Том 1. Стихотворения

Родству приязни нежной

Мы глас приносим сей,

В ней к счастью путь надежной,

Вся жизнь и сладость в ней.

Хоть чужды нам искусства

С приятством говорить,

Но сердца могут чувства

Дар тщетный заменить.

Из благ богатых света,

Усердьем лишь одним,

Чем можем в детски лета,

Мы праздник сей почтим.

Весны в возобновленье!

Средь рощей, средь полей

Так птички возвращенье

Поют цветущих дней.

Увы! теперь природы

Уныл, печален вид;

Хлад зимней непогоды

Небесный кров мрачит.

И в ведро и в ненастье

Гнетут печали злых, –

Но истинное счастье

Нигде, как в нас самих.

Смотрите, как сияет

Во всех усердья дух,

Как дышит всё, блистает

Веселостью вокруг.

Средь грозных бурь смятений,

Хоть гром вдали шумит,

Душевных наслаждений

Ничто не возмутит.

Хоть время невозвратно

Всех благ лишает нас,

Увы! хоть слишком внятно

Судеб сей слышен глас, –

О пусть всегда меж нами

Жизнь ваша лишь течет,

И дружба под цветами

Следы сокроет лет.

Как описать тебя? я право, сам не знаю!

Вчера задумчива, я помню, ты была;

Сегодня ветрена, забавна, весела:

  Во всем, что лишь в тебе встречаю,

  Непостоянство примечаю;

  Но постоянно ты мила!

Тебя я некогда любил,

И ты любить не запрещала;

Но я дитя в то время был,

Ты в утро дней едва вступала.

Тогда любим я был тобой,

И в дни невинности беспечной

Алине с детской простотой

Я клятву дал уж в страсти вечной.

 Тебя ль, Алина, вижу вновь?

Твой голос стал еще приятней;

Сильнее взор волнует кровь;

Улыбка, ласки сердцу внятней;

Блестящих на груди лилей

Все прелести соединились,

И чувства прежние живей

В душе моей возобновились.

 Алина! чрез двенадцать лет

Всё тот же сердцем; ныне снова

Я повторяю свой обет.

Ужель не скажешь ты полслова?

Прелестный друг! чему ни быть,

Обет сей будет свято чтимым

Ах, я могу еще любить,

Хотя не льщусь уж быть любимым.

Любовь и Дружбу различают,

Но как же различить хотят?

Их приобресть равно желают,

Лишь нам скрывать одну велят.

Пустая мысль! обман напрасной!

Бывает дружба нежной, страстной

Стесняет сердце, движет кровь,

И хоть таит свой огнь опасной,

Но с девушкой она прекрасной

Всегда похожа на любовь.

  Дамон! ты начал – продолжай;

  Кропай экспромпты на досуге;

Возьмись за гений свой: пиши, черти, марай;

У пола нежного в бессменной будь услуге;

Наполни вздохами растерзанную грудь;

Ни вкусу не давай, ни разуму потачки,

И в награждение любимцем куклы будь,

  Или соперником собачки.

Простите, милые досуги

Разгульной юности моей,

Любви и радости подруги,

Простите! вяну в утро дней!

Не мне стезею потаенной,

В ночь молчаливую, тишком,

Младую деву под плащом

Вести в альков уединенной,

Бежит изменница любовь!

Светильник дней моих бледнеет,

Ее дыханье не согреет

Мою хладеющую кровь.

Следы печалей, изнуренья

Приметит в страждущем она.

Не смейтесь, девы наслажденья:

И ваша скроется весна,

И вам пленять не долго взоры

Младою пышной красотой.

За что ж в болезни роковой

Я слышу горькие укоры?

Я прежде бодр и весел был,

Зачем печального бежите?

Подруги милые! вздохните:

Он сколько мог любви служил.

  Товарищ радостей младых,

Которые для нас безвременно увяли:

Я свиделся с тобой! В объятиях твоих

Мне дни минувшие, как смутный сон, предстали.

О милый! я с тобой когда-то счастлив был!

Где время прежнее, где прежние мечтанья?

И живость детских чувств и сладость упованья! –

  Всё хладный опыт истребил.

Узнал-ли друга ты? – Болезни и печали

Его состарили во цвете юных лет;

Уж много слабостей тебе знакомых нет,

Уж многие мечты ему чужими стали!

  Рассудок тверже и верней,

  Поступки, разговор скромнее:

Он осторожней стал, быть может, стал умнее,

Но верно счастием теперь стократ бедней.

Не подражай ему! иди своей тропою,

Живи для радости, для дружбы, для любви.

  Цветок нашел – скорей сорви!

  Цветы прелестны лишь весною!

Когда рассеянно, с унынием внимать

Я буду снам твоим о будущем, о счастье,

Когда в мечтах твоих не буду принимать,

Как прежде, пылкое, сердечное участье,

Не сетуй на меня, о друге пожалей:

Всё можно возвратить, – мечтанья не возвратны!

Так! были некогда и мне они приятны,

  Но быстро скрылись от очей.

Я легковерен был: надежда, наслажденья,

Меня с улыбкою манили в темну даль,

Найти я радость мнил – нашел одну печаль,

И сердцу милое исчезло заблужденье.

Но для чего грустить? – Мой друг еще со мной!

Я не всего лишен судьбой ожесточенной!

О дружба нежная! останься неизменной,

  Пусть будет прочее мечтой!

Люблю за дружеским столом

С моей семьею домовитой

О настоящем, о былом

Поговорить душой открытой.

Люблю пиров веселый шум

За полной чашей райской влаги,

Люблю забыть для сердца ум

В пылу вакхической отваги.

Люблю с красоткой записной

На ложе неги и забвенья

По воле шалости младой

Разнообразить наслажденья.

Полуразрушенный я сам себе не нужен

И с девой в сладкий бой вступаю безоружен.

Мы будем пить вино по гроб

И верно попадем в святые:

Нам явно показал потоп,

Что воду пьют одни лишь злые.

Здесь погребен армейский капитан.

Он честно жил и грешен не во многом:

Родился, спал и умер пьян,

Вот весь ответ его пред богом.

В пустых расчетах, в грубом сне

Пускай другие время губят.

Честные люди, верьте мне,

Меня и жизнь мою полюбят.

 Посланница небес, бессмертных дар счастливый,

Подруга тихая печали молчаливой,

О память! – ты одна беседуешь со мной,

Ты возвращаешь мне отъятое судьбой;

Тобою счастия мгновенья легкокрылы

Давно протекшие в мечтах мне снова милы.

Еще в забвении дышу отрадой их;

Люблю, задумавшись, минувших дней моих

Воспоминать мечты, надежды, наслажденья,

Минуты радости, минуты огорченья.

Не раз волшебною взлелеянный мечтой

Я в ночь безмолвную беседовал с тобой;

И в дни счастливые на час перенесенный,

Дремал утешенный и с жизнью примиренный.

 Так, всем обязан я твоим приветным снам.

Тебя я петь хочу; – дай жизнь моим струнам,

Цевнице вторь моей; – твой голос сердцу внятен,

И резвой радости и грусти он приятен.

Ах! кто о прежних днях порой не вспоминал?

Кто жизнь печальную мечтой не украшал?

Смотрите: – Вот старик седой, изнеможенный,

На ветхих костылях под ношей лет согбенный,

Он с жизнью сопряжен страданием одним;

Уже могилы дверь отверста перед ним; –

Но он живет еще! – он помнит дни златые!

Он помнит резвости и радости младые!

С товарищем седым, за чашей круговой,

Мечтает о былом, и вновь цветет душой;

Светлеет взор его, весельем дух пылает,

И руку друга он с восторгом пожимает.

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

Наскучив странствием и жизни суетою,

Усталый труженик под кровлею родною

Вкушает сладостный бездействия покой;

Благодарит богов за мирный угол свой;

Забытый от людей блажит уединенье,

Где от забот мирских нашел отдохновенье;

Но любит вспоминать он были прежних лет,

И море бурное, и столько ж бурный свет,

Мечтанья юности, восторги сладострастья,

Обманы радости и ветреного счастья;

Милее кажется ему родная сень,

Покой отраднее, приятней рощи тень,

Уединенная роскошнее природа,

И тихо шепчет он: – «всего милей свобода!» –

 О дети памяти! о Фебовы сыны!

Певцы бессмертные! кому одолжены

Вы силой творческой небесных вдохновений?

– «Отзыву прежних чувств и прежних впечатлений». –

Они неопытный развить умели ум,

Зажгли, питали в нем, хранили пламень дум.

Образовала вас природа – не искусство;

Так чувство выражать одно лишь может чувство.

Когда вы кистию волшебною своей

Порывы бурные, волнение страстей

Прелестно, пламенно и верно выражали,

Вы отголоску их в самих себе внимали.

Ах, скольких стоит слез бессмертия венец!

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

Но всё покоится в безмолвии ночном,

И вежди томные сомкнулись тихим сном.

Воспоминания небесный, светлый гений

К нам ниспускается на крыльях сновидений.

В пленительных мечтах, одушевленных им,

И к играм и к трудам обычным мы спешим:

Пастух берет свирель, – владелец багряницу,

Художник кисть свою, – поэт свою цевницу,

Потомок рыцарей, взлелеянный войной,

Сверкающим мечем махает над главой,

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

 Доколе памяти животворящий свет

Еще не озарил туманной бездны лет,

Текли в безвестности века и поколенья;

Всё было жертвою безгласного забвенья:

Дела великие не славились молвой,

Под камнем гробовым незнаем тлел герой.

Преданья свет блеснул, – и камни глас прияли

Века минувшие из тьмы своей восстали;

Народы поздние урокам внемлют их,

Как гласу мудрому наставников седых.

Рассказы дивные! волшебные картины!

Свободный, гордый Рим! блестящие Афины!

Великолепный ряд триумфов и честей!

С каким волнением внимал я с юных дней

Бессмертным повестям Плутарха, Фукидида!

Я Персов поражал с дружиной Леонида;

С отцом Виргинии отмщением пылал,

Казалось грудь мою пронзил его кинжал;

И подданный царя, защитник верный трона,

В восторге трепетал при имени Катона.

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

Но любопытный ум в одной ли тьме преданий

Найдет источники уроков и познаний? –

Нет; всё вокруг меня гласит о прежних днях.

Блуждая странником в незнаемых краях,

Я всюду шествую минувшим окруженный.

Я вопрошаю прах дряхлеющей вселенной:

И грады, и поля, и сей безмолвный ряд

Рукою времени набросанных громад.

Событий прежних лет свидетель молчаливый

Со мной беседует их прах красноречивый.

Здесь отвечают мне оракулы времен:

Смотрите, – видите-ль дымится Карфаген!

Полнеба Африки пожарами пылает!

С протяжным грохотом Пальмира упадет!

Как волны дымные бегущих облаков

Мелькают предо мной события веков.

Печать минувшего повсюду мною зрима…

Поля Авзонии! державный пепел Рима!

Глашатаи чудес и славы прежних лет!

С благословеньем вас приветствует поэт.

Смотрите, – как века незримо пролетая,

Твердыни древние и горы подавляя,

Бросая гроб на гроб, свергая храм на храм,

Остатки гордые являют Рима нам.

Великолепные, бессмертные громады!

Вот здесь висящих рек шумели водопады;

Вот здесь входили в Рим когорты Плебеян,

Обремененные богатством дальних стран;

Чертогов, портиков везде я зрю обломки,

Где начертал резец римлян деянья громки.

Не смела времени разрушить их рука,

И возлегли на них усталые века.

Всё, всё вещает здесь уму, воображенью.

Внимайте времени немому поученью!

Познайте тления незыблемый закон!

Из под развалин сих вещает глухо он:

«Всё гибнет, всё падет, – и грады, и державы»…

О колыбель наук, величия и славы!

Отчизна светлая героев и богов!

Святая Греция! теперь толпы рабов

Блуждают на брегах божественной Эллады;

Ко храму ветхому Дианы иль Паллады

Шалаш пристроил свой ленивый рыболов!

Ты-б не узнал, Солон, страну своих отцов;

Под чуждым скипетром главой она поникла;

Никто не слышит там о подвигах Перикла; –

Всё губит, всё мертвит невежества ярем.

Но неужель для нас язык развалин нем?

Нет, нет, лишь понимать умейте их молчанье, –

И новый мир для вас создаст воспоминанье.

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

Счастлив, счастлив и тот, кому дано судьбою

От странствий отдохнуть под кровлею родною,

Увидеть милую, священную страну,

Где жизни он провел прекрасную весну,

Провел невинное, безоблачное детство.

О край моих отцов! о мирное наследство!

Всегда присутственны вы в памяти моей:

И в берегах крутых сверкающий ручей,

И светлые луга, и темные дубравы,

И сельских жителей приветливые нравы. –

Приятно вспоминать младенческие дни…

. . . . . . . . . ..

. . . . . . . . . ..

. . . . . . . . . ..

Когда, едва вздохнув для жизни неизвестной,

Я с тихой радостью взглянул на мир прелестный, –

С каким восторгом я природу обнимал!

Как свет прекрасен был! – Увы! тогда не знал

Я буйственных страстей в беспечности невинной:

Дитя, взлелеянный природою пустынной,

Ее одну лишь зрел, внимал одной лишь ей;

Сиянье солнечных, торжественных лучей

Веселье тихое мне в сердце проливало;

Оно с природою в ненастье унывало;

Не знал я радостей, не знал я мук других,

За мигом не умел другой предвидеть миг;

Я слишком счастлив был спокойствием незнанья;

Блаженства чуждые и чуждые страданья

Часы невидимо мелькали надо мной…

О суждено ли мне увидеть край родной,

Друзей оставленных, друзей всегда любимых,

И сердцем отдохнуть в тени дерев родимых?..

Там счастье я найду в отрадной тишине.

Не нужны почести, не нужно злато мне; –

Отдайте прадедов мне скромную обитель.

Забытый от людей, дубрав безвестных житель,

Не позавидую надменным богачам;

Нет, нет, за тщетный блеск я счастья не отдам;

Не стану жертвовать фортуне своевольной.

Спокойной совестью, судьбой своей довольный,

И песни нежные, и мирный фимиам

Я буду посвящать отеческим богам.

 Так перешедши жизнь незнаемой тропою,

Свой подвиг совершив, усталою главою

Склонюсь я наконец ко смертному одру;

Для дружбы, для любви, для памяти умру;

И всё умрет со мной! – Но вы, любимцы Феба,

Вы вместе с жизнию принявшие от неба

И дум возвышенных и сладких песней дар!

Враждующей судьбы не страшен вам удар:

Свой век опередив, заране слышит гений

Рукоплескания грядущих поколений.

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

Любви веселой проповедник,

Всегда любезный говорун,

Глубокомысленный шалун,

Назона правнук и наследник!

Дана на время юность нам,

До рокового новоселья,

Пожить не худо для веселья.

Товарищ милый, по рукам!

Наука счастья нам знакома,

Часы летят! – Скорей зови

Богиню милую любви!

Скорее ветренного Мома!

Альков уютный приготовь!

Наполни чаши золотые!

Изменят скоро дни младые,

Изменит скоро нам любовь!

Летящий миг лови украдкой. –

И Гея, Вакх еще с тобой!

Еще полна, друг милый мой,

Пред нами чаша жизни сладкой,

Но смерть, быть может, сей же час

Ее с насмешкой опрокинет, –

И мигом в сердце кровь остынет,

И дом подземный скроет нас!

Так – ваш язык еще мне нов,

Но взоры милых сердцу внятны,

И звуки незнакомых слов

Давно душе моей понятны.

Я не умел еще любить –

Опасны сердцу ваши взгляды!

И сын Фрегеи, может быть,

Сильнее будет сына Лады!¹

Мечты волшебные, вы скрылись от очей!

  Сбылися времени угрозы!

Хладеет в сердце жизнь, и юности моей

  Поблекли утренние розы!

Благоуханный Май воскреснул на лугах,

  И пробудилась Филомела,

И Флора милая, на радужных крылах,

  К нам обновленная слетела.

Вотще! не для меня долины и леса

  Одушевились красотою,

И светлой радостью сияют небеса!

  Я вяну, – вянет всё со мною!

О, где вы, призраки невозвратимых лет,

  Богатство жизни – вера в счастье?

Где ты, младого дня пленительный рассвет?

  Где ты, живое сладострастье?

В дыхании весны всё жизнь младую пьет

  И негу тайного желанья!

Всё дышит радостью и, мнится, с кем-то ждет

  Обетованного свиданья!

Лишь я, как будто чужд природе и весне?

  Часы крылатые мелькают;

Но радости принесть они не могут мне

  И, мнится, мимо пролетают.

Други! радость изменила,

Предо мною мрачен путь,

И болезнь мне положила

Руку хладную на грудь.

Други! станьте вкруг постели.

Где утех златые дни?

Быстро, быстро пролетели

Тенью легкою они.

Всё прошло; ваш друг печальный

Вянет в жизни молодой,

С новым утром погребальный,

Может быть, раздастся вой, –

И раздвинется могила,

И заснет, недвижный, он,

И твое лобзанье, Лила,

Не прервет холодный сон.

 Что нужды! до новоселья

Поживем и пошалим,

В память прежнего веселья

Шумный кубок, осушим.

Нам судьба велит разлуку…

Как же быть, друзья? – вздохнуть,

На распутьи сжать мне руку

И сказать: счастливый путь!

Нет, не бывать тому, что было прежде!

Что в счастьи мне? Мертва душа моя!

«Надейся, друг!» – оказали мне друзья:

Не поздно-ли вверяться мне надежде,

Когда желать почти не в силах я?

Я бременюсь нескромным их участьем,

И с каждым днем я верой к ним бедней.

Что в пустоте несвязных их речей?

Давным-давно простился я со счастьем,

Желательным слепой душе моей!

Лишь вслед ему с унылым сладострастьем

Гляжу я вдаль моих минувших дней.

Так, нежный друг, в бесчувственном забвеньи,

Еще глядит на зыби синих волн,

На влажный путь, где в темном отдаленьи

Давно исчез отбывший дружний чолн.

Когда-б вы менее прекрасной

Случайно слыли у молвы;

Когда бы прелестью опасной

Не столь опасны были вы…

Когда-б еще сей голос нежный

И томный пламень сих очей

Любовью менее мятежной

Могли грозить душе моей;

Когда бы больше мне на долю

Даров послал Цитерский бог:

Тогда я дал бы сердцу волю,

Тогда любить я вас бы мог.

Предаться нежному участью

Мне тайный голос не велит…

И удивление, по счастью,

От стрел любви меня хранит.

  Так, он ленивец, он негодник,

Он только что поэт, он человек пустой;

А ты, ты ябедник, шпион, торгаш и сводник.

  О! человек ты деловой.

Мой добрый пес, ты кончил уж свой век!

Я в жизни знал тебя мошенником и вором

Когда б ты был не пес, а человек,

Ты б околел наверно . . . . . .

Я унтер, други! – Точно так,

Но не люблю я бить баклуши,

Всегда исправен мой тесак,

  Так берегите – уши!

Когда придется как-нибудь

В досужный час воспомянуть

Вам о Финляндии суровой,

О финских чудных щеголях,

О их безужинных балах

И о Варваре Аргуновой;

Не позабудьте обо мне,

Поэте сиром и безродном,

В чужой, далекой стороне,

Сердитом, грустном и голодном.

А вам, Анеточка моя

Что пожелать осмелюсь я?

О! наилучшего, конечно:

Такой пробыть, какою вас

Сегодня вижу я на час,

Какою помнить буду вечно.

Не раз Гимена клеветали –

Его бездушным торговцом,

Брюзгой, ревнивцем и глупцом

Попеременно называли…

Как свет его ни назови,

У вас он будет, без сомненья,

Достойным сыном уваженья,

И братом пламенной любви!

 Младые Грации сплели тебе венок

И им стыдливую невинность увенчали,

 В него вплести и мне нельзя-ли

 На память миртовый листок?

Хранимый дружбою, он, верно, не увянет,

Он лучших чувств моих залогом будет ей;

Но друга верного и были прежних дней

 Да поздно милая вспомянет.

Да поздно юных снов утратит легкий рой

И скажет в тихий час случайного раздумья:

Не другом красоты, не другом остроумья, –

 Он другом был меня самой.

  Отчизны враг, слуга царя,

  К бичу народов, самовластью

Какой-то адскою любовию горя,

  Он не знаком с другою страстью.

Скрываясь от очей, злодействует впотьмах,

  Чтобы злодействовать свободней.

Не нужно имени: у всех оно в устах,

Как имя страшное владыки преисподней.

Войной журнальною бесчестит без причины

    Он дарования свои.

Не так-ли славный вождь и друг Екатерины –

Орлов еще любил кулачные бои?

В стране роскошной, благодатной,

Где Евротейский древний ток,

Среди долины ароматной

Катится светел и широк;

Вдоль брега Леда молодая

Еще не мысля, но мечтая,

Стопами тихими брела.

Уж близок полдень; небо знойно:

Кругом всё пусто, всё спокойно,

Река прохладна и светла;

Брега стрегут кусты густые…

Покровы пали на цветы,

И Леды прелести нагие

Прозрачной влагой приняты.

Легко возлегшая на волны,

Легко скользит по ним она:

Роскошно пенясь, перси полны

Лобзает жадная волна;

Но зашумел тростник прибрежный,

И лебедь стройный, белоснежный,

Из-за него явился ей.

Сначала он, чуть зримый оком,

Блуждает в оплыве широком

Кругом возлюбленной своей;

В пучине часто исчезает,

Но сокрываяся от глаз

Из вод глубоких выплывает

Всё ближе к милой каждый раз.

И вот плывет он рядом с нею,

Ей смелость лебедя мила:

Рукою нежною своею

Его осанистую шею

Младая дева обняла,

Он жмется к деве, он украдкой

Ей перси нежные клюет;

Он в песне радостной и сладкой

Как бы красы ее поет,

Как бы поет живую негу!

Меж тем, влечет ее ко брегу.

Выходит на берег она;

Устав, в тени густого древа,

На мураву ложится дева

На длань главою склонена.

Меж тем не дремлет лебедь страстной:

Он на коленях у прекрасной

Нашел убежище свое;

Он сладкозвучно воздыхает,

Он влажным клёвом вопрошает

Уста невинные ее…

В изнемогающую деву

Огонь желания проник:

Уста раскрылись; томно клеву

Уже ответствует язык;

Уж на глаза с живым томленьем

Набросив пышные власы,

Она нечаянным движеньем

Раскрыла все свои красы…

Приют свой прежний покидает

Тогда нескромный лебедь мой;

Он томно шею обвивает

Вкруг шеи девы молодой;

Его напрасно отклоняет

Она дрожащею рукой:

Он завладел –

Затрепетал крылами он,

И вырывается у Леды

И детства крик и неги стон.

Что скажет другу своему

Любовник пламенной Авроры?

Сияли-ль счастием ему

Ее застенчивые взоры?

Любви заботою полна,

Огнем очей, ланит пыланьем,

И персей томных волнованьем,

Была-ль прямой зарей она,

Иль только северным сияньем?

И ты покинула семейный мирный круг.

 Ни степи, ни леса тебя не задержали?

И ты летишь ко мне на глас моей печали –

 О милая сестра, о мой вернейший друг!

Я узнаю тебя, мой ангел утешитель,

 Наперсница души от колыбельных дней;

Не тщетно нежности я веровал твоей,

 Тогда еще, – тогда, достойный их ценитель!..

    Приди-ж – и радость призови

В приют мой, радостью забытой; –

 Повей отрадою душе моей убитой

И сердце мне согрей дыханием любви!

Как чистая роса живит своей прохладой

 Среди нагих степей, – спасительной усладой

    Так оживишь мне чувства ты.

Простите, спорю невпопад

Я с вашей Музою прелестной;

Но мне Парни ни сват, ни брат:

Совсем не он отец мой крестной.

Он мне однако же знаком:

Цитерских истин возвеститель,

Любезный князь, не спорю в том,

Был вместе с вами мой учитель.

Я был любим, твердила ты

Мне часто нежные обеты,

Хранят бесценные мечты

Слова, душой твоей согреты;

Нет, не могу не верить им:

Я был любим, я был любим!

Все тот же я, любви моей

Судьба моя не изменила:

Я помню счастье прежних дней,

Хоть, может быть, его забыла,

Забыла милая моя, –

Но тот же я, всё тот же я!

К свиданью с ней мне нет пути.

Увы! когда б предстал я милой, –

Конечно, в жалость привести

Ее бы мог мой взор унылой.

Одна мечта души моей –

Свиданье с ней, свиданье с ней.

Хитра любовь, никак она

Мне мой романс теперь внушает;

Ее волнения полна,

Моя любезная читает,

Любовью прежней дышит вновь.

Хитра любовь, хитра любовь!

 «Что ни болтай, а я великий муж!

Был воином, носил недаром шпагу;¹

Как секретарь, судебную бумагу²

Вам начерню, перебелю; к тому-ж

Я знаю свет, – держусь Христа и Беса,

С ханжой ханжа, с повесою повеса;

В одном лице могу все лица я

Представить вам!» – Хотя под старость века,

Фаддей, мой друг, Фаддей, душа моя,

Представь лицо честно́го человека!

 Ты распрощался с братством шумным

Бесстыдных, бешеных, но добрых шалунов;

С бесчинством дружеским веселых их пиров,

 И с нашим счастьем вольнодумным.

Благовоспитанный степенный Гименей

Пристойно заменил проказника Амура,

И ветреных подруг, и ветреных друзей,

 И сластолюбца Эпикура.

 Теперь для двух коварных глаз,

Воздержным будешь ты, смешным и постоянным;

 Спасайся, милый!.. Но, подчас,

 Не позавидуй окаянным.

Когда Климена подарила

На память это мне кольцо,

Ее умильное лицо,

Ее улыбка говорила:

Оно твое; когда нибудь

Сама и вся твоей я буду;

Лишь ты меня не позабудь,

А я тебя не позабуду!

И через день я был забыт.

Теперь кольцо ее, Аннета,

Твой вечный друг тебе дарит:

Увы, недобрая примета

Тебя, быть может, поразит!

Но неспособен я к измене:

Носи его и не тужи,

А в оправдание Климене

Ее обеты мне сдержи!

В своих листах душонкой ты кривишь,

Уродуешь и мненья, и сказанья;

Приятельски дурачеству кадишь,

Завистливо поносишь дарованья;

Дурной твой нрав дурной приносит плод:

Срамец, срамец! все шепчут, – вот известье!

– Эх, не тужи! уж это мой расчет:

Подписчики мне платят за бесчестье.

Откуда взял Василий непотешный¹

Потешного Буянова? Хитрец

К лукавому прибег с мольбою грешной.

«Я твой, сказал: но будь родной отец,

Но помоги». – Плодятся без усилья

Горят, кипят задорные стихи,

И складные страницы у Василья

Являются в тетрадях чепухи.

Хотите-ль знать все таинства любви?

Послушайте девицу пожилую:

Какой огонь она родит в крови!

Какую власть дарует поцелую!

Какой язык пылающим очам!

Как миг один рассудок побеждает:

По пальцам всё она расскажет вам.

– Ужели всё она по пальцам знает?

Убог умом, но не убог задором,

Блестящий Феб, священный идол твой

Он повредил: попачкал мерным вздором

Его потом и восхищен собой.

Чему же рад нахальный хвастунишка?

Скажи ему, правдивый Аполлон,

Что твой кумир разбил он как мальчишка

И как щенок его загадил он.

Есть что-то в ней, что красоты прекрасней,

Что говорит не с чувствами – с душой;

Есть что-то в ней над сердцем самовластней

Земной любви и прелести земной.

Как сладкое душе воспоминанье,

Как милый свет родной звезды твоей

Какое-то влечет очарованье

К ее ногам и под защиту к ней.

Когда ты с ней, мечты твоей неясной,

Неясною владычицей она:

Не мыслишь ты, – и только лишь прекрасной

Присутствием душа твоя полна.

Бредешь ли ты дорогою возвратной,

С ней разлучась, – в пустынный угол твой,

Ты полон весь мечтою необъятной,

Ты полон весь таинственной тоской.

Прости, мой милый! так создать

Меня умела власть господня:

Люблю до завтра отлагать,

Что сделать надобно сегодня!

Он точно, он бесспорно,

Фиглярин журналист,

Марающий задорно

Свой оглашенный лист.

А это что за дура? –

Ведь истина, ей-ей!

Давно ль его канура

Знакома стала ей?

На чепуху и враки

Чутьем наведена,

Занятиям мараки

Мешать пришла она.

Поверьте мне – Фиглярин¹-моралист

Нам говорит преумиленным слогом –

Не должно красть; кто на руку нечист,

Перед людьми грешит и перед богом.

Не надобно в суде кривить душой,

Не хорошо живиться клеветой,

Временщику подслуживаться низко;

Честь, братцы, честь дороже нам всего! –

– Ну, что-ж? Бог с ним! всё это к правде близко,

А кажется и ново для него.

В восторженном невежестве своем

На свой аршин он славу нашу мерит;

Но позабыл, что нет клейма на нем,

Что одному задору свет не верит.

Как дружеским он вздором восхищен!

Как бешено своим доволен он!

Он хвалится горячею душою;

Голубчик мой! уверься, наконец,

Что из глупцев, известных под луною,

Смешнее всех нам пламенный глупец.

«Он вам знаком. Скажите, кстати,

Зачем он так не терпит знати?»

– Затем, что он не дворянин¹. –

«Ага! нет действий без причин.

Но почему чужая слава

Его так бесит?» – Потому,

Что славы хочется ему,

А на нее бог не дал права,

Что не хвалил его никто,

Что плоский автор он. – «Вот что!»

Писачка в Фебов двор явился.

«Довольно глуп он!» бог шепнул:

«Но самоучкой он учился¹, –

Пускай присядет; дайте стул».

И сел он чванно. Нектар носят;

Его, как прочих, кушать просят;

И нахлебался тотчас он

И загорланил. Но раздался

Тут Фебов голос: «Как! зазнался?

Эй, Надоумко², вывесть вон!»

Нежданное родство с тобой даруя,

О, как судьба была ко мне добра!

Какой сестре тебя уподоблю я,

Ее рукой мне данная сестра!¹

Казалося, любовь в своем пристрастьи

Мне счастие дала до полноты;

Умножила ты дружбой это счастье,

Его могла умножить только ты.

Языков, буйства молодого

Певец роскошный и лихой!

По воле случая слепого

Я познакомился с тобой

В те осмотрительные лета,

Когда смиренная диэта

Нужна здоровью моему,

Когда и тошный опыт света

Меня наставил кой-чему,

Когда от бурных увлечений

Желанным отдыхом дыша,

Для благочинных размышлений

Созрела томная душа;

Но я люблю восторг удалый,

Разгульный жар твоих стихов.

Дай руку мне: ты славный малый,

Ты в цвете жизни, ты здоров;

И неумеренную радость,

Счастливец, славить ты в правах;

Звучит лирическая младость

В твоих лирических грехах.

Не буду строгим моралистом,

Или бездушным журналистом;

Приходит всё своим чредом:

Послушный голосу природы,

Предупредить не должен годы

Ты педантическим пером;

Другого счастия поэтом

Ты позже будешь, милый мой,

И сам искупишь перед светом

Проказы музы молодой.

Кто непременный мой ругатель?

Необходимый мой предатель?

Завистник непременный мой? –

Тут думать нечего: – родной!

Нам чаще друга враг полезен:

Подлунный мир устроен так; –

О как же дорог, как любезен

Самой природой данный враг!

Не растравляй моей души

Воспоминанием былого;

Уж я привык грустить в тиши,

Не знаю чувства я другого.

Во цвете самых пылких лет

Всё испытать душа успела;

И на челе печали след

Судьбы рука запечатлела.

Двойною прелестью опасна,

Лицом задумчива, речами весела,

Как одалиска, ты прекрасна,

И, как пастушка, ты мила.

Душой невольно встрепенется,

Кто на красавицу очей ни возведет:

Холодный старец улыбнется,

А пылкий юноша вздохнет.

Вот верный список впечатлений

И легкий и глубокий след

Страстей, порывов юных лет,

Жизнь родила его – не гений.

Подобен он скрыжали той,

Где пишет ангел неподкупный

Прекрасный подвиг и преступный

Всё что творим мы под луной.

Я много строк моих, о Лета!

В тебе желал бы окунуть

И утаить их как нибудь

И от себя и ото света…

Но уж свое они рекли

А что прошло, то непреложно.

Года волненья протекли

И мне перо оставить можно.

Теперь я знаю бытие.

Одно желание мое –

Покой, домашние отрады.

И погружен в самом себе

Смеюсь я людям и судьбе,

Уж не от них я жду награды.

Но что? с бессонною душой

С душою чуткою поэта

Ужели вовсе чужд я света?

Проснуться может пламень мой,

Еще, быть может, я возвышу

Мой голос: родина моя!

Ни бед твоих я не услышу,

Ни славы, струны утая.

Небо Италии, небо Торквата,

Прах поэтический древнего Рима,

Родина неги, славой богата,

Будешь-ли некогда мною ты зрима?

Рвется душа, нетерпеньем объята,

К гордым остаткам падшего Рима!

Снятся мне долы, леса благовонны,

Снятся упадших чертогов колонны!

Я не люблю хвастливые обеды,

Где сто обжор, не ведая беседы,

Жуют и спят. К чему такой содом?

Хотите-ли, чтоб ум, воображенье

Привел обед в счастливое броженье,

Чтоб дух играл с играющим вином,

Как знатоки Эллады завещали?

Старайтеся, чтоб гости за столом,

Не менее Харит своим числом,

Числа Камен у вас не превышали.

Мою звезду я знаю, знаю

  И мой бокал

Я наливаю, наливаю,

  Как наливал.

Гоненьям рока, злобе света

  Смеюся я:

Живет, не здесь, в звездах Моэта

  Душа моя!

Когда-ж коснутся уст прелестных

  Уста мои, –

Не нужно мне ни звезд небесных,

  Ни звезд Аи!

В руках у этого педанта

Могильный заступ, не перо:

Журнального негоцианта

Как раз подроет он бюро.

Он громогласный запевало,

Да запевало похорон…

Похоронил он два журнала

И третий похоронит он