Плейлист: Whethan, Dua Lipa — High (& Dua Lipa)
Это не занимало мой мозг каждую свободную минуту — а их не так много, учитывая хлопоты вокруг мамы, футбол, оценки, карьеру, вопросы о вечности и смысле моего существования.
Ладно, это немного занимало мой мозг. Райдер собирался поцеловать меня?
Слушайте, я крутая цыпочка. Я. Феминистка. Надирающая. Задницы. Мне не нужно, чтобы мужчина делал меня счастливой, и мне точно не нужно, чтобы он подтверждал мою ценность.
Но может быть, просто может быть, я хочу мужчину, который представляет собой не только пенис для удовольствия, но и является настоящим другом, который знает и понимает меня. Большое тёплое тело, обнимающее меня по ночам, держащее меня за руку, убивающее пауков и, если очень повезёт, ласкающее мой тюльпанчик и доводящее его до оргазма. Мужчине этого ещё не удавалось, и мне говорили, что со мной много проблем в этом отношении. Видимо, в данном послужном списке надо винить меня.
Разве плохо желать того, кто знает, как довести меня до оргазма, не хуже, чем умеет делать массаж спины? Может, я немножко устала быть большой и храброй Уиллой, которая жонглирует миллионом дел. Может быть, просто может быть, Райдер Бергман хочет быть тем парнем, который заберёт у меня часть бремени.
Я не могу понять. То есть, я правда, правда не могу понять. Конечно, он уделяет мне внимание. Он знает моё расписание, мы видимся в большинство дней недели и переписываемся в остальные дни недели, но Мак смял нас воедино как арахисовое масло и джем в сэндвиче, который представляет собой этот чёртов курс. Мы практически слились в единую массу из-за того, сколько работы нам приходится проделывать вместе.
Наверное, он просто подкалывает меня, как я подкалывала его на лекции. Но это кажется опасной территорией — притворно флиртовать друг с другом, изображать влечение. Разве не сложно различить факты и вымысел, когда вы искрите и сталкиваетесь, постоянно кружите друг вокруг друга, как два голодных и возбуждённых зверя?
В настоящий момент Райдер печатает на скорости миллион миль в минуту, как какой-то хакер из Пентагона, принявший слишком много стимуляторов и запивший их кофе с таурином. Этот мужчина выводит понятие «напряжение» на новый уровень.
— Райдер?
Я сижу справа от него. Он расположился с длинной стороны стола, ибо он занимает кучу места, а я сижу с короткой стороны стола. Он должен услышать меня.
Его пальцы ожесточённо тарабанят по клавишам. Такими темпами он сломает клавиатуру. Подчинит её своей печатающей воле.
Его глаза сосредоточенно сощурены. Я тычу его в руку. Райдер продолжает печатать, но удары по клавишам замедляются, будто тропический ливень стихает до моросящего дождика.
— Ты в порядке, Сасквоч?
Он медленно поворачивает голову в мою сторону. Я получаю один кивок, затем он поворачивается обратно.
Мы сейчас работаем над разными частями финального проекта, но если честно, меня больше беспокоит тестирование. Если оно хоть отдалённо похоже на промежуточный экзамен, который мы только что сдали, и я едва натянула на четверку с минусом, то мне надо совершенствоваться. Когда я вчера сказала это Райдеру через сообщения, он согласился, что нам стоит позаниматься вместе, но с тех пор, как я пришла к нему домой, и мы поели в странной, лишённой перепалок тишине, он долбил по своему компьютеру как дятел под кокаином.
— Мы будем заниматься, Райдер?
Его печатание замедляется ещё сильнее. Теперь это как редкое капание воды. Эти зелёные глаза поворачиваются к моему лицу, опускаются к губам, затем поднимаются обратно. Резко встав, он запускает руку в свою сумку, достаёт массивную кипу конспектов, затем подходит к дивану.
— Эм… ладно? — я оглядываюсь через плечо. Райдер раскладывает бумаги на журнальном столике по какому-то принципу, который я не могу понять. Я стараюсь не пялиться, но терплю провал. Он до невозможности завораживает, его предплечья мужчины гор торчат из-под рукавов фланелевой рубашки. Сегодня она белая с клеткой из зелёного, золотого и синего цветов. От этого его волосы выглядят светлее, глаза — зеленее, а поношенные синие джинсы так и выделяются, облегая мускулистые ноги.
К сожалению, сегодня он не просто засранец-лесоруб. Он сексуальный, сильный и молчаливый лесоруб, и я готова на стену лезть от его отстранённого поведения. Я скучаю по подколкам, перепалкам, остротам. Он просто… тихий. И да, Райдер по-своему всегда тихий, но сегодня он как будто вообще не здесь.
— Что с тобой?
Он поднимает голову, услышав что-то, но что именно, он не может понять. Я повторяю ещё раз, медленно и отчётливо, отчего Райдер хмурится и достаёт телефон.
«Ничего, Уилла. Просто нам надо сделать дохрена работы. Мы будем заниматься или нет?»
Помрачнев, я встаю, беру телефон и тетрадь и иду в его сторону. От меня не ускользает то, как он отводит глаза вместо того, чтобы удерживать мой взгляд как обычно. От меня не ускользает то, как он падает на диван с тихим, но не беззвучным вздохом.
— Райдер, что такое?
Его стон звучит хриплым треском в горле, и он трёт лицо. Когда его ладони опускаются, я вижу то, что упустила ранее. Тёмные круги под глазами. Бледнота кожи. Аккуратно встав коленями на диван рядом с ним, я усаживаюсь на пятки.
— Ты нормально себя чувствуешь?
Он начинает кивать, но останавливается, когда наши взгляды встречаются. Кивок сменяется качанием головой.
«Нет», — произносит он одними губами.
Беспокойство ухает в моё нутро как камень.
— Что такое, Лесоруб?
Он трёт глаза основанием ладони, затем достаёт телефон и печатает: «Головная боль. Такое иногда случается. Ничего страшного». Отправив написанное, он закрывает глаза, словно тусклый свет стоящей неподалеку лампы атакует его.
Подвинувшись ближе, я похлопываю его по ладони. Райдер открывает глаза и смотрит на меня.
«Что?» — жестом спрашивает он.
— Сядь на пол, перед диваном.
Он хмурит лоб, затем жестом показывает: «Зачем?»
— Я немного помассирую тебе шею и виски. Моя… — я спохватываюсь прежде, чем выпалить правду. «Моя мама, — едва не сказала я, — страдает от ужасных головных болей и тошноты из-за лечения от рака». Я прочесала интернет, когда предложенные врачами средства не помогли. Я читала о гомеопатии и роли перечной мяты в снятии тошноты, напряжения и избавлении от головных болей. С тех пор я научилась разбавлять перечную мяту в базовом масле и втирать в её живот. От головной боли я наношу его на её виски. Я прекрасно научилась массировать нужные точки, чтобы дарить ей облегчение.
Прочистив горло, я пожимаю плечами.
— Я хорошо знакома с головными болями, — это не ложь. Я правда хорошо знакома с головными болями, только не со своими. — Я использую масло перечной мяты, чтобы избавиться от дискомфорта.
Райдер играет бровями, и я шлёпаю его по плечу.
— Извращенец.
Он смотрит на телефон и печатает. «Мы должны заниматься. И у меня нет масла перечной мяты».
— Ничего страшного. У меня есть, — вскочив, я бегу к своей сумке. Я держу там пузырёк для своих визитов к маме в больницу. Некоторые медсестры думают, что это надувательство, и всегда отбирают пузырёк, если оставить его там, так что я держу его при себе.
Райдер смотрит на меня взглядом, который сложно прочесть. Идея моего прикосновения вызывает у него отвращение, если это не тычки и шлепки, а нежность? Или мысль о дружеском жесте вместо отрывания его головы настолько ужасна? Иисусе. Если так, что он ещё хуже чокнутый, чем я, когда дело касается уязвимости перед другими.
— Это просто массаж головы, Бугай. Остынь. Мне нужно, чтобы твой мозг нормально работал над проектом.
Что-то в его выражении расслабляется. Я не знаю, как это понимать, так что откладываю на потом вместе со всеми тревожащими мыслями.
— Сядь на пол, Райдер.
У него вырывается страдальческий вздох, когда он сползает на пол и прислоняется спиной к дивану. Я устраиваюсь позади него, оседлав его плечи. Нежно побудив его слегка запрокинуть голову, я капаю мятное масло на указательные пальцы, затем втираю в его виски, глядя на его чертовски совершенный нос. Прямой и длинный, он практически идеальный — такое можно увидеть у скульптуры. Его скулы слегка отражают свет, и с тихим стоном его голова тяжелеет в моих руках. Он реально расслабляется.
— Видишь? Не так уж сложно. Ты напряжён, Мужчина Гор.
Он снова вздыхает — это протяжный, усталый выдох. Между нами проносится несколько мгновений тишины, пока я изучаю Райдера сверху, прислушиваясь, наблюдая, что помогает ему расслабиться, а что заставляет вздрагивать. Остановив меня, он отстраняется, сгребает карточки и собирает их в руках. Откинувшись обратно на меня, он поднимает одну карточку. Это уравнение. Написанное от руки уравнение.
Я слегка постукиваю его ладонью, чтобы привлечь его взгляд.
— Что это такое, Райдер?
Он награждает меня взглядом в духе «Ты серьёзно?».
Я щипаю его за плечо, заставляя помрачнеть.
— Ты понял, что я спрашиваю. Ты их написал от руки? Всё?
Он пожимает плечами, затем поворачивается и берёт телефон. «Как ещё мне опросить тебя? Не могу же я спрашивать вслух».
— Райдер… — мой голос дрожит. Должно быть, он убил на это несколько часов. Этих карточек тут минимум сотня.
Он игнорирует меня. Постучав пальцем по уравнению, он смотрит на мой рот.
— Это формула точки безубыточности. Фиксированные затраты делить на разницу между ценой за единицу и переменными расходами на единицу.
Он похлопывает меня по стопе, затем сжимает. Почему-то я понимаю, что это означает «хорошая работа». Он поворачивает карточку и показывает, что мой ответ верен.
Мы продолжаем в том же духе — я помогаю ему расслабить напряжённые мышцы, Райдер высоко поднимает для меня карточки. Когда я отвечаю правильно, я получаю мягкое сжимание моей стопы, а когда ошибаюсь, его палец тычет в карточку. Когда я отвечаю правильно на приличное количество карточек, а голова Райдера уже не ощущается так, будто она зажата в тисках, я останавливаю пальцы, запутавшиеся в его волосах.
— А почему я не опрашиваю тебя по этим карточкам?
Райдер поднимает руку и подталкивает меня продолжать массаж.
— Жадный засранец.
Подняв телефон, он пишет: «Ты не опрашиваешь меня, потому что я знаю эту фигню, и я с большей пользой провожу время, получая массаж головы, чем повторяя то, что уже знаю».
Я слегка дёргаю его за волосы, но чувствую, что губы изгибаются в улыбке. Вот он, ворчливый лесоруб, к которому я привыкла.
— Ставлю двадцать баксов, что ты знаешь это далеко не так хорошо, как хвастаешься, Райдер.
Он выгибает брови, при этом тасуя карточки в руках. Достав одну, он медлит и поднимает телефон.
«Ставлю двадцать баксов на то, что отвечу правильно, И ВДОБАВОК ты должна мне массаж головы каждый раз, когда мы занимаемся».
Я хмурюсь. Сурово. Но я не капитулирую от вызовов. Вините во всём мою азартную натуру.
В моей голове зарождается идея. Райдер всё ещё смотрит на меня, когда я запускаю пальцы в его волосы, но на сей раз я действую иначе. На сей раз я провожу ногтями по коже его головы.
Такое чувство, будто я щёлкнула выключателем. Его веки опускаются, но потом снова резко распахиваются, будто ему вкололи транквилизатор, но он силится оставаться в сознании. Я провожу кончиками пальцев по его шее с двух сторон, затем опускаюсь к ключицам. Его дыхание сбивается, и я наблюдаю, как его ладони вцепляются в ковёр. Одним пальцем я провожу от основания его черепа вниз по шее и вижу, как приоткрываются его губы.
— Запросто, Бергман. Ответь сейчас, и будем считать, что договорились.
Я поднимаю карточку, держу перед его лицом и наблюдаю, как его глаза стараются сфокусироваться вопреки осоловелому выражению. Наклонившись, я опускаю губы к его правому уху, стараясь говорить как можно тише, но при этом быть услышанной.
— Десять секунд, а потом ты проиграл. Десять, девять…
Я шёпотом веду обратный отсчёт ему на ухо, моя грудь прижимается к его спине, кудри спадают вокруг его лица. Он прерывисто вдыхает, сощурившись. Он знает, что я делаю. Выпрямившись, Райдер выхватывает карточку из моей руки, но я лишь наклоняюсь ближе, пока он её изучает. Его грудь вздымается, и я скольжу вперёд, практически наваливаясь на его спину. Я массирую его шею, снова провожу пальцами по его ключицам.
— Три… два…
Он ударяет ладонью по полу.
— Один.
Райдер резко поворачивается ко мне, в его глазах искрит ярость. Мы находимся нос к носу, пока я улыбаюсь медленной и довольной улыбкой.
— Занятие окончено, мистер Бергман.
— Ох, Уилла, ты просто кошмар! — мама хохочет, а потом подавляет приступ кашля.
Я вытираю слёзы, мой живот ноет от смеха.
— Видела бы ты его лицо, мама.
Мама качает головой.
— Ох, милая. Думаю, ты ему нравишься.
Мой смех обрывается.
— А я так не думаю. Он дразнит меня и постоянно дёргает. Если я ему нравлюсь, то он странно это показывает.
Заправив выбившийся локон за моё ухо, мама улыбается.
— Может, он боится. Атаковать в моменты испуга — это вполне в человеческой природе.
— Чего ему бояться?
Если у кого и есть основания бояться, то это у меня. Я не хожу на свидания. Я не доверяю мужчинам. Они мне в целом вообще не нравятся.
— Ну, Уилла, он глухой, не говорит, не использует язык жестов. Это наверняка вызывает ощущение изолированности и провоцирует тревогу, как минимум периодически. Ты пробовала жить безо всяких слуховых сигналов, которые предлагает нам мир для безопасности, не говоря уж о невозможности выражать себя в общении с окружающими?
— Нет, — я хмурюсь. — А ты?
Мама кивает.
— Много лет назад, в одной из моих командировок с армией, прогремел взрыв. У меня был такой сильный звон в ушах, что я два дня ничего не слышала. Меня дважды чуть не сбили джипы, перемещавшиеся по базе. Я не замечала, что люди звали меня по имени. Всего сорок восемь часов, и когда я легла в постель в ту вторую ночь, Уилла, я была измождена, раздражена и взвинчена.
Моё сердце как будто сжали брутально крепким кулаком, и оно вот-вот лопнет от давления и растворится. Большую часть времени я раздражалась или злилась на Райдера. Ни разу я не задумалась о том, каково ему живётся. Я вижу его как способного и независимого, адаптировавшегося к своей жизни. Помимо необходимости говорить так, чтобы он меня понимал, я веду себя с Райдером точно так же, как вела бы себя с любым другим раздражительным, мускулистым, бородатым любителем фланели.
Но это ведь не считается сопереживанием, нет?
— Нет, милая, — говорит мама. — Не считается.
Я вздыхаю.
— Я сказала это вслух.
— Да, сказала. Ты всегда перевариваешь информацию, проговаривая её, — похлопав меня по руке, затем взяв мою ладонь, мама нежно улыбается. — Эта одна из моих любимых черт в тебе — то, какая ты всегда прозрачная…
— Не надо, — я притворно отталкиваю её руку. Мама снова сжимает мою ладонь, её хватка сильна.
— Так и есть. Твоя злость и твоя привязанность. Твоя любовь — такой же очевидный нагрудный значок, как и твой нрав, Уилла Роуз. Ты любишь избирательно и страстно. Ты сражаешься лишь за то, что дорого твоему сердцу.
Мгновение спустя я смотрю ей в глаза.
— Я не знаю, что делать, мама.
Она склоняет голову набок.
— С чем?
Я пожимаю плечами, когда на глаза наворачиваются слёзы.
— Да со всем. Команда, оценки, будущее… он.
Это ощущается как лавина эмоций — давление, ошеломляющая тревожность и ожидания, сокрушающие мою грудь. Я падаю в мамины объятия и беззвучно плачу. Я позволяю себе притвориться ребёнком, чья жизнь намного проще и безопаснее в объятиях мамы, пока она гладит меня по спине и утешает.
— Спасибо, мама, — наконец, я сдерживаю слёзы. — Со мной всё будет хорошо, просто я…
— Устаёшь, — заканчивает за меня мама. — Уставать — это нормально, знаешь.
Когда она говорит это, что-то в её глазах меняется. Это заставляет меня волноваться. Я собираюсь расспросить её об этом, но тут стук в дверь сообщает о приходе доктора Би.
Этот мужчина выглядит прекрасно. Я понимаю, почему мама краснеет в его присутствии. Высокий, худой, с целой гривой волнистых рыжевато-блондинистых волос, которые напоминают мне о периоде бурных 20-х годов и красавчиках с экрана. У него ярко-зелёные глаза, которые всегда казались мне тёплыми и искренними, он как всегда гладко выбрит и пахнет каким-то мужским лосьоном после бритья и антибактериальным мылом.
Я давненько не видела его, так что пользуюсь шансом.
— Доктор Безозизкактам-а-а-апчху!
— Будь здорова, — произносит мама с невозмутимым лицом.
Доктор Би выдавливает на ладонь санитайзер, затем бесстрастно вскидывает бровь. Его настоящая фамилия — прямо-таки европейская скороговорка. Безуиденхаут. И произносится не так, как пишется. Я до сих пор не знаю, как это правильно звучит. Когда я впервые попыталась прочесть его фамилию в маминой истории болезни, мама искренне думала, что я чихнула. С тех пор это стало нашей фирменной шуткой.
— Уилгельмина, — он знает, что меня зовут не так. Это он так мстит. Широко улыбнувшись, он протягивает мне кулак для удара в знак приветствия, что я и делаю. — Джой Саттер, сегодня вы выглядите особенно радостно4, — говорит он маме.
Мама подмигивает мне и поправляет халат поверх больничной сорочки.
— Как же не радоваться, когда дочка пришла навестить?
Я слезаю с кровати, давая доктору Би место. Подойдя ближе, он поворачивается ко мне и по-доброму говорит:
— Мисс Уилла, вы не могли бы оставить нас ненадолго? Мне нужно обсудить с вашей матерью конфиденциальный вопрос. Это займёт всего минуту.
Я щурюсь, глядя на маму. Она ослепительно улыбается и машет рукой.
— Иди. Купи мне тот сладкий персиковый чай, который мне вечно не дают пить.
— Чистый сахар! — притворно возмущается доктор Би. — Всё ведь на бёдрах осядет, Джой.
Только онколог и давний раковый больной могут шутить над её потерей веса из-за болезни. Я выхожу, закрываю за собой дверь и чувствую, как по спине дрожью прокатывается ужас. Я не могу представить ни единой причины, по которой пациент выгонит своего ребёнка из палаты, если только речь не идёт о новостях, которые ты не хочешь сообщать.
Она умирает.
Я чувствую, что начинаю дрожать, страх так и царапает моё горло.
Внутри палаты позади меня раздаётся смех моей матери и доктора Би. Кто станет смеяться над смертью? Над паллиативным уходом и предсмертными решениями? Может, маме и не грозит такая опасность?
Доктор Би распахивает дверь, и на его лице играет лёгкая улыбка.
— Хорошего вам вечера, мисс Уилла, — говорит он.
— И вам, доктор Би.
Я знаю, что бесполезно спрашивать у него.
«Поговорите со своей матерью, мисс Уилла, — говорил он мне бесчисленное количество раз. — Это её прерогатива».
— Насчёт чего это было? — спрашиваю я у неё. Мама высунула язык, её внимание сосредоточено на кроссворде.
— О, — она вздыхает. — Кое-какие планы относительно нового экспериментального лекарства. Поскольку оно ещё проходит клинические испытания, он не может обсуждать его в присутствии других людей… бла-бла-бла. Ты понимаешь. А теперь иди сюда и помоги своей старушке с некоторыми словами, Уилла.
Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться, отвечая маме и чистя наш апельсин, но я чувствую, как всё это бурлит во мне. Тревога. Страх. Я ужасно боюсь, что она умирает и врёт мне. Мне отчаянно хочется надеяться, что всё действительно так хорошо, как кажется — мама решает кроссворд, доктор Би беззаботно заглядывает её проведать.
В моей голове хаос, в моём сердце ураган. Эмоции схлёстываются, нарастают до лихорадочной энергии. Я превращаюсь в зарождающийся шторм, и первый разряд опаляющего электричества вот-вот ударит в землю.
Есть два доказанных способа успокоить Уиллу Саттер, когда она вот-вот взорвётся: долгие и утомительные пробежки или напиться. И то, и другое работает одинаково. Это устраивает хаос в моём организме, пока та яростная энергия не заземляется и не уходит. Пока я не становлюсь такой пустой, онемелой и отрешённой, что падаю в бессознательность.
Знаю. Я и не говорила, что это здравые методы; но они доказали свою эффективность.
Моё тело вымотано после сегодняшней тренировки. Если попробую выйти на пробежку, мои ноги подкосятся задолго до того, как я вымотаюсь до нужной степени. Пробежка не поможет. А значит, сегодня вечером будем мариновать мою печень.
Разблокировав телефон, я нахожу номер Руни и пишу ей сообщение. Мы с ней обе не тусовщицы, но в редкие случаи кризисов всегда поддерживаем друг друга и готовы сделать всё необходимое, даже если это включает алкоголь. Я редко пью, и за это всегда приходится платить свою цену, но завтра у нас драгоценный выходной, а значит, я могу валяться и очухиваться от похмелья.
Может, завтрашним ленивым днём я разберусь, как отплатить Райдеру за его последний трюк. Он отомстил мне за сексуальные пытки во время опроса по карточкам, которые стоили ему двадцать баксов. Его «взрослым» ответом оказалась подушка-пердушка, которую он положил на моё место в аудитории по бизнес-математике. Я, как обычно, немножко опоздала. Быстренько добежав до своего места, я плюхнулась и нарушила тишину на лекции Мака громогласным «пердежом».
Ему потребовалось десять минут, чтобы восстановить порядок в аудитории.
Вот ведь мудак. Райдеру пришлось отвернуться и спрятать лицо в изгибе своей руки на целых десять минут, и только потом он смог смотреть мне в глаза без истерического гогота. Он так ржал, что его глаза заблестели от слёз, и я даже под всей этой бородой увидела широкую улыбку. Если бы его розыгрыш не был таким унизительным и раздражающе хитрым, я бы почти порадовалась, что вызвала такое выражение лица у этого хитрожопого обнимателя деревьев. Почти.
Короче говоря. Я. Ему. Задолжала.
Может, я всё ещё негодую из-за подушки-пердушки, договариваясь о планах на вечер с Руни, но мне в голову приходит гениальная мысль. В какой-то момент после знакомства с двумя соседями Райдера я рассказала о них Руни. Она сообразила, что она и Бекс вместе ходят на занятия по химии. Неожиданно. Бекс может показаться разным, но точно не умным.
Я излагаю Руни свой коварный план в переписке. План ненадёжный, поскольку я не знаю, общаются ли они с Бексом вне лаборатории.
Она отвечает сразу же: «Я напишу ему. Он поймёт, куда приходить. Буду там через полчаса. Этот вечер требует маленького красного платья?»
Я смотрю на телефон, колеблясь. Плохие, плохие вещи случаются в маленьком красном платье… «платье» — это вообще щедрое слово для такого крохотного предмета одежды. Но я хочу забыть про ответственность и уважение к себе. Хочу быть глупой, беспечной, не беспокоиться о биопсии, среднем балле и среднем количестве голов за игру. Хочу быть 21-летней, беззаботной и безответственной. Хочу танцевать с подругой и устраивать сексуальные пытки одному особенно бородатому и мстительному лесорубу.
«Да, — пишу я в ответ. — И захвати заодно мои проститутские туфли».