Том 12

К. МАРКС УМОПОМЕШАТЕЛЬСТВО ПРУССКОГО КОРОЛЯ

Берлин, 2 октября 1858 г.

В одной из своих сказок немецкий писатель Гауф рассказывает, как один маленький городок, живущий сплетнями и жадный до скандалов, был в одно прекрасное утро выведен из своего обычного состояния самодовольства, обнаружив, что первый денди, светский лев этого города, оказался всего лишь переодетой обезьяной [Гауф. «Сказка о юном англичанине». Ред.]. Сейчас прусский народ или часть его находится, по-видимому, под тягостным впечатлением еще менее приятного открытия, что в продолжение всех последних двадцати лет им управлял умалишенный. Во всяком случае, в умах народа возникает подозрение, что «верноподданных» пруссаков ловко провели с помощью одного из династических обманов крупного масштаба. Конечно, подозрение это было возбуждено вовсе не поведением короля во время войны с Россией, как это хочет изобразить Джон Буль и его ловкачи-редакторы. Напротив, то, что Фридрих-Вильгельм IV уклонился от участия в этом позорном кровопролитии, считают самым трезвым политическим актом, которым он может похвастаться.

Когда вдруг обнаруживается, что человек, какое бы общественное положение он ни занимал и как бы скромен он ни был, совсем не тот, за кого его принимали, то обычно окружающие его люди, раздраженные и обманутые, неизбежно начинают перебирать историю его жизни, ворошить все его прошлое, вспоминать все его ошибки, припоминать странные выходки и эксцентричные поступки в прошлом и, в конце концов, находят сомнительное удовлетворение в выводе, что им следовало бы догадаться об этом раньше. Так, теперь вспомнили — и я могу это подтвердить, поскольку помню это сам, — что в мае 1848 г. г-н Кампгаузен, в то время глава министерства, внезапно вызвал в Берлин д-ра Якоби, главного врача рейнского дома умалишенных в Зигбурге, для оказания помощи королю, который, как тогда говорили, заболел воспалением мозга. Нервная система его величества, как о том распространяли слухи в самых узких кругах приспешники новоиспеченного министерства, получила страшное потрясение в мартовские дни и в особенности под впечатлением той сцены, когда народ принудил его стоять перед телами граждан, убитых в результате намеренно вызванного недоразумения, и заставил его обнажить голову и просить прощения у этих окровавленных и еще не остывших трупов[398]. Нет сомнения, что Фридрих-Вильгельм после этого поправился, но это вовсе еще не доказывает, что он, подобно Георгу III, не подвержен периодическим рецидивам. На некоторые случайные странности в его поведении тем более смотрели сквозь пальцы, поскольку было известно, что он довольно часто предавался возлияниям, приведшим некогда в неистовство жриц известного бога в Фивах[399].

Тем не менее в октябре 1855 г., когда король посетил Рейнскую Пруссию по случаю закладки фундамента для нового моста на Рейне, который должен был быть построен у Кёльна, о нем пошли странные слухи. Со сморщенным лицом, едва держась на ногах, с выступающим вперед животом и беспокойно блуждающим взглядом, он казался своей собственной тенью. Произнося речь, он говорил прерывающимся голосом, запинался, то и дело терял нить своих мыслей и, казалось, был в полном смущении, а королева, стоя рядом с ним, с беспокойством следила за каждым его движением. Вопреки своим прежним привычкам, он никого не принимал, ни с кем не разговаривал и никуда не показывался без королевы, которая была при нем неотлучно. По возвращении его в Берлин время от времени возникали странные on dits [слухи. Ред.] об оскорблениях действием, нанесенных им его собственным министрам, даже Мантёйфелю, во время внезапно возникавших у него припадков бешенства. Для успокоения публики говорили, что король страдает водянкой. Впоследствии все чаще и чаще стали просачиваться известия о несчастных случаях, происходивших с ним в его собственных садах в Сан-Суси: то он повреждал себе глаз, наткнувшись на дерево, то ушибал ногу о камень, а в начале 1856 г. повсюду стали шептаться, что у него бывают по временам приступы безумия. В особенности говорили, что он воображает себя унтер-офицером, которому нужно еще проходить то, что на жаргоне прусского фельдфебеля называется Ubungsmarsche [муштровкой. Ред.]. Поэтому он обычно в одиночку бегал по своим паркам в Сан-Суси и Шарлоттенбурге, что и приводило к роковым последствиям.

Теперь усердно стараются установить связь между этими и другими случаями, происходившими за последние десять лет. Почему бы, спрашивается, не могло быть, что прусскому народу ловко всучили умалишенного короля, раз теперь доказано, что, по крайней мере, последние полтора года Фридриха-Вильгельма IV держали на троне, несмотря на его душевную болезнь, и что королева и министры, как это теперь обнаружилось в результате ссор между членами королевской семьи, морочили народ, прикрываясь именем короля. При умопомешательстве, вызванном размягчением мозга, у больных обычно вплоть до самой смерти бывают периоды ясного сознания. То же самое случилось и с прусским королем; благодаря такому особому характеру его умопомешательства представлялись удобные случаи для обмана.

Королева, постоянно следившая за своим мужем, пользовалась каждым периодом прояснения его сознания, чтобы показать его народу или чтобы дать ему возможность выступить в торжественных случаях, и заставляла его зазубривать роль, которую он должен был исполнять. Иной раз она жестоко обманывалась в своих расчетах. Так, например, король должен был per procura [буквально: по доверенности; здесь: как лицо, представляющее жениха. Ред.] публично присутствовать в церкви во время церемонии бракосочетания португальской королевы, которое происходило, как вы, вероятно, помните, в Берлине. Когда все было готово и министры, адъютанты, придворные, иностранные послы и сама невеста ждали короля, он вдруг, вопреки отчаянным стараниям королевы, впал в состояние галлюцинации, вообразив, что жених — он сам. Из-за нескольких странных замечаний, которые король проронил по поводу своей странной судьбы — вступить во второй раз в брак при жизни своей первой жены — и относительно неудобства того, что он (как жених) появился в военном мундире, после всего этого людям, демонстрировавшим его, ничего другого не оставалось, как только отменить назначенную церемонию.

На какие смелые затеи отваживалась королева, можно судить на примере следующего случая. В Потсдаме до сих пор существует давний обычай, согласно которому рыбаки раз в год платят королю старинную феодальную дань рыбой. По этому случаю королева, желая доказать этим людям из народа ложность циркулировавших в то время повсюду слухов относительно умственного состояния короля, решилась пригласить некоторых избранных рыбаков на обед, составленный из рыбных блюд, на котором должен был председательствовать сам король. Действительно, обед прошел довольно благополучно, король пробормотал несколько заученных слов, улыбался и в общем вел себя прилично. Королева, опасаясь, как бы не расстроилась так хорошо разыгранная сцена, поспешила дать знак гостям, что пора уходить, как вдруг король поднялся и громовым голосом потребовал, чтобы его положили на сковороду. Он претворил в действительность арабскую сказку о человеке, превращенном в рыбу [ «Тысяча и одна ночь». Сказка о рыбаке. Ред.]. Как раз благодаря таким бестактным поступкам, на которые королева отваживалась в силу необходимости, комедия и потерпела неудачу.

Нечего и говорить, что никакой революционер не смог бы придумать лучшего способа унизить королевское достоинство. В широких кругах и не подозревали, что сама королева, баварская принцесса и сестра пользующейся дурной славой Софии Австрийской (матери Франца-Иосифа), стоит во главе берлинской камарильи. До 1848 г. она была известна под именем «кроткой матери отечества» (die milde Landesmutter), предполагалось, что она вовсе не имела никакого влияния на общественные дела и в силу природных склонностей своего ума совершенно сторонилась политики. Недовольство против нее выражалось единственно в том, что публика ворчала по поводу тайного католицизма, который ей приписывали, и возмущалась тем, что она была главой мистического ордена Лебедя, основанного по ее настоянию королем[400], — вот и все. Когда народ одержал победу в Берлине, то король просил его о снисхождении во имя «кроткой матери отечества», и этот призыв нашел отклик среди тех, к кому он был обращен. Однако после победы контрреволюции отношение народа к сестре Софии Австрийской постепенно стало меняться. Та особа, во имя которой удалось добиться великодушного отношения со стороны победившего народа, осталась глуха к мольбам матерей и сестер, чьи сыновья и братья попали в руки победившей контрреволюции. Сочувствуя, по-видимому, монархической причуде — казнить нескольких несчастных ополченцев (Landwehrleute) в Саарлуи в день рождения короля в 1850 г., то есть в то время, когда преступление, совершенное этими людьми, которые защищали права народа, казалось, уже было забыто, — эта «кроткая мать отечества» растрачивала всю свою сентиментальную религиозность на демонстративное поклонение могилам солдат, павших во время нападения на безоружный народ Берлина, и тому подобные акты, в которых открыто проявлялись ее реакционные настроения. Со временем и ее ожесточенные стычки с прусской принцессой также сделались темой общественного обсуждения, однако казалось вполне естественным, что, будучи бездетной, она затаила зло против высокомерной жены законного наследника короля. Я еще вернусь к этой теме.

Написано К. Марксом 2 октября 1858 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5462, 23 октября 1858 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

На русском языке публикуется впервые