Том 1. Стихотворения

Порою ласковую Фею

Я вижу в обаяньи сна,

И всей наукою своею

Служить готова мне она.

Душой обманутой ликуя,

Мои мечты ей лепечу я;

Но что же? странно и во сне

Непокупное счастье мне:

Всегда дарам своим предложит

Условье некое она,

Которым, злобно смышлена,

Их отравит иль уничтожит.

Знать, самым духом мы рабы

Земной насмешливой судьбы;

Знать, миру явному дотоле

Наш бедный ум порабощён,

Что переносит поневоле

И в мир мечты его закон!

Наслаждайтесь: всё проходит!

То благой, то строгий к нам,

Своенравно рок приводит

Нас к утехам и к бедам.

Чужд он долгого пристрастья:

Вы, чья жизнь полна красы,

На лету ловите счастья

Ненадежные часы.

Не ропщите: всё проходит,

И ко счастью иногда

Неожиданно приводит

Нас суровая беда.

И веселью, и печали,

На изменчивой земле,

Боги праведные дали

Одинакие криле.

Люблю я красавицу

С очами лазурными

О! в них не обманчиво

Душа ее светится!

И если прекрасная

С любовию томною

На милом покоит их,

Он мирно блаженствует,

Вовек не смутит его

Сомненье мятежное.

И кто не доверится

Сиянью их чистому,

Эфирной их прелести,

Небесной души ее

Небесному знаменью?

Страшна мне, друзья мои,

Краса черноокая;

За темной завесою

Душа ее кроется,

Любовник пылает к ней

Любовью тревожною

И взорам двусмысленным

Не смеет довериться.

Какой-то недобрый дух

Качал колыбель ее:

Оделася тьмой она,

Вспылала причудою,

Закралося в сердце к ней

Лукавство лукавого.

К чему невольнику мечтания свободы?

Взгляни: безропотно текут речные воды

В указанных брегах, по склону их русла;

Ель величавая стоит, где возросла,

Невластная сойти. Небесные светила,

Назначенным путем, неведомая сила

Влечет. Бродячий ветр неволен, и закон

Его летучему дыханью положен.

Уделу своему и мы покорны будем,

Мятежные мечты смирим иль позабудем,

Рабы разумные, послушно согласим

Свои желания со жребием своим, –

И будет счастлива, спокойна наша доля.

Безумец! не она ль, не вышняя ли воля

Дарует страсти нам? и не ее ли глас

В их гласе слышим мы? О, тягостна для нас

Жизнь, в сердце бьющая могучею волною

И в грани узкие втесненная судьбою.

Что пользы вам от шумных ваших прений?

Кипит война; но что же? никому

Победы нет! Сказать ли почему?

Ни у кого ни мыслей нет, ни мнений!

Хотите ли, чтобы народный глас

Мог увенчать кого-нибудь из вас?

Чем холостой словесной перестрелкой

Морочить свет и множить пустяки,

Порадуйте нас дельною разделкой:

Благословясь, схватитесь за виски!

Сердечным нежным языком

Я искушал ее сначала:

Она словам моим внимала

С тупым, бессмысленным лицом.

В ней разбудить огонь желаний

Еще надежду я хранил

И сладострастных осязаний

Язык живой употребил…

Она глядела также тупо,

Потом разгневалася глупо…

Беги за нею, модный свет,

Пленяйся девой идеальной!

Владею тайной я печальной:

Ни сердца в ней, ни пола нет.

Бывало, свет позабывая

С тобою счастливым певцом,

Твоя Камена молодая

Венчалась гроздьем и плющом

И песни ветреные пела,

И к ней, безумна и слепа,

То, увлекаясь, пламенела

Любовью грубою толпа,

То, на свободные напевы

Сердяся в ханжестве тупом,

Она ругалась чудной девы

Ей непонятным божеством.

Во взорах пламень вдохновенья,

Огонь восторга на щеках,

Был жар хмельной в ее глазах

Или румянец вожделенья…

Она высоко рождена,

Ей много славы подобает:

Лишь для любовника она

Наряд Менады надевает.

Яви-ж, яви ее скорей,

Певец, в достойном блеске миру:

Наперснице души твоей

Дай диадиму и порфиру;

Державный сан ее открой,

Да изумит своей красой,

Да величавый взор смущает

Ее злословного судью,

Да в ней хулитель твой познает

Мою царицу и свою.

Мила как Грация, скромна

  Как Сандрильона,

Подобно ей, красой она

  Достойна трона.

Приятна лира ей моя;

  Но что мне в этом?

Выть королем желал бы я,

  А не поэтом.

В дорогу жизни снаряжая

Своих сынов, безумцев нас,

Снов золотых судьба благая

Дает известный нам запас:

Нас быстро годы почтовые

С корчмы довозят до корчмы

И снами теми роковые

Прогоны жизни платим мы.

Глупцы не чужды вдохновенья;

Как светлым детям Аонид,

И им оно благоволит:

Слетая с неба, все растенья

Равно весна животворит

Что-ж это сходство знаменует?

Что им глупец приобретет?

Его капустою раздует,

А лавром он не расцветет.

В борьбе о тяжелою судьбой

Я только пел мои печали:

Холодные стихи дышали

Души холодною тоской;

Когда б тогда вы мне предстали,

Быть может, грустный мой удел

Вы облегчили-б. Нет! едва ли!

Но я бы пламеннее пел.

Когда печалью вдохновенный

Певец печаль свою поет,

Скажите: отзыв умиленный

В каком он сердце не найдет?

Кто вековых проклятий жаден

Дерзнет осмеивать ее?

Но для притворства всякий хладен,

Плач подражательный досаден,

Смешно жеманное вытье.

Не напряженного мечтанья,

Огнем услужливым согрет,

Постигнул таинства страданья

Душемутительный поэт.

В борьбе с тяжелою судьбою

Познал он меру вышних сил,

Сердечных судорог ценою

Он выраженье их купил.

И вот нетленными лучами

Лик песнопевца окружон,

И чтим земными племенами

Подобно мученику он.

А ваша муза площадная,

Тоской заемною мечтая

Родить участие в сердцах,

Подобна нищей развращенной,

Молящей лепты незаконной

С чужим ребенком на руках.

Нет, обманула вас молва,

Попрежнему дышу я вами,

И надо мной свои права

Вы не утратили с годами.

Другим курил я фимиам,

Но вас носил в святыне сердца;

Молился новым образам,

Но с беспокойством староверца.

Смерть дщерью тьмы не назову я

И, раболепною мечтой

Гробовый остов ей даруя,

Не ополчу ее косой.

О дочь верховного Эфира!

О светозарная краса!

В руке твоей олива мира,

А не губящая коса.

Когда возникнул мир цветущий

Из равновесья диких сил,

В твое храненье всемогущий

Его устройство поручил.

И ты летаешь над твореньем,

Согласье прям его лия,

И в нем прохладным дуновеньем

Смиряя буйство бытия.

Ты укрощаешь восстающий

В безумной силе ураган,

Ты, на брега свои бегущий

Вспять возвращаешь океан.

Даешь пределы ты растенью,

Чтоб не покрыл гигантский лес

Земли губительною тенью,

Злак не восстал бы до небес.

А человек! святая дева!

Перед тобой с его ланит

Мгновенно сходят пятна гнева,

Жар любострастия бежит.

Дружится праведной тобою

Людей недружная судьба:

Ласкаешь тою же рукою

Ты властелина и раба.

Недоуменье, принужденье –

Условье смутных наших дней,

Ты всех загадок разрешенье,

Ты разрешенье всех цепей.

Храни свое неопасенье,

Свою неопытность лелей;

Перед тобою много дней:

Еще уловишь размышленье.

Как в Смольном цветнике своем,

И в свете сердцу будь послушной

И монастыркой благодушной

Останься долго, долго в нем.

Пусть для тебя преображаем

Игрой младенческой мечты,

Он век не рознит с тихим раем,

В котором расцветала ты.

Альбом походит на кладбище:

Для всех открытое жилище,

Он также множеством имен

Самолюбиво испещрен.

Увы! народ добросердечной

Равно туда, или сюда,

Несет надежду жизни вечной

И трепет страшного суда.

Но я, смиренно признаюся,

Я не надеюсь, не страшуся,

Я в ваших памятных листах

Спокойно имя помещаю.

Философ я; у вас в глазах

Мое ничтожество я знаю.

Я посетил тебя, пленительная сень,

Не в дни веселые живительного Мая,

Когда, зелеными ветвями помавая,

Манишь ты путника в свою густую тень;

  Когда ты веешь ароматом

Тобою бережно взлелеянных цветов:

  Под очарованный твой кров

  Замедлил я моим возвратом.

В осенней наготе стояли дерева

  И неприветливо чернели;

Хрустела под ногой замерзлая трава,

И листья мертвые волнуяся шумели!

  С прохладой резкою дышал

  В лицо мне запах увяданья;

Но не весеннего убранства я искал,

  А прошлых лет воспоминанья.

Душой задумчивый, медлительно я шел

С годов младенческих знакомыми тропами;

Художник опытный их некогда провел.

Увы, рука его изглажена годами!

Стези заглохшие, мечтаешь, пешеход

Случайно протоптал. Сошел я в дол заветный,

Дол, первых дум моих лелеятель приветный!

Пруда знакомого искал красивых вод,

Искал прыгучих вод мне памятной каскады:

  Там, думал я, к душе моей

Толпою полетят виденья прежних дней…

Вотще! лишенные хранительной преграды,

  Далече воды утекли,

  Их ложе поросло травою,

Приют хозяйственный в нем улья обрели,

И легкая тропа исчезла предо мною.

Ни в чем знакомого мой взор не обретал!

Но вот, попрежнему, лесистым косогором,

Дорожка смелая ведет меня… обвал

  Вдруг поглотил ее… Я стал

И глубь нежданную измерил грустным взоро

С недоумением искал другой тропы.

  Иду я: где беседка тлеет,

И в прахе перед ней лежат ее столпы,

  Где остов мостика дряхлеет.

  И ты, величественный грот,

Тяжело-каменный, постигнут разрушеньем

  И угрожаешь уж паденьем,

Бывало, в летний зной прохлады полный свод!

Что ж? пусть минувшее минуло сном летучим!

Еще прекрасен ты, заглохший Элизей.

  И обаянием могучим

  Исполнен для души моей.

Тот не был мыслию, тот не был сердцем хладен,¹

  Кто безымянной неги жаден,

Их своенравный бег тропам сим указал,

Кто, преклоняя слух к таинственному шуму

Сих кленов, сих дубов, в душе своей питал

  Ему сочувственную думу.

Давно кругом меня о нем умолкнул слух,

Прияла прах его далекая могила,

Мне память образа его не сохранила,

Но здесь еще живет его доступный дух;

  Здесь, друг мечтанья и природы,

  Я познаю его вполне:

Он вдохновением волнуется во мне,

Он славить мне велит леса, долины, воды;

Он убедительно пророчит мне страну,

Где я наследую несрочную весну,

Где разрушения следов я не примечу,

Где в сладостной сени невянущих дубров,

  У нескудеющих ручьев,

  Я тень священную мне встречу.

Когда исчезнет омраченье

Души болезненной моей?

Когда увижу разрешенье

Меня опутавших сетей?

Когда сей демон, наводящий

На ум мой сон его мертвящий,

Отыдет, чадный, от меня

И я увижу луч блестящий

Всеозаряющего дня?

Освобожусь воображеньем

И крылья духа подыму

И пробужденным вдохновеньем

Природу снова обниму?

Вотще-ль мольбы? напрасны-ль пени?

Увижу-ль снова ваши сени,

Сады поэзии святой?

Увижу-ль вас, ее светила?

Вотще! я чувствую: могила

Меня живого приняла

И легкий дар мой удушая,

На грудь мне дума роковая

Гробовой насыпью легла.

Люблю деревню я и лето:

И говор вод, и тень дубров,

И благовоние цветов;

Какой душе не мило это?

Быть так, прощаю комаров;

Но признаюсь – пустыни житель,

Покой пустынный в ней любя,

Комар двуногий, гость мучитель,

Нет, не прощаю я тебя!

Из царства виста и зимы,

Где под управой их двоякой,

И атмосферу и умы

Сжимает холод одинакой,

Где жизнь какой-то тяжкий сон,

Она спешит на юг прекрасный,

Под Авзонийский небосклон

Одушевленный, сладострастный,

Где в кущах, в портиках палат

Октавы Тассовы звучат;

Где в древних камнях боги живы,

Где в новой, чистой красоте

Рафаэль дышит на холосте;

Где все холмы красноречивы,

Но где не стыдно, может быть,

Герои, мира властелины,

Ваш Капитолий позабыть

Для капитолия Коринны;

Где жизнь игрива и легка,

Там лучше ей, чего же боле?

Зачем же тяжкая тоска

Сжимает сердце поневоле?

Когда любимая краса

Последним сном смыкает вежды,

Мы полны ласковой надежды,

Что ей открыты небеса,

Что лучший мир ей уготован,

Что славой вечною светло

Там заблестит ее чело;

Но скорбный дух не уврачеван,

Душе стесненной тяжело,

И неутешно мы рыдаем.

Так, сердца нашего кумир,

Ее печально провожаем

Мы в лучший край и лучший мир.

Вы-ль дочерь Евы как другая,

Вы-ль, перед зеркалом своим

Власы роскошные вседневно убирая,

Их блеском шелковым любуясь перед ним,

    Любуясь ясными очами,

    Обворожительным лицом

    Блестящей Грации, пред вами

Живописуемой услужливым стеклом,

Вы-ль угадать могли свое предназначенье?

    Как, вместо женской суеты,

    В душе довольной красоты

    Затрепетало вдохновенье?

Прекрасный, дивный миг! Возликовал Парнас,

Хариту, как сестру, Камень окружили,

От мира мелочей вы взоры отвратили:

    Открылся новый мир для вас.

Мы встретилися в нем. Блестящими стихами

Вы обольстительно приветили меня.

Я знаю цену им. Дарована судьбами

Мне искра вашего огня.

Забуду ли я вас? забуду-ль ваши звуки?

В душе признательной отозвались они.

Пусть бездну между нас раскроет дух разлуки,

    Пускай летят за днями дни:

    Пребудет неразлучна с вами

    Моя сердечная мечта,

Пока пленяюся я лирными струнами,

Покуда радует мне душу красота.

Венчали розы, розы Леля,

Мой первый век, мой век младой:

Я был счастливый пустомеля

И девам нравился порой.

Я помню ласки их живые,

Лобзанья полные огня…

Но пролетели дни младые;

Они не смотрят на меня!

Как быть? У яркого камина,

В укромной хижине моей,

Накрою стол, поставлю вина

И соберу моих друзей.

Пускай венок, сплетенный Лелем,

Не обновится никогда:

Года, увенчанные хмелем,

Еще прекрасные года.

Хвала, маститый наш Зоил!

Когда-то Дмитриев бесил

Тебя счастливыми стихами,

Бесил Жуковский вслед за ним;

Вот Пушкин бесит. Как любим,

Как отличен ты небесами!

Три поколения певцов

Тебя красой своих венцов

В негодованье приводили:

Пекись о здравии своем,

Чтобы, подобно первым трем,

Другие три тебя бесили.

Чудный град порой сольется

Из летучих облаков;

Но лишь ветр его коснется,

Он исчезнет без следов!

Так мгновенные созданья

Поэтической мечты

Исчезают от дыханья

Посторонней суеты.

  Я не любил ее, я знал,

  Что не она поймет поэта,

Что на язык души, душа в ней без ответа:

  Чего ж безумец в ней искал?

  Зачем стихи мои звучали

  Ее восторженной хвалой,

  И малодушно возвещали

Ее владычество и плен постыдный мой?

  Зачем вверял я с умиленьем

  Ей все мечты души моей?..

  Туман упал с моих очей:

  Ее бегу я с отвращеньем!

  Так, омраченные вином,

  Мы недостойному порою

  Жмем руку дружеской рукою,

Приветствуем его с осклабленным лицом,

  Красноречиво изливаем

  Все думы сердца перед ним;

Ошибки темное сознание храним;

Но блажь досадную напрасно укрощаем

  Умом взволнованным своим:

Очнувшись, странному забвению дивимся,

И незаконного наперсника стыдимся,

И от противного лица его бежим

Под бурею судеб, унылый, часто я

Скучая тягостной неволей бытия,

Нести ярмо мое утрачивая силу,

Гляжу с отрадою на близкую могилу,

Приветствую ее, покой ее люблю

И цепи отряхнуть я сам себя молю.

Но вскоре мнимая решимость позабыта,

И томной слабости душа моя открыта:

Страшна могила мне; и ближние, друзья,

Мое грядущее и молодость моя

И обещания в груди сокрытой музы,

Всё обольстительно скрепляет жизни узы

И далеко ищу, как жребий мой ни строг,

Я жить и бедствовать услужливый предлог.

Болящий дух врачует песнопенье.

Гармонии таинственная власть

Тяжелое искупит заблужденье

И укротит бунтующую страсть.

Душа певца, согласно излитая,

Разрешена от всех своих скорбей;

И чистоту поэзия святая

И мир отдаст причастнице своей.

Не подражай: своеобразен гений

И собственным величием велик;

Доратов ли, Шекспиров ли двойник,

Досаден ты: не любят повторений.

С Израилем певцу один закон:

Да не творит себе кумира он!

Когда тебя, Мицкевич вдохновенный¹,

Я застаю у Байроновых ног,

Я думаю: поклонник униженный!

Восстань, восстань и вспомни: сам ты бог!

Не ослеплен я Музою моею:

Красавицей ее не назовут

И юноши, узрев ее, за нею

Влюбленною толпой не побегут.

Приманивать изысканным убором,

Игрою глаз, блестящим разговором,

Ни склонности у ней, ни дара нет;

Но поражен бывает мельком свет

Ее лица необщим выраженьем,

Ее речей спокойной простотой;

И он, скорей чем едким осужденьем,

Ее почтит небрежной похвалой.

О мысль! тебе удел цветка:

Сегодня манит мотылька,

Прельщает пчелку золотую,

К нему с любовью мошка льнет,

И стрекоза его поет;

Утратил свежесть молодую

И чередой своей поблек, –

Где пчелка, мошка, мотылек?

Забыт он роем их летучим,

И никому в нем нужды нет;

А тут зерном своим падучим

Он зарождает новый цвет.

Судьбой наложенные цепи

Упали с рук моих и вновь

Я вижу вас, родные степи¹,

Моя начальная любовь.

Степного неба свод желанной,

Степного воздуха струи,

На вас я в неге бездыханной

Остановил глаза мои.

Но мне увидеть было слаще

Лес на покате двух холмов

И скромный дом в садовой чаще –

Приют младенческих годов.

Промчалось ты, златое время!

С тех пор по свету я бродил

И наблюдал людское племя

И наблюдая восскорбил

Ко благу пылкое стремленье²

От неба было мне дано;

Но обрело ли разделенье,

Но принесло ли плод оно?..

Я братьев знал; но сны младые

Соединили нас на миг:

Далече бедствуют иные,

И в мире нет уже других.

Я твой, родимая дуброва!

Но от насильственных судьбин

Молить хранительного крова

К тебе пришел я не один.

Привел под сень твою святую

Я соучастницу в мольбах:

Мою супругу молодую

С младенцем тихим на руках.

Пускай, пускай в глуши смиренной,

С ней, милой, быт мой утая,

Других урочищей вселенной

Не буду помнить бытия.

Пускай, о свете не тоскуя,

Предав забвению людей,

Кумиры сердца сберегу я

Одни, одни в любви моей.

В Италии где то, но в поле пустом

(Не зрелось жилья на полмили кругом),

Меж древних развалин стояла лачужка;

С молоденькой дочкой жила в ней старушка.

С рассвета до ночи за тяжким трудом,

А все-таки голод им часто знаком.

И дочка порою душой унывала;

Терпеньем скудея, на бога роптала.

«Не плачь, не кручинься ты, солнце мое! –

Тогда утешала старушка ее; –

Не плачь, переменится доля крутая:

Придет к нам на помощь Мадона святая.

Да лик ее веру в тебе укрепит:

Смотри, как приветно с холста он глядит!»

Старушка смиренная с речью такою,

Бывало, крестилась дрожащей рукою,

И с теплою верою в сердце простом,

Она с умиленным и кротким лицом

На живопись темную взор подымала,

Что угол в лачужке без рам занимала

Но больше и больше нужда их теснит;

Дочь плачет и ропщет, старушка молчит.

С утра по руинам бродил любопытный:

Забылся, красе их дивясь, ненасытный.

Кров нужен ему от полдневных лучей:

Стучится к старушке и входит он к ней.

На лавку садился пришелец утомленный,

Но вспрянул, картиною вдруг пораженный.

«Божественный образ! чья кисть это, чья?

О, как не узнать мне! Корреджий, твоя!

И в хижине этой творенье таится,

Которым и царский дворец возгордится!

Старушка, продай мне картину свою,

Тебе за нее я сто пиастров даю».

– Синьор, я бедна, но душой не торгую;

Продать не могу я икону святую. –

«Я двести даю, согласися продать».

– Синьор, синьор! бедность грешно искушать. –

Упрямства не мог победить он в старушке:

Осталась картина в убогой лачужке.

Но вскоре потом по Италии всей

Летучая весть разнеслася о ней.

К старушке моей гость за гостем стучится,

И, дверь отворяя, старушка дивится.

За вход она малую плату берет

И с дочкой своею безбедно живет.

Так, веру и гений в едино сливая,

Равно оправдала их дева святая.

О, верь: ты, нежная, дороже славы мне.

Скажу ль? мне иногда докучно вдохновенье:

  Мешает мне его волненье

  Дышать любовью в тишине!

Я сердце предаю сердечному союзу:

  Приди, мечты мои рассей,

Ласкай, ласкай меня, о друг души моей!

И покори себе бунтующую музу.

Мой дар убог и голос мой не громок,

Но я живу, и на земли мое

Кому-нибудь любезно бытие:

Его найдет далекий мой потомок

В моих стихах: как знать? душа моя

Окажется с душой его в сношеньи,

И как нашел я друга в поколеньи,

Читателя найду в потомстве я.

Мой неискусный карандаш

Набросил вид суровый ваш,

Скалы Финляндии печальной;

Средь них, средь этих голых скал,

Я, дни весны моей опальной

Влача, душой изнемогал,

В отчизне я. Перед собою

Я самовольною мечтою

Скалы изгнанья оживил

И, их рассеянно рисуя,

Теперь с улыбкою шепчу я:

Вот где унылый я бродил,

Где, на судьбину негодуя,

Я веру в счастье отложил.

 Есть бытие; но именем каким

Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;

Меж них оно, и в человеке им

С безумием граничит разуменье.

Он в полноте понятья своего,

А между тем как волны на него

Одни других мятежней, своенравней,

Видения бегут со всех сторон:

Как будто бы своей отчизны давней

Стихийному смятенью отдан он;

Но иногда, мечтой воспламененный,

Он видит свет, другим не откровенный.

 Созданье ли болезненной мечты,

Иль дерзкого ума соображенье,

Во глубине полночной темноты

Представшее очам моим виденье?

Но ведаю; но предо мной тогда

Раскрылися грядущие года;

События вставали, развивались,

Волнуяся подобно облакам

И полными эпохами являлись

От времени до времени очам,

И наконец я видел без покрова

Последнюю судьбу всего живого.

 Сначала мир явил мне дивный сад:

Везде искусств, обилия приметы;

Близ веси весь и подле града град,

Везде дворцы, театры, водометы,

Везде народ, и хитрый свой закон

Стихии все признать заставил он.

Уж он морей мятежные пучины

На островах искусственных селил,

Уж рассекал небесные равнины

По прихоти им вымышленных крил;

Всё на земле движением дышало,

Всё на земле как будто ликовало.

 Исчезнули бесплодные года,

Оратаи по воле призывали

Ветра́, дожди, жары и холода;

И верною сторицей воздавали

Посевы им, и хищный зверь исчез

Во тьме лесов и в высоте небес

И в бездне вод сраженный человеком,

И царствовал повсюду светлый мир.

Вот, мыслил я, прельщенный дивным веком,

Вот разума великолепный пир!

Врагам его и в стыд и в поученье,

Вот до чего достигло просвещенье!

 Прошли века. Яснеть очам моим

Видение другое начинало:

Что человек? что вновь открыто им?

Я гордо мнил, и что же мне предстало?

Наставшую эпоху я с трудом

Постигнуть мог смутившимся умом.

Глаза мои людей не узнавали;

Привыкшие к обилью дольных благ,

На всё они спокойные взирали,

Что суеты рождало в их отцах,

Что мысли их, что страсти их, бывало,

Влечением всесильным увлекало.

 Желания земные позабыв,

Чуждаяся их грубого влеченья,

Душевных снов, высоких снов призыв

Им заменил другие побужденья,

И в полное владение свое

Фантазия взяла их бытие,

И умственной природе уступила

Телесная природа между них:

Их в Эмпирей и в хаос уносила

Живая мысль на крылиях своих.

Но по земле с трудом они ступали

И браки их бесплодны пребывали.

 Прошли века, и тут моим очам

Открылася ужасная картина:

Ходила смерть по суше, по водам,

Свершалася живущего судьбина.

Где люди? где? скрывалися в гробах!

Как древние столпы на рубежах

Последние семейства истлевали;

В развалинах стояли города,

По пажитям заглохнувшим блуждали

Без пастырей безумные стада;

С людьми для них исчезло пропитанье:

Мне слышалось их гладкое блеянье.

 И тишина глубокая вослед

Торжественно повсюду воцарилась,

И в дикую порфиру древних лет

Державная природа облачилась.

Величествен и грустен был позор

Пустынных вод, лесов, долин и гор.

Попрежнему животворя природу,

На небосклон светило дня взошло;

Но на земле ничто его восходу

Произнести привета не могло:

Один туман над ней синея вился

И жертвою чистительной дымился.

В небе нашем исчезает

И красой своей горда,

На другое востекает

Переходная звезда;

Но на век ли с ней проститься?

Нет, предписан ей закон:

Рано-ль, поздно-ль воротиться

На старинный небосклон.

Небо наше покидая

Ты-ли, милая звезда,

Небесам другого края

Передашься навсегда?

Весела красой чудесной,

Потеки в желанный путь;

Только странницей небесной

Воротись когда-нибудь!

Слыхал я, добрые друзья,

Что наши прадеды в печали

Бывало беса призывали:

Им подражаю в этом я.

Но не пугайтесь. подружился

Я не с проклятым сатаной,

Кому душою поклонился

За деньги старый Громобой¹;

Узнайте: ласковый бесенок

Меня младенцем навещал

И колыбель мою качал

Под шопот легких побасенок.

С тех пор я вышел из пеленок,

Между мужами возмужал,

Но для него еще ребенок.

Случится-ль горе иль беда,

Иль безотчетно иногда

Сгрустнется мне в моей конурке, –

Махну рукой: по старине

На сером волке, сивке-бурке

Он мигом явится ко мне.

Больному духу здравьем свистнет,

Бобами думу разведет,

Живой водой веселье вспрыснет,

А горе мертвою зальет.

Когда, в задумчивом совете

С самим собой, из-за угла

Гляжу на свет, и видя в свете

Свободу глупости и зла,

Добра и разума прижимку,

Насильем сверженный закон,

Я слабым сердцем возмущен;

Проворно шапку-невидимку

На шар земной набросит он;

Или, в мгновение зеницы,

Чудесный коврик-самолет

Он подо мною развернет

И коврик тот в сады жар-птицы,

В чертоги дивной царь-девицы

Меня по воздуху несет.

Прощай владенье грустной были,

Меня смущавшее досель:

Я от твоей бездушной пыли

Уже за тридевять земель.

Есть милая страна, есть угол на земле,

Куда, где-б ни были: средь буйственного стана.

В садах Армидиных, на быстром корабле,

Браздящем весело равнины океана,

Всегда уносимся мы думою своей,

Где, чужды низменных страстей,

Житейским подвигам предел мы назначаем,

Где мир надеемся забыть когда-нибудь

  И вежды старые сомкнуть

  Последним, вечным сном желаем.

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

  Я помню ясный, чистый пруд;

  Под сению берез ветвистых,

Средь мирных вод его три острова цветут;

Светлея нивами меж рощ своих волнистых,

За ним встает гора, пред ним в кустах шумит

И брызжет мельница. Деревня, луг широкой,

А там счастливый дом… туда душа летит,¹

Там не хладел бы я и в старости глубокой!

Там сердце томное, больное обрело

  Ответ на всё, что в нем горело,

И снова для любви, для дружбы расцвело

  И счастье вновь уразумело.

Зачем же томный вздох и слезы на глазах?

Она, с болезненным румянцем на щеках,

Она, которой нет, мелькнула предо мною.

Почий, почий легко под дерном гробовым:

  Воспоминанием живым

  Не разлучимся мы с тобою!

Мы плачем… но прости! Печаль любви сладка,

  Отрадны слезы сожаленья!

Не то холодная, суровая тоска,

  Сухая скорбь разуверенья.

Тебе-ль, невинной и спокойной,

Я приношу в нескромный дар

Рассказ, где страсти недостойной

Изображен преступный жар?

И безобразный, и мятежной,

Он не пленит твоей мечты;

Но что? на память дружбы нежной

Его, быть может, примешь ты.

Жилец семейственного круга,

Так в дар приемлет домосед

От путешественника друга

Пустыни дальней дикий цвет.

Предстала, и старец великий смежил

    Орлиные очи в покое,

Почил безмятежно, зане совершил

    В пределе земном всё земное!

Над дивной могилой не плачь, не жалей,

Что гения череп – наследье червей.

Погас! но ничто не оставлено им

    Под солнцем живых без привета;

На всё отозвался он сердцем своим,

    Что просит у сердца ответа:

Крылатою мыслью он мир облетел,

В одном беспредельном нашел ей предел.

Всё дух в нем питало: труды мудрецов,

    Искусств вдохновенных созданья,

Преданья, заветы минувших веков,

    Цветущих времен упованья.

Мечтою по воле проникнуть он мог

И в нищую хату, и в царский чертог.

С природой одною он жизнью дышал:

    Ручья разумел лепетанье,

И говор древесных листов понимал,

    И чувствовал трав прозябанье;

Была ему звездная книга ясна,

И с ним говорила морская волна.

Изведан, испытан им весь человек!

    И ежели жизнью земною

Творец ограничил летучий наш век,

    И нас за могильной доскою,

За миром явлений, не ждет ничего, –

Творца оправдает могила его.

И если загробная жизнь нам дана,

    Он, здешней вполне отдышавший

И в звучных, глубоких отзывах, сполна

    Все дольное долу отдавший,

К предвечному легкой душой возлетит,

И в небе земное его не смутит.

Вам всё дано с щедротою пристрастной

  Благоволительной судьбой:

Владеете вы лирой сладкогласной

  И ей созвучной красотой.

Что-ж грусть поет блестящая певица?

  Что-ж томны взоры красоты?

Печаль, печаль – души ее царица

  Владычица ее мечты.

Вам счастья нет, иль на одно мгновенье

  Блеснувши, луч его погас;

Но счастлив тот, кто слышит ваше пенье,

  Но счастлив тот, кто видит вас.

Не славь, обманутый Орфей,

Мне Элизийские селенья:

Элизий в памяти моей

И не кропим водой забвенья.

В нем мир цветущий старины

Умерших тени населяют,

Привычки жизни сохраняют

И чувств ее не лишены.

Там жив ты, Дельвиг! там за чашей

Еще со мною шутишь ты,

Поешь веселье дружбы нашей

И сердца юные мечты.

Где сладкий шопот

Моих лесов?

Потоков ропот,

Цветы лугов?

Деревья голы;

Ковер зимы

Покрыл холмы,

Луга и долы.

Под ледяной

Своей корой

Ручей немеет;

Всё цепенеет,

Лишь ветер злой,

Бушуя, воет

И небо кроет

Седою мглой.

 Зачем, тоскуя,

В окно слежу я

Метели лёт?

Любимцу счастья

Кров от ненастья

Оно даёт.

Огонь трескучий

В моей печи;

Его лучи

И пыл летучий

Мне веселят

Беспечный взгляд.

В тиши мечтаю

Перед живой

Его игрой

И забываю

Я бури вой.

О, провиденье,

Благодаренье!

Забуду я

И дуновенье

Бурь бытия.

Скорбя душою,

В тоске моей,

Склонюсь главою

На сердце к ней,

И под мятежной

Метелью бед,

Любовью нежной

Ее согрет,

Забуду вскоре

Крутое горе,

Как в этот миг

Забыл природы

Гробовый лик

И непогоды

Мятежный крик.

Как ревностно ты сам себя дурачишь!

На хлопоты вставая до звезды,

Какой-нибудь да пакостью означишь

Ты каждый день без цели, без нужды!

Ты сам себя, и прост и подел вкупе,

Ипитимьей затейливой казнишь:

Заботливо толчешь ты уголь в ступе

И только что лицо свое пылишь.

Старательно мы наблюдаем свет,

Старательно людей мы наблюдаем

И чудеса постигнуть уповаем:

Какой же плод науки долгих лет?

Что наконец подсмотрят очи зорки?

Что наконец поймет надменный ум

На высоте всех опытов и дум,

Что? точный смысл народной поговорки.

Весна, весна! как воздух чист!

  Как ясен небосклон!

Своей лазурию живой

  Слепит мне очи он.

Весна, весна! как высоко

  На крыльях ветерка,

Ласкаясь к солнечным лучам,

  Летают облака!

Шумят ручьи! блестят ручьи!

  Взревев, река несет

На торжествующем хребте

  Поднятый ею лед!

Еще древа обнажены,

  Но в роще ветхий лист,

Как прежде, под моей ногой

  И шумен и душист.

Под солнце самое взвился

  И в яркой вышине

Незримый жавронок поет

  Заздравный гимн весне.

Что с нею, что с моей душой?

  С ручьем она ручей

И с птичкой птичка! с ним журчит,

  Летает в небе с ней!

Зачем так радует ее

  И солнце, и весна!

Ликует ли, как дочь стихий,

  На пире их она?

Что нужды! счастлив, кто на нем

  Забвенье мысли пьет,

Кого далеко от нее

  Он дивный унесет!

Своенравное прозванье

Дал я милой в ласку ей:

Безотчетное созданье

Детской нежности моей;

Чуждо явного значенья,

Для меня оно символ

Чувств, которых выраженья

В языках я не нашел.

Вспыхнув полною любовью

И любви посвящено,

Не хочу, чтоб суесловью

Выло ведомо оно.

Что в нем свету? Но сомненье

Если дух ей возмутит,

О, его в одно мгновенье

Это имя победит;

Но в том мире, за могилой,

Где нет образов, где нет

Для узнанья, друг мой милой,

Здешних чувственных примет,

Им бессмертье я привечу,

К безднам им воскликну я,

Да душе моей навстречу

Полетит душа твоя.

Хотя ты малой молодой,

Но пожилую мудрость кажешь:

Ты слова лишнего не скажешь

В беседе самой распашной;

Приязни глупой с первым встречным

Ты сгоряча не заведёшь,

К ногам вертушки не падёшь

Ты пастушком простосердечным;

Воздержным голосом твоим

Никто крикливо не хвалим,

Никто сердито не осужен.

Всем этим хвастать не спеши:

Не редкий ум на это нужен, –

Довольно дюжинной души.

Дитя мое, она сказала,

Возьмешь иль нет мое кольцо?

И головою покачала,

С участьем глядя ей в лицо.

Знай, друга даст тебе, девица,

Кольцо счастливое мое:

Ты будешь дум его царица,

Его второе бытие.

Но договор судьбой ревнивой

С прекрасным даром сопряжон,

И красоте самолюбивой

Тяжел, я знаю, будет он.

Свет, к ней суровый, не приметит

Ее приветливых очей,

Ее улыбку хладно встретит

И не поймет ее речей.

Вотще ей разум, дарованья,

И чувств и мыслей прямота:

Их свет оставит без вниманья,

Обезобразит клевета.

И долго, долго сиротою

Она по сборищам людским

Пойдет с поникшей головою,

Одна с унынием своим.

Но девы нежной не обманет

Мое счастливое кольцо:

Ей судия ее предстанет,

И процветет ее лицо.

Внимала дева молодая,

Невинным взором весела,

И, тайный жребий свой решая,

Кольцо с улыбкою взяла.

Иди-ж с надеждою веселой!

Творец тебя благослови

На подвиг долгий и тяжелой

Всезабывающей любви.

И до свершенья договора,

В твои ненастливые дни,

Когда нужна тебе опора,

Мне, друг мой, руку протяни.

 В дни безграничных увлечений,

В дни необузданных страстей,

Со мною жил превратный гений,

Наперсник юности моей.

Он жар восторгов несогласных

Во мне питал и раздувал;

Но соразмерностей прекрасных

В душе носил я идеал:

Когда лишь праздников смятенья

Алкал безумец молодой,

Поэта мерные творенья

Блистали стройной красотой.

 Страстей порывы утихают,

Страстей мятежные мечты

Передо мной не затмевают

Законов вечной красоты;

И поэтического мира

Огромный очерк я узрел,

И жизни даровать, о лира!

Твое согласье захотел.

Под этой липою густою

Со мною сядь, мой милый друг;

Смотри: как живо всё вокруг!

Какой зеленой пеленою

К реке нисходит этот луг!

Какая свежая дуброва

Глядится с берега другова

В ее веселое стекло,

Как небо чисто и светло!

Все в тишине; едва смущает

Живую сень и чуткий ток

Благоуханный ветерок:

Он сердцу счастье навевает!

Молчишь ты!

    О любезный мой!

Всегда я счастлива с тобой

И каждый миг равно ласкаю.

Я с умиленною душой

Красу творенья созерцаю.

От этих вод, лесов и гор

Я на эфирную обитель,

На небеса подъемлю взор

И думаю: велик зиждитель,

Прекрасен мир! Когда же я

Воспомню тою же порою,

Что в этом мире ты со мною,

Подруга милая моя…

Нет сладким чувствам выраженья

И не могу в избытке их

Невольных слез благодаренья

Остановить в глазах моих.

Воздай тебе создатель вечный!

О чем еще его молить!

Ах! об одном: не пережить

Тебя, друг милый, друг сердечный.

Ты грустной мыслию меня

Смутила. Так! сегодня зренье

Пленяет свет веселый дня,

Пленяет божие творенье;

Теперь в руке моей твою

Я с чувством пламенным сжимаю,

Твой нежный взор я понимаю,

Твой сладкий голос узнаю…

А завтра… завтра… как ужасно!

Мертвец незрящий и глухой,

Мертвец холодный!.. Луч дневной

В глаза ударит мне напрасно!

Вотще к устам моим прильнешь

Ты воспаленными устами,

Ко мне с обильными слезами,

С рыданьем громким воззовешь:

Я не проснусь! И что мы знаем?

Не только завтра, сей же час

Меня не будет! Кто из нас

В земном блаженстве не смущаем

Такою думой?

    Что с тобой?

Зачем твое воображенье

Предупреждает провиденъе?

Бог милосерд, друг милый мой!

Здоровы, молоды мы оба:

Еще далеко нам до гроба.

Но всё-ж умрем мы наконец,

Все ляжем в землю.

    Что же, милой?

Есть бытие и за могилой,

Нам обещал его творец.

Спокойны будем: нет сомненья,

Мы в жизнь другую перейдем,

Где нам не будет разлученья,

Где все земные спасенья

С земною пылью отряхнем.

Ах! как любить без этой веры.

Так, всемогущий без нее

Нас искушал бы выше меры:

Так, есть другое бытие!

Ужели некогда погубит

Во мне он то, что мыслит, любит.

Чем он созданье довершил,

В чем, с горделивым наслажденьем,

Мир повторил он отраженьем

И сам себя изобразил?

Ужели творческая сила

Лукавым светом бытия

Мне ужас гроба озарила,

И только?.. Нет, не верю я.

Что свет являет? Пир нестройный!

Презренный властвует; достойный

Поник гонимою главой;

Несчастлив добрый, счастлив злой.

Как! нетерпящая смешенья

В слепых стихиях вещества,

На хаос нравственный воззренья

Не бросит мудрость божества!

Как! между братьями своими

Мы видим правых и благих,

И превзойден детьми людскими,

Не прав, не благ создатель их?..

Нет! мы в юдоли испытанья,

И есть обитель воздаянья

Там, за могильным рубежом,

Сияет день незаходимый,

И оправдается незримый

Пред нашим сердцем и умом.

Зачем в такие размышленья

Ты погружаешься душой?

Ужели нужны, милый мой,

Для убежденных убежденья?

Премудрость вышнего творца

Не нам исследовать и мерить:

В смиреньи сердца надо верить

И терпеливо ждать конца.

Пойдем: грустна я в самом деле,

И от мятежных слов твоих,

Я признаюсь, во мне доселе

Сердечный трепет не затих.

Бывало, отрок, звонким кликом

Лесное эхо я будил,

И верный отклик в лесе диком

Меня смятенно веселил.

Пора другая наступила

И рифма юношу пленила,

Лесное эхо заменя.

Игра стихов, игра златая!

Как звуки звукам отвечая,

Бывало, нежили меня!

Но всё проходит. Остываю

Я и к гармонии стихов –

И как дубров не окликаю,

Так не ищу созвучных слов.