Том 1. Стихотворения

Где ты, беспечный друг? где ты, о Дельвиг мой,

  Товарищ радостей минувших,

Товарищ ясных дней, недавно надо мной

  Мечтой веселою мелькнувших?

Ужель душе твоей так скоро чуждым стал

  Друг отлученный, друг далекой,

На финских берегах, между пустынных скал,

  Бродящий с грустью одинокой?

Где ты, о Дельвиг мой! ужель минувших дней

  Лишь мне чувствительна утрата,

Ужель не ищешь ты в кругу своих друзей

  Судьбой отторженного брата?

Ты помнишь ли те дни, когда рука с рукой,

  Пылая жаждой сладострастья,

Мы жизни вверились и общею тропой

  Помчались за мечтою счастья?

«Что в славе? что в молве? на время жизнь дана!»

  За полной чашей мы твердили

И весело в струях блестящего вина

  Забвенье сладостное пили.

И вот сгустилась ночь, и всё в глубоком сне –

  Лишь дышит влажная прохлада;

На стогнах тишина! сияют при луне

  Дворцы и башни Петрограда.

К знакомцу доброму стучится Купидон,

  Пусть дремлет труженик усталый!

«Проснися, юноша, отвергни», шепчет он,

  «Покой бесчувственный и вялый»

«Взгляни! ты видишь ли: покинув ложе сна,

  Перед окном полу-одета,

Томленья страстного в душе своей полна,

  Счастливца ждет моя Лилета?»

Толпа безумная! напрасно ропщешь ты!

  Блажен, кто легкого рукою

Весной умел срывать весенние цветы

  И в мире жил с самим собою;

Кто без уныния глубоко жизнь постиг

  И, равнодушием богатый,

За царство не отдаст покоя сладкий миг

  И наслажденья миг крылатый!

Давно румяный Феб прогнал ночную тень,

  Давно проснулися заботы,

А баловня забав еще покоит лень

  На ложе неги и дремоты.

И Лила спит еще: любовию горят

  Младые, свежие ланиты,

И, мнится, поцелуй свозь тонкий сон манят

  Ее уста полуоткрыты.¹

И где ж брега Невы? где чаш веселый стук?

  Забыт друзьями друг заочной,

Исчезли радости, как в вихре слабый звук,

  Как блеск зарницы полуночной!

И я, певец утех, пою утрату их,

  И вкруг меня скалы суровы

И воды чуждые шумят у ног моих

  И на ногах моих оковы

Очарованье красоты

  В тебе не страшно нам;

Не будишь нас, как солнце, ты

  К мятежным суетам;

От дольней жизни, как луна,

  Манишь за край земной,

И при тебе душа полна

  Священной тишиной.

Твой детский вызов мне приятен,

Но не желай моих стихов:

Не многим избранным понятен

Язык поэтов и богов.

Когда под звонкие напевы,

Под звук свирели плясовой,

Среди полей, рука с рукой,

Кружатся юноши и девы,

Вмешавшись в резвый хоровод

Хариты, ветреный Эрот,

Дриады, Фавны пляшут с ними

И гонят прочь толпу забот

Воскликновеньями своими,

Поодаль Музы между тем,

Таяся в сумраке дубравы,

Глядят, незримые никем,

На их невинные забавы;

Но их собор в то время нем.

Певцу ли ветренно бесславить

Плоды возвышенных трудов

И легкомыслие забавить

Игрою гордою стихов?

И той нередко, чье воззренье

Дарует лире вдохновенье,

Не поверяет он его:

Поет один, подобный в этом

Пчеле, которая со цветом

Не делит меда своего.

Как много ты в немного дней

Прожить, прочувствовать успела!

В мятежном пламени страстей

Как страшно ты перегорела!

Раба томительной мечты!

В тоске душевной пустоты,

Чего еще душою хочешь?

Как Магдалина плачешь ты,

И как русалка ты хохочешь!

На звук цевницы голосистой,

Толпой забав окружена,

Летит прекрасная весна;

Благоухает воздух чистой,

Земля воздвиглась ото сна.

Утихли вьюги и метели,

Текут потоками снега;

Опять в горах трубят рога,

Опять зефиры налетели

На обновленные луга.

Над урной мшистого Наяда

Проснулась в сумраке ветвей,

Стрясает инеи с кудрей,

И, разломав оковы хлада,

Заговорил ее ручей.

Восторги дух мой пробудили!

Звучат и блещут небеса;

Певцов пернатых голоса,

Пастушьи песни огласили

Долины, горы и леса.

Лишь ты, увядшая Климена,

Лишь ты в печаль облечена,

Весны не празднуешь одна!

Тобою младости измена

Еще судьбе не прощена!

Унынье в грудь к тебе теснится,

Не видишь ты красы лугов.

О если б щедростью богов

Могла ко смертным возвратиться

Пора любви с порой цветов!

Рука с рукой Веселье, Горе

Пошли дорогой бытия;

Но что? – поссорилися вскоре

Во всем несходные друзья!

Лишь перекресток улучили,

Друг другу молвили: «прости!»

Недолго розно побродили,

Чрез день сошлись – в конце пути!

Приманкой ласковых речей

Вам не лишить меня рассудка!

Конечно, многих Вы милей,

Но вас любить плохая шутка!

Вам не нужна любовь моя,

Не слишком заняты вы мною,

Не нежность, прихоть Вашу я

Признаньем страстным успокою.

Вам дорог я, твердите Вы,

Но лишний пленник вам дороже,

Вам очень мил я, но увы!

Вам и другие милы тоже.

С толпой соперников моих

Я состязаться не дерзаю,

И превосходной силе их

Без битвы поле уступаю.

Выдь, дохни нам упоеньем,

Соименница зари;

Всех румяным появленьем

Оживи и озари!

Пылкий юноша не сводит

Взоров с милой, и порой

Мыслит, с тихою тоской:

«Для кого она выводит

Солнце счастья за собой?»

Как сладить с глупостью глупца?

Ему впопад не скажешь слова;

Другого проще он с лица,

Но мудреней в житье другого.

Он всем превратно поражон,

И всё навыворот он видит:

И бестолково любит он,

И бестолково ненавидит.

Когда б избрать возможно было мне

Любой удел, любое счастье в мире,

Я б не хотел быть славным на войне,

Я б не хотел играть на громкой лире,

Я злата бы себе не пожелал;

Но блага все единым именуя,

То, дайте мне, богам бы я сказал,

Чем Д. . . . . . понравиться могу я.

Перелетай к веселью от веселья,

Как от цветка бежит к цветку дитя;

Не успевай, за суетой безделья,

Задуматься, подумать и шутя.

Пускай тебя к Кориннам не причислят,

Играй, мой друг, играй и верь мне в том,

Что многие о милой Лизе мыслят,

Когда она не мыслит ни о чем.

Неизвинительной ошибкой,

Скажите, долго ль будет вам

Внимать с холодною улыбкой

Любви укорам и мольбам?

Одни победы вам известны;

Любовь нечаянно узнав,

Каких лишитеся вы прав

И меньше ль будете прелестны?

Ко мне примерно нежной став,

Вы наслажденья лишены ли:

Дурачить пленников других

И строгой быть, как прежде были,

К толпе соперников моих?

Еще ли нужно размышленье!

Любви простое упоенье

Вас не довольствует вполне;

Но с упоеньем поклоненье

Соединить не трудно мне;

И ваш угодник постоянной

Попеременно я бы мог –

Быть с вами запросто в диванной,

В гостинной быть у ваших ног.

Вы слишком многими любимы,

Чтобы возможно было вам

Знать, помнить всех по именам;

Сии листки необходимы;

Они не нужны были встарь;

Тогда не знали дружбы модной,

Тогда, бог весть! иной дикарь

Сердечный адрес-календарь

Почел бы выдумкой негодной.

Что толковать о старине!

Стихи готовы. Может статься,

Они для справки обо мне

Вам очень скоро пригодятся.

Страшно воет, завывает

  Ветр осенний;

По поднебесью далече

  Тучи гонит.

На часах стоит печален

  Юный ратник;

Он уносится за ними

  Грустной думой.

О, куда, куда вас, тучи,

  Ветер гонит?

О, куда ведет судьбина

  Горемыку?

Тошно жить мне: мать родную

  Я покинул!

Тошно жить мне: с милой сердцу

  Я расстался!

«Не грусти!» душа-девица

  Мне сказала.

«За тебя молиться будет

  Друг твой верный».

Что в молитвах? я в чужбине

  Дни скончаю.

Возвращусь ли? взор твой друга

  Не признает.

Не видать в лицо мне счастья:

  Жить на что мне?

Дай приют, земля сырая,

  Расступися!

Он поет; никто не слышит

  Слов печальных…

Их разносит, заглушает

  Ветер бурный.

Идиллик новый на искус

Представлен был пред Аполлона.

«Как пишет он?» спросил у Муз

Бог беспристрастный Геликона,

«Никак негодный он поэт?» –

– Нельзя сказать. – «С талантом?» – Нет;

Ошибок важных, правда, мало;

Да пишет он довольно вяло. –

«Я понял вас; в суде моем

Не озабочусь я нисколько:

Вперед ни слова мне о нем.

Из списков выключить – и только».

Свои стишки Тощев пиит

Покроем Пушкина кроит,

Но славы громкой не получит,

И я котенка вижу в нем,

Который, право не путем,

На голос лебеда мяучит.

Взгляните: свежестью младой

И в осень лет она пленяет,

И у нее летун седой

Ланитных роз не похищает;

Сам побежденный красотой,

Глядит – и путь не продолжает!

Вчера ненастливая ночь

Меня застала у Лилеты.

Остаться ль мне, идти ль прочь,

Меж нами долго шли советы.

Но в чашу светлого вина

Налив с улыбкою лукавой,

Послушай, молвила она,

Вино советник самый здравой.

Я пил; на что ж решился я

Благим внушеньем полной чаши?

Побрёл по слякоти, друзья,

И до зари сидел у Паши.

С восходом солнечным Людмила

  Сорвав себе цветок,

Куда-то шла и говорила:

  «Кому отдам цветок?

Что торопиться? мне ль наскучит

  Лелеять свой цветок?

Нет! недостойный не получит

  Душистый мой цветок!»

И говорил ей каждый встречный:

  «Прекрасен твой цветок!

Мой милый друг, мой друг сердечный,

  Отдай мне твой цветок.»

Она в ответ: «Сама я знаю,

  Прекрасен мой цветок;

Но не тебе, и это знаю,

  Другому мой цветок».

Красою яркой день сияет:

  У девушки цветок;

Вот полдень, вечер наступает:

  У девушки цветок!

Идет. Услада повстречала:

  Он прелестью цветок.

«Ты мил!», она ему сказала,

  «Возьми же мой цветок!»

Он что же деве? Он спесиво:

  «На что мне твой цветок?

Ты мне даришь его – не диво:

  Увянул твой цветок».

Не трогайте Парнасского пера,

Не трогайте, пригожие вострушки!

Красавицам не много в нем добра,

И им Амур другие дал игрушки.

Любовь ли вам оставить в забытьи

Для жалких рифм? Над рифмами смеются.

Уносят их Летийские струи:

На пальчиках чернила остаются.

Не бойся едких осуждений,

Но упоительных похвал:

Не раз в чаду их мощный гений

Сном расслабленья засыпал.

Когда, доверясь их измене,

Уже готов у моды ты

Взять на венок своей Камене

Ее тафтяные цветы;

Прости: я громко негодую;

Прости, наставник и пророк,

Я с укоризной указую

Тебе на лавровый венок.

Когда по ребрам крепко стиснут

Пегас удалым седоком,

Не горе, ежели прихлыстнут

Его критическим хлыстом.

Взгляни на лик холодный сей,

  Взгляни: в нем жизни нет;

Но как на нем былых страстей

  Еще заметен след!

Так ярый ток, оледенев,

  Над бездною висит,

Утратив прежний грозный рев,

  Храня движенья вид.

Ты ропщешь, важный журналист¹,

На наше модное маранье:

«Всё та же песня: ветра свист,

Листов древесных увяданье…»

Понятно нам твое страданье:

И без того освистан ты,

И так, подвалов достоянье,

Родясь гниют твои листы.

Когда взойдет денница золотая,

  Горит эфир,

И ото сна встает благоухая

  Цветущий мир,

И славит все существованья сладость;

  С душой твоей

Что в пору ту? скажи: живая радость,

  Тоска ли в ней?

Когда на дев цветущих и приветных,

  Перед тобой

Мелькающих в одеждах разноцветных,

  Глядишь порой,

Глядишь и пьешь их томных взоров сладость;

  С душой твоей

Что в пору ту? скажи: живая радость,

  Тоска ли в ней?

Страдаю я! Из-за дубравы дальной

  Взойдет заря,

Мир озарит, души моей печальной

  Не озаря.

Будь новый день любимцу счастья в сладость,

  Душе моей

Противен он! что прежде было в радость,

  То в муку ей.

Что красоты, почти всегда лукавой,

  Мне долгий взор?

Обманчив он! знаком с его отравой

  Я с давних пор.

Обманчив он! его живая сладость

  Душе моей

Страшна теперь! что прежде было в радость,

  То в муку ей.

Незнаю, милая Незнаю!

Краса пленительна твоя:

Незнаю я предпочитаю

Всем тем, которых знаю я.

Так! отставного шалуна

Вы вновь шалить не убеждайте,

Иль золотые времена

Младых затей ему отдайте!

Переменяют годы нас

И с нами вместе наши нравы:

От всей души люблю я вас;

Но ваши чужды мне забавы.

Уж Вакх, увенчанный плющом,

Со мной по улицам не бродит,

И к вашим нимфам вечерком

Меня шатаясь не заводит.

Весельчакам я запер дверь,

Я пресыщен их буйным счастьем,

И заменил его теперь

Пристойным, тихим сладострастьем.

В пылу начальном дней младых

Неодолимы наши страсти:

Проказим мы, но мы у них,

Не у себя тогда во власти.

В своей отваге молодой

Товарищ ваш блажил довольно;

Не видит он нужды большой

Вновь сумасбродить добровольно.

Тебе я младость шаловливу,

О сын Венеры! посвятил;

Меня ты плохо наградил,

Дал мало сердцу на разживу!

Подобно мне любил ли кто?

И что ж я вспомню не тоскуя?

Два, три, четыре поцелуя!..

Быть так! спасибо и за то.

Есть грот: Наяда там в полдневные часы

Дремоте предает усталые красы,

И часто вижу я, как нимфа молодая,

На ложе лиственном покоится нагая,

На руку белую, под говор ключевой,

Склоняяся челом, венчанным осокой.

Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найти

  В сей жизни блаженство прямое;

Небесные боги не делятся им

  С земными детьми Прометея.

Похищенной искрой созданье свое

  Дерзнул оживить безрассудный;

Бессмертных он презрел – и страшная казнь

  Постигнула чад святотатства.

Наш тягостный жребий: положенный срок

  Питаться болезненной жизнью,

Любить и лелеять недуг бытия

  И смерти отрадной страшиться.

Нужды непреклонной слепые рабы,

  Рабы самовластного рока!

Земным ощущеньям насильственно нас

  Случайная жизнь покоряет.

Но в искре небесной прияли мы жизнь,

  Нам памятно небо родное,

В желании счастья мы вечно к нему

  Стремимся неясным желаньем!..

Вотще! Мы надолго отвержены им!

  Сияет красою над нами,

На бренную землю беспечно оно

  Торжественный свод опирает…

Но нам недоступно! Как алчный Тантал

  Сгорает средь влаги прохладной,

Так, сердцем постигнув блаженнейший мир,

  Томимся мы жаждою счастья.

Когда неопытен я был,

У красоты самолюбивой,

Мечтатель слишком прихотливой,

Я за любовь любви молил;

Я трепетал в тоске желанья

У ног волшебниц молодых:

Но тщетно взор во взорах их

Искал ответа и у знанья!

Огонь утих в моей крови;

Покинув службу Купидона,

Я променял сады любви

На верх бесплодный Геликона.

Но светлый мир уныл и пуст,

Когда душе ничто не мило:

Руки пожатье заменило

Мне поцелуй прекрасных уст.

Окогченная летунья,

Эпиграмма хохотунья,

Эпиграмма егоза,

Трется, вьется средь народа

И завидит лишь урода,

Разом вцепится в глаза.

Желанье счастия в меня вдохнули боги:

Я требовал его от неба и земли,

И вслед за призраком, манящим издали,

Жизнь перешел до полдороги;

Но прихотям судьбы я боле не служу:

Счастливый отдыхом на счастие похожим,

Отныне с рубежа на поприще гляжу

  И скромно кланяюсь прохожим.

Везде бранит поэт Клеон

Мою хорошенькую Музу;

Всё обернуть умеет он

В бесславье нашему союзу.

Морочит добрых он людей,

А слыть красоточке моей

У них негодницей обидно.

Поэт Клеон смешной злодей;

Ему же после будет стыдно.

Взгляни на звезды: много звезд

 В безмолвии ночном

Горит, блестит кругом луны

 На небе голубом.

Взгляни на звезды: между них

 Милее всех одна!

За что же? ранее встает,

 Ярчей горит она?

Нет! утешает свет ее

 Расставшихся друзей:

Их взоры, в синей вышине,

 Встречаются на ней.

Она на небе чуть видна;

 Но с думою глядит,

Но взору шлет ответный взор

 И нежностью горит.

С нее в лазоревую ночь

 Не сводим мы очес,

И провожаем мы ее

 На небо и с небес.

Себе звезду избрал ли ты?

 В безмолвии ночном,

Их много блещет и горит

 На небе голубом.

Не первой вставшей сердце вверь

 И, суетный в любви,

Не лучезарнейшую всех

 Своею назови.

Ту назови своей звездой,

 Что с думою глядит

И взору шлет ответный взор

 И нежностью горит.

Поэт Писцов в стихах тяжеловат,

Но я люблю незлобного собрата:

Ей, ей! не он пред светом виноват,

А перед ним природа виновата.

В своих стихах он скукой дышет;

Жужжаньем их наводит сон.

Не говорю: зачем он пишет,

Но для чего читает он?

 Я безрассуден – и не диво!

Но рассудителен ли ты,

Всегда преследуя ревниво

Мои любимые мечты?

«Не для нее прямое чувство:

Одно коварное искусство,

Я вижу в Делии твоей;

Не верь прелестнице лукавой!

Самолюбивою забавой

Твои восторги служат ей».

Не обнаружу я досады,

И проницательность твоя

Хвалы достойна, верю я;

Но не находит в ней отрады

Душа смятенная моя.

 Я вспоминаю голос нежный

Шалуньи ласковой моей,

Речей открытых склад небрежный,

Огонь ланит, огонь очей;

Я вспоминаю день разлуки,

Последний, долгий разговор,

И полный неги, полный муки,

На мне покоившийся взор;

Я перечитываю строки,

Где, увлечения полна,

В любви счастливые уроки

Мне самому дает она,

И говорю в тоске глубокой:

«Ужель обманут я жестокой?

Или всё, всё в безумном сне

Безумно чудилося мне?

О, страшно мне разуверенье

И об одном мольба моя:

Да вечным будет заблужденье,

Да век безумцем буду я…»

 Когда же с верою напрасной

Взываю я к судьбе глухой,

И вскоре опыт роковой

Очам доставит свет ужасной,

Пойду я странником тогда

На край земли, туда, туда,

Где вечный холод обитает,

Где поневоле стынет кровь,

Где, может быть, сама любовь

В озяблом сердце потухает…

Иль нет: подумавши путем,

Останусь я в углу своем,

Скажу, вздохнув: Горюн неловкой!

Грусть простодушная смешна;

Не лучше ль плутом быть с плутовкой,

Шутить любовью, как она?

Я об обманщице тоскую:

Как здравым смыслом я убог!

Ужель обманщицу другую

Мне не пошлет в отраду бог?

Живи смелей, товарищ мой,

Разнообразь досуг шутливой!

Люби, мечтай, пируй и пой,

Пренебреги молвы болтливой

И порицаньем и хвалой!

О, как безумна жажда славы!

Равно исчезнут в бездне лет

И годы шумные побед,

И миг незнаемый забавы!

Всех смертных ждет судьба одна:

Всех чередом поглотит Лета,

И философа болтуна,

И длинноусого корнета,

И в молдаванке шалуна

И в рубище анахорета.

Познай же цену срочных дней,

Лови пролетное мгновенье!

Исчезнет жизни сновиденье:

Кто был счастливей, был умней.

Будь дружен с Музою моею,

Оставим мудрость мудрецам;

На что чиниться с жизнью нам,

Когда шутить мы можем о нею?

Мы пьем в любви отраву сладкую;

  Но всё отраву пьем мы в ней,

И платим мы за радость краткую

  Ей безвесельем долгих дней.

Огонь любви, огонь живительный!

  Все говорят: но что мы зрим?

Опустошает, разрушительный,

  Он душу, объятую им!

Кто заглушит воспоминания

О днях блаженства и страдания,

  О чудных днях твоих, любовь?

Тогда я ожил бы для радости,

Для снов златых цветущей младости,

  Тебе открыл бы душу вновь.

И ты поэт и он поэт;

Но меж тобой и им различие находят:

Твои стихи в печать выходят,

Его стихи – выходят в свет.

В глуши лесов счастлив один,

Другой страдает на престоле;

На высоте земных судьбин

И в незаметной, низкой доле

Всех благ возможных тот достиг,

Кто дух судьбы своей постиг.

Мы все блаженствуем равно,

Но все блаженствуем различно;

Уделом нашим решено,

Как наслаждаться им прилично,

И кто нам лучший дал совет,

Иль Эпикур иль Эпиктет?

Меня тягчил печалей груз;

Но не упал я перед роком,

Нашел отраду в песнях Муз

И в равнодушии высоком,

И светом презренный удел

Облагородить я умел.

Хвала вам, боги! предо мной

Вы оправдалися отныне!

Готов я с бодрою душой

На всё угодное судьбине,

И никогда сей лиры глас

Не оскорбит роптаньем вас!

 Враг суетных утех и враг утех позорных,

Не уважаешь ты безделок стихотворных,

Не угодит тебе сладчайший из певцов

Развратной прелестью изнеженных стихов.

Возвышенную цель поэт избрать обязан.

 К блестящим шалостям, как прежде не привязан

Я правилам твоим последовать бы мог;

Но ты ли мне велишь оставить мирный слог

И, едкой желчию напитывая строки,

Сатирою восстать на глупость и пороки?

Миролюбивый нрав дала судьбина мне

И счастья моего искал я в тишине;

Зачем я удалюсь от столь разумной цели?

И звуки легкие пастушеской свирели

В неугомонный лай неловко превратя,

Зачем себе врагов наделаю шутя?

Страшусь их множества и злобы их опасной

 Полезен обществу сатирик беспристрастной;

Дыша любовию к согражданам своим,

На их дурачества он жалуется им:

То укоризнами восстав на злодеянье,

Его приводит он в благое содроганье,

То едкой силою забавного словца

Смиряет попыхи надутого глупца;

Он нравов опекун и вместе правды воин

 Всё так; но кто владеть пером его достоин?

Острот затейливых, насмешек едких дар,

Язвительных стихов какой-то злобный жар

И их старательно подобранные звуки,

За беспристрастие забавные поруки!

Но если полную свободу мне дадут,

Того ль я устрашу, кому не страшен суд,

Кто в сердце должного укора не находит,

Кого и божий гнев в заботу не приводит,

Кого не оскорбит язвительный язык!

Он совесть усыпил, к позору он привык.

 Но слушай: человек, всегда корысти жадный,

Берется ли за труд наверно безнаградный?

Купец расчетливый из добрых барышей

Вверяет корабли случайностям морей.

Из платы, отогнав сладчайшую дремоту,

Поденщик до зари выходит на работу;

На славу громкую надеждою согрет,

В трудах возвышенных, возвышенный поэт;

Но рвенью моему что будет воздаяньем:

Не слава ль громкая? я беден дарованьем.

Стараясь в некий ум соотчичей привесть,

Я благодарность их мечтал бы приобресть,

Но право смысла нет во слове: благодарность,

Хоть нам и нравится его высокопарность.

Когда сей редкий муж, вельможа-гражданин

От дней Фелицыных оставшийся один,

Но смело дух его хранивший в веке новом,

Обширный разумом и сильный, громкий словом,

Любовью к истине и к родине горя,

В советах не робел оспоривать царя,

Когда, прекрасному влечению послушный,

Внимать ему любил монарх великодушный,

Из благодарности о нем у тех и тех

Какие толки шли? – «Кричит он громче всех,

О благе общества как будто бы хлопочет,

А, право, риторством похвастать больше хочет;

Катоном смотрит он, но тонкого льстеца

От нас не утаит под строгостью лица».

Так, лучшим подвигам людское развращенье

Придумать силится дурное побужденье;

Так, исключительно посредственность любя,

Спешит высокое унизить до себя;

Так, самых доблестей завистливо трепещет

И, чтоб не верить им, на оные клевещет!

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

 Нет, нет! разумный муж идет путем иным,

И, снисходительный к дурачествам людским,

Не выставляет их, но сносит благонравно;

Он не пытается, уверенный забавно

Во всемогуществе болтанья своего,

Им в людях изменить людское естество.

Из нас, я думаю, не скажет ни единой

Осине: дубом будь, иль дубу – будь осиной;

Меж тем, как странны мы! меж тем любой из нас

Переиначить свет задумывал не раз.

 Чтоб очаровывать сердца,

Чтоб возбуждать рукоплесканья,

Я слышал, будто для певца

Всего нужнее дарованья.

Путей к Парнасу много есть:

Зевоту можно произвесть

Поэмой длинной, громкой одой,

И в век того не приобресть,

Чего нам не дано природой.

 Когда старик Анакреон,

Сын верный неги и прохлады,

Веселый пел амфоров звон

И сердцу памятные взгляды:

Вслед за толпой младых забав,

Богини песней, миновав

Певцов усерднейших Эллады,

Ему внимать исподтишка

С вершины Пинда поспешали

И балагура старика

Венком бессмертья увенчали.

 Так своенравно Аполлон

Нам раздает свои награды;

Другому богу Геликон

Отдать хотелось бы с досады!

Напрасно до поту лица

О славе Фофанов хлопочет:

Ему отказан дар певца,

Трудится он, а Феб хохочет.

Меж тем даря веселью дни,

Едва ли Батюшков, Парни

О прихотливой вспоминали,

И что ж? нечаянно они

Ее в Цитере повстречали.

 Пленен ли Хлоей, Дафной ты,

Возьми Тибуллову цевницу,

Воспой победы красоты,

Воспой души своей царицу;

Когда же любишь стук мечей,

С высокой музою Омира

Пускай поет вражды царей

Твоя воинственная лира.

Равны все музы красотой,

Несходства их в одной одежде,

Старайся нравиться любой,

Но помолися Фебу прежде.

О своенравная София!

От всей души я вас люблю,

Хотя и реже чем другие

И неискусней вас хвалю.

На ваших ужинах веселых,

Где любят смех, и даже шум,

Где не кладут оков тяжелых

Ни на уменье, ни на ум,

Где для холопа иль невежды

Не притворяясь, часто мы

Браним Указы и псалмы,

Я основал свои надежды

И счастье нынешней зимы.¹

Ни в чем не следуя пристрастью,

Даете цену вы всему:

Рассудку, шалости, уму

И удовольствию и счастью.

Свет пренебрегши в добрый час

И утеснительную моду,

Всему и всем забавить вас

Вы дали полную свободу;

И потому далеко прочь

От вас бежит причудниц мука,

Жеманства пасмурная дочь,

Всегда зевающая скука.

Иной порою, знаю сам,

Я вас браню по пустякам.

Простите мне мои укоры:

Не ум один дивится вам,

Опасны сердцу ваши взоры:

Они лукавы, я слыхал,

И всё предвидя осторожно,

От власти их когда возможно

Спасти рассудок я желал,

Я в нем теперь едва ли волен

И часто, пасмурный душой,

За то я вами не доволен,

Что не доволен сам собой.

 Так, любезный мой Гораций,

Так, хоть рад, хотя не рад,

Но теперь я Муз и Граций

Променял на вахтпарад;

Сыну милому Венеры,

Рощам Пафоса, Цитеры,

Приуныв, прости сказал;

Гордый лавр и мирт веселый

Кивер воина тяжелый

На главе моей измял.

Строю нет в забытой лире,

Хладно день за днем идет,

И теперь меня в мундире

Гений мой не узнает!

 Мне-ли думать о куплетах?

За свирель… а тут беды!

Марс, затянутый в штиблетах,

Обегает уж ряды,

Кличет ратников по свойски…

О судьбы переворот!

Твой поэт летит геройски,

Вместо Пинда – на развод

 Вам, свободные Пииты,

Петь, любить; меня же вряд

Иль Камены, иль Хариты

В карауле навестят.

 Вольный баловень забавы,

Ты, которому дают

Говорливые дубравы

Поэтический приют,

Для кого в долине злачной,

Извиваясь, ключ прозрачной

Вдохновительно журчит,

Ты, кого зовут к свирели

Соловья живые трели,

Пой, любимец Аонид!

В тихой, сладостной кручине

Слушать буду голос твой,

Как внимают на чужбине

Языку страны родной.

Пока с восторгом я умею

Внимать рассказу славных дел,

Любовью к чести пламенею

И к песням Муз не охладел,

Покуда русский я душою,

Забуду ль о счастливом дне,

Когда приятельской рукою

Пожал Давыдов руку мне!

О ты, который в пыл сражений

Полки лихие бурно мчал

И гласом бранных песнопений

Сердца бесстрашных волновал!

Так, так! покуда сердце живо

И трепетать ему не лень,

В воспоминаньи горделиво

Хранить я буду оный день!

Клянусь, Давыдов благородной,

Я в том отчизною свободной

Твоею лирой боевой

И в славный год войны народной

В народе славной бородой!

Прости, Поэт! судьбина вновь

Мне посох странника вручила;

Но к Музам чистая любовь

Уж нас навек соединила!

Прости! бог весть – когда опять,

Желанный друг в гостях у друга,

Я счастье буду воспевать

И негу праздного досуга! –

О милый мой! всё в дар тебе –

И грусть, и сладость упованья!

Молись невидимой судьбе:

Она приближит час свиданья.

И я, с пустынных финских гор,

В отчизне бранного Одена,

К ней возведу молящий взор,

Упав смиренно на колена.

Строга-ль богиня будет к нам,

Пошлет-ли весть соединенья? –

Пускай пред ней сольются там

Друзей согласные моленья! –

Итак, мой милый не шутя,

Сказав, прости домашней неге,

Ты, ус мечтательный крутя,

На шибко-скачущей телеге,

От нас увы! далеко прочь,

О нас, увы! не сожалея,

Летишь курьером день и ночь

Туда, туда, к шатрам Арея!

И так, в мундире щегольском,

Ты скоро станешь в ратном строе

Меж удальцами удальцом!

О милый мой! согласен в том:

Завидно счастие такое!

Не приобщуся невпопад

Я к мудрецам чрез меру важным,

Иди! воинственный наряд

Приличен юношам отважным.

Люблю я бранные шатры,

Люблю беспечность полковую,

Люблю красивые смотры,

Люблю тревогу боевую,

Люблю я храбрых, воин мой,

Люблю их видеть в битве шумной

Летящих в пламень роковой

Толпой веселой и безумной!

Священный долг за ними вслед

Тебя зовет, любовник брани;

Ступай, служи богине бед

И к ней трепещущие длани

С мольбой подымет твой поэт.

Приятель строгий, ты не прав

Несправедливы толки злые:

Друзья веселья и забав,

Мы не повесы записные!

По своеволию страстей

Себе мы правил не слагали,

Но пылкой жизнью юных дней

Пока дышалося, дышали;

Любили шумные пиры;

Гостей веселых той поры

Забавы, шалости любили

И за роскошные дары

Младую жизнь благодарили.

Во имя лучших из богов,

Во имя Вакха и Киприды,

Мы пели счастье шалунов,

Сердечно презря крикунов

И их ревнивые обиды.

Мы пели счастье дней младых,

Меж тем летела наша младость:

Порой задумывалась радость

В кругу поклонников своих;

В душе больной от пищи многой,

В душе усталой пламень гас,

И за стаканом в добрый час

Застал нас как-то опыт строгой.

Наперсниц наших, страстных дев

Мы поцелуи позабыли

И пред суровым оробев,

Утехи крылья опустили.

С тех пор, любезный, не поем

Мы безрассудные забавы,

Смиренно дни свои ведем

И ждем от света доброй славы.

Теперь вопрос я отдаю

Тебе на суд. Подумай, мы ли

Переменили жизнь свою,

Иль годы нас переменили?

 В садах Элизия, у вод счастливой Леты,

Где благоденствуют отжившие поэты,

О Душенькин поэт, прими мои стихи!

Никак в писатели попал я за грехи

И, надоев живым посланьями своими,

Несчастным мертвецам скучать решаюсь ими.

Нет нужды до того! хочу в досужный час

С тобой поговорить про русский наш Парнас,

С тобой, поэт живой, затейливый и нежный,

Всегда пленительный, хоть несколько небрежный,

Чертам заметнейшим лукавой остроты

Дающий милый вид сердечной простоты,

И часто наготу рисуя нам бесчинно,

Почти бесстыдным быть умеющий невинно.

 Не хладной шалостью, но сердцем внушена,

Веселость ясная в стихах твоих видна;

Мечты игривые тобою были петы;

В печаль влюбились мы. Новейшие поэты

Не улыбаются в творениях своих,

И на лице земли всё как-то не по них.

Ну что ж? поклон, да вон! увы, не в этом дело;

Ни жить им, ни писать еще не надоело,

И правду без затей сказать тебе пора:

Пристала к Музам их немецких Муз хандра.

Жуковский виноват: он первый между нами

Вошел в содружество с германскими певцами

И стал передавать, забывши божий страх,

Жизпехуленья их в пленительных стихах.

Прости ему Господь! – Но что же! все мараки

Ударились потом в задумчивые враки,

У всех унынием оделося чело,

Душа увянула и сердце отцвело.

Как терпит публика безумие такое? –

Ты спросишь. Публике наскучило простое,

Мудреное теперь любезно для нее:

У века дряхлого испортилось чутье.

 Ты в лучшем веке жил. Не столько просвещенный,

Являл он бодрый ум и вкус неразвращенный,

Венцы свои дарил, без вычур толковит,

Он только истинным любимцам Аонид.

Но нет явления без творческой причины:

Сей благодатый век был век Екатерины!

Она любила Муз, и ты ли позабыл,

Кто Душеньку твою всех прежде оценил?¹

Я думаю в садах, где свет бессмертья блещет,

Поныне тень твоя от радости трепещет,

Воспоминая день, сей день, когда певца,

Еще за милый труд не ждавшего венца,

Она, друзья ее, достойно наградили

Я скромного его так лестно изумили

Страницы Душеньки читая наизусть.

Сердца завистников стеснила злая грусть

И на другой же день расспросы о поэте

И похвалы ему жужжали в модном свете.

 Кто вкуса божеством теперь служил бы нам?

Кто в наши времена, и прозе и стихам

Провозглашая суд разборчивый и правой,

Заведывать бы мог Парнасскою управой?

О, добрый наш народ имеет для того

Особенных судей, которые его

В листах условленных и в цену приведенных

Снабжают мнением о книгах современных!

Дарует между нас и славу и позор

Торговой логики смышленный приговор.

О наших судиях не смею молвить слова,

Но слушай, как честят они один другого:

Товарищ каждого глупец, невежда, враль;

Поверить надо им, хотя поверить жаль.

 Как быть писателю? в пустыне благодатной,

Забывши модный свет, забывши свет печатной,

Как ты, философ мой, таиться без греха,²

Избрать в советники кота и петуха,

И, в тишине трудясь для собственного чувства,

В искусстве находить возмездие искусства!

 Так, веку вопреки, в сей самый век у нас,

Сладкопоющих лир порою слышен глас,

Благоуханный дым от жертвы бескорыстной!

Так нежный Батюшков, Жуковский живописной,

Неподражаемый, и целую орду

Злых подражателей родивший на беду,

Так Пушкин молодой, сей ветреник блестящий,

Всё под пером своим шутя животворящий

(Тебе, я думаю, знаком довольно он:

Недавно от него товарищ твой Назон

Посланье получил³) любимцы вдохновенья

Не могут победить сердечного влеченья

И между нас поют, как некогда Орфей

Между мохнатых пел, по вере старых дней.

Бессмертие в веках им будет воздаяньем!

 А я, владеющий убогим дарованьем,

Но рвением горя полезным быть и им,

Я правды красоту даю стихам моим,

Желаю доказать людских сует ничтожность

И хладной мудрости высокую возможность,

Что мыслю, то пишу. Когда-то веселей

Я славил на заре своих цветущих дней

Законы сладкие любви и наслажденья:

Другие времена, другие вдохновенья;

Теперь важней мой ум, зрелее мысль моя.

Опять, когда умру, повеселею я;

Тогда беспечных Муз беспечного питомца,

Прими, философ мой, как старого знакомца.

Влюбился я, полковник мой,

В твои военные рассказы¹;

Проказы жизни боевой

Никак веселые проказы!

Не презрю я в душе моей

Судьбою мирного лентяя;

Но мне война еще милей

И я люблю, тебя внимая,

Жужжанье пуль и звук мечей.

Как сердце жаждет бранной славы,

Как дух кипит, когда порой

Мне хвалит ратные забавы

Мой беззаботливый герой!

Прекрасный вид! в весельи диком

Вы мчитесь грозно… дым и гром!

Бегущий враг покрыт стыдом

И страшный бой, с победным кликом,

Вы запиваете вином!

А Епендорфские трофеи²?

Проказник, счастливый вполне,

С веселым сыном Цитереи

Ты дружно жил и на войне!

Стоят враги толпою жадной

Кругом окопов городских;

Ты, воин мой, защитник их:

С тобой семьею безотрадной

Толпа красавиц молодых.

Ты сна не знаешь: чуть проглянул

День лучезарный сквозь туман

Уж рыцарь мой на вражий стан

С дружиной быстрою нагрянул:

Врагам иль смерть, иль строгий плен!

Меж тем красавицы младые

Пришли толпой, с высоких стен

Глядеть на игры боевые;

Сраженья вид ужасен им,

Дивятся подвигам твоим,

Шлют к небу теплые молитвы:

Да возвратится невредим

Любезный воин с лютой битвы!

О! кто бы жадно не купил

Молитвы сей покоем, кровью!

Но ты не раз увенчан был

И бранной славой и любовью.

Когда ж певцу дозволит рок

Узнать, как ты, веселье боя

И заслужить хотя листок

Из лавров милого героя?

Дай руку мне, товарищ добрый мой,

Путем одним пойдем до двери гроба

И тщетно нам за грозною бедой

Беду грозней пошлет судьбины злоба.

Ты помнишь ли, в какой печальный срок

Впервые ты узнал мой уголок?

Ты помнишь ли, с какой судьбой суровой

Боролся я, почти лишенный сил?

Я погибал: ты дух мой оживил

Надеждою возвышенной и новой:

Ты ввел меня в семейство добрых Муз;

Деля досуг меж ими и тобою,

Я ль чувствовал ее свинцовый груз

И перед ней унизился душою?

Ты сам порой глубокую печаль

В душе носил, но что? не мне ли вверить

Спешил ее? И дружба не всегда ль

Хоть несколько могла ее умерить?

Забытые фортуною слепой,

Мы ей на зло друг в друге всё имели

И, дружества твердя обет святой,

Бестрепетно в глаза судьбе глядели.

О! верь мне в том: чем жребий ни грозит,

Упорствуя в старинной неприязни,

Душа моя не ведает боязни,

Души моей ничто не изменит!

Так, милый друг! позволят ли мне боги

Ярмо забот сложить когда-нибудь

И весело на светлый мир взглянуть,

Попрежнему ль ко мне пребудут строги,

Всегда я твой. Судьей души моей

Ты должен быть и в ведро и в ненастье,

Удвоишь ты моих счастливых дней

Неполное без разделенья счастье;

В дни бедствия я знаю, где найти

Участие в судьбе своей тяжелой:

Чего ж робеть на жизненном пути?

Иду вперед с надеждою веселой.

Еще позволь желание одно

Мне произнесть: молюся я судьбине,

Чтоб для тебя я стал хотя отныне,

Чем для меня ты стал уже давно.

Мне с упоением заметным

Глаза поднять на вас беда:

Вы их встречаете всегда

С лицом сердитым, неприветным.

Я полон страстною тоской,

Но нет! рассудка не забуду

И на нескромный пламень мой

Ответа требовать не буду.

Не терпит бог младых проказ,

Ланит увядших, впалых глаз.

Надежды были бы напрасны

И к вам не ими я влеком.

Любуюсь вами, как цветком,

И счастлив тем, что вы прекрасны.

Когда я в очи вам гляжу,

Предавшись нежному томленью,

Слегка о прошлом я тужу,

Но рад, что сердце нахожу

Еще способным к упоенью.

Меж мудрецами был чудак:

«Я мыслю», пишет он, «итак

Я несомненно существую.»¹

Нет! любишь ты, и потому

Ты существуешь: я пойму

Скорее истину такую.

Огнем, похищенным с небес,

Япетов сын (гласит преданье)

Одушевил свое созданье,

И наказал его Зевес

Неумолимый, Прометея

К скалам Кавказа приковал,

И сердце вран ему клевал;

Но дерзость жертвы разумея,

Кто приговор не осуждал?

В огне волшебных ваших взоров

Я занял сердца бытие:

Ваш гнев достойнее укоров,

Чем преступление мое;

Но не сержусь я, шутка водит

Моим догадливым пером.

Я захожу в ваш милый дом,

Как вольнодумец в храм заходит.

Душою праздный с давних пор,

Еще твержу любовный вздор,

Еще беру прельщенья меры,

Как по привычке прежних дней

Он ароматы жжет без веры

Богам, чужим душе своей.

Поверь, мой милый друг, страданье нужно нам,

Не испытав его, нельзя понять и счастья:

    Живой источник сладострастья

    Дарован в нем его сынам.

Одни ли радости отрадны и прелестны?

    Одно ль веселье веселит?

Бездейственность души счастливцев тяготит;

    Им силы жизни неизвестны.

Не нам завидовать ленивым чувствам их:

Что в дружбе ветренной, в любви однообразной

    И в ощущениях слепых

    Души рассеянной и праздной?

Счастливцы мнимые, способны ль вы понять

Участья нежного сердечную услугу?

Способны ль чувствовать, как сладко поверять

Печаль души своей внимательному другу?

Способны ль чувствовать, как дорог верный друг?

    Но кто постигнут роком гневным,

Чью душу тяготит мучительный недуг,

Тот дорожит врачем душевным.

Что, что дает любовь веселым шалунам?

Забаву легкую, минутное забвенье;

В ней благо лучшее дано богами нам

    И нужд живейших утоленье!

    Как будет сладко, милый мой,

Поверить нежности чувствительной подруги,

Скажу ль? все раны, все недуги,

Все расслабление души твоей больной;

    Забыв и свет и рок суровой.

Желанья смутные в одно желанье слить

И на устах ее, в ее дыханьи пить

    Целебный воздух жизни новой!

    Хвала всевидящим богам!

Пусть мнимым счастием для света мы убоги,

Счастливцы нас бедней, и праведные боги

Им дали чувственность, а чувство дали нам.

 Так! для отрадных чувств еще я не погиб,

Я не забыл тебя, почтенный Аристип,

И дружбу нежную, и Русские Афины!

Не Вакховых пиров, не лобызаний Фрины,

В нескромной юности нескромно петых мной,

Не шумной суеты, прославленной толпой,

Лишенье тяжко мне, в краю, где финну нищу

Отчизна мертвая едва дарует пищу,

Нет, нет! мне тягостно отсутствие друзей,

Лишенье тягостно беседы мне твоей,

То наставительной, то сладостно-отрадной:

В ней, сердцем жадный чувств, умом познаний жадной.

И сердцу и уму я пищу находил.

 Счастливец! дни свои ты Музам посвятил

И бодро действуешь прекрасные полвека

На поле умственных усилий человека;

Искусства нежные и деятельный труд,

Заняв, украсили свободный твой приют.

Живитель сердца труд; искусства наслажденья.

 Еще не породив прямого просвещенья,

Избыток породил бездейственную лень.

На мир снотворную она нагнала тень,

И чадам роскоши, обремененным скукой,

Довольство бедности тягчайшей было мукой;

Искусства низошли на помощь к ним тогда:

Уже отвыкнувших от грубого труда,

К трудам возвышенным они воспламенили

И праздность упражнять роскошно научили;

Быть может, счастием обязаны мы им.

 Как беден страждущий бездействием своим!

Печальный, жалкий раб тупого усыпленья,

Не постигает он души употребленья,

В дремоту грубую всечасно погружон,

Отвыкнул чувствовать, отвыкнул мыслить он,

На собственных пирах вздыхает он украдкой,

Что длятся для него мгновенья жизни краткой.

 Они в углу моем не длятся для меня.

Судьбу младенчески за строгость не виня

И взяв с тебя пример, поэзию, ученье

Призван я украшать свое уединенье.

Леса угрюмые, громады мшистых гор,

Пришельца нового пугающие взор,

Чужих безбрежных вод свинцовая равнина,

Напевы грустные протяжных песен Финна,

Не долго, помню я, в печальной стороне

Печаль холодную вливали в душу мне.

 Я победил ее, и, не убит неволей,

Еще я бытия владею лучшей долей,

Я мыслю, чувствую: для духа нет оков;

То вопрошаю я предания веков,

Всемирных перемен читаю в них причины;

Наставлен давнею превратностью судьбины,

Учусь покорствовать судьбине я своей;

То занят свойствами и нравами людей,

Поступков их ищу прямые побужденья,

Вникаю в сердце их, слежу его движенья,

И в сердце разуму отчет стараюсь дать!

То вдохновение, Парнаса благодать,

Мне душу радует восторгами своими:

На миг обворожен, на миг обманут ими,

Дышу свободнее, и лиру взяв свою,

И дружбу, и любовь и негу я пою.

 Осмеливаясь петь я помню преткновенья

Самолюбивого искусства песнопенья;

Но всякому свое, и мать племен людских,

Усердья полная ко благу чад своих,

Природа, каждого даря особой страстью,

Нам разные пути прокладывает к счастью:

Кто блеском почестей пленен в душе своей;

Кто создан для войны и любит стук мечей:

Любезны песни мне. Когда-то для забавы,

Я, праздный, посетил Парнасские дубравы

И воды светлые Кастальского ручья;

Там к хорам чистых дев прислушивался я,

Там, очарованный, влюбился я в искусство

Другим передавать в согласных звуках чувство,

И не страшась толпы взыскательных судей,

Я умереть хочу с любовию моей.

 Так, скуку для себя считая бедством главным,

Я духа предаюсь порывам своенравным;

Так, без усилия ведет меня мой ум

От чувства к шалости, к мечтам от важных дум!

Но ни души моей восторги одиноки,

Ни любомудрия полезные уроки,

Ни песни мирные, ни легкие мечты,

Воображения случайные цветы,

Среди глухих лесов и скал моих унылых,

Не заменяют мне людей, для сердца милых,

И часто: грустию невольною объят,

Увидеть бы желал я пышный Петроград,

Вести желал бы вновь свой век непринужденной

В кругу детей искусств и неги просвещенной,

Апелла, Фидия желал бы навещать,

С тобой желал бы я беседовать опять,

Муж, дарованьями, душою превосходный,

В стихах возвышенный и в сердце благородный!

За то не в первый раз взываю я к богам:

Отдайте мне друзей; найду я счастье сам!