвод.

— Ай-яй-яй, озимые, наши озимые! — прямо стонет он.

— Дедушка, а дедушка, я у кабана ногу не отламывал.

— В балансе что получается? — отвечает мне дедушка. — Хоть лиса утку на хвосте и не унесла, однако она им следы замела. С такими людьми, как хозяин Кимпель, что бы ни случилось, надо прикинуться, будто ты и есть виноватый. Так-то оно вроде приличней.

— Как же приличней, — говорю я, — когда у свиньи нога отломана?

— Как там ни верти, а снежок нам надобен. Ох, как надобен! — Дедушка так и рыщет глазами по небу.