Тише! (ЛП)

Суббота, 6 декабря

Идти было просто адски больно. Идя по больнице к выходу, а затем к машине, он всё время отмахивался от суетящихся вокруг него медсестёр и Эвана, но в итоге всё же ухватился за его руку, чтобы устоять на подкашивающихся ногах.

— Тебе бы и правда остаться ещё на пару деньков, — сказала медсестра, но, поскольку Ашер выздоравливал, и следов инфекции не было обнаружено, его неохотно выписали из больницы.

Но теперь... он даже почти хотел остаться.

Он не мог... не хотел идти домой. Вряд ли в нём найдутся силы снова переступить порог того дома. Наверняка там уже всё вычищено, но в его голове всё ещё были живы воспоминания. Кровь впиталась в стены, в ковёр, в воздух... Неважно, насколько там сейчас чисто, он всегда будет помнить место, где умерла Вивиан.

— Останешься у меня, — твёрдо сказал Эван, а Ашер и не стал спорить.

Они планировали поехать к родителям Эвана. Мистер и миссис Бишоп сказали, что будут более чем счастливы, принять их у себя на какое-то время. Миссис Бишоп работает медсестрой, она могла бы проследить за выздоровлением Ашера.

Но сначала самое важное. До отъезда из города он хотел заехать в одно место.

Всю дорогу Эван крепко держал его за руку. Время от времени спрашивал, хорошо ли он себя чувствует, всё ли в порядке. Но когда он спросил его об этом в третий раз за час, Ашер раздражённо вздохнул:

— Эван.

— Прости, — Эван, нахмурившись, сжал губы. — Просто... ну, ты понимаешь. Ты выглядишь таким отстранённым. Как будто тебя что-то беспокоит. Может, это всё глупости, но...

Ашер не отрывал взгляд от сменяющегося пейзажа и заходящего солнца за окном.

— Отстранённым, — пробормотал он.

Он силился найти в себе силы на откровенность. Никакой лжи, он обещал, и он был намерен сдержать это обещание.

— Я думаю...

— О чём?

— О Вивиан.

Тишина.

Ашер пояснил:

— Вивиан сказала, что мама была права, называя меня монстром. Я хочу — мне нужно — чтобы мама сказала, что это не так.

Эван сильно сжал его руку. Он промолчал, и Ашеру это понравилось.

Через час они подъехали к дому его матери и увидели, что, несмотря на сгущающуюся тьму, на крыльце не горел свет. Ашер попытался одновременно открыть переполненный почтовый ящик и удержаться на костылях. В конце концов, Эван забрал у него кипу конвертов и объявлений, открыл входную дверь и позволил ему самостоятельно проковылять внутрь. Только преодолев ступеньки, Ашер почувствовал головокружение.

Внутри было прохладно. Эван шёл следом за ним, прикрыв за собой дверь, и оглядывался вокруг. Он заглянул в гостиную, которая была расположена по левую от них сторону. Он впервые был в доме Ашера. И, наверное, в последний раз.

Ашер помедлил, борясь с тошнотой, вызванной отчасти разыгравшимися нервами и отчасти тем, что действие обезболивающих заканчивалось. Он не разговаривал с мамой уже несколько недель — с тех пор как Эван последний раз его сюда привозил. Разве это не знак, что между ними ничего не изменилось? Ей было наплевать на него. Возможно, теперь она его даже больше ненавидит — после того, что он ей тогда сказал.

В больнице он каждый день смотрел, как Эван пытался до неё дозвониться, чтобы рассказать о случившемся. Но она ни разу не ответила.

Сейчас дом выглядел мрачно и неприветливо. Здесь было ничуть не теплее, чем снаружи — те же 35 градусов[2]. Хромая, он направился в глубь дома. Он заглянул на кухню — свет включён, но кругом тихо. Не работали ни посудомоечная, ни стиральная машина, ни телевизор.

— Мам?

Эван легонько дотронулся до его спины, тихо сказав:

— Может, она вышла?

— Возможно, — кивнул он.

Они прошли в заднюю часть дома, и Ашер открыл одну из дверей, делая Эвану приглашающий жест.

— А это моя... была моя комната.

Теперь его бывшая комната по большей части пустовала, остались только кровать и стол. Уезжая в колледж, он забрал с собой все личные вещи, чтобы сделать своей маме приятное, ничего после себя не оставив.

Но по какой-то причине, его поразило то, что кровать осталась стоять на своём прежнем месте. Как и всё остальное. И заправлена кровать была в его манере. И офисный стул на колёсиках стоял под тем же углом, как и при нём, когда он любил сидеть на этом стуле и смотреть в окно. Мама всегда жаловалась на недостаток места для хранения вещей в доме. И вот, у неё есть целая комната в её распоряжении... которую она, очевидно, даже не трогала.

Эван медленно прошёл к окну, держа руки в карманах, и выглянул наружу. Осмотрел местность вокруг дома. Ашеру было неуютно здесь находиться. Или, возможно, всё дело было в том, что во всём доме витало ощущение неправильности. Он не мог понять, почему. Эван посмотрел через плечо, нахмурившись.

— Ашер? Что случилось?

Его живот слегка свело. Он повернулся и вышел обратно в коридор.

— Мам!

Тишина. Всепоглощающая тишина.

Чем дальше он шёл по коридору к её спальне, тем тяжелее становился воздух. Сквозь холод чувствовалось что-то смутно знакомое, что он запрятал вглубь сознания. Он постучался в дверь и, не дождавшись ответа, открыл её.

Телевизор был включён, звук — приглушён, по стенам тёмной комнаты метались мрачные тени. Что-то в ней ему напомнило комнату Микки в ночь его смерти. Недостаток света, прохладный воздух, мерзкий запах, вдаривший ему в нос, как только он открыл дверь, и сердце, которое выскакивало у него из горла.

Переполненный почтовый ящик. Свет на крыльце.

Что-то было не так. Что-то...

Он остановился. Уставился на тёмные пятна на ковре, которые окружали гниющее тело его мамы, лежащей вниз лицом.

Эван схватил его за талию, когда он попытался подойти к ней. Оттащил его назад, пытаясь вывести из комнаты.

Я доказала тебе это. Я доказала, вот увидишь, — сказала Вивиан. — Я позаботилась о тебе так же, как ты заботился обо мне.

Она же говорила ему, а он не слушал.

Тишину прорезало его криком.