Том 1. Стихотворения

Я шаг не ускоряю сквозь года,

Я пребываю тем же, то есть сильным,

Хотя в душе большие холода,

Охальник ветер, соловей могильный.

Так спит душа, так – лошадь у столба,

Не отгоняя мух, не слыша речи…

Ей снится черноглазая судьба,

Простоволосая и молодая вечность.

Так посредине линии в лесу

На солнце спят трамвайные вагоны,

Коль станции – большому колесу –

Не хочется вертеться в час прогона.

Течет судьба по душам проводов,

Но вот – прорыв; она блестит в канаве,

Где мальчики, не ведая годов,

По ней корабль пускают из бумаги.

Я складываю лист – труба и ванты.

Еще раз складываю – борт и киль.

Плыви, мой стих, фарватер вот реки,

Отходную играйте, музыканты!

Прощай, эпическая жизнь.

Ночь салютует неизвестным флагом.

И в пальцах неудачника дрожит

Газета мира с траурным аншлагом.

Лицо судьбы доподлинно светло,

Покрытое веснушками печали,

Как розовое тонкое стекло

Иль кружевное отраженье шали.

Так в пруд летит ленивая луна,

Она купается в холодной мыльной пене,

То несказаемо удивлена,

То правдой обеспечена, как пенье.

Бормочет совесть, шевелясь во сне,

Но день трубит своим ослиным гласом,

И зайчики вращаются в тюрьме –

Испытанные очи ловеласов.

Так бедствует душа в моем мешке,

Так голодает дева в снежной яме,

Как сноб, что спит на оживленной драме,

Иль чёрт, что внемлет на ночном горшке.

Шасть тысячу шагов – проходит жизнь.

Но шаг один – одна тысяченожка.

О сон (как драпать от подобных укоризн?),

Борцову хватку разожми немножко.

Пусть я увижу (знамо ль что и как),

Но вовне всё ж. Ан пунктик в сём слепого.

Быть может, в смерть с усилием – как… как…

Мы вылезаем (ан, возможно, много).

Огромная укромность снов мужей,

Ан разомкнись (всю ль жизнь сидеть в сортире).

Стук рядом слышу вилок и ножей,

Музыку дале: жизнь кипит в квартире.

(Звенит водопроводная капель.)

Но я в сердцах спускаю счастья воду

И выхожу. Вдруг вижу: ан метель!

Опасные над снегом хороводы.

На фронте радости затишие и скука,

Но длится безоружная война.

Душа с словами возится, как сука

С щенятами, живых всего двойня.

Любовь, конечно, первое, дебелый

И черный дрыхнет на припеке зверь.

Второй щенок кусает мать в траве,

Счастливый сон играет лапой белой.

Я наклоняюсь над семейством вяло.

Мать польщена, хотя слегка рычит.

Сегодня солнце целый день стояло,

Как баба, что подсолнухи лущит.

За крепостью широко и спокойно

Блестел поток изгибом полных рук,

И курица, взойдя на подоконник,

В полдневный час раздумывала вслух.

Всё кажется, как сено лезет в сени,

Счастливый хаос теплоты весенней,

Где лает недокраденный щенок

И тычет морду в солнечный венок.

Мы достодолжный принимали дар.

Удар – увы, недостоверно мненье:

Неосторожна желтая вода

Без при-, без при-, без при-, без примененья.

О сколь, о сколь, о сколь осколок сахара

На сагу слов влияет. Влить его.

Но чу! табу: стучит гитара табора –

Она стучит: увы, Вы что ж? Она велит.

Я размышляю: мышь ли, злая мысль,

А как грызет, а как везет под гору.

Я вижу смысл, там под комодом смысл

Ей грызть обоев эту мандрагору.

Она грызет, я сыт – начальный факт.

Печальный факт, фотографические очи.

Не очень: не сова, а голова.

Форсишь? Форсю. Молчишь? Молчу. Не очень.

Но, о камелия, о окомелина,

Луна-лентяй, луна не просто шляется.

Не шлётся же судьбою женщина

На вечную погибель. Не желаю.

Но можно ль небрежи́ть над контрабасом

Безмолвья. Смычка душ с смычком.

Судьба невольно шепчет тихим басом,

Но отбояриваюсь, как могу: молчком.

Ходьба неосторожна. В ровном небе

Она скользит, она ко мне летит.

Что может быть летящего нелепей

Сказуемого: нам не по пути.

Я покрываюсь шляпою прозрачно,

К невзрачного Пилата лате льня.

Я ль не выдумывал про этот мир, про злачный,

Неясный и парной, как гладильня.

Мне ль выдумщик баса иль барсукун

Табу профессионал профессионалу.

Впишите вы в империи анналы

Сю кровь слона, а не растопленный сургуч.

Серьгу руна на разоренном море

В Ургу, где марганец какой-то, мор-конец.

Амур-гонец, в Амур к свинцу «amore».

Упорности педали есть предел.

Осёл ребенок выезжает в свет.

Любовь-ослёнок, от отца привет!

Влачи закон холодного буяна,

Храни урок испытанного пса.

Такой большой тревогой обуяна,

Глядит душа на поезд искоса.

Вагоны цифр на снеге циферблата:

Вот первый класс, вот третий класс, второй,

Вот пять, вот шесть, вот класс седьмой, бесплатный:

Как даровщина встреч тяжка порой!

Но он в окне, твой сын, моя любовь.

Я дрогнул, дрогнул, хоть и рад со злости.

В котле кипит крылатом водна кровь.

Она свистит. И шасть ко мраку в гости.

Ударила меня ты по карману

И посягнула на тугой кошель.

Мошну опустошила по обману,

Ан в калите определила щель!

Не нравится мне ан такой монтаж.

Но нрав при чем? Пред совершенным фактом

Я подымаюсь на большой этаж,

Весь озабочен предстоящим актом –

Не легким пожеланьем всяких благ.

Но я устал. Ан у дверей приляг.

Своим пальто покрывшись, засыпаю.

И вижу не совсем приятный сон:

На грудь ты наступила мне, слепая,

Потом зовешь: швейцар или гарсон!

Они явились, тяжело ступая.

И тащат вниз по лестнице, бия,

Но притворяюсь я отменно спящим.

Как счастлив я: не оскорблен был я

Не стоящим вниманья настоящим.

Потом встаю и бац! швейцара в хрящ.

Мне радостно участвовать в боях.

Я Вам принес в подарок граммофон,

Но Вы невосприимчивы к музыке.

С акцентом немца говорите: ффон, –

О прокляты двунадесят языков.

Я завожу на лестнице его,

Он ан взывать, взывать проникновенно.

Открылись все парадные мгновенно.

Прет население, не помня ничего.

Меня ударило поспешное вниманье.

И, лестницы заняв амфитеатр,

Они пластинок шепчут мне названья

И чинно внемлют, как мальцы средь парт.

И нежно дремлют. Только Вы одне

Идете за бесчувственным консьержем,

Но ан консьержа в ейной ложе нет:

Он дремлет, рупора обнявши стержень.

Был страшный лев музыкою повержен.

О часослов о час ослов о слов

Бесплатен ты бесплоден и бесплотен

Перенесли но нас не пронесло

Стал тёпел хладный адный стал холоден

Безденежный холён одеколон

Задушит он. На душу на души

Ужи вы духи вы духи блохи

Ухи клен (там рупор граммофон)

О драма эта прямо телеграмма

Программа танцев стансов про грама

Под гром громоотвод вот чадо вот паром

О дева Диогена древо мамы

Из рук ручьем нас покидает смысл

Мысль обручем катится закатиться

Что с дурачьем молиться и сердиться

Чьи вы мечи хоть медны но прямы

При мысли этой как к тебе влачиться

Неисправимый орден тихий ордер

Я на груди носил не выносил

Кругом рычали духи муки морды

И выбивались из последних сил

Мы встретились на небольшом бульваре

На больварке нам было бы верней

Мы встретились и мы расстались твари

Вернее кошки и коты верней

Лечу назад и позываю время

Оно спешит свой приподняв картуз

Так скачет лошадь я же ногу в стремя

Шасть дефилировать как счастья важный туз

И вновь в лесу ни весть какие вётлы

И мётлы месть иду спиною пятясь

О здравствуйте вы праведник иль мот ли

Я сам не знаю я бесследно спятил

Молчи молчи поэт не обезьянь

Ты обезьяна длинный скандалист

Ты глист ты Лист хоть не Густав но Лист

Шасть возвращаюсь во те и гуляно

Мы молока не знаем молокане

Но канет канун не один для всех

Как мрет наш брат а как Американе

И как лошак сожрав иглу в овсе

Игру мы затеваем напеваем

Напаиваем хорошо паять

Кто не больны Тебя обуревают

Рвут разрывают доверху на ять

Такой рукой мы шевелимы мало ль

Валимы в потрясающий покой

Коль новоявлен не расслаблен кой

Убережен от жала от кинжала

Жаль иностранец неумел и страшен

Пошел пошел я от него молчу

Чу слышу я бегут агу мурашки

Но так и след как чудный плед лечу

Ну что ж Христос мне говорит Ты грит

Давно со мною не напился чаю

Я говорю так точно сухари

Мы ваше бродье он же мне на чай

Так знай Святой старшому отвечай

Дымилось небо, как лесной пожар.

Откуда тучи брались, неизвестно.

И день блестел на лезвии ножа

Беспечно, безвозвратно и прелестно.

Я звал Тебя, весна слегка мычала,

Быть может, день или уже года,

Но ты молчала, пела, отвечала

И разговаривала как всегда.

Летели дни, качались и свистели,

Как бритва на промасленном ремне,

И дождики, что легкие метели,

Кружились надо мною и во мне.

Пропала ты! Ты растворилась, Белла,

В воздушной кутерьме святых ночей.

Мечта, почто пред жизнию робела –

Ужасной лампы в тысячу свечей?!

Раздваивается на углу прохожий,

Растраивается на другом углу.

В ушко мне ветер входит – как в иглу.

Он воздухом сшивает наши кожи…

Я с улицы приоткрываю дверь

И снова вижу улицу за дверью.

Была ли жизнь? Была; их было две:

Два друга, два мошенника, две пери.

Так клоун клоуна пустою палкой бьет,

Довольные своим ангажементом,

Иль гоночный автомобиль ревет

От сладкой боли под рукой спортсменки.

Но клоуны дерутся, не сердясь,

И в гонщиц влюблены автомобили.

И мы, в свое отечество рядясь,

Не франтами всегда ль пред Вами были?

На! Каждому из призраков по морде.

По туловищу. Будут руки пусть.

Развалятся, отяжелевши, орды.

Лобзанья примут чар стеклянных уст.

Бездумно дуя голосом, падут,

Как дождь, как пепел, как пальто соседа.

Понравятся, оправятся, умрут.

Вмешаются в бессвязную беседу.

Пусть синий, пусть голубизны голяк

Их не узнает, как знакомый гордый,

Зад – сердца зад – публично заголя,

Но кал не выйдет, кал любови – твердый.

Они падут, они идут, иду.

Они родились по печаль полена.

Они в тебе, они в горбе, в аду –

Одиннадцать утерянных колена.

Воро́та-ворота визжат как петел

Как петли возгласили петухи

Свалился сон как с папиросы пепел

Но я противен я дремлю хи! хи!

Который час каморы иль амура

Но забастовка камерных часов

Лишь кот им злостно подражает: ммурра!

Спишь и не спишь. Немало сих особ

Валюсь как скот под одеялом тая

Как сахар в кипяченом молоке

Как ток палящий на продукт Китая

Шасть мочится латунной по руке

И я храплю простой солдат в душе

Сигнув от неприступного постоя

Хозяйка повторяет букву «ше»

Зане се тише но теперь не стоит

И каждый раз, и каждый раз, и каждый

Я вижу Вас и в промежутках – Вас.

В аду вода морская – жажду дважды.

Двусмысленная острота в словах.

Но ты верна, как верные часы.

Варнак, верни несбыточную кражу.

О, очеса твои иль очесы

Сбыть невозможно – нет разбить куражу.

Неосторожно я смотрю в лицо.

Ай, снег полярный не слепит так больно.

Ай, солнечный удар. У! дар. Довольно,

Разламываюсь с треском, как яйцо.

Я разливаюсь: не крутой – я жидкий.

Я развеваюсь, развиваюсь я.

И ан, собравши нежности пожитки,

Бегу, подпрыгивая и плавая.

Вы сон. Вы сон, как говорят евреи.

В ливрее я. Уж я, уж я, уж я.

Корсар Вы, полицейский комиссар. – Вишу на рее.

Я чин подчинный, шляпа в шляпе я.

Запыленные снегом поля

Испещряются синими маками.

В океане цветут тополя

И луна покрывается злаками.

Потому что явилась весна,

Разрушительная и страшная.

И земля откликнулась, жалостна:

«Хорошо было в сне вчерашнем».

Волны ходят по лестнице дней.

Ветром полны подземные залы.

Стало счастье льда холодней.

А железо становится алым.

Возникают вещей голоса,

Перекличка камней – как солдаты.

А немой человек – соглядатай,

Только зависть и весь в волосах.

Паровозы читают стихи,

Разлегшись на траве – на диване,

А собаки в облачной ванне

Вяло плавают, сняв сапоги.

День весенний, что твой купорос,

Разъедает привычные вещи.

И зеленою веткой пророс

Человек сквозь пиджак толстоплечий.

И не будет сему убавленья,

Избавленья бессмертью зимы,

Потому что отходит от лени

Ледокол, говоря: вот и мы.

Поднимается он, толстобрюхий,

На белесый блистательный лед,

И зима, разрываясь, как брюки,

Тонет в море, как в рте бутерброд.

Пролетает машина. Не верьте,

Как кружащийся в воздухе снег.

Как печаль неизбежной смерти,

Нелюдим этот хладный брег.

Полноводные осени были,

Не стеснялись сады горевать.

И, что первые автомобили,

Шли кареты, что эта кровать.

Та кровать, где лежим, холостые,

Праздно мы на любильном станке,

И патронами холостыми

Греем кожу зимой на виске.

Выстрел, выстрел, фрегат сгоряча

По орудию. Зырили давеча.

Но «Очаков» на бахче зачах,

Завернули за вечер и за вечер.

Сомный сон при бегах поспешал,

Чует кол на коллоквиум счастия.

Дует: ластится ходко душа

К смерти, рвущей на разные части.

На улице стреляли и кричали

Войска обиды: армия и флот.

Мы ели, пили и не отвечали –

Квартиры дверь была, была оплот.

Плыло, плыло разъезженное поле,

В угоду экипажам сильных сном.

Еще плыло, еще, еще, не боле,

Мы шли на дно, гуляли кверху дном.

Мычало врозь разгневанное стадо,

Как трам – трамвай иль как не помню что.

Вода катилась по трубе из сада,

За ней махало крыльями пальто.

На сорный свет небесного песца

Другие вылезали, вяло лая.

Отец хватал за выпушку отца,

Метал как будто. Вторить не желаю.

Зверинец флотский неумело к нам.

Мы врозь от них – кто врос от страха в воду.

Питомник барсукуний. Время нам!

В хорошую, но сильную погоду.

Запор запоем, палочный табак.

Халтурное вращение обоев!

А наверху сиреневый колпак:

Я не ответственен, я сплю, я болен.

(Катились прочь шары, как черепа

Катаются, бренчат у людоеда.

Бежала мысль со скоростью клопа,

Отказывалось море от обеда.)

Я отравляю холодно весну

Бесшумным дымом полюса и круга,

Сперва дымлю, потом клюю ко сну

(В сортире мы сидим друг против друга).

И долго ходят духи под столом,

Где мертвецы лежат в кальсонах чистых

И на проборы льют, как сны в альбом,

Два глаза (газовых рожка) – любовь артиста.

Запор рычит, кочуют пуфы дыма,

Вращается халтурное трюмо.

И тихо блещет море, невредимо

Средь беспрестанной перемены мод.

На белые перчатки мелких дней

Садится тень как контрабас в оркестр

Она виясь танцует над столом

Где четверо супов спокойно ждут

Потом коровьим голосом закашляфф

Она стекает прямо на дорогу

Как револьвер уроненный в тарелку

Где огурцы и сладкие грибы

Такой она всегда тебе казалась

Когда пускала часовую стрелку

На новой необъезженной квартире

Иль попросту спала задрав глаза

Пошла пошла к кондитеру напротив

Где много всяких неуместных лампов

Она попросит там себе помады

Иль саженный рецепт закажет там

Чтобы когда приходит полицейский

Играя и свистя на медной флейте

Ему открыть большую дверь и вену

Английскою булавкою для книг

Зане она ехидная старуха

Развратная и завитая дева

Которую родители младые

Несут танцуя на больших руках

Подъемным краном грузят на платформу

Не торопясь достойно заряжают

(Не слишком наряжая и не мало

Как этого желает главпродукг)

Но мне известно что ее призванье

Быть храброй и бесплатной Консуэллой

Что радостно танцует на лошадке

В альбом коллекционирует жуков

Зане она замена гумилеху

Обуза оседлавшая гувузу

Что чаркает на желтом телеграфе

Ебелит и плюет луне в глаза

Непавая хоть не стоит на голу

И не двоится серая от смеха

Зане давно обучена хоккею

И каждый день жует мируар де спор.

Блестит зима. На выгоне публичном

Шумит молва и тает звук в трубе

Шатается душа с лицом поличным

Мечтая и покорствуя судьбе

А Александр курит неприлично

Шикарно дым пускает к потолку

Потом дитё качает самолично

Вторично думает служить в полку

И каждый счастлив боле или мене

И даже рад когда приходит гость

Хоть гость очами метит на пельмени

Лицом как масло и душой как кость

Но есть сердца которые безумно

Бездумно и бесчувственно горят

Они со счастьем спорят неразумно

Немотствуют и новый рвут наряд

На холоде замкнулся сад народный

Темнеет день и снег сухой шуршит

А жизнь идет как краткий день свободный

Что кутаясь в пальто пройти спешит

Мы ручей спросили чей ты

Я ничей

Я ручей огня и смерти

И ночей

А в ручье купались черти

Сто очей

Из ручья луна светила

Плыли льды

И весну рука схватила

Из воды

Та весна на ветке пела

Тра-ла-ла

Оглянуться не успела

Умерла

А за ней святое солнце

В воду ад

Как влюбленный из оконца

За глаза

Но в ручей Христос ныряет

Рыба-кит

Бредень к небу поднимают

Рыбаки

Невод к небу поднимает

Нас с тобой

Там влюбленный обнимается

С весной

В нем луна поет качаясь

Как оса

Солнце блещет возвращаясь

В небеса

Рука судьбы проворна и грязна

Изящна шестипала и презренна

Она разжалась над страницей тленной

И чуть помятой выпала весна

На белый снег на белый лист

Замученная роза пала ниц

Она спала она цвести робела

Порушить корнем целину страниц

И тихо убывала расточая

Постыдный запах женщины и сна

И всё-таки она моя весна

Пошла в грязном саване страниц

Погибшая бесследная святая

Скажи в раю читают ли стихи

Причины безыскусные листая

Прощают ли земле ее грехи

Почто, зачинщик, выставляешь дулю,

Мечтая: «Вдарю оного во гнев».

Смотри: забыл, забыл надеть ходулю,

Что змей носил (лишь ту надел, что лев).

Воинственно вздыхает иностранец:

Почто не так здесь и не по нам?..

Он притворяется, что слышит тихий танец,

Он с важностью молчит по временам.

Он шут и плут, и это всем известно,

Но всё-таки он рожею не наш.

Он толстой кожей черной бесполезно

Об чём-то спорит без словес и зла.

На железном плацдарме крыш

Ослепительно белый снег

Упражняет свои полки.

А внизу семенит коренастый

Белый от снега человек.

Он прекрасно знает свой мир,

Он пускает дым из ноздрей,

В темно-синем небе зимы

Дышат белые души тьмы,

И на их румяных щеках

Веселится корова-смерть.

Полноплечий друг пустоты,

Громкогорлый жест тишины,

Скалит белые зубы дней

Опрокинутый в зеркале зал.

Терпеливый атлет зимы,

Он не знает, кого он ждет,

Краснокожий пловец ночей

Раздвигает руками лед.

Он плывет в океане смертей,

Он спокойно ныряет на дно,

Бесконечно невинен в том,

Что горит на щеках страниц

Отпечаток позорных рук,

Волчий след, огибая овраг.

А собаки спят на снегу,

Как апостолы на горе.

В серейший день в сереющий в засёрый

Беспомощно болтается рука

Как человек на бричке без рессоров

Как рядовой ушедшего полка

Лоснящиеся щеки городов

Намазаны свинцовою сурьмою

И жалкий столб не ведая годов

Руками машет занявшись луною

И было вовсе четверо надежд

Пять страшных тайн и две понюшки счастья

И вот уже готов обоз невежд

Глаголы на возах в мешках причастья

Беспошлинно солдатские портки

Взлетают над ледовыми холмами

И бешено вращаются платки

За черными пустыми поездами

Склоняется к реке словесный дым

Бесшумно убывая как величье

И снова город нем и невредим

Стирает с книг последние отличья

Стеклянные высокие глаза

Катаются над городом на горке

А слёз летает целая гроза

Танцующая на крыше морга

Уста усталости мне говорят пустяк

Пустынника не стоящий поступок

Постой постой о костоед костяк

Ты поступился уж не на посту ты

По ступке пест по ступеням ступня

Ступай стопа <…> растёпа

Тебя в огне растопит истопник

Твой мир потопав будто в час потопа

Но топот тополиной бересты

Беречь барак от барчука ступай

Чук чук да чук да чуков больше ста

Иль даже больше. Боль же не хочу

Но чу чудак чердачный кавардак

Дикарь дока доказывает вечно

На воле процветает кавардак

Но оды ночи всенародны вечны

На острове остроконечный дом,

И я в недоумении по том.

Лечу в него, иду с него потом.

Мы все летим, мы все туда пойдем.

Над городом заречный млечный климат,

Уздечка страха и его мундштук.

Над воротом брада неразделима,

И в ней дымит мундштук или кунстштюк.

Отшельника крутится эрмитаж,

Ан вверх иль вниз, а не в мечты этаж.

Но чу, звонок на сонном небосклоне.

Ложусь плашмя: дрёма ерыгу клонит.

И так ползу, приоткрывая дверь.

И ты вступаешь; верь или не верь,

Я отступаю в укрепленну дверь:

– Садитесь, – говорю, – последствие запоя.

(Последнее – для самого себя.)

Куда там! Ты уже дудишь, любя,

В мильон гобоев на моих обоях.

Счастливое слепое наводненье

Спускается с необозримых гор

Бегут стада в сомнительном волненье

И волк спешит из лесу своего

Вода летит она вбегает в дом

Она об стенку ударяет лбом

Она в ушах кудахчет билимбом

А курица бежит спасать с ведром

И вот сполна сквозь выходы и входы

Выкатывается бесплотный ик

Валят из горла рыбы-мореходы

Которые несет мутнейший стих

Летучие подпрыгивают рыбы

Кусают за нос крабы на лету

И некий миф волшебствуя игриво

Кичливо пьет ночную кислоту

И вдрызг недуг счастливого трясет

О землю бьет по воздуху несет

В воде купает и в сортирной яме

Подолгу держит там и мнет ночами

И отпускает…

И вот уже как ярмарочный пищик

Издав последний безысходный звук

Лежит холуй и к человечьей пище

Протягивает полки грязных рук

И думает: я до земного падок

Зачем я спал а вот и сон мой спал

Встает идет и вдруг назад упал

И вспять эпилептический припадок

Опять лежит но верит сукин сын

Что он пускал зажженный керосин

Биясь о камень хилой головою

Так сукин сын смеется надо мною

Так вечно побеждает сукин сын

Орегон кентаомаро мао

Саратога кеньга арагон

Готевага ента Гватемала

Колевала борома галон

Оголен робатый Иллиноис

Шендоа дитя звезды летит

А внизу спешит вдогонку поезд

Бело нао на лугу кретин

О Техас пегас неукротимый

Дрюрилен лекао гватемас

Посартина олема фатима

Балобас опасный волопас

Буриме моари ритроада

Орегон гон гон петакощу

Баодада загда ата ада

И опять средь облаков леща

Паноплика́с усонатэ́о зе́мба

Трибулацио́на то́мио шара́к

О ро́мба! Муера́ статосгита́м

И раконо́сто оргоно́сто я́к.

Шинидига́ма мэгоо́ стилэ́н.

Атеципе́на ме́рант кригроа́ма

Мелаобра́ма местогчи́ троо́с.

Гостуруко́ла уко́та сонэ́

Пострумо́ла пасгота́ анэ́.

Сгиобрата́на бреома́ мао́

Илаоска́ра ско́ри меску мю́

Силеуску́му гитропекамо́с о́й

Песка́ра ракони́ста стакомча́

Гамистоо́ка асточа́ка ска́фа

Слами́ро миета́ точегурта́

Таэ́лосо талес пеосота́х.

Я желаю но ты не жалеешь

Я коснею но ты весела

Над рекою бесстыдно алеешь

Как испорченный гиппопотам

Хороши островов помидоры

В них белесый законченный сок

А на окнах шикарные шторы

И монокль с твое колесо

Потому что лиловую реку

Запрудил белозадый карась

И строптивые человеку

Рыбы многие все зараз

Шить и жить и лечить как портной

Лечит жесткие велосипеды

Обходиться совсем без коров

Погружаться в бесплатный смех

Этак будешь достоин розетки

И лилового крокодила

Наберешься всяких кастрюлек

И откроешь свой магазин

Там ты будешь как в скетингринге

Где катаются звезды экрана

Где летают лихие конфеты

И танцует холеный джаз-банд

Потому что тебя не жалеют

И она улыбается ночи

На платформе в таинственной форме

За шлагбаумом с улыбкой вола

Моя любовь подобна всем другим

Не любящих конечно сто процентов

Я добродушен нем и невредим

Как смерть врача пред старым пациентом

Любить любить кричит младой холуй

Любить любить вздыхает лысый турок

Но никому не сладок поцелуй

И чистит зубы сумрачно Лаура

Течет дискуссия как ерундовый сон

Вот вылез лев и с жертвою до дому

Но красен яркий пьяница лицом

Толстяк доказывает пальцами худому

Шикарный враль верчу бесперстый ямб

Он падает как лотерея денег

Шуршит как молодых кальсон мадаполам

Торчит как галстук сыплется как веник

И хочется беспомощно галдеть

Валять не замечая дождик смеха

Но я сижу лукавящий халдей

Под половиной грецкого ореха

Халтуры спирохет сверлит костяк

И вот в стихах поддергиваясь звука

Слегка взревел бесполый холостяк

И пал свалился на паркет без стука

И быстро разлагаясь поползли

Прочь от ствола уродливые руки

Что отжимали черный ком земли

И им освобождали вас от скуки

Как пред кафе безнравственные суки

Иль молния над улицей вдали

Невидный пляс, безмерный невпопад.

Твой обморок, о морока Мойра.

Приятный, но несладкий шоколад

Выкачивает вентилятор в море.

Видна одна какая-то судьба

И краешек другого парохода.

Над головой – матросская ходьба.

Охота ехать? На волка ль охота?

Что будет в море? Мор ли? Водный морг?

На юте рыба? Иль в каюте? Ибо

Комический исторгнули восторг

Комы воды. Кому в аду – счастливо!

Так, босую башку облапошив,

Плясали мысли, как лассо лапши.

Отца ли я? Отчаливало море.

Махала ты нахалу тихо, Мойра.

Летящий снег, ледящий детский тальк

Осыпал нас как сыпь, как суесловье.

Взошел четверг на белый пьедестал –

Мы все пред ним покорствуем, сословья.

На слове нас поймала, поняла,

Ударила печали колотушкой.

Как снег с горы, нас не спросясь, смела:

Бежим, барашки, скачет волк-пастушка!

Ты бьешь нас, ножницами не стрижешь,

Летит руно, как кольца над окурком.

Зима. Большой безделия снежок,

Бессмыслия приятнейшая бурка.

Днесь с пастбищ тощих нас зовет декабрь.

Но глупому барану в дом не хотца.

Баран, баран, почто ты не кентавр,

Лишь верхней частью с ним имея сходство?!

Уж сторож тушит над полями свет.

Почто упорствовать, строптивый посетитель?

Но, утомясь игрой, ушел служитель.

Сплю в горном зале на столов траве.

Соутно умигано халохао,

Пелаохо́то хурато́ ара́н.

Незамара́н: холо́тно у, хала́тну о

Так бурида́н, дон дирисо́н ура.

Урал уро́н, каминабу́ тубу́ка.

Хулитаску́ка касаси́ вали́,

Но поразбу́кай му́кали азбу́ка

Теласмуро́ка саона́р али́.

Вапо́рис синео́р жопинео́р,

Ужопали́ка синева́на ме́йга.

Курена тро́мба, гни огни орма́,

Моросейга́ма синега́тма ге́йна.

Ра григроа́ма омари́на га́.

Рати́ра посарти́на сенео́.

Ленеоо́ роа́на панои́ра

Полимие́ра то́сма эоне́с.

Так жизнь бежит, бесправно щуря глаз.

Так рот танцует, тихо притворяясь.

Так, претворяясь, возмущает газ.

Так полюс улетает, испаряясь.

Всеобщему примеру нищеты

Завидует еще один испанец.

Коротким пальцем хочет задавить,

Смешной гильотинировать рукой,

Увы, не зная, что совсем бесправно,

Беспечно, беззащитно и безвольно

Танцует «возмутительное счастье»,

«В альбом коллекционирует жуков».

Увы, «нэ веря» верному отмщенью,

Доподлинному отвращенью носа,

Доказанному кровообращенью,

Развязному и каждому уму.

Стеклянная жена моей души

Люблю твой непонятный быстрый голос

Я ль тя когда отшил иль заушил

Иль сверзил ниц един свинцовый волос

Безлунную мадеру шустрых дней

Я пил закусывая пальцем как индеец

Жил все бедней смешней и холодней

Смеялись Вы: «Он разве европеец»

Но желтого окна кривая пасть

Высовывала вдруг язык стеклянный

Я наклонялся с рисками упасть

И видел тя (с улыбкой деревянной)

Зелеными пальцами шевеля

Играла ты на мостовой рояле

Вокруг же как срамные кобеля

Читатели усатые стояли

И ты была тверда кругла худа

Вертлява точно мельница экрана

Ложилась спать посереди пруда

А утром встав как Ио слишком рано

Верхом вбегала на парохода

(О если бы добраться до попа

Что нас венчал – всадить как в землю пулю –

Но он на солнце с головой клопа

Показывает огненную дулю)

Слегка свистишь ты пальцы набелив

Отчаливаю я беспрекословно

Как пуля подымаюсь от земли

Но мир растет кругом клубясь условно

И снова я стою среди домов

Зеленые скелеты мне кивают

И покидая серое трюмо

Ползут бутылки яды выливая

Вращается трактирщицы душа

Трясется заводное пианино

И на меня как лезвие ножа

Ты смотришь проходя спокойно мимо

И рвется мостовая под тобой

Из-под земли деревья вылетают

Клубятся скалы с круглой головой

И за волосы феи нас хватают

Идут пираты в папиросном дыме

Ползут индейцы по верхам дерев

Но ты им головы как мягкий хлеб

Срезаешь ножницами кривыми

Бегут растенья от тебя бегом

Река хвостом виляя уползает

И даже травы под таким врагом

Обратно в землю быстро залезают

Стекают горы ко́ морю гуськом

Оно как устрица соскальзывает с брега

А из-под ног срывается с разбега

Земля и исчезает со свистком

Но далее влачится наважденье

Опять с небес спускается вода

Леса встают и без предупрежденья

Идет трамвай взметая провода

Но страшный рай невозвратимо длится

И я трясом стеклянною рукой

Беру перо готовый веселиться

И шасть зашаркал левою ногой

Таинственный пришлец не спал, подлец.

Он шаркал, шаркал тонкими ногами,

Он грязною душой в одном белье

Ломался беспредметно пред врагами.

Варфоломеевская ночь была точь-в-точь,

Точь-в-точь такой же, водною с отливом.

Спала, спала убийственная ночь,

Счастливейшая изо всех счастливых.

В тумане лунный рак метал икру,

Лил желчь и длил молчание бесплатно.

Потом, измыслив некую игру,

Зашел. И вот! во сне, в белье, халатно

На сальный мир стекает свет – светает,

Уж тает ледяная ночь, уже сквозит

Другая жизнь, не мертвая, святая.

Что ночью слышит, видит Вечный Жид?

О блядь! Дневная гладь, весна ночная,

Сгинь, подлежащий сон, парящий стон,

Вращающаяся и ледяная

Игла весны, входящая в пальто.

Средь майской теплоты, где ходят льды,

Побоище невидное, а выше

Переползающие в дыму столы,

И там – на них – поэты, сняв портища.

Алло! Алло! но спит облезлый сонм,

Уже издавши образцовый стон,

Оставившие низший телефон,

Проклявшие печатный граммофон.

И голый голос тонет без воды,

Прозрачный череп стонет без беды,

Возвратный выдох молкнет на весу,

Прелестный призрак виснет на носу.

Безумно шевеля рукой-клешней

С зажатой в ней плешивою луной,

Покойник жрет проворно колбасу,

В цилиндре пляшет нагишом в лесу,

И с ним, в него впившись, волшебный рак

Трясется в такт, как образцовый фрак.

Раскачивается небес барак.

Кракк!!!!