Толстяк

ГЛАВА ВТОРАЯ Коробка с оловянными солдатиками. Мой друг Яцек. Клаус уезжает. Экспедиция за кладом. Обладатели велосипеда. Находка на дне озера. Встреча с Маем

На белой скатерти лежали булочки. Свежие. Румяные. Хрустящие. А рядом — масленка, полная масла. Тут же стояла тарелка с нарезанной крупными розовыми пластами ветчиной. Я глядел на это богатство, и от волнения у меня перехватывало горло, а в голове что-то постукивало, как будто там работали маленькие молоточки.

— Кому… кому это?

— Тебе, сынок. Ешь, милый.

Я прикоснулся кончиками пальцев к булочке. Она была настоящей. В Коми я видел такие булочки. Они рядком лежали на витрине в местной лавке, очень красивые, но отлитые из воска. Эта же булочка была явно настоящей, ее можно было мять, нюхать, а то и попросту съесть. При этом она не просто походила на настоящую, а именно такой и была на самом деле.

— Почему ты не берешь? Сделать тебе бутерброд?

— Не нужно, — прошептал я. — Я сам.

Я разрезал булочку на две половинки, а потом, набрав на нож немножко масла, принялся старательно намазывать им белый мякиш.

— Возьми побольше масла, Мацусь…

Я взял побольше. Потом потянулся за ломтиком ветчины. Осторожно, будто это тоненькая льдинка, способная в любой момент растаять и испариться, я положил его на намазанную поверхность. Руки у меня дрожали. Мама следила за мной, при этом глаза у нее стали влажными.

— Ну, что же ты не ешь? — спросила она. — Чего дожидаешься?

— Погоди… — еле слышно отозвался я.

Честно говоря, в этот момент мне больше всего хотелось бы остаться один на один с этой булкой, без свидетелей. Намазанные куски я положил перед собой на тарелку, наклонился, почти касаясь их носом. Дивная смесь запахов хлеба, ветчины, масла казалась произведением искусства. Истинным чудом. А разве можно есть чудо? Разве не будет святотатством — просто отправить в рот что-либо подобное? Неужто я отважусь на такое?..

— Ешь, глупенький. Мы ведь специально для тебя доставали…

И тут я как в омут бросился — откусил. Даже в глазах потемнело. Я глубоко вдохнул раз, другой. И тогда только начал жевать — потихонечку, робко, почти со страхом: неужто ничего не произойдет?

Мама выбежала из комнаты. Может, и к лучшему. Я внимательно оглядел булку, масло, ветчину, понюхал, откусил еще раз. И тут со мной что-то произошло: бутерброд исчез в считанные секунды, за ним — второй, третий, шестой… Я торопливо разрезал булки, мазал маслом, клал ветчину, кое-как разжевывал и глотал, глотал, глотал…

— Довольно! Не переедай! — попыталась удержать меня вошедшая мама.

Я пробормотал что-то нечленораздельное и потянулся за новой булочкой.

— Сынок, милый, ведь так и в самом деле можно заболеть.

— Ну и пусть! — крикнул я. — Вот еще эту съем…

Я торопливо впился зубами в новую булочку, опасаясь, как бы мать не отобрала ее у меня. Проглотил еще пару кусков, последний уже через силу: желудок мой наконец взбунтовался — в него больше не влезало. Я попытался расширить его усилием воли — разве можно добровольно отказываться от такого великолепия, как булка с ветчиной?.. Но подступила тошнота, с которой я, правда, справился: ведь бежать в туалет было бы преступным расточительством. А на столе все еще оставались две булки.

— Ты оставь их на потом, — уговаривала меня мама. — Они твои, и их никто не тронет.

— Хорошо, — согласился я. — Положи мне их на тумбочку рядом с кроватью.

Среди ночи я проснулся. Булочки не выходили у меня из ума. Они были рядом, достаточно протянуть руку. На этот раз я ел их медленно, наслаждаясь каждым куском и запивая молоком из фаянсовой кружки. Потом я задумался о своем друге Мишке. Ест ли он сейчас, так же как я, булки с ветчиной? Теперь я с удовольствием поделился бы с ним, особенно зная, что на кухне их целое блюдо.

Я все еще никак не мог поверить, что война закончилась и что мы теперь живем в Польше. Бродя по улицам я прислушивался к разговорам, ухватывал отдельные польские слова, с радостью читал вывески: «Колбасная. Францишек Козёл», «Кофе, чай, свежие пончики», «Срочный ремонт обуви». Городок наш был зеленый и белый от цветущих яблонь, в нем пахло весной, ребята гоняли голубей, запускали воздушных змеев из разноцветной бумаги.

— Мы в Польше? — в который раз допытывался я у матери.

— В Польше, сынок, в Польше.

— Значит, прав был дядя Иван…

— Какой дядя Иван?

— Волшебник.

Мать смеялась. Она была теперь не похожа на прежнюю: высоко зачесывала волосы, подкрашивала губы, носила яркие нарядные блузки.

— А война насовсем закончилась? Бомбежек больше не будет?

— Нет, никаких бомбежек теперь не будет. Фашистов разбили…

— Вдребезги разбили, — подхватил я. — Именно так, как и предсказывал дядя Иван. Он говорил, что их разобьют вдребезги.

Город, в котором мы теперь поселились, почти не пострадал от войны, разрушенными оказались всего лишь несколько домов на окраине. Мы занимали две комнаты в большой вилле. Рядом с нами жили Мирские с сыном Яцеком, моим ровесником. В помещении сторожки располагался Ганс Мюллер, высокий худой старик с щетинистыми усами. Он улыбался мне, но я никогда не отвечал ему улыбкой: Ганс Мюллер был немцем. Его внука, Клауса, мы тоже бойкотировали. Обычно он в полном одиночестве играл оловянными солдатиками, которых у него в коробке был целый полк. Несколько раз он жестом приглашал нас принять участие в игре. Яцек показал ему язык, а я презрительно отвернулся.

— Плевать я хотел на его солдатиков, — объявил я Яцеку. — Не станем же мы играть о фрицем.

— Ясно, — отозвался Яцек. — Но этот его полк мне понравился. Давай отберем.

— Как — отберем?

— А очень просто: я дам ему по уху, а ты забирай солдатиков. Понял?

— Нет, не совсем, — промямлил я. — Все-таки это его солдатики.

— Лопух! — рассмеялся Яцек. — Когда была война, фашисты все у нас забирали. Пусть теперь расплачиваются.

Солдатики мне очень нравились, но у меня все же не было полной уверенности, что мы имеем право отбирать их у Клауса.

— Но ведь война уже закончилась, — неуверенно сказал я.

— Ну и что? Теперь их черед платить. Не будь размазней, Мацек.

Клаус улыбался нам. Не подозревая ничего худого, он снова приглашающим жестом указал на свое оловянное войско. Яцек подошел к нему, сгреб в кучу расставленных солдатиков и ссыпал их в стоящую рядом картонную коробку. А потом сунул эту коробку под мышку и вызывающе поглядел на Клауса.

— Что, фриц, не нравится?

Клаус поднялся, он был одного роста с Яцеком. Мне показалось, что глаза у него наполнились слезами и покраснели. Он сказал несколько слов по-немецки, которых я не понял, но было ясно, что тон у него просительный.

— Брось его, Яцек, — не выдержал я. — Отдай ему эти железки.

— Еще чего! — отозвался Яцек и обернулся к Клаусу, красноречиво сжав свободную руку в кулак. — Мотай отсюда, фриц, пока я из твоего носа повидло не сделал. Понял?

И для пущей выразительности поднес кулак к самому носу Клауса. Тот отшатнулся и, закрыв лицо руками, побежал в сторожку.

— Сейчас нажалуется деду, — сказал я, — и нам влетит.

— Плевать мне на его деда, — невозмутимо объявил Яцек. — Пусть только попробует тронуть. Я скажу тогда отцу, и он с ним в два счета справится. Мой старик терпеть не может фашистов.

— Мой тоже, — не сдавался я. — Но не думаю, чтобы ему понравилась вся эта история.

В ответ Яцек пренебрежительно пожал плечами и направился в другой конец двора, где принялся расставлять солдатиков на бетонной площадке. Издалека можно было разглядеть яркие мундиры, а некоторые фигурки даже сидели верхом на конях с саблями наголо.

Из сторожки снова вышел Клаус. На этот раз глаза его были сухими, только губы чуть подрагивали. Он глядел на Яцека, который, разделив солдатиков на две группы, расставлял их друг перед другом в боевом порядке. При этом он насвистывал какой-то военный марш.

Я пошел домой и достал из ящика стола перочинный нож, подаренный мне отцом. Нож был отличный: рукоятка из оленьего рога, два блестящих лезвия, штопор, напильник и даже маленькие ножнички. Сунув ножик в карман, я направился к Яцеку, который в этот момент был занят великим сражением. Заметив меня, он поднял голову.

— Ну как? Будем играть? Можешь командовать моими противниками.

— Детская забава, — небрежно бросил я. — Я лучше займусь отработкой меткости.

Отрабатыванием меткости мы называли бросание камешков в отвор водосточной трубы. Отвор был небольшим, и, чтобы попасть в него с двадцати шагов, требовалось немалое искусство.

Яцек еще раз глянул на солдатиков и повернулся ко мне. Я знал его азартную натуру.

— Давай на спор, — тут же предложил он.

— По десяти бросков, — согласился я. — Кто больше попадет, тот и выиграл.

— А на что играть будем?

Я достал из кармана перочинный ножик. У Яцека даже глаза загорелись — нож этот всегда был предметом его зависти.

— Я ставлю нож, а ты солдатиков. — Теперь я не сомневался в его согласии. — Идет?

— Если хочешь, можем просто так обменяться, без всякого бросания, — предложил он.

— Поищи дураков, — усмехнулся я. — Мне нужно и то и другое.

Яцек многозначительно постучал себя по лбу.

— Ну и лопух же ты! Я ведь лучше тебя бросаю. В прошлый раз ты у меня ни разу не выиграл. Давай меняться.

— Будем бросать.

Клаус следил за нами, но лицо его не выражало абсолютно ничего. Несколько раз дед звал его, но он так и не двинулся с места. Просто стоял и смотрел на нас. Мы отобрали себе каждый по десять камешков. Яцек бросил первым и промазал. Я тоже не попал.

— Ноль — ноль, — объявил Яцек. — А теперь — внимание!

Брошенный им камень описал красивую дугу и скрылся в самом центре отверстия. Яцек рассмеялся:

— Один — ноль!

Я снова промахнулся. Камешек ударился о кромку, но отлетел в сторону. Два — ноль!

— Три — ноль!

Я решил во что бы то ни стало собраться. Не спеша отвел руку, прицелился, прищурив левый глаз… Камешек скрылся в отворе.

— Три — один!

Я явственно чувствовал на себе взгляд Клауса. На этот раз Яцек промазал. Все так же неторопливо я снова прицелился и бросил.

— Три — два.

Мне удалось несколько поколебать уверенность Яцека. Он тоже долго прицеливался, потом опустил руку, передохнул. Наконец камешек в воздухе. Попал. Четыре — два.

Я чуть было совсем не пал духом. Мне подумалось, что уже ничто не в состоянии спасти мой ножик, а ведь это — подарок отца, и что я ему скажу, если он вдруг спросит, куда я его дел.

И вот у меня осталось всего три камешка. У Яцека, правда, оставалось два, но у него был явный перевес. Я выбрал гладкий кругляш, прикинул на руке его вес и замахнулся. Про себя я все время твердил, что просто обязан на этот раз попасть. Яцек пристально следил за всеми моими движениями, а потом и за полетом камня…

— Четыре — три!

Наступил его черед. С минуту он вглядывался в отвор водосточной трубы, который с этого расстояния казался совсем маленьким. Замах. Бросок. Промах.

Он поглядел на меня и пренебрежительно усмехнулся:

— Не радуйся, тебе все равно не сравнять.

— Увидим.

У меня оставалось два камешка — два возможных попадания. Только бы не волноваться и бросать спокойно, без спешки. Я прицелился. Камешек ударил о край трубы. Я подумал, что промазал, но он скрылся в отворе.

— Четыре — четыре, — сказал я.

— Сейчас станет пять — четыре, — отозвался Яцек.

Я закусил губу. Теперь я уже не думал о солдатиках, главное — не проиграть ножик. Яцек опять поглядел на меня все тем же насмешливым взглядом, подбросил на ладони камешек, завел руку — и камень пролетел над отвором, скрывшись в траве.

— Ничья.

— Минуточку, — остановил я его. — За мной еще один бросок.

— И ты воображаешь, что попадешь?

— Посмотрим.

Я занес было руку с камнем, но Яцек ухватил ее и потянул книзу.

— Не бросай, — сказал он. — Я и без броска дам тебе пять солдатиков. Идет?

— Нет.

— Ну и лопух же ты, Мацек. Промажешь — и останешься ни с чем, а так ни за что ни про что у тебя будет пять фигурок.

— Не хочу.

— Ладно, дам тебе шесть солдат, мне не жалко.

— Не нужны мне твои шесть солдат, — стоял я на своем. — Буду бросать.

Я осторожно зажал камень между большим и указательным пальцами. Отвор водосточной трубы казался мне глазом. Я вглядывался в этот глаз, одновременно занося руку. Замах.

Попал!

Яцек молчал. С независимым видом он сплюнул сквозь зубы и растер плевок каблуком. Казалось, что произошедшее никак его не касалось.

— Давай этих солдатиков, — сказал я. — Счет пять — четыре.

— Бросим еще по три раза, согласен?

— Нет. Мы договорились по десять камешков.

— Ну и жадина же ты! — Яцек презрительно пододвинул ко мне коробку с солдатиками. — Бери, радуйся.

Он пошел к дому. Я поднял коробку и поглядел в сторону сторожки. Клаус все еще стоял на крыльце. Он неподвижно уставился на красную коробку с солдатиками в моих руках.

— Комм, — я махнул ему рукой. — Иди-ка сюда.

Он неуверенно подошел. Я наугад достал одного солдатика и почти без размаха бросил его в отвор оцинкованной трубы. Бросок оказался точным — солдатик даже не зацепил края трубы. Коробку с остальными я сунул ему под мышку.

— Гитлер капут, — сказал я ему ободряюще. — Дер, ди, дас, капуста, квас. Абракадабра! — Больше я ни слова не знал по-немецки. Он забормотал что-то неразборчивое и хотел ухватить меня за руку, но я, не слушая, побежал домой. Меня распирало от радости, что не пришлось расставаться с ножиком.

Яцека я обнаружил в сарайчике рядом со сторожкой.

— Вообще-то с тобой теперь не стоило бы разговаривать, — хмуро проворчал он.

— Почему?

— А за этот твой номер с солдатиками. Подлизываешься к фрицу?

— Нет, — возразил я. — Я ведь честно выиграл у тебя коробку. А ведь мог и нож проиграть.

— Так зачем же тебе понадобилось рисковать?

— А просто так… А солдатики эти мне не нужны, вот я и отдал их Клаусу.

— Мог бы и мне отдать.

— Но это были его солдатики.

— Опять ты за свое?

— Отстань, — не выдержал я. — Гитлеровцы это одно, а Клаус — совсем другое. Что у него с ними общего?

— Может быть, ты с ним решил дружить?

— Отстань, — повторил я. — Он самый обыкновенный парень, как любой другой. Только что размазня — позволил отобрать у себя эту коробку.

— Попробовал бы не дать! — Яцек презрительно рассмеялся. — Я бы справился с ним одной левой. Да и все равно я у него их заберу.

— Теперь это мои солдатики, — сказал я. — И только я могу их у него забрать.

— Ладно, не злись. — Он похлопал меня по плечу. — Солдатики — это мелочь. А я знаю одну очень интересную вещь.

— Что?

Он наклонился ко мне так близко, что губы его почти касались моего уха.

— Никому не скажешь?

— Никому.

— Ни слова? Обещай.

— Честное слово — никому.

— Хорошо, — прошептал он, — я тебе верю. Так вот, слушай. Город наш находится на воссоединенных землях, знаешь?

— Это все знают.

— Когда-то очень давно немцы отобрали эти земли у нас, а теперь им пришлось возвратить их. А сами они теперь должны выехать в Германию. Все. И через несколько дней они поедут.

— А ты откуда знаешь?

— Батя говорил. Он работает в магистрате и сказал, что все немцы через три дня выезжают отсюда. Только это — секрет.

— Подумаешь — секрет…

— Погоди, это еще не все. Знаешь тех двух фрицев, которые живут в соседнем доме?

— Видел их несколько раз, ну и что?

— Этой ночью они стаскивали в подвал какие-то ящики. Потихоньку, чтобы никто не видел.

— А ты откуда знаешь? — спросил я.

— Азор просился погулять, вот мне и пришлось его выпустить. Тогда-то я их и заметил.

— А что они прятали?

— Как — что? — прошептал Яцек мне в самое ухо. — Наверняка оружие. Как только они уедут, мы сразу же в подвал и найдем эти ящики.

Кому не хотелось бы стать обладателем настоящего пистолета? Я представил себе, как мы спускаемся в подвал, находим ящики, вскрываем их, а там лежат перед нами новехонькие парабеллумы, браунинги, кольты, маузеры — выбирай на любой вкус.

— А потом что с ними делать? — спросил я. — Ведь всюду развешаны объявления, что оружие нужно сдавать в комендатуру города или в милицию. Я сам читал…

— Вот мы и сдадим, — успокоил меня Яцек. — Только по одному оставим себе.

— Нельзя так.

— Вот дурак, никто же не узнает. А потом выберемся подальше в горы и постреляем.

Мне не хотелось с ним спорить. Я достал из кармана кусочек шоколада и, разломив на две части, протянул половину Яцеку. Он взял ее и небрежно положил в рот. Просто поразительно! Я свою половинку потрогал пальцами, потом слегка лизнул. Честно говоря, шоколад казался мне величайшим открытием человечества. Раньше я и не предполагал чего-либо подобного. Удивительная вещь — еда, предназначенная не для утоления голода, а просто для удовольствия. В этом было что-то даже неприличное. Или взять, например, конфеты, фрукты или пирожные — раньше я и понятия не имел об их существовании. Я и теперь не очень понимал их назначение, хотя и радовался им — уж очень вкусные это были вещи.

— А я не люблю горького шоколада, — проговорил Яцек. — Мне больше нравится молочный.

Псих какой-то. Горький шоколад! Да неужто может быть что-либо слаже или великолепнее этой коричневой пластинки, разделенной на маленькие квадратики? Представляю себе, что сказал бы Мишка, если бы там, в Коми, кто-нибудь вдруг угостил бы его шоколадом. Даже у дяди Ивана не было шоколада. Наверное, он не умел его наколдовывать.

Я с нетерпением дожидался отъезда немцев. И наконец этот день настал: старый Мюллер вынес из сторожки три больших кожаных чемодана и поставил их на двухколесную тележку. Клаус был по-праздничному принаряжен: в замшевых тирольских штанишках, шерстяной куртке и белой рубашке с галстуком. Он подошел ко мне и сказал что-то, чего я, конечно, не понял.

— Дер, ди, вас, капуста, квас, — тем не менее ответил я и одобрительно похлопал его по плечу. — Счастливого пути, фриц.

Тогда он бросился в сторожку и вынес оттуда красную коробку с солдатиками. В другой руке у него был желто-зеленый заводной танк на передвижных гусеницах. Если накрутить пружинку, танк этот мог объехать весь двор, преодолевая даже камни и кирпичи на своем пути.

Клаус поставил передо мной на землю коробку и танк. А потом улыбнулся и жестом показал мне, что теперь я могу считать себя хозяином этих игрушек. Я отрицательно покачал головой.

— Варум? — спросил он, и лицо его сразу же приняло грустное и обиженное выражение.

Я знал, что «варум» означает «почему». Но ответить ему я не умел. Пришлось мне тоже улыбнуться, хлопнуть Клауса по плечу и взять игрушки. Лицо у него сразу же повеселело. Мы помахали друг другу на прощание, а старый Мюллер толкнул тачку в сторону ворот.

Яцек с крыльца наблюдал за этой сценой. Потом он неторопливо сошел с крыльца и, присев на корточки, внимательно осмотрел танк.

— Танк пойдет мне, — изрек он. — Так будет справедливо.

— Ты думаешь? — Я только пожал плечами.

— Тебе — солдатики, мне — танк. Можно и наоборот, как хочешь.

— Но ведь Клаус все-таки мне их подарил.

Яцек поднялся и с сомнением уставился на меня.

— А я думал, что ты мне друг, — обиженно заявил он и повернулся ко мне спиной.

Именно этого я и добивался. Мне совсем не хотелось оставлять у себя и то и другое, но Яцек не должен считать, что он вправе требовать у меня, что хочет. Тут все должно зависеть от моей воли. Захочу — подарю ему, но могу и не захотеть.

— Погоди, — сказал я. — Игрушки эти мои. Клаус подарил их мне. Так или не так?

— Плевать я хотел на…

— Нет, ты скажи — мои или не мои?

— Ну, пусть твои. А мне и не нужны ни танк ни солдатики. Просто я хотел испытать, какой из тебя друг…

— Погоди, — прервал я его. — Если ты признаешь, что они мои, то это совсем другое дело.

Я поднял с земли две палочки, из которых одна была чуть короче другой, и зажал их в руке так, что выступающие концы были примерно одинаковой длины.

— Тащи, — сказал я. — Длинная — танк.

Яцек вытащил короткую, и я отдал ему коробку с солдатиками. В душе я был доволен результатами жеребьевки — танк мне нравился значительно больше.

— Подождем до вечера, — сказал Яцек. — Как только стемнеет, пойдем в тот двор и попытаемся проникнуть в погреб.

Я никак не мог дождаться ужина. Во-первых, потому что был голоден, а вернее, мне казалось, что я голоден, хотя после обеда я уже успел съесть несколько кусков хлеба с маслом. А во-вторых, уж больно мне не терпелось добраться до этих подвалов — сразу же после ужина мы должны были тронуться в намеченную экспедицию.

Вечерело. Мама накрыла на стол и поставила большую миску с пирожками. С возрастающим нетерпением я все чаще поглядывал на дверь: почему отец так долго сидит в ванной? Наконец он вышел. Мама положила ему на тарелку четыре пирожка и взялась за мою тарелку. Мне — тоже четыре.

— Мало, — буркнул я.

Отец рассмеялся.

— Так ты ведь больше не съешь, Мацек.

— Увидишь, — не сдавался я. — Я страшно голоден.

Это было не совсем так: голода я не чувствовал, но и не мог спокойно смотреть на целую гору пирожков. У меня было ощущение, что несъеденные пирожки пропадут безвозвратно. А что, если снова что-нибудь случится и наступит голод?

— Да пусть себе ест сколько хочет! — Мама подложила мне на тарелку новую пару пирожков. — Кушай на здоровье, сынок.

Пирожки были пышные, с мясом и грибами, политые топленым свиным салом. Никогда бы не подумал, что мама умеет так вкусно готовить. В Коми все ее супы имели какой-то горьковатый, неприятный привкус.

— Ты стала очень вкусно готовить, — не удержался я с набитым ртом. — Вкуснотища!

— А мама всегда отлично готовила. — Отец насмешливо улыбнулся, как бы отгадав мои мысли. — Даже самому искусному французскому повару не удалось бы приготовить более вкусных пирожков из брюквы или березовой коры.

— Угу, — пробормотал я, проглатывая очередной кусок и насаживая на вилку последний пирожок.

— Да не хватай ты так жадно. Пора бы уже тебе, Мацек, научиться есть спокойно.

Я просительно подмигнул маме, поглядывая на миску. Там еще оставалось несколько пирожков, а родители уже отодвинули от себя свои тарелки.

— Вы уже наелись? — спросил я с надеждой.

— Останутся на завтра, — ответила мама. — Я тебе разогрею их утром на завтрак.

Я тотчас сообразил, что если я сейчас доем пироги, то утром мне все равно что-нибудь дадут, и пододвинул к себе миску.

— Мацек! — строго сказал отец. — Это уже самое настоящее обжорство!

— Оставь ты его в покое, — тихо проговорила мама. — Ребенок изголодался. Пусть хоть теперь ест сколько хочет.

— Да ведь так и заболеть можно. Столько съесть перед сном!

— А я доем и пойду погуляю, — взмолился я. — Тут осталось всего два пирожка… — Я положил их себе на тарелку и поспешно надкусил один. Однако повторилась история с булочками — глазами бы я съел все, но желудок отказывался подчиниться. И все-таки я продолжал жевать.

— Да прекрати же ты, наконец! — не выдержал отец. — Сам видишь, что в тебя уже больше не лезет.

— Только оставь их мне на утро, хорошо? — обернулся я к матери. — И к ним еще хлеба с маслом — куска три.

Я взял с собой карманный фонарик отца, свечи и коробок спичек. Яцек дожидался меня у сторожки. Мы перелезли через забор в соседний двор, спрыгнули в высокую траву, стараясь не подымать шума. Двор здесь был намного больше нашего, а в глубине виднелся темный трехэтажный дом.

— Осторожней, — прошептал Яцек. — Нужно, чтобы нас никто не заметил.

Вообще-то здесь никого и не было, вокруг царила тишина, только кусты жасмина шелестели под ветерком. Яцек пошел вдоль забора по узенькой, совершенно заросшей тропинке, ведущей к дому. Подойдя к дому, Яцек остановился.

— Вход в подвал с другой стороны, — шепнул он мне на ухо. — Фонарик у тебя есть?

— Есть.

— Тогда давай! — Он взял у меня фонарик, спрятал его в карман куртки и еще раз предупредил: — А теперь тихо. Ни слова.

Мы прокрались на зады дома. Только одно окно на втором этаже было освещено. Яцек шел уверенно — он, по-видимому, уже бывал здесь и прекрасно знал дорогу. Я споткнулся о какую-то железку и чуть было не растянулся во весь рост.

— Тише… — прошипел Яцек.

— Кто там лазит? — послышалось внезапно сверху. — Чего вам здесь нужно?

Мы задрали вверх головы. Из темного окна на втором этаже высунулся в нашу сторону какой-то мужчина. А еще через секунду нас ослепил яркий луч фонаря.

— Ну, чего вам?

Я хотел удирать, но Яцек придержал меня за рукав.

— У нас кот потерялся, — крикнул он мужчине. — Он шмыгнул в дырку в заборе и где-то здесь спрятался. Мы живем на соседней вилле.

— Вранье! — оборвал мужчина. — Убирайтесь отсюда. Лазят здесь всякие.

— Так мы ведь кота ищем, — поддержал я версию Яцека. — Мама велела обязательно его найти. Кис-кис-кис…

— И не светите, пожалуйста, нам в глаза, — попросил Яцек. — Так и ослепнуть можно. Кис-кис-кис…

Мужчина погасил фонарик и скрылся в окне. Он что-то еще проворчал, но мы его не расслышали. Яцек пододвинулся ко мне.

— Делай вид, что мы продолжаем искать, — прошептал он. — Этот тип наверняка еще следит за нами.

Я нагнулся еще ниже, будто всматриваясь в темноту.

— Кис-кис-кис…

И тут я чуть не вскрикнул от испуга: прямо из кустов ко мне выпрыгнул огромный котище с горящими глазами. Я даже присел от неожиданности. Однако кот дружелюбно потерся о мои колени и снова исчез в темноте. Яцек присел рядом, и мы несколько секунд всматривались в окно, из которого выглядывал ранее мужчина. Из-за туч показался на мгновение месяц, и блеск его отразился в стеклах окна. Никого. По-видимому, мужчина успокоился и снова лег.

— Идем, — шепнул Яцек.

— А может, лучше вернуться?

— Не трусь, пошли.

Мы на цыпочках подошли к стене, в которой виднелась небольшая железная дверь.

— Они сюда входили, — прошептал мне Яцек в самое ухо. — Только бы дверь не была заперта…

Он нажал на ручку, и дверь приоткрылась. Из подвала пахнуло сыростью и плесенью. Яцек достал из кармана фонарик, прикрыл платком рефлектор и включил свет. Перед нами были круто спускающиеся вниз ступеньки. Я остановился в нерешительности, но Яцек смело двинулся вперед, и мне оставалось только последовать за ним.

Вскоре мы оказались в узком проходе с холодными и влажными стенами. Один поворот, второй, третий… Что-то зашелестело под ногами. Яцек инстинктивно направил туда луч фонаря — крыса! Огромная, сытая, она с минуту спокойно разглядывала нас, шевеля усиками, а потом не спеша скрылась в каком-то закоулке.

— Идем отсюда, — тихо предложил я, с трудом переводя дыхание. — Терпеть не могу крыс.

— Уже раскис? — пристыдил меня Яцек, хотя, должен сказать, и у него голос звучал не слишком уверенно. — Что нам крысы… Раз уж мы добрались сюда, то нужно не отступать до конца.

Очень может быть, что он только ждал моих возражений, чтобы отступить с честью, но я тоже взял себя в руки и больше не сказал ни слова. Я даже взял у Яцека фонарик и пошел впереди.

Внезапно путь нам преградила дверь, запертая на массивный засов. Я остановился, беспомощно глядя на Яцека. Он, однако, оказался подготовленным к такой ситуации и, отодвинув меня в сторону, поддел засов толстым железным прутом.

— Что ты делаешь? — Я ухватил его за руку. — Ведь это же будет кража со взломом!

— Какая кража, лопух! Во-первых, тут не заперто, а во-вторых, неужели тебе не ясно? Некоторые фрицы еще надеются, что снова отберут у нас эти земли. Вот и припрятали здесь кое-что. Но не бойся — им теперь не вернуться. Так говорит мой батя, а уж он-то знает.

Он посильнее нажал на прут — и засов уступил. Мы вошли в большое помещение, которое во время войны, наверное, служило бомбоубежищем. Луч фонарика осветил неоштукатуренные стены, вырвал из темноты кран с раковиной, кучу пустых консервных банок.

— Гляди! — внезапно воскликнул он.

Я увидел два поставленных один на другой ящика.

— А может, лучше бы…

Но Яцек, не слушая меня, подошел к ящикам, поднял крышку верхнего и многозначительно присвистнул. Я подошел к нему и заглянул через плечо. Ящик был полон каких-то блюд, никелированных сосудов, позолоченных и покрытых гравировкой кубков.

— Железки, — проворчал неодобрительно Яцек. — Какие уж тут револьверы…

— А в другом что?

Мы с трудом отодвинули верхний ящик и заглянули в тот, что лежал, ниже. Тут тоже не было оружия. Но то, что мы там обнаружили, было, пожалуй, не менее интересно: сначала Яцек вытащил педаль, потом — цепь и кожаное седло и наконец — колеса и раму. Велосипед! Самый настоящий, только что разобранный.

В ящике были еще какие-то механизмы или приборы, но нам уже было не до них.

— Бери! — Яцек сунул мне в руки раму и одно из колес. — А я понесу остальное.

— А можно…

— Перестань трепаться, — отрезал он. — И сматываемся отсюда, пока нас крысы не сожрали.

А тут и в самом деле раздался подозрительный шорох, и из-за пустых консервных банок вылезла огромная толстая крыса, волоча за собой длинный тонкий хвост. Мы поспешно двинулись к выходу. Ступеньки были скользкими, я даже чуть было не упал.

— А теперь — осторожно, — скомандовал Яцек, когда мы добрались до входной двери. — Главное, чтобы этот тип с верхнего этажа нас не застукал.

Мы уже добрались до самого забора, когда нас настиг луч фонарика. Я успел бросить в траву раму с колесом.

— Вы все еще здесь? — донесся до нас грубый мужской голос. — Что это у тебя?

Слова эти были обращены к Яцеку, который успел только прикрыть полой куртки свою ношу.

— Ну, чего молчишь! — угрожающе крикнул мужчина. — Что ты там прячешь?

— Так это ведь кот, — отозвался Яцек. — Мы только сейчас нашли его.

— Мяу… — тихонько пискнул я. — Мяу, мяу…

По-видимому, мяуканье у меня получилось неплохо, потому что мужчина прекратил расспросы.

— Проваливайте отсюда! — прикрикнул он. — Ночи на вас нету.

Фонарик погас. Выждав еще немного, мы перебросили через забор раму и колеса, а уж потом полезли сами.

Велосипед мы упрятали в сарайчике. Яцек для пущей уверенности прикрыл его рваным матрацем и присыпал соломой.

— А теперь — бежим по домам, — скомандовал он. — Как бы нас там не хватились.

— А что будем говорить, если спросят про этот велосипед?

— Скажем, что какой-то дядька нам его подарил. Худой такой и с усами.

— А поверят?

— Если поподробней расскажем, как выглядел, то обязательно поверят. Бывают ведь разные чудаки, правда? Только запомни: высокий, худой, усатый, в кожаной куртке. А еще — прыщ у него на носу и шрам на левой щеке. Не забудешь?

— Запомню, — ответил я без особого энтузиазма.

— Ну, значит, пока, Мацек. Завтра займемся им: соберем — и гуляй душа!

Чертов велосипед никак не хотел собираться. Колеса не устанавливались в вилке, цепь соскальзывала, винты не подходили. Мы возились с ним до темноты, мама не могла прийти в себя от изумления, потому что за обедом я впервые удовлетворился единственной тарелкой супа и сразу же выбежал из-за стола. Но все же прихватил с собой кусок хлеба, толсто намазанный смальцем со шкварками. Уже почти в полной темноте Яцек завернул наконец последнюю гайку, натянул цепь и отрегулировал руль. Он неплохо разбирался в устройстве велосипеда, потому что у его старшего брата когда-то был велосипед и Яцек помогал ему ремонтировать его, пока брат не уехал в Кельцы.

— Готово, — объявил наконец он, вытирая лоб черной от масла рукой. — Пробуй первым.

— Так я… — смущенно запнулся я, — понимаешь… я еще никогда не катался на велосипеде.

— Не умеешь? — Яцек искренне удивился. — Тогда смотри, как это делается.

Он вскочил на седло, оттолкнулся и выехал из сарайчика во двор. Там он сделал круг, восьмерку, а потом даже отпустил на некоторое время руль. Наконец он резко затормозил и соскочил рядом со мной.

— Отличный велосипед, — сказал он, передавая мне руль. — Ходит как часы. Пробуй.

Оперев велосипед о забор, я забрался на седло и покрепче ухватился за руль.

— Давай, я подтолкну, а ты нажимай на педали. Пошел!

Я проехал не более метра, покачнулся и грохнулся на землю. Сзади громко хохотал Яцек. Разбитое колено саднило, но я поднял велосипед, снова прислонил его к стене и взгромоздился на седло.

На этот раз пошло чуть легче, и прежде, чем упасть, я успел раза два крутануть педалями, доехав почти до калитки.

— Научишься, — ободрил меня Яцек. — Только бы не разнес до этого велосипед.

Я завидовал той легкости, с какой он вскакивает на седло и мчится на нашем скакуне — сам же себе казался тяжелым и неуклюжим.

— Брюхо вон какое отрастил, — заметил Яцек. — Все время только жрешь и жрешь.

— Отвяжись, — пробормотал я в ответ. — Через две недели буду ездить не хуже тебя.

— Тогда давай тренируйся. А я пойду помогу матери развесить белье. У нас сегодня стирка.

Я остался один. Внимательно приглядывался я к велосипеду, провел рукой по красной раме, потрогал блестящий никелированный руль. Великолепная машина, совершенно новая, просто не верилось, что она наша. Неужели я когда-нибудь научусь ездить на нем так легко и свободно, как Яцек?

Я снова взгромоздился на приставленный к забору велосипед и сильно оттолкнулся. Тут я открыл, что ехать легче, если глядишь не на колесо, а просто вдаль. Получалось значительно лучше — мне удалось докатить до калитки и там соскочить. Впервые дело обошлось без падения.

Я катил велосипед обратно к забору, и тут в калитке появился милиционер. Остановившись, он глядел на меня. Меня охватил страх. Милиционер наверняка все уже знает о велосипеде и пришел сюда, чтобы арестовать нас. Весь внутренне сжавшись, я покорно ждал, когда он позовет меня.

Но он молчал. Более того — постояв с минутку, он повернулся и вышел на улицу.

Я решил расставить все точки над «и». Так мучиться дольше казалось мне невыносимым, решение пришло неожиданно, а посоветоваться с Яцеком у меня не было возможности.

Я пустился вдогонку за милиционером.

— Извините, пожалуйста! — окликнул я его.

Он обернулся и с удивлением поглядел на меня:

— Что тебе?

— Мы этот велосипед нашли… в подвале… его немцы бросили. — Это не вполне соответствовало истине, и теперь я не смел посмотреть милиционеру в глаза. — Он был разобран, мы с другом собрали его… И вот — катаемся.

Милиционер усмехнулся, внешне он немного напоминал моего отца — доброе, очень спокойное лицо со множеством мелких морщинок на лбу.

— А у тебя был когда-нибудь велосипед? — спросил он.

— Был, когда я еще был маленьким. Еще до войны. На трех колесах…

— И куда же он делся?

— В наш дом попала бомба. Тогда там все сгорело. И велосипед тоже.

Милиционер потрепал меня по плечу, а потом провел ладонью по волосам.

— Ну что ж, в таком случае немцы задолжали тебе велосипед, — сказал он. — Только нос себе не расквась на поворотах. Жми на педали, молодой человек.

Он снова усмехнулся и, лукаво подмигнув мне, пошел. Я вернулся во двор уже успокоенным, более того — счастливым. С души моей свалилась огромная тяжесть.

Неужто я так быстро расту? Зеленые брюки, которые мама купила мне всего два месяца назад, внезапно стали мне малы. В длину еще ничего, но застегнуть их я никак не мог.

— Посмотри, — сказал я маме. — Наверное, они сели во время стирки.

Мама чуть заметно улыбнулась отцу, который сидел за завтраком.

— Их я еще не стирала, — ответила она. — Но ничего страшного — придется переставить пуговицу.

Она быстро вдела нитку в иглу, отрезала пуговицу и тут же пришила ее на новом месте. Брюки застегнулись без труда. Я выбежал во двор. Яцек уже выписывал восьмерки на нашем велосипеде.

— Поехали на озеро, — предложил он. — Батя разрешил взять его удочки.

— Как это — поедем? — спросил я. — Ведь велосипед у нас один на двоих.

— А ты садись на раму, я тебя довезу.

— А справишься?

Яцек только пренебрежительно улыбнулся. Он вынес из квартиры два длинных бамбуковых удилища, коробочку с червями и привязал все это к багажнику. Не без опасений я уселся на раму. Яцек, подталкивая велосипед, немного разогнал его и вскочил на седло. Через калитку мы выехали на улицу, доехали по ней до моста, а там велосипед помчался по обсаженному двумя рядами кленов шоссе.

— Тяжело?

— Ни капельки! — Яцек еще сильнее наддал, быстро вертя педалями. — Держись покрепче!

С шоссе мы свернули на проселочную дорогу, велосипед стало трясти, рама больно впилась мне в тело.

— Теперь близко, — успокоил меня Яцек. — Сразу же за тем леском.

Мы выехали на берег большого озера, заросшего камышом и с множеством кувшинок. Яцек положил велосипед на землю у куста боярышника, а сам собрал удочки. Мы сняли рубашки — солнце пекло довольно сильно и вообще стало жарко.

— Ты выглядишь, как борец. — Яцек насадил на крючок длинного червяка и, широко замахнувшись, забросил удочку. — Или как толстяк с карикатуры в «Шпильках», — добавил он, маневрируя удилищем.

— Отвяжись, — вяло запротестовал я. — Никакой я не толстяк. Это же мускулы.

Яцек повернулся в мою сторону и с минуту критически рассматривал меня.

— Вижу, что мускулы, да только из чистого сала. Так?

— Да отвяжись ты, — повторил я. — Посмотри лучше на свой носище — торчит как картошка или орех какой.

В ответ Яцек только громко рассмеялся.

— Не злись, — сказал он. — Я ведь просто пошутил.

Отойдя на несколько шагов, я забросил свою удочку. Мне было очень неприятно: я чувствовал, что обижен на Яцека, и сам не понимал, из-за чего это я на него так взъелся. Я ведь тоже высмеял его нос, а он совсем не обиделся.

Поплавок задергался. Я тут же забыл о своих обидах и, выждав небольшую паузу, рванул удилище вверх.

Что-то серебристое вылетело из воды, описало в воздухе дугу и с сильным плеском шлепнулось обратно в воду.

— Кто же так дергает, лопух! — услышал я голос Яцека. — Такого карпа упустил.

Я промолчал. Не говоря ни слова, я насадил нового червяка, поплевал на него и старательно забросил удочку в узкую полоску воды меж камышовых зарослей. Авось карп, разохоченный удачей, вернется к червяку. Правда, теперь он будет действовать осторожней.

Мелькнула удочка Яцека, на траву упала до смешного крохотная рыбешка и забилась, подергивая хвостом. Плотвичка. Яцек освободил ее от крючка, огляделся и бросил обратно в воду. Он снова закинул удочку.

Свинцовое грузило со свистом прорезало воздух и булькнуло возле зарослей камыша. Поплавок задергался и ушел под воду.

Я следил за тем, как Яцек тянет удилище, осторожно водит им то вправо, то влево. Но у него ничего не получалось. Крючок, по-видимому, прочно зацепился за что-то.

— Черт бы ее побрал…

Я воткнул удилище в прибрежный ил и подошел к Яцеку. Он все еще пытался освободить крючок, леска угрожающе натянулась и вибрировала.

— Так ничего не получится, — сказал я. — Он, наверное, зацепился за стебли. Придется лезть в воду.

— Придется, — угрюмо согласился Яцек. — Батя взбесится, если узнает, что я ему испортил удочку.

Сняв брюки, он полез в воду. Дно было вязким. Сделав несколько неуверенных шагов, Яцек остановился. Вода доходила ему до плечей.

— Глубоко здесь…

— Ты не умеешь плавать? — спросил я.

Он отрицательно покачал головой.

— Тогда вылазь. — Теперь я снял брюки и повесил их на ветку. — Сейчас я отцеплю этот твой крючок.

Яцек безропотно выбрался обратно на берег. Входя в воду, я испытывал какое-то особое чувство удовлетворения; теперь уже Яцек глядел на меня с восхищением. Нырнув, я быстро поплыл к камышовым зарослям. Мне удалось быстро нащупать уходящую в глубину леску. Я снова нырнул. Достигнув дна, я почувствовал колющую боль в ушах. Здесь и в самом деле было глубоко.

Я открыл глаза, вода была мутной, но я все-таки разглядел плоское песчаное дно, покрытое бугорками выступающих камней и зарослями камыша. Крючок глубоко застрял в одном из стеблей, и мне с первого раза не удалось его освободить. Я выбрался на поверхность, чтобы хватить свежего воздуха.

— Ну, как там? — крикнул Яцек.

— Порядок! — отозвался я, протирая руками глаза.

Я снова нырнул. На этот раз я ударился плечом о дно, а под руку попался какой-то плоский угловатый предмет. Я бездумно зажал его в руке и поднес к глазам. Из-за облепившего находку ила я не мог понять, что это такое. Пришлось снова подняться на поверхность.

— Лови! — И я бросил свою находку Яцеку.

Нырнув в третий раз, я по леске добрался до крючка и на этот раз несколькими рывками освободил его, а потом поплыл к берегу.

Яцек не обратил никакого внимания на то, что леска с крючком спасены. Сидя на корточках, он старательно очищал палочкой мою находку.

— Что это? — спросил я.

— Сам посмотри.

Он протянул мне облепленную илом штуковину. Пистолет! Пока еще трудно различимый под слоем ила, но уже вне всякого сомнения — пистолет!.. Я схватил его, чтобы лучше рассмотреть.

— Осторожней! — крикнул Яцек. — Он может быть заряженным!

Я рассмеялся.

— После такой ванны? Вот когда очистим его и хорошенько смажем — тогда другое дело…

И снова мы заперлись в своем сарайчике. Яцек принес из дома наждачную бумагу и бутылочку с машинным маслом. Сначала мы очистили ил, а потом и ржавчину, покрывавшую ствол и рукоятку. Но ржавчины было мало. Не прошло и часу, как перед нами на ящике лежал блестящий парабеллум во всем своем великолепии. Я взял его в руки и, поочередно нажав на разные кнопки, вытащил из рукоятки обойму. В ней сохранилось три патрона.

— Они теперь никуда не годятся, — разочарованно протянул Яцек. — Столько пролежали под водой и наверняка отсырели.

— А мы их высушим, и будет полный порядок, — не сдавался я. — Нужно только высыпать порох и просушить.

Мы осторожно вынули из гильз латунные пули, рассыпали порох на газетном листе и положили его на солнце. Минут через пятнадцать он отлично высох. Тогда мы тщательно протерли гильзы, засыпали порох и снова закрепили в них пули. Готовые патроны легли в обойму. Яцек поставил пистолет на боевой взвод, и мы проследили, как патрон скрылся в патроннике.

— Перестань баловаться, пистолет — не игрушка, — заметил я. — Он может выстрелить.

— Хорошо бы его попробовать, а? Поехали к озеру…

— А что, если нас там с ним поймают? — возразил я.

— Тогда мы скажем, что нашли его. Мы ведь и вправду нашли его, скажешь — не так? Что, уже и найти никто ничего не может?

— Ну давай… — согласился я.

Мне и самому не терпелось опробовать парабеллум. Но пока я старался не думать о том, что нам делать с найденным оружием. По городу были расклеены объявления, призывающие всех, кто незаконно владеет оружием, сдать его в милицию. Я отлично знал об этом, однако же никак не мог примириться с необходимостью расстаться с пистолетом.

На следующий день мы отправились к озеру. Я сказал маме, что еду на экскурсию, и она приготовила мне несколько бутербродов. Я положил их в ту же клеенчатую сумку, на дне которой лежал пистолет.

День выдался жарким, июльское солнце палило немилосердно, заливая все нестерпимым блеском. Яцек спрятал велосипед в кустах, и мы двинулись вдоль берега по направлению к лесу, темневшему невдалеке. Говорили, что лес этот, простирающийся до самого горизонта, еще дальше переходит в горы.

— Глянь-ка, — подтолкнул я Яцека локтем.

На том самом месте, где мы вчера ловили рыбу, сидел с удочкой мальчишка, очень худенький, в большой клетчатой кепке и в длинных брюках. Он глянул на нас и приветливо помахал рукой.

— На рыбалку?

— Нет, — бросил Яцек. — А тебе что?

— А я просто так спрашиваю, — сказал мальчишка. — В компании было бы веселее.

Он встал. Сделал он это как-то очень неловко, странно опираясь о землю руками. А когда выпрямился, то правая штанина его брюк немного задралась, и я увидел деревянную культяшку. Мальчишка был одноногим.

— Здравствуйте, — сказал он. — Меня зовут Май.

— Угу, — промычал в ответ Яцек и чуть подтолкнул меня локтем. — Мы торопимся.

— Мы спешим, — повторил за ним я.

— Жаль, — сказал мальчик и тяжело опустился на траву. — На обратном пути вы здесь пройдете?

— Не знаем, — Яцек сильно дернул меня за рукав, и мы пошли не оглядываясь.

— Видел? — шепотом спросил я.

— Угу.

— Скучно ему так одному.

— Еще бы, — согласился Яцек. — Кто захочет дружить с таким? Да и какой друг из одноногого: куда с ним пойдешь, если он еле передвигается.

— Жаль мне его, — признался я.

— Батя говорит, что калеки всегда злые. Из-за своего несчастья они ненавидят всех нормальных людей. От зависти.

Я промолчал. Факт, конечно, что дружить с таким нелегко. Ни поиграть, ни побегать. А тут еще эта деревянная нога… Я бы, например, ни за что к ней не прикоснулся бы.

Мы шли прямиком через лес, здесь было намного прохладнее, чем на открытом месте. Но куда было здешнему лесу до тайги: деревья стоят редко, под ногами сухо, все как-то прибрано, и даже дорожки посыпаны песком. Не лес, а парк какой-то.

— Только бы нам не заблудиться, — вдруг встревожился Яцек.

Тут уж я не выдержал и расхохотался.

— Где? Здесь, в этом садике?

— А что ты думаешь, это же самый настоящий дремучий лес.

— Ну, настоящего леса небось ты еще не видел, — сказал я со знанием дела. — Вот в Коми лес так уж точно дремучий. Деревья стоят так тесно, что не пробьешься. Там даже в самый солнечный день неба почти не видно.

— Врешь, — вяло возразил Яцек.

— А сколько там хищных зверей, — продолжал я. — Рыси, волки, медведи — настоящий рай для охотников. Я и сам однажды… — Тут я вовремя остановился.

— Что однажды?

Мне не очень хотелось привирать, но уж если начал…

— Однажды я встретился с рысью. Прямо из чащи выпрыгнул мне навстречу огромный рыжий котище. Я просто в землю врос, даже пальцем не могу пошевелить. Рысь — один из самых свирепых хищников.

— Ну…

— Рысь присела, и я чувствую — сейчас она бросится…

— Ну!..

— Тут бы мне и конец, — сдержанно сказал я. — Сам понимаешь.

— Ясное дело! — Яцек даже ухватился за мою руку. — Ну а что дальше?

— И тут внезапно раздался выстрел. Буквально в последнюю секунду. Рысь уже подпрыгнула, но упала на спину. Дядя Иван попал ей точно в глаз.

— Какой дядя Иван?

— Лучший охотник во всей республике. Мой хороший друг. Я тебе как-нибудь расскажу о нем.

Мы вышли на лесную полянку. В центре ее высоко вздымался одинокий дуб с могучими разлапистыми ветвями, чем-то напоминающими оленьи рога.

— Здесь можно, — изрек Яцек. — Тут нас никто не услышит, даже тот одноногий у озера. Доставай пистолет.

Я вытащил из сумки лежавшие на пистолете бутерброды. Один из них развернулся, и хлеб упал на землю. Я торопливо поднял его, смахнул прилипший мусор и откусил большой кусок.

— Да перестань ты жрать, — окрысился Яцек. — Давай пушку.

Я подал ему пистолет. Честно говоря, у меня пропала охота подымать стрельбу. К тому же я и побаивался: ходили слухи, что по лесам все еще бродят гитлеровские банды. Выстрелы могли бы привлечь их внимание, и тогда…

Яцек опустился на одно колено, поставил пистолет на боевой взвод и прицелился в ствол дуба.

— Подожди, — я положил ему руку на плечо.

— Чего тебе еще?

— Слышал о бандах? Они могут быть где-нибудь рядом…

— Ну и что? Никого здесь нет, а если кто и появится, то мы удерем.

Он стряхнул мою руку с плеча и снова направил пистолет на дуб.

Я видел, как медленно нажимает он на спусковой крючок. Послышался легкий щелчок. И все — выстрела не последовало.

Яцек снова поставил пистолет на боевой взвод и снова нажал на спусковой крючок. Ничего.

— Наверное, патроны никуда не годятся, — заметил я.

— Сейчас проверим.

Он оттянул затвор, и на траву вылетел патрон. Яцек поднял его и внимательно оглядел.

— Капсюль не тронут, — сказал он. — На нем нет ни вмятинки. Это значит, что боек никуда не годится.

— А ты разбираешься в этом?

— А ты думал? Во время оккупации у моего брата был точно такой же пистолет. Он был в Армии Людовой и принимал участие в Варшавском восстании. Я несколько раз помогал ему разбирать его, чистить и собирать заново.

— А что такое боек и почему он никуда не годится? — спросил я.

— Когда нажимаешь на спусковой крючок, пружина толкает вперед такую штуковину, у которой торчит что-то вроде гвоздика. Это и есть боек. Боек этот ударяет по капсюлю, тот сам загорается и поджигает порох, вот и получается выстрел. А здесь, — он подсунул патрон мне прямо под нос, — на капсюле нет даже царапины.

— Значит, пистолет испорченный?

— Факт. А жаль — можно было пострелять…

Должен признаться, что у меня от сердца отлегло. Если пистолет испорчен, то он уже и не оружие, а самая обыкновенная игрушка. Значит, ни в какую милицию сдавать его мы не должны и можем спокойно оставить себе.

Я вспомнил о лежавших в сумке бутербродах и достал один.

— Возьми себе тоже, — предложил я Яцеку.

— Нет уж, спасибо, — он ехидно улыбнулся. — Не хочу тебя обижать — тебе нельзя голодать. Ведь борцам нужно усиленное питание…

— Ты опять за свое? Бутерброды мои, и я могу их есть, сколько хочу, и это мое дело. Я ведь не виноват, что пистолет оказался испорченным.

— Можешь его взять себе на память. — Яцек протянул мне пистолет. — Это твоя находка, вот и бери его себе.

Я спрятал пистолет в сумку. Поведение Яцека уже начинало меня злить — вечно он ко мне цепляется. И я решил отыграться на нем.

— А не скажешь ли ты, где, собственно, мы сейчас находимся? — спросил я, разыгрывая беспокойство. — Не знаешь ли ты, в какую сторону нам сейчас идти?

— Не валяй дурака, Мацек!.. — Он со страхом уставился на меня. — Ты же говорил, что запомнил дорогу…

— Да вот думал, что запомнил, но сейчас у меня что-то спуталось. Не припомнишь ли ты хотя бы, с какой стороны мы пришли сюда?

— Оттуда, по-моему… — неуверенно протянул он, указывая совершенно в противоположном направлении. — Или…

Я отлично знал, как нам добраться до озера. Что ни говори, а несколько лет, проведенных в тайге, не прошли для меня даром. Немало я успел перенять и у Мишки.

— Озеро находится к северу отсюда, — сказал я. — Это я знаю точно, но вопрос, как найти север?

Яцек выглядел настолько беспомощно, что меня просто смех разбирал. Разбираться в пистолете — вещь, конечно, полезная. Но в жизни помимо ударников и бойков нужно много чего знать. Ну, например, уметь правильно определить, где север.

— Погляди на ствол этого дуба, — сказал я. — С одной стороны он оброс мхом, а с другой мха почти нет. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что солнце никогда не падает на его северную сторону, а мох не любит солнечного света. Значит, север лежит в той стороне.

— Понятно. — Яцек обрел прежнюю самоуверенность. — Я и сам сразу же так подумал.

Нахальный тип. Но я сейчас собью с него спесь.

— Тогда ты отправляйся на север, а я пойду в противоположном направлении. У озера и встретимся. Давай?

Он ухватил меня за рукав и умоляюще поглядел в глаза:

— Не шути, Мацек… Давай пойдем вместе…

Я рассмеялся. То-то же… Минут через пятнадцать мы вышли к озеру. Я сразу же глянул на то место, где сидел ранее Май, но его уже там не было.

Что-то лежало на траве, я разглядел кожаную закладку для книги с красивой красной кисточкой и незаметно сунул ее в карман.

Отыскав под кустами велосипед, мы вывели его на дорогу.

— А теперь давай я тебя повезу, — предложил я Яцеку. — Садись на раму.

— А справишься?

Велосипед несколько раз вильнул, но все же мне удалось усмирить его. Я уже ездил вполне прилично. Однако Яцек судорожно вцепился в руль, по-видимому не очень доверяя моему искусству.

— Удивительное имя — Май, — сказал я, нажимая на педали. — Ты когда-нибудь встречал такое?

— Ни разу в жизни. А может, это имя специально для одноногих?

Признаюсь, что я согласно хихикнул шутке Яцека.

…Вторично я встретился с Маем у аттракционов. К нам приехал цирк, а на лугу, подле циркового шатра, расположились карусели, качели, «чертово колесо», тир. Из репродукторов гремела музыка. В толпе ходили лоточницы, увешанные связками баранок, предлагали разноцветные леденцы на палочках, конфеты в кулечках. Продавец в белом переднике наматывал на палочки сахарную вату, выкрикивая:

— Теплое американское мороженое, порция десять злотых, налетайте!

— «Помнишь ли ты вечер в Закопане…» — надрывался кто-то в громкоговорителе.

Мы с Яцеком попробовали сначала «чертово колесо», потом пересели на карусель. Тут же в тире я пятью выстрелами выиграл приз — фаянсового зайца.

— Хочешь? — предложил я его Яцеку.

— Зачем он мне? Можешь подарить его вон тому хромоногому.

И тут я узнал Мая. Он стоял у забора, ограждающего скейтинг-ринк, пристально следя за ребятами, катавшимися на роликах. За десять злотых тут можно было четверть часа гонять по деревянному кругу.

— Привет, Апрель! — крикнул я ему.

Он поглядел на меня, но не узнал.

— Привет, Апрель, — повторил я. — Хочешь зайчика?

— Нет, спасибо! — Он отрицательно покачал головой. — Меня зовут не Апрелем, а Маем.

— Не вижу разницы! — рассмеялся я.

К нам подошел Яцек и, подмигивая мне, обратился к Маю:

— Может, ты хочешь покататься на роликах? Купим тебе билет.

Май вздрогнул, сжался как-то и повернулся, собираясь отойти.

— Погоди, — остановил я его. — Мы неделю назад встретились с тобой у озера. Помнишь?

Май не ответил, глядя в сторону.

— Ты тогда потерял там закладку, помнишь? Кожаную такую, еще с красной кисточкой. Твоя? Она лежит у меня дома.

Он тут же поднял голову и с радостью поглядел на меня.

— Неужели? А я все кусты облазил, никак не мог ее отыскать. Это — мамин подарок.

— Тогда приходи завтра на Патковскую улицу, — предложил я. — Дом номер тринадцать, квартира один. Отдам я тебе твою закладку. Приходи сразу же после обеда, буду ждать.

— Хромой бес пошел в лес!.. Баба-Яга — костяная нога!.. Почем метр дров?.. — Из-за забора показалась целая куча каких-то оборванных мальчишек. Уставившись взглядом в землю, Май резко повернулся и, припадая на деревянную ногу, зашагал прочь. Я поглядел на Яцека — тот смеялся.

— Видел, как быстро он смотал удочки? Прыгал как заяц. Зачем тебе понадобилось договариваться о встрече с этим одноногим?

— Я нашел его закладку.

— Прицепится к нам как репей. Хочешь, чтобы и над тобой так смеялись?

— А почему — надо мной?

— А за то, что водишься с одноногим. В общем, делай как хочешь, мне это не нужно.

— Ладно, — буркнул я. — Обойдется.

Домой я вернулся поздно. К счастью, мама не забыла оставить мне ужин.

— Завтра зайдет ко мне одноногий парень, — сказал я ей. — Передай ему эту закладку. Мы с Яцеком собираемся на озеро… И переставь мне, пожалуйста, еще немного пуговицу на штанах, а то опять давит.