Том 12

Ф. ЭНГЕЛЬС ПОРАЖЕНИЕ УИНДХЕМА[283]

Во время Крымской войны, когда вся Англия искала человека, способного организовать и возглавить английскую армию, и когда командование было доверено таким бездарностям, как Раглан, Симпсон и Кодрингтон, в Крыму находился солдат, одаренный качествами настоящего полководца. Мы имеем в виду сэра Колина Кэмпбелла, который сейчас в Индии ежедневно дает доказательства того, что он мастер своего дела. После того как в Крыму Кэмпбеллу было поручено командование бригадой под Альмой, где негибкая линейная тактика британской армии не позволила ему проявить свои способности, его заперли в Балаклаве и больше ни разу не разрешили участвовать в последующих боях. А между тем его военные таланты еще задолго до этого были полностью признаны в Индии не кем иным, как сэром Чарлзом Джемсом Нейпиром, самым крупным полководцем, которого Англия имела после Мальборо. Но Нейпир был человеком независимого характера, слишком гордым, чтобы склониться перед господствующей олигархией, и его рекомендации было достаточно, чтобы Кэмпбелла взяли на заметку и перестали доверять ему.

Итак, отличия и почести в этой войне достались на долю других лиц. Среди них был сэр Уильям Фенуик Уильямс Карсский, который ныне счел возможным почить на лаврах, приобретенных бесстыдством, самохвальством и присвоением себе обманным путем славы генерала Кмети, которую тот справедливо заслужил. Титул баронета, ежегодная пенсия в тысячу фунтов, выгодная должность в Вулидже и место в парламенте — всего этого оказалось вполне достаточным, чтобы сэр Уильям не пожелал рисковать своей репутацией в Индии. В отличие от него, «герой Редана» генерал Уиндхем отправился командовать дивизией против сипаев, и первые же его действия дискредитировали его навсегда. Этот самый Уиндхем, никому не известный полковник, семья которого имеет хорошие связи, командовал бригадой при штурме Редана, во время которого он действовал чрезвычайно вяло; в конце концов, так как подкрепления все не подходили, он дважды оставлял свои войска на произвол судьбы и сам отправлялся в тыл разузнавать относительно подкреплений. За такое весьма сомнительное поведение, которое в других армиях повлекло бы за собой предание военному суду, он был немедленно произведен в генералы и вскоре после того назначен на должность начальника штаба.

Когда Колин Кэмпбелл начал наступать на Лакнау, он оставил старые укрепления, лагерь и город Канпур, а также мост через Ганг на попечение генерала Уиндхема и отряда, достаточного для выполнения этой задачи. В отряде было пять пехотных полков полного и неполного состава, большое количество орудий позиционной артиллерии, 10 полевых и два морских орудия и, кроме того, 100 человек кавалерии; весь отряд насчитывал свыше 2000 человек. Пока Кэмпбелл был занят под Лакнау, различные отряды повстанцев, бродившие по Доабу, объединились с целью напасть на Канпур. Помимо разного сброда, набранного восставшими заминдарами, наступавший отряд имел в своих рядах и обученных солдат (дисциплинированными их нельзя было назвать); это были остатки динапурских сипаев и часть гвалиорского контингента. Из числа восставших войск лишь этот последний был сведен в более крупные единицы, чем роты; так как почти все его офицеры были туземцами, то они со своим старшим командным составом и капитанами сохраняли некоторое подобие организованных батальонов. По этой причине англичане относились к ним с известным уважением. Уиндхем имел строгое указание ограничиваться обороной, но. не получая от Кэмпбелла ответа на свои донесения, поскольку связь была прервана, решил действовать на свою личную ответственность. 26 ноября он с отрядом в 1200 человек пехоты, 100 всадниками и 8 пушками выступил навстречу наступавшим повстанцам. Без труда разбив их авангард, он заметил приближение главной колонны повстанцев и отступил к самому Канпуру. Здесь он занял позицию перед городом, разместив 34-й полк на левом фланге, а стрелков (в числе 5 рот) и две роты 82-го полка — на правом. Путь отступления лежал через город, а в тылу левого фланга находилось несколько печей для обжига кирпича. Впереди, на расстоянии до четырехсот ярдов, а в различных местах на флангах и еще ближе, были рощи и заросли кустарника, представлявшие прекрасное укрытие для наступающего неприятеля. В самом деле, трудно было бы выбрать худшую позицию: английские войска были расположены на открытой местности, тогда как индийцы, пользуясь укрытием, могли подойти к ним на расстояние до трехсот или четырехсот ярдов! Чтобы еще ярче обрисовать «героизм» Уиндхема, надо добавить, что тут же рядом была весьма удобная позиция — открытая равнина перед фронтом и в тылу и канал в виде препятствия впереди; но он, разумеется, настоял на выборе худшей позиции. 27 ноября неприятель начал артиллерийский обстрел, выдвинув свой пушки к краю прикрытия, образуемого зарослями кустарника. Со скромностью, свойственной герою, Уиндхем называет этот обстрел «бомбардировкой» и говорит, что его войска выдерживали ее в течение пяти часов; но затем случилось нечто, о чем ни сам Уиндхем, ни кто-либо из присутствовавших там, ни одна индийская или британская газета еще не решились сообщить. С того момента, когда артиллерийский обстрел перерос в сражение, все наши прямые источники информации иссякают, и нам остается лишь сделать свои собственные выводы из сбивчивых, уклончивых и неполных данных, находящихся в нашем распоряжении. Уиндхем ограничивается следующим бессвязным сообщением:

«Несмотря на жестокую бомбардировку со стороны неприятеля, мои войска выдерживали атаку» (это что-то новое — называть обстрел войск в поле атакой!) «в течение пяти часов и не оставляли своих позиций до тех пор, пока, по количеству людей, заколотых солдатами 88-го полка, я не убедился, что мятежники полностью заняли город; когда мне донесли, что они атакуют форт, я приказал генералу Дюпюи отступить. Незадолго до наступления темноты весь отряд отступил в форт со всеми нашими припасами и пушками. Вследствие бегства обозных мне не удалось вывезти лагерное снаряжение и часть обоза. Я убежден, что если бы не произошла ошибка при передаче отданного мною приказа, мне удалось бы удержать свои позиции во всяком случае до наступления темноты».

Генерал Уиндхем инстинктивно, точь-в-точь как это было при Редане, направляется в резерв (ибо, как мы должны заключить, 88-й полк в это время занимал город) и здесь находит не живого и сражающегося неприятеля, а большое количество неприятельских солдат, заколотых солдатами 88-го полка. Этот факт приводит его к заключению, что неприятель (причем не упоминается, живой или мертвый) полностью занял город! Что и говорить, тревожное заключение как для читателя, так и для нашего героя, но последний на этом не останавливается. Ему доносят, что форт подвергается атаке. Всякий другой генерал проверил бы правильность этих слухов, которые, конечно, оказались ложными. Но не так поступает Уиндхем. Он приказывает отступать, хотя его войска могли бы удерживать свои позиции по крайней мере до наступления темноты, если бы, конечно, не произошла ошибка при передаче одного из его приказов! Итак, мы имеем, во-первых, приличествующее герою заключение Уиндхема, что там, где много убитых сипаев, должно быть также много живых сипаев; во-вторых, ложную тревогу относительно нападения на форт и, в-третьих, ошибку, совершенную при передаче приказа; стечение всех этих бед дало возможность многочисленному сборищу туземцев нанести поражение герою Редана и сломить неукротимую, истинно британскую отвагу его солдат.

Автор другого сообщения, некий офицер, присутствовавший при событиях, пишет:

«Я не думаю, чтобы кто-нибудь смог точно описать бой и отступление, происшедшие в это утро. Было приказано отступать; 34-й пехотный полк ее величества получил приказ отступить на позицию, расположенную за одной из печей для обжига кирпича, но ни офицеры, ни солдаты не знали, где она находится! По лагерю быстро разнеслась весть, что наши войска разбиты и отступают, и все стремглав бросились к внутренним укреплениям, подобно неудержимому потоку Ниагарского водопада. Бесчисленное множество солдат и матросов, европейцев и туземцев, мужчин, женщин и детей, коней, верблюдов и волов, начиная с двух часов дня, стекались в укрепления. К наступлению ночи укрепленный лагерь, с его пестрым сборищем людей и животных, снаряжением, багажом и десятками тысяч не поддающихся описанию ненужных вещей, был похож на первозданный хаос».

Наконец, калькуттский корреспондент «Times» сообщает, что англичане 27-го числа, очевидно, потерпели «нечто почти похожее на поражение», но что из патриотических соображений англо-индийская пресса окутывает этот позор непроницаемым покровом милосердия. Однако признают все же, что один из полков ее величества, в большинстве состоящий из новобранцев, на мгновение пришел в расстройство, хотя и не отступил, и что в форте — поскольку Уиндхем потерял всякую власть над своими солдатами — царило чрезвычайное смятение, до тех пор пока вечером 28-го не прибыл Кэмпбелл и «несколькими резкими словами» не навел порядок.

Итак, каковы же выводы, явно вытекающие из всех этих сбивчивых и уклончивых сообщений? Выводы могут быть только следующие: что бездарное командование Уиндхема привело английские войска к полному поражению, которого безусловно можно было избежать; что, когда был дан приказ об отступлении, офицеры 34-го полка, которые даже не потрудились хоть сколько-нибудь ознакомиться с местностью, где они дрались, не смогли отыскать пункт, к которому им было приказано отступать; что полк пришел в расстройство и, в конце концов, бежал; что это вызвало панику в лагере, где от порядка и дисциплины не осталось и следа, и привело к потере лагерного снаряжения и части обоза; что, наконец, вопреки утверждению Уиндхема относительно имущества, 15000 патронов системы Минье, ящики с казной, а также обувь и одежда для многих полков и новых рекрутов попали в руки неприятеля.

Английская пехота как в боевом, так и в походном порядке редко обращается в бегство. Подобно русской пехоте, она обладает естественной спайкой, которая обычно свойственна только старым солдатам и отчасти объясняется значительным числом старых солдат в обеих армиях, но отчасти, очевидно, является также и национальной чертой. Это качество, которое не имеет ничего общего с «храбростью», а наоборот, является скорее своеобразным проявлением инстинкта самосохранения, все же очень ценно, особенно при обороне. Кроме того, оно, так же как и флегматичность англичан, предупреждает панику; но следует отметить, что ирландские войска, когда они приходят в расстройство и поддаются панике, нелегко снова привести в порядок. Именно это и случилось с Уиндхемом 27 ноября. Отныне он будет фигурировать в кратком, но славном списке тех английских генералов, которым удалось заставить свои войска спасаться паническим бегством.

28-го гвалиорский контингент, получив подкрепление в виде сильного отряда из Битхура, подошел на расстояние четырехсот ярдов к укрепленным аванпостам англичан. Произошел еще один бой, в котором нападающие действовали весьма вяло. Во время этого боя солдаты и офицеры 64-го полка показали пример истинной храбрости, который мы рады отметить, хотя сам по себе их подвиг был так же безрассуден, как и знаменитая атака при Балаклаве[284]. Ответственность за это, как и в случае под Балаклавой, возлагают на мертвого — на командира этого полка полковника Уилсона. Оказывается, Уилсон выступил со ста восемьюдесятью солдатами против четырех неприятельских пушек, защищаемых гораздо более многочисленным отрядом. Мы не знаем, из кого состоял этот отряд; но результат боя заставляет прийти к выводу, что это были гвалиорские войска. Англичане с налета захватили пушки, заклепали три из них и некоторое время удерживали занятые позиции, но, не получив подкреплений, были вынуждены отступить, оставив на месте шестьдесят солдат и большую часть своих офицеров. Эти потери являются доказательством напряженности боя. Мы видим, что небольшой отряд, который, судя по понесенным потерям, был встречен неплохо, удерживал батарею до тех пор, пока треть его людей не была перебита. Это был действительно горячий бой и к тому же первый пример такого боя со времени штурма Дели. Тем не менее человек, разработавший план подобного наступления, заслуживает военно-полевого суда и расстрела. Уиндхем говорит, что это был Уилсон. Но Уилсон пал в этом бою и не может ничего возразить.

Вечером вся английская армия была загнана в форт, где по-прежнему царил беспорядок, а позиция у моста находилась в явной опасности. Но тут прибыл Кэмпбелл. Он восстановил порядок, утром подтянул свежие силы и отогнал неприятеля на такое расстояние, что мост и форт оказались вне опасности. Затем он переправил на другой берег реки всех раненых, женщин, детей и имущество, удерживая оборонительную позицию до тех пор, пока они не продвинулись достаточно далеко по дороге на Аллахабад. Как только со всем этим было покончено, он 6 декабря атаковал сипаев и разбил их, а его кавалерия и артиллерия в тот же день преследовали их на протяжении четырнадцати миль. Что повстанцы почти не оказывали сопротивления, видно из сообщения Кэмпбелла: он описывает лишь продвижение своих собственных отрядов, ни разу не упоминая о сопротивлении или каком-либо маневре со стороны неприятеля; не было ни сопротивления, ни сражения, было лишь battue [побоище. Ред.]. Бригадный генерал Хоуп Грант, возглавляя легкую дивизию, преследовал беглецов и настиг их 8-го числа при переправе через реку; загнанные таким образом в тупик, они повернули лицом к неприятелю и понесли тяжелые потери. Этим закончилась первая кампания Кэмпбелла, кампания Лакнау — Канпур. В дальнейшем ему предстоит еще немало боев, о ходе которых мы, вероятно, услышим в течение ближайших двух или трех недель.

Написано Ф. Энгельсом около 2 февраля 1858 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5253, 20 февраля 1858 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского