Том 4. Пьесы и радиопьесы

Действующие лица

Анастасия

Флорестан Миссисипи

Фредерик Рене Сен-Клод

Граф Бодо фон Юбелоэ-Цабернзе

Министр Диего

Служанка

Три священника

Трое в плащах, каждый из них держит правую руку в кармане

Два санитара

Профессор Юберхубер

Врачи-психиатры

Часть первая

Первый из трех вошедших. Руки за голову.

Второй. Встань между окон.

Третий. Повернись лицом к напольным часам.

Первый. Легкая смерть. Легче не бывает.

Сен-Клод. Дамы и господа, как вы, должно быть, изволили заметить, меня только что расстреляли, а незадолго до этого кончилась бессмертная Девятая. Пуля, я думаю, вошла в мое тело где-то между лопаток — сказать точнее я при всем желании не могу (он ощупывает рукой спину), — прошила внутренности, поразила сердце и вышла, мне кажется, вот здесь из груди, пробила фрак, погнула орден «Pour le merite»[17], что сопряжено с неприятностями, поскольку и фрак, и орден не мои, после чего повредила напольные часы; так примерно я себе это представляю. Мое нынешнее состояние не лишено приятности. Если не считать вполне понятного изрядного удивления, что после всего, что случилось, я все еще перед вами, чувствую я себя преотлично. Особенно это касается моей печени, которая вдруг перестала меня беспокоить. Она была поражена коварной болезнью, которую я, до того как умереть, трусливо пытался скрыть, руководствуясь исключительно принципами морали, но которой, должен теперь признаться, я обязан значительной частью своего излишне радикального миросозерцания. Моя смерть, которую вы только что видели, эта весьма тривиальная, но, к великому сожалению, — до чего странные выражения приходится теперь употреблять (он качает головой) — эта, стало быть, к великому сожалению, не такая уж необычная смерть случится, как легко догадаться, только в самом конце пьесы, ибо если уж появились типы с повязками на рукавах, то все кончается, игра уже проиграна. Но по соображениям, которые я назвал бы терапевтическими, мы показали мое убийство в самом начале — и сразу предвосхитили одну из самых жутких сцен. Кроме того, — об этом тоже нельзя не сказать — к моменту моей мучительной смерти здесь будут валяться и другие трупы — обстоятельство, которое сейчас могло бы вас смутить, но в котором нет ничего необычного, если иметь в виду, что в этой комедии речь, между прочим, идет о браке моего друга Миссисипи. Между прочим, потому что тут затрагиваются отнюдь не безоблачные судьбы трех мужчин (три патетических поясных портрета, изображающих слева направо Сен-Клода, Юбелоэ и Миссисипи, двое крайних в черной рамке опускаются сверху и остаются висеть в глубине сцены), которые по разным причинам вбили себе в голову ни больше ни меньше как отчасти изменить, отчасти спасти мир, но которым, надо сказать, ужасно не повезло — на их пути встретилась женщина (сверху опускается портрет Анастасии, тоже в черной рамке, и повисает между Юбелоэ и Миссисипи), которую нельзя было ни изменить, ни спасти, так как она больше всего на свете любила удовольствия — во всяком случае, отметим задним числом, очень даже привлекательная жизненная позиция, — так что и эту комедию с полным на то правом можно было бы назвать «Любовь графа Бодо фон Юбелоэ-Цабернзе», или «Приключения господина Сен-Клода», или коротко и ясно: «Госпожа Анастасия и ее любовники». (Произнося эти слова, он указывает на соответствующий портрет.) Правда, в результате осложнений все в конце концов рушится, да и вообще сюжет развивается самым решительным образом, что само по себе прискорбно, но тут уж — из любви к истине — ничего изменить нельзя, тем более теперь, когда известен финал. (Портреты снова исчезают.) И если вы видите, как один из немногих оставшихся в живых бредет, пошатываясь, мимо обоих окон — вот, пожалуйста (за окнами нетвердой походкой проходит граф Юбелоэ с синим флагом в руках), размахивая благочестивым флагом и торопясь вслед за смешной процессией Армии Спасения, то вы должны нас простить, такого просто быть не могло, так как мы находимся на втором этаже дома, об этом вы можете судить хотя бы по тому, что видите со своих мест верхушки деревьев, речь идет о кипарисе и яблоне. Но давайте все же начнем нашу историю. Мы могли бы, к примеру, начать с того, как я в Румынии затеваю ту самую революцию, которая привела к свержению царя Михаила, или как граф Юбелоэ в Тампанге, убогом захолустье в глубине Борнео, в пьяном виде пытается вырезать слепую кишку пьяному малайцу. (Сверху опускаются две картины, изображающие эти события.) Но останемся здесь, в этом знакомом нам помещении. Вернемся назад (картины опять поднимаются вверх), нам это сделать нетрудно, так как мы остаемся на этом же месте — хотя не совсем ясно, где, собственно, находится этот дом — сперва автор выбрал юг, отсюда кипарис, храм и море, затем север — отсюда яблоня и собор, — стало быть, давайте вернемся назад, в то время, когда до печального события, свидетелем которого вы были в самом начале, оставалось еще пять лет, назад в сорок седьмой или сорок восьмой год, на пять лет в прошлое, считая от настоящего момента, если такое вообще возможно. Итак, стоит месяц май, окна слегка приоткрыты (окна немного приоткрываются), на столике красная роза, над напольными часами висит портрет первого мужчины, которому выпало счастье жениться на Анастасии, портрет сахарного фабриканта, его звали Франсуа. Служанка вводит моего старого друга Миссисипи (служанка и Миссисипи входят через правую дверь), он, как всегда, корректен, на нем, как всегда, черный сюртук, он подает миловидной служанке трость, пальто и цилиндр, а я в это время — к сожалению, в прежней жизни мне часто приходилось лазить в окно — удаляюсь испытанным путем — путем, может быть, для покойников и не совсем привычным, но откуда мне, только что умершему, без всякой подсказки знать их способы превращения в ничто… Короче, пока я отправляюсь в то место (недоверчиво смотрит куда-то в глубь земли), о котором я не имею ни малейшего представления (вылезает в левое окно), пять лет тому назад господин Миссисипи принимает здесь важное решение.

Служанка. Мадам сейчас придет.

Анастасия. Что вам угодно?

Миссисипи. Меня зовут Миссисипи. Флорестан Миссисипи.

Анастасия. Вы мне написали, что должны поговорить со мной по срочному делу.

Миссисипи. Да, по срочному. К сожалению, из-за своей занятости я смог прийти только после обеда.

Анастасия. Вы были другом моего мужа?

Миссисипи. Его внезапная смерть — большой удар для меня. (Кланяется.)

Анастасия (слегка смущаясь). Он умер от паралича сердца.

Миссисипи (снова кланяется). Примите мои глубокие соболезнования.

Анастасия. Можно пригласить вас на чашку кофе?

Миссисипи. Вы очень добры.

Анастасия. В своем письме вы настоятельно просили меня выслушать вас. Ради моего покойного супруга. (Она бросает взгляд на портрет.) В противном случае я бы не приняла вас всего через несколько дней после смерти Франсуа. Надеюсь, вы меня понимаете.

Миссисипи. Еще как понимаю. Я тоже воздаю должное покойникам. (Бросает взгляд на портрет.) Не будь мое дело столь срочным, я бы не осмелился обременить вас своим визитом, тем более что и я скорблю об утрате.

Несколько дней назад скончалась моя молодая супруга (после короткой паузы, со значением). Ее звали Мадлен.

Анастасия. Мне очень жаль.

Миссисипи. У нашей семьи тот же домашний врач, что и у вашей, — старый доктор Бонзельс. Он-то и сообщил мне печальную весть о смерти вашего супруга. У моей супруги доктор Бонзельс установил ту же причину смерти — паралич сердца.

Анастасия. Я тоже прошу вас принять мои сердечные соболезнования.

Миссисипи. Чтобы понять суть моего дела, нужно с самого начала объяснить вам, уважаемая госпожа, кто я такой. Я прокурор.

Анастасия в паническом страхе роняет на пол чашку.

Анастасия. Простите мне мою неловкость.

Миссисипи (кланяется). О, пожалуйста. Я привык к тому, что повсюду внушаю страх и трепет.

Анастасия. Вы не положили себе сахару. Прошу вас, угощайтесь.

Миссисипи. Благодарю вас.

Анастасия (улыбаясь). Что привело вас ко мне, господин прокурор?

Миссисипи. Причина моего визита — ваш супруг.

Анастасия. Франсуа не вернул вам долг?

Миссисипи. Речь не о денежном долге. Мы с вами совершенно незнакомы, сударыня, и я искренне сожалею, что вынужден говорить о вашем супруге неприятные вещи, но он вас обманывал.

Анастасия (холодно). Кто вам это сказал?

Миссисипи (спокойно). Моя неподкупная наблюдательность. Я наделен даром обнаруживать зло, где бы оно ни таилось, и невообразимо страдаю от этого дара.

Анастасия. Не пойму, как вы решились выдвинуть столь нелепейшее обвинение сразу после смерти моего супруга, и к тому же в комнате, где еще витает его дух. Ваше обвинение чудовищно.

Миссисипи. Еще чудовищнее факт, что ваш супруг мог злоупотреблять доверием такой женщины, как вы. Неужели вы не догадываетесь, что я пришел к вам не просто так, а только потому, что нас связывают роковые обстоятельства? Прошу вас проявить твердость духа и спокойно выслушать меня. Взаимная пытка столь ужасна, что мы должны быть предельно внимательны друг к другу.

Анастасия (после короткой паузы, деловым тоном). Простите мне мое вполне понятное волнение. Внезапная смерть Франсуа истощила мои силы. Еще чашечку?

Миссисипи. С удовольствием. Моя профессия требует железных нервов.

Анастасия. Позвольте, я положу вам сахару?

Миссисипи. Благодарю вас. Сахар успокаивает. К сожалению, я могу уделить нашей беседе не больше получаса. Сегодня мне еще предстоит добиться смертного приговора в суде присяжных. Нынешние присяжные туповаты. (Он пьет кофе.) Вы все еще сомневаетесь, что ваш муж был вам неверен?

Анастасия. Клянусь, он невиновен.

Миссисипи (после краткой паузы). Ладно. Вы настаиваете на его невиновности. А если я назову имя женщины, с которой ваш супруг вас обманывал?

Анастасия (вскакивает). Кто эта женщина?

Миссисипи (помолчав). Ее имя я уже называл: Мадлен.

Анастасия (в ужасе, так как ей вдруг все стало ясно). Ваша жена?

Миссисипи. Моя супруга.

Анастасия (испуганно). Но она же мертва?

Миссисипи (подчеркнуто спокойно). Разумеется. Она скончалась от паралича сердца. (С достоинством.) Нас с вами, сударыня, обманывали ваш покойный супруг и моя покойная супруга.

Анастасия. Это ужасно!

Миссисипи. В супружеской жизни немало ужасного (Он вытирает платком пот со лба.) Можно попросить вас еще чашечку кофе?

Анастасия (подавленно). Простите. Я совсем растерялась. (Наливает.)

Миссисипи (с облегчением). Итак, первый этап нашего мучительного пути можно считать пройденным! Вы сознались, что знали о неверности вашего супруга. Тем самым мы добились очень многого. Вы давно получили доказательства?

Анастасия (глухо). Несколько недель назад. Когда я нашла подписанное Мадлен письмо, полное страстных любовных излияний, это открытие поразило меня, как удар судьбы. Я никогда не пойму поступка своего мужа.

Миссисипи. Вы не знали моей жены. Это была чрезвычайно милая женщина, молодая, редкой красоты, из неимущих слоев. Ее неверность ввергла меня в пучину ада. Я тоже нашел письмо, на котором беспечно был проставлен рабочий адрес вашего супруга. Их любовь пылала уже так сильно, что они забыли об элементарной осторожности.

Анастасия. После смерти мужа я хотела забыть о его неверности, хотела, чтобы Франсуа остался в моей памяти таким, каким он когда-то страстно любил меня, того Франсуа я никогда не перестану любить. Извините, но поначалу я избегала ответов на ваши вопросы именно по этой причине. Вы заставили меня снова думать о том, что произошло.

Миссисипи. Как супруг женщины, с которой ваш муж вас обманывал, я, к сожалению, не мог этого избежать.

Анастасия. Я вас понимаю. Мужчинам нужна полная ясность. (Она встает.) Благодарю вас, господин прокурор, за то, что вы и меня, слабую женщину, наделили этой ясностью. Теперь я все знаю о Франсуа, это ужасно — знать все. (Обессиленно.) А сейчас вы должны меня извинить, я очень устала. Ваша супруга и мой муж мертвы. Мы уже не можем потребовать у них отчета. Не можем умолять их о любви. Теперь они потеряны для нас навсегда.

Миссисипи (серьезно). В этот торжественный момент, когда нас коснулись первые лучи истины, я, как прокурор с двадцатипятилетним стажем, просто обязан призвать вас рассказать наконец друг другу всю правду, какой бы страшной она ни была.

Анастасия. Я вас не понимаю.

Миссисипи. Это касается смерти вашего мужа.

Анастасия. Я действительно не понимаю, чего вы хотите.

Миссисипи. То, что в самом начале моего визита вы совершенно немотивированно назвали причину смерти вашего супруга, ваш панический страх, когда я назвал свою должность, — все это сказало мне многое.

Анастасия. Прошу вас выражаться яснее.

Миссисипи. Если пожелаете, я могу говорить абсолютно ясно. Я сомневаюсь в причине смерти вашего мужа.

Анастасия (быстро). Многие люди умирают в возрасте пятидесяти лет от паралича сердца.

Миссисипи. Уже его портрет говорит о том, что такой пышущий здоровьем мужчина не может умереть от паралича сердца. Кроме того, люди, которыми я интересуюсь, никогда не умирают от паралича сердца.

Анастасия. Что вы хотите этим сказать?

Миссисипи. Вы действительно не хотите избавить меня от необходимости бросить вам в лицо обвинение, что вы отравили своего мужа?

Анастасия (растерянно глядя на него). Вы так думаете?

Миссисипи (недвусмысленно). Думаю.

Анастасия (все еще как громом пораженная). Нет, нет!

Миссисипи. Возьмите себя в руки. Должны же вы испытывать какое-то облегчение от того, что вас настигло правосудие.

Анастасия (с неожиданной яростью). Нет!

Врач, доктор Бонзельс, установил, что смерть моего мужа однозначно наступила от паралича сердца. Я позволю себе предположить, что с медицинским заключением должен считаться даже прокурор.

Миссисипи. Мы принадлежим к тому слою общества, сударыня, в котором научный диагноз в сомнительных случаях всегда сводится к параличу сердца.

Анастасия. Поскольку я сказала вам все относительно неожиданной для всех нас смерти своего супруга, прошу вас удалиться.

Миссисипи (с озабоченным видом). В этом крайне неприятном случае я буду вынужден продолжить нашу беседу в другом месте и в других обстоятельствах.

Анастасия. Я не могу помешать вам выполнить ваш так называемый долг.

Миссисипи. Можете, если без предубеждений обдумаете свое нынешнее положение. У вас есть редкая возможность поговорить с прокурором в своем собственном доме. Или вы хотите сделать это в зале суда, в присутствии возмущенной публики? Надеюсь, что нет. Мне совершенно непонятно, почему вы столь упорно не желаете видеть абсолютно гуманный смысл моего предложения. Признаться в убийстве значительно легче за чашкой кофе, чем перед судом присяжных.

Анастасия (тихо). Я к вашим услугам.

Миссисипи (с облегчением). Вот так-то лучше.

Анастасия. Но никакая сила не заставит меня признаться в преступлении, которое вы мне приписываете. Похоже, вас ввело в заблуждение ужасное недоразумение.

Миссисипи. Заблуждаются только обвиняемые, прокурор не заблуждается никогда.

Анастасия. Я буду бороться изо всех сил, чтобы доказать свою невиновность.

Миссисипи. Молитесь Богу, сударыня, чтобы он избавил вас от этой борьбы. Бороться со мной — чистое безумие, но люди тем не менее снова и снова пытаются это делать. Сопротивляются минуты, часы, дни, а потом признают себя виновными. Я поседел, наблюдая за своими жертвами. Неужели и вам хочется извиваться у моих ног, словно червь какой-нибудь? Поймите же, что я опираюсь на нравственные устои мира. У того, кто мне сопротивляется, нет никаких шансов. Признаваться нелегко, но носить в себе вину невообразимо трудно.

Анастасия. Кто вы, собственно, такой — моралист или палач?

Миссисипи. Моя внушающая страх профессия заставляет меня быть тем и другим.

Анастасия. Вы не можете ни с того ни с сего выдвигать против меня нелепейшие обвинения.

Миссисипи. В таком случае мне, к сожалению, придется назвать имя графа Бодо фон Юбелоэ-Цабернзе.

Анастасия (медленно). Мне это имя неизвестно.

Миссисипи. Вы и граф Юбелоэ провели молодые годы в Лозанне, где ваш отец был учителем в женском пансионе, а граф воспитывался в родовом замке. Вы расстались и несколько лет назад снова встретились в этом городе. Вы в качестве супруги вашего теперь уже покойного мужа, он в качестве главного врача и основателя благотворительной больницы Святого Георга.

Анастасия (медленно). Теперь я вижусь с ним крайне редко.

Миссисипи. Шестнадцатого вы попросили у него два кусочка белого ядовитого вещества, совершенно неотличимого от сахара, он рассказал вам о нем в связи с постановкой «Гёца фон Берлихингена», когда вы заговорили о смерти Вайслингена[18], вы оба — любители искусства и были в театре вместе.

Анастасия (упрямо). Он не давал мне яда.

Миссисипи. Бодо фон Юбелоэ-Цабернзе во всем признался.

Анастасия (резко). Неправда!

Миссисипи. Когда я пригрозил ему отобрать диплом врача, он — вероятно, чтобы избежать тюремного заключения, — в страшной спешке покинул наш город и подался в тропики.

Анастасия (вскакивает). Бодо уехал?

Миссисипи. Граф бежал.

Анастасия (после долгой паузы, глухо). Зачем вы пригрозили ему таким ужасным наказанием! Благотворительная больница Святого Георга — дело всей его жизни.

Миссисипи. Я действовал в соответствии с законами, которые распространяются на врачей. (Помолчав.) Согласно его показанию, сделанному в состоянии глубочайшего отчаяния, вы якобы сказали ему, что хотите этим ядом умертвить пса, что, разумеется, ни в коем случае не оправдывает выдачу яда.

Анастасия (быстро). Я должна была умертвить нашу собаку. Она тяжело заболела.

Миссисипи (вежливо). А теперь позвольте мне чуть-чуть вмешаться в ваши домашние дела.

Миссисипи. Как вас зовут?

Служанка. Лукреция.

Миссисипи. У вашей госпожи есть собака, Лукреция?

Служанка. Она околела.

Миссисипи. Когда?

Служанка. Месяц тому назад.

Миссисипи. Можете снова заняться своими делами, Лукреция.

Прошел месяц, как вы потеряли свою собаку, а пять дней назад взяли яд у друга юности графа Юбелоэ-Цабернзе. Два кусочка быстродействующего яда в форме сахара. В тот же день умер ваш супруг. Долго ли мы будем еще ломать эту комедию, сударыня, унизительную как для вас, так и для меня? Вы заставляете меня прибегать к средствам, которыми прокурор пользуется крайне неохотно. Мне даже пришлось выяснить кое-что у вашей служанки.

Анастасия тоже встает со своего места. В пылу борьбы персонажи могут устроить небольшой танец вокруг кофейного столика.

Анастасия (тихо). Я не убивала своего мужа.

Миссисипи. Стало быть, вас не убеждает здравая логика?

Анастасия. Я невиновна.

Миссисипи. Никакая логика в мире не заставит вас признаться в убийстве?

Анастасия. Я не убивала своего мужа.

Миссисипи (медленно). Значит, неописуемое отчаяние Мадлен, когда она предположила, что смерть ее любовника была актом мести его оскорбленной супруги, было самообманом?

Анастасия (с горящими глазами). Ваша жена была в отчаянии?

Миссисипи. Мысль, что вы могли убить своего мужа, доводила Мадлен до безумия.

Анастасия (с едва скрываемым триумфом). Она страдала перед смертью?

Миссисипи. Ужасно.

Анастасия (ликующе). Я добилась того, чего хотела! Отчаянием она тысячекратно оплатила мне каждую секунду своих наслаждений! Я убила обоих! Он погиб от моей руки, а она рассталась с жизнью из-за него! Они сдохли, как две собаки, околели, как скоты!

Миссисипи снова садится, то же делает Анастасия.

Миссисипи. Вы, следовательно, отравили своего мужа, сударыня.

Анастасия. Да, я его отравила. Мы любили друг друга, он меня обманул, и я его убила.

Миссисипи. Утром шестнадцатого мая вы пошли к Бодо фон Юбелоэ-Цабернзе, ваш старый знакомый и друг вашего мужа дал вам яд, полагая, что вы хотите умертвить собаку, а вы положили яд за завтраком своему мужу вместо сахара.

Анастасия. Он взял кусочек и умер.

Миссисипи. И вы все это сделали?

Анастасия (до жути величаво). Да, сделала.

Миссисипи. И не раскаиваетесь в своем ужасном поступке?

Анастасия. Я готова повторить его.

Миссисипи (белый как мел). Я заглянул в бездну страсти.

Анастасия (равнодушно). Можете меня увести.

Миссисипи (медленно, с торжественным видом встает). Я пришел не для того, чтобы вас арестовать. Я пришел просить вас стать моей женой.

Анастасия (встает, пошатываясь). Вы хотите?..

Миссисипи (деловым тоном). Я прошу вашей руки.

Анастасия. Моей руки?

Миссисипи. Я человек состоятельный, моя должность хорошо оплачивается, я очень религиозен, помимо основной профессии, занимаюсь коллекционированием старинных гравюр, большей частью идиллических ландшафтов, которые, как мне кажется, лучше всего отражают первоначальное неиспорченное состояние природы; меня ожидает достаточно высокая для нашего сословия пенсия.

Анастасия (сильно побледнев). Это чудовищно!

Миссисипи (снова кланяясь). Чудовищна человеческая жизнь, сударыня.

Могу я попросить еще чашечку кофе? (Смотрит на часы.) У меня осталось еще двенадцать минут.

Анастасия (механически наливает ему кофе). Я при всем желании не могу понять ваше поведение. Сначала вы вынуждаете меня сознаться в преступлении, которое любого мужчину повергло бы в неописуемый ужас перед коварством женской натуры, а потом хладнокровно просите меня стать вашей женой.

Миссисипи (кладет себе в чашку сахар, спокойно). Выслушайте мое ужасное признание: я отравил свою жену тем же похожим на сахар ядом, что и вы своего супруга.

Анастасия (после долгой паузы, в ужасе). Вы тоже?

Миссисипи (твердо). Я тоже.

Конфисковав у графа Юбелоэ остатки яда — речь шла еще о двух кусочках, — я отправился домой и за обедом положил один кусочек Мадлен в черный кофе. Через полчаса она тихо отошла в мир иной.

(Глухо.) Эти полчаса были самыми ужасными в моей жизни.

Анастасия (потрясена). Так вот, значит, что нас связывает.

Миссисипи (устало). Мы оба сознались в своих преступлениях.

Анастасия. Вы убили, и я убила. Мы оба — убийцы.

Миссисипи (твердо). Нет, сударыня. Я не убийца. Между вашим и моим преступлением огромная разница. То, что вы сделали, повинуясь чудовищному побуждению, я совершил из соображений нравственного порядка. Вы своего мужа убили, я свою жену казнил.

Анастасия (в смертельном испуге). Казнили?

Миссисипи (гордо) Казнил.

Анастасия. Даже не знаю, как понимать ваши ужасные слова.

Миссисипи. Буквально. Я отравил свою жену, потому что своей супружеской неверностью она заслужила смерть.

Анастасия. Ни в каком законе не написано, что супружеская неверность наказывается смертью.

Миссисипи. В законе Моисея.

Анастасия. Это было несколько тысячелетий назад.

Миссисипи. Поэтому я решил во что бы то ни стало ввести его снова.

Анастасия. Вы сумасшедший.

Миссисипи. Я всего лишь высоконравственный человек, сударыня. Наши законы за эти тысячелетия пришли в никудышное состояние. Они похожи на изъятые из обращения бумажные деньги, которые, следуя доброму обычаю, еще имеют хождение в обществе, поклоняющемся только наслаждению, давшем простор грабежу, ведущем меновую торговлю женщинами и нефтью. Только неисправимые идеалисты верят, что чек, которым расплачивается правосудие, имеет платежное покрытие. Наш гражданский кодекс, в сравнении с законом Ветхого Завета, который устанавливал смертную казнь для обоих виновных в нарушении супружеской верности, — чистая насмешка. Поэтому я был просто обязан лишить свою жену жизни. Надо было повернуть назад ход мировой истории, которая лишилась закона и обрела свободу, не знающую, что такое нравственная ответственность.

Анастасия. В таком случае мне совершенно непонятно, почему вы просите моей руки.

Миссисипи. Вы красивы. И в то же время виновны. Вы трогаете меня до глубины души.

Анастасия (неуверенно). Вы меня любите?

Миссисипи. Вы убийца, сударыня, а я прокурор. Но лучше самому быть виновным, чем наблюдать, как ведут себя виновные. Виноватый может раскаяться, тот, кто наблюдает за преступниками, подвергается смертельной опасности. Двадцать пять лет я смотрел в лицо преступлению, его вид сокрушил меня. Ночи напролет я молил Бога дать мне силы любить хотя бы одного человека. Все было напрасно. Я больше не могу любить, эту способность я утратил, я могу только убивать. Я стал хищным животным, вцепившимся человечеству в глотку.

Анастасия (содрогаясь от ужаса). И тем не менее вы выразили желание жениться на мне.

Миссисипи. Сделать этот шаг меня вынуждает стремление к абсолютной справедливости. Я осудил Мадлен в частном порядке, не от имени государства. Сделав это, я пошел на сознательное преступление против современных законов. За этот проступок меня следует наказать, несмотря на то что мотивы моих действий ясны как день. Но в это недостойное время я вынужден сам стать своим судьей. Я вынес приговор. Я приговорил себя к женитьбе на вас.

Анастасия (встает). Господин прокурор.

Миссисипи (тоже встает). Сударыня.

Анастасия. Я терпеливо выслушивала ваши чудовищные речи. Но то, что вы сказали сейчас, переходит всякие границы. Заключая брак со мной, вы хотите наказать себя за убийство своей жены.

Миссисипи. Я хочу, чтоб и вы рассматривали брак со мной как наказание за убийство своего мужа.

Анастасия (холодно). Вы, стало быть, считаете меня рядовой преступницей?

Миссисипи. Вы убили своего мужа не во имя справедливости, а потому что любили его.

Анастасия. Любую другую женщину, убившую, подобно мне, своего мужа из любви к нему, вы бы отдали под суд?

Миссисипи. Я употребил бы на это все свое честолюбие. Только в очень немногих случаях мне не удалось добиться для обвиняемых смертной казни, и каждый раз я заболевал и оказывался на грани смерти.

Анастасия (после долгой паузы, решительно). Вызывайте полицию!

Миссисипи. Это невозможно. Мы неразрывно связаны нашими преступлениями.

Анастасия. Я не хочу облегчать себе наказание.

Миссисипи. Об этом не может быть и речи. Предлагая вам вступить со мной в брак, я стремлюсь не к облегчению вашего наказания, а к его безмерному отягощению.

Анастасия (близка к обмороку). Вы предлагаете мне брак, чтобы иметь возможность бесконечно мучить меня!

Миссисипи. Чтобы иметь возможность бесконечно мучить нас. Наш брак будет адом для обеих сторон!

Анастасия. Но в этом же нет смысла!

Миссисипи. Мы должны применять радикальные средства, сударыня, если хотим возвыситься нравственно. Сейчас вы убийца, благодаря нашему браку я превращу вас в ангела. Во имя совершенной нравственности я требую, чтобы вы стали моей женой!

Анастасия (пошатываясь, уходит за ширму). Вызовите полицию!

Миссисипи. За двадцать пять лет работы в качестве прокурора мне удалось добиться более двухсот смертных приговоров — к такой цифре в западном мире никто еще не приближался даже отдаленно. Так позволю ли я слабой женщине уничтожить этот сверхчеловеческий труд? Мы оба принадлежим к высшим кругам современного общества, сударыня, я прокурор, а ваш муж был владельцем сахарного завода, давайте же покажем пример высшей ответственности. Выходите за меня! Примем на себя мученичество этого брака!

Анастасия (кричит в крайнем отчаянии). Вызовите полицию!

Миссисипи (с ледяным спокойствием). Наш брак будет триумфом справедливости в эпоху, когда убийство, супружеская неверность, грабеж, разврат, ложь, поджог, эксплуатация и богохульство отнюдь не обязательно наказываются смертью!

Анастасия (смертельно побледнев). О Господи!

Миссисипи (требовательно). Выходите за меня!

Анастасия (в отчаянии смотрит на портрет в глубине сцены). Франсуа!

Миссисипи. Итак, вы согласны стать моей женой?

Анастасия. Я согласна стать вашей женой.

Миссисипи (снимает с пальца обручальное кольцо). В таком случае передайте мне кольцо вашего покойного супруга.

А теперь возьмите кольцо Мадлен.

Отныне вы моя жена.

Анастасия (глухо). Я ваша жена.

Миссисипи. Прежде чем мы оформим брак по закону, вам надо полгода отдохнуть в Швейцарии. В Гриндельвальде, Венгене или, может быть, в Адельбодене. У вас расшатаны нервы. Горный воздух пойдет им на пользу. Проспекты названных курортов вам пришлют из туристического бюро.

Цилиндр, трость и пальто!

Мы обвенчаемся в кальвинистской церкви. Гражданские формальности уладит министр юстиции, церковные — земельный епископ Енсен. Это мои друзья, в молодые годы мы вместе учились в Оксфорде. Жить мы будем здесь, отсюда на десять минут ближе до суда присяжных. Если для моей коллекции старинных гравюр окажется мало места, мы сделаем пристройку. Как верная супруга вы будете делить радости и горести моей профессии. Мы будем вместе присутствовать на казнях, которых я добьюсь в суде. Они бывают только по пятницам. Кроме того, я хотел бы, чтобы вы взяли на себя заботу о душах приговоренных к смерти, особенно тех из них, которые принадлежат к беднейшим слоям населения. Вы будете приносить им цветы, шоколад и сигареты — тем, кто курит. Чтобы разобраться в моих старинных гравюрах, вам будет достаточно посетить несколько лекций в университете. (Он кланяется, затем неожиданно кричит.) А сегодня я все-таки добьюсь смертного приговора!

Анастасия (хватается руками за голову и в отчаянии кричит). Бодо! Бодо!

Миссисипи. Согласимся, дамы и господа, таким было драматическое начало брака, который хотя и стал для нас адом, да еще каким адом, но в то же время — и это самое главное — решительно облагородил нас. Я поспешил в суд присяжных, Анастасия словно окаменела, я ликовал, как же, справедливость восторжествовала, а моя жена смертельно побледнела. К сожалению, ее отчаянный крик «Бодо, Бодо», который она издала, схватившись руками за голову, — вы только что были свидетелями этого — я не мог услышать. В тот момент я был уже на лестнице или даже на улице: обстоятельство, о котором я сожалею, не потому, что не доверяю своей супруге, я и сейчас считаю ее невиновной и неспособной на ужасный грех супружеской измены, неспособной согрешить даже в мыслях, но я бы тогда придал больше значения факту, что она была связана чисто дружескими чувствами с таким экзальтированным и несдержанным в проявлении своих фантазий человеком, как этот граф. (Видно, как за окном нетвердой походкой проходит граф Юбелоэ.) Воспоминания детства, которым она хранит верность. Многого тогда можно было бы избежать. Многого, только не краха моих поистине титанических усилий по коренной переделке мира на основании закона Моисея. Но горестного финала нашей совместной жизни избежать удалось бы. И все же полные душевных мук годы моего второго брака были для меня самыми счастливыми, в том числе и в профессиональном отношении: как известно, мне удалось поднять число смертных приговоров с двухсот до трехсот пятидесяти, из которых только одиннадцать не были приведены в исполнение — этому помешали подписанные премьер-министром при скандальных обстоятельствах акты помилования. Наша супружеская жизнь шла вполне размеренным ходом по намеченному пути. Характер моей жены, как и предполагалось, заметно улучшился, она стала с большим пониманием воспринимать религиозные чувства, стоя рядом со мной, сдержанно и спокойно наблюдала за казнями, не утратив из-за рутинности процедуры сочувствия к несчастным. (Спереди над сценой опускается картина, изображающая Анастасию и Миссисипи, присутствующих на казни.) Каждодневное посещение тюрьмы, вскоре ставшее для нее внутренней потребностью, всякий раз возбуждало в ней готовность помочь, и ее стали называть «тюремным ангелом», короче, это было плодотворное время, блестяще подтвердившее мой тезис, что только скрупулезное следование закону, коренящемуся в метафизике, способно сделать человека лучшим, возвышенным существом. (Картина снова поднимается вверх.) Так прошло несколько лет. Мы показали начало нашего супружества, давайте же покажем и его конец. Комната почти не изменилась. Сейчас служанка повесит две гравюры — Рембрандта и Зегерса (справа входит служанка и вешает гравюры), этого достаточно, чтобы создать у вас впечатление о нашей обстановке; остальные гравюры находятся частью в кабинете, дверь в глубине справа, если смотреть из зрительного зала, частью в будуаре Анастасии и в ее спальне, дверь слева, частью в передней, ближняя дверь справа. Рядом с портретом сахарного фабриканта, ушедшего из жизни при столь печальных обстоятельствах, все еще висит портрет моей первой жены Мадлен, умершей той же смертью, что и фабрикант, как видите, это была белокурая, немного сентиментальная молодая женщина (рядом с портретом сахарного фабриканта, не убиравшимся еще с первого акта, появляется портрет Мадлен), оба портрета в траурной рамке. (Тем временем служанка выходит в правую дверь.) Кроме того, в комнате находится мой друг Диего, он входит в комнату не из напольных часов, во что было бы просто невозможно поверить, нет, я провел его через правую дверь. (Диего появляется из напольных часов и перед зеркалом, сквозь которое виден зрительный зал, поправляет галстук.) Диего, судя по знакам отличия, — министр юстиции страны, в которой находится комната; что это за страна, точно определить невозможно. Диего — об этом тоже надо сказать — всей душой сочувствует филантропической деятельности моей жены и активно в ней участвует. Он — почетный член Совета, пекущегося о заключенных, этот Совет возглавляет моя супруга. Уважаемые дамы и господа, теперь вы в курсе дела, мы можем начинать. Министр закуривает сигару — это значит, он хочет со мной поговорить.

Министр. Так, значит…

Миссисипи. Минуточку (он тоже закуривает сигару).

Министр. Так, значит, твой брак…

Миссисипи (снова обращается к зрителям). Не забудем и о том, что сейчас ночь, темная ноябрьская ночь. Мы уже поменяли освещение, с потолка свисает горящая люстра, окутывая все коричневатым золотистым облаком.

Министр. Так, значит, твой брак с «тюремным ангелом» длится уже пять лет.

Миссисипи. То, что жена оказывает мне такую большую моральную поддержку, доставляет мне огромное удовлетворение.

Министр. Такое и впрямь нечасто встретишь, чтобы жена утешала тех, кого ее супруг отправляет на виселицу.

Твое трудовое рвение поражает. Ты только что настоял на трехсот пятидесятом смертном приговоре.

Миссисипи. Еще один триумф моей карьеры. Хотя отправить на виселицу убийцу своей тети и не составляло большого труда, но никогда еще мой успех не вселял в меня столько уверенности. Ты пришел поздравить меня.

Министр. Хотя я и восхищаюсь тобой как юрист, но как министр юстиции должен от тебя отмежеваться.

Миссисипи. Это мне внове.

Министр. В конце концов, международное положение слегка изменилось. Я политик. Я не могу себе позволить стать таким же непопулярным, как ты.

Миссисипи. А я не позволю, чтобы общественное мнение сбило меня с пути.

Министр. Ты гений, судьи не в силах с тобой тягаться. Правительство опять порекомендовало тебе быть милосерднее.

Миссисипи. Я нужен правительству.

Министр. Был нужен. В том-то и вся разница. Курс на ужесточение выносимых приговоров был крайне необходим. Надо было строго наказывать за политические убийства, восстановить порядок. Но теперь лучше подложить свинью оппозиции и вернуться к более умеренному правосудию. Надо то обезглавливать именем Всевышнего, то миловать во имя дьявола, этого не удается избежать ни одному государству. Твой подход к делу однажды спас нас, но сейчас он таит для нас угрозу. Он выставил нас в глазах всего западного мира в безнадежно смешном свете и без нужды восстановил против нас левых экстремистов. Мы обязаны предпринять необходимые шаги. Генеральный прокурор, добившийся трехсот пятидесяти смертных приговоров и осмеливающийся публично заявлять, что необходимо снова ввести закон Моисея, больше неприемлем. Не спорю, если внимательно присмотреться, мы все сегодня немножко реакционеры, но нельзя же в самом деле действовать так радикально, как ты.

Миссисипи. Что решило правительство?

Министр. Премьер-министр требует твоей отставки.

Миссисипи. Он поручил тебе сообщить мне об этом?

Министр. Я потому и пришел сюда.

Миссисипи. По закону о государственной службе чиновники могут быть уволены только в том случае, если они уличены в преступлении, в мошенничестве, в связях с другими странами или с партией, замыслившей переворот.

Министр. Ты отказываешься уйти в отставку?

Миссисипи. Отказываюсь.

Министр. Совет министров тебя заставит.

Миссисипи. Правительство должно отдавать себе отчет в том, что оно выступает против Первого юриста мира.

Министр. Твоя борьба безнадежна. Ты самый ненавистный человек в мире.

Миссисипи. Ваша борьба тоже безнадежна. Благодаря мне вы самое ненавистное правительство в мире.

Министр (после паузы). Но мы же вместе учились в Оксфорде.

Миссисипи. Верно.

Министр. Не могу понять, как человек твоей культуры и твоего отнюдь не низкого происхождения получает такое большое удовольствие от смертной казни. Мы ведь принадлежим к лучшим семьям страны, и уже одно это должно бы требовать от нас известной сдержанности.

Миссисипи. Вот именно.

Министр. Что ты хочешь этим сказать?

Миссисипи. Моя мать была итальянской принцессой, а мой отец — американским пушечным королем, не так ли? Твой дедушка — знаменитый генерал, проигравший множество сражений, а твой отец — губернатор колоний, усмиритель многих негритянских бунтов. Наши семьи приказывали рубить головы направо и налево, я же требую смерти виновных. Их называли героями, меня называют палачом. Если мои профессиональные успехи компрометируют лучшие семьи страны, то я тем самым лишь показываю их в правильном свете.

Министр. Ты наносишь нам удар в спину.

Миссисипи. Ты наносишь удар в спину прежде всего справедливости.

Министр. Как министр юстиции я должен оценивать справедливость по тому, приемлема она политически или нет!

Миссисипи. Справедливость должна оставаться неизменной!

Министр. Все в мире меняется, мой дорогой Флорестан, не меняется только человек. Это надо осознать, чтобы править страной. Править — значит управлять, а не казнить. Идеалы — это прекрасно, но я стараюсь придерживаться возможного и обходиться без них. Публичные выступления не в счет. Мир плох, но не безнадежен, безнадежным он становится только тогда, когда к нему подходят с абсолютными мерками. Справедливость не топор палача, а договор.

Миссисипи. Для тебя она прежде всего доход.

Министр. Я был свидетелем на твоем бракосочетании. Но завтра на Совете министров я буду вынужден голосовать против тебя. (Кладет сигару на пепельницу.)

Миссисипи. Мне больше нечего сообщить правительству.

Министр. Я выполнил поручение премьер-министра и поговорил с тобой. Пожалуйста, проводи меня отсюда.

Сен-Клод. (не поднимая головы). Добрый вечер, Поль.

Миссисипи (с трудом преодолевая волнение). Ты?

Сен-Клод. Да, я. Ты своего добился, Поль. Стал Генеральным прокурором, известен под именем Флорестан Миссисипи, газеты полны сообщений о твоих деяниях, у тебя квартира, обставленная старинной мебелью разных эпох, и, надо думать, красивая жена. (Он пускает кольцо дыма.)

Миссисипи. А тебя как теперь зовут?

Сен-Клод. Еще красивее, чем тебя: Фредерик Рене Сен-Клод.

Миссисипи. Похоже, и ты неплохо устроился.

Сен-Клод. Я тоже многого достиг: стал гражданином Советского Союза, полковником Красной Армии, почетным гражданином Румынии, депутатом польского парламента и членом политбюро Коминформа.

Миссисипи. Как ты попал сюда?

Сен-Клод. Через окно.

Миссисипи. Тогда я его закрою. (Подходит к заднему окну справа и закрывает его.) Что тебе надо от меня?

Сен-Клод. Когда так долго живешь за границей, то, возвратясь, навещаешь первым делом старых знакомых.

Миссисипи. Через границу ты, разумеется, перешел нелегально.

Сен-Клод. Само собой. В конце концов, мне поручено возродить здесь коммунистическую партию.

Миссисипи. Под каким названием?

Сен-Клод. Партия народа, веры и родины.

Миссисипи. И какое это имеет отношение ко мне?

Сен-Клод. Тебе ведь пора постепенно подыскивать себе новое место, дорогой Поль.

Миссисипи (медленно подходя к столу). Что ты хочешь этим сказать?

Сен-Клод. Я полагаю, тебе не остается ничего другого, как согласиться с требованием премьер-министра.

Миссисипи (медленно присаживается к столику напротив Сен-Клода). Ты подслушал мой разговор с министром юстиции?

Сен-Клод (удивленно). С чего ты взял? Я просто подкупил министра внутренней безопасности.

Миссисипи. Меня пугает интерес к моей личности, проявляемый гражданином Советского Союза.

Сен-Клод. Во всем мире о тебе идет такая дурная слава, что даже мы тобой заинтересовались. Я пришел сделать тебе предложение.

Миссисипи. Не пойму, что между нами может быть общего.

Сен-Клод. Коммунистическая партия этой страны нуждается в настоящем руководителе.

Миссисипи. Очень странное предложение.

Сен-Клод. Триста пятьдесят смертных приговоров — может ли быть лучшая рекомендация для такого поста?

Миссисипи встает, подходит к окну справа и стоит спиной к публике.

Миссисипи. А если я откажусь?

Сен-Клод. Тогда мы возьмемся за твои слабые места.

Миссисипи. У меня нет слабых мест. В моральной чистоте моих намерений не сомневается ни один человек.

Сен-Клод. Чепуха. У каждого человека есть своя смертельная слабость. Твоя слабость не в атаках на общество, она в тебе самом. Ты подходишь к миру с меркой абсолютной нравственности, а это возможно только потому, что мир видит в тебе нравственного человека. Твое влияние сразу рухнет, если удастся развеять ореол вокруг твоих добродетелей.

Миссисипи. Такое невозможно.

Сен-Клод. Ты в этом уверен?

Миссисипи. Я шел дорогой справедливости.

Сен-Клод (спокойно). Ты забыл, что я вернулся.

Миссисипи (смертельно побледнев). Ты прав. Я не ожидал еще раз увидеть тебя в этой жизни.

Сен-Клод. К сожалению, наша встреча была неизбежной. Ты ведь занял столь видное место в обществе не только благодаря своим смертным приговорам. Ты носишь имя Флорестана Миссисипи, ведешь свое происхождение от итальянской принцессы, учился в Оксфорде. Ты, как солнце, вспыхнул в этом мире, и мир, ослепленный твоим огнем, не поинтересовался твоим происхождением.

Миссисипи (задыхаясь). Луи!

Сен-Клод. Вот так-то, Поль! Спроси у мрака, из которого ты вынырнул!

Миссисипи. Я знать о нем больше не хочу!

Сен-Клод. Тем больше ему хочется узнать о тебе.

Миссисипи. Гиена!

Сен-Клод. Вот ты и заговорил нашим прежним языком. Это радует. Не будем забывать о нашем благородном происхождении. Наше зачатие стоило не больше пяти лир, а когда мы появились на свет, водосточный желоб окрасился кровью. Мокрые от сточных вод крысы учили нас жизни, о необратимом движении времени нам напоминали паразиты, ползавшие по нашим телам.

Миссисипи. Замолчи!

Сен-Клод. Пожалуйста. Давай снова присядем на эти стулья в стиле Людовика Четырнадцатого.

Миссисипи. Расставаясь тридцать лет назад, мы пообещали друг другу никогда больше не встречаться.

Сен-Клод (затягиваясь сигарой). Верно.

Миссисипи. В таком случае уходи.

Сен-Клод. Я остаюсь.

Миссисипи. Хочешь нарушить свое слово?

Сен-Клод. Само собой. Держать данное слово — это роскошь, непозволительная для людей нашего происхождения. Кто мы такие, Поль? Сперва мы воровали всякое тряпье, чтобы прикрыть свое тело, потом грязные медные монеты, чтобы набить брюхо заплесневелым хлебом, затем мы были вынуждены продавать самих себя, несчастные жертвы жирных бюргеров, завывавших над нами от похоти, словно коты в марте, наконец с оскверненными задницами, но с гордостью молодых предпринимателей на заработанные с таким трудом деньги мы открыли бордель: я был хозяином, ты — швейцаром.

Миссисипи (тяжело дыша). Надо же было как-то жить!

Сен-Клод. А зачем? Если бы мы тогда приковали себя к ближайшему фонарю, никто бы не протестовал.

Миссисипи. Я для того и терпел эту чудовищную нужду, чтобы однажды в углу мокрого подвала в руки мне попала полуистлевшая Библия, по которой я учился читать ночи напролет, коченея под светом газового фонаря. Разве остался бы я в живых еще хоть один день, если бы меня не затопило видение закона, хлынувшее в наш мрак, словно огненное море? Что бы я ни делал с этой минуты, какие бы глубокие унижения ни переживал, какие бы мерзкие преступления ни совершал, все было посвящено одной цели — учиться в Оксфорде и, став прокурором, восстановить закон Моисея, руководствуясь мыслью, что человечеству, чтобы двинуться вперед, надо вернуться на три тысячи лет назад.

Сен-Клод (в ярости). А у меня разве не было видения, как сделать лучше этот провонявший голодом, сивухой и злодеяниями мир, этот ад, звенящий песнями богачей и воплями обездоленных? Разве не нашел я в кармане убитого сутенера «Капитал» Маркса и не жил этой ужасной, навязанной мне жизнью только ради того, чтобы когда-нибудь провозгласить мировую революцию? Мы с тобой — два последних великих моралиста нашей эпохи. Мы оба ушли в подполье. Ты скрываешься под личиной палача, я — под личиной советского шпиона.

Миссисипи. Убери руку с моего плеча.

Сен-Клод. Извини.

Миссисипи. Ты пришел меня шантажировать?

Сен-Клод. Если ты не возьмешься за ум.

Миссисипи. Десять лет я выполнял в твоем борделе презренную работу, и за это ты дал мне возможность учиться. Мы больше ничего не должны друг другу.

Сен-Клод. Есть вещи, за которые нельзя расплатиться. Это жизнь. Ты выбрал жизнь, я дал ее тебе. Я указал тебе страшный окольный путь, ведущий от животного к человеку, и ты вступил на него. Теперь моя очередь предъявлять требования. Я не случайно вытащил тебя из сточной канавы. Речь идет о жизни или смерти коммунистической идеи. Ты слишком многообещающий гений, чтобы не попытаться извлечь из тебя капитал.

Миссисипи. Я с одинаковым усердием боролся и против Запада, и против Востока.

Сен-Клод. Я не имею ничего против, когда сначала убивают одного, а затем другого. Только бы не нападать на двух сразу, иначе все окажется чудовищной глупостью. Речь идет не о наших симпатиях, а о действительности. Наша всемирно-историческая незадача в том, что за строительство коммунизма взялись именно русские, которые для этого совершенно не годятся, и эту катастрофу нам надо предотвратить.

Миссисипи. Ты, конечно же, не осмеливаешься выступать с этой теорией публично!

Сен-Клод. В конце концов, я вхож в дом Молотова. Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством, я хочу совершить мировую революцию. Коммунизм — это учение о том, как господствовать над миром, не прибегая к угнетению человека человеком. Так я понимал это учение в светлые дни своей юности. Но я не могу воплотить это учение в жизнь без насилия. Поэтому мы должны считаться с мировыми державами. Они — шахматные фигуры, ими мы будем делать наши ходы. Мы должны знать, каково положение вещей, мы должны знать, чего хотим, и мы должны знать, что делать. Вот три трудные вещи. Мир в целом стал безнравственным. Одни боятся за свой бизнес, другие — за свою власть. Революция должна выступить против тех и других. Запад утратил свободу, а Восток — справедливость. На Западе фарсом стало христианство, на Востоке — коммунизм; то и другое учение предало само себя; в мире сложилась ситуация, идеальная для настоящего революционера. Однако разумный расчет вынуждает нас делать ставку на Восток. Россия должна победить, Запад рухнет, и в момент русского триумфа надо во имя коммунизма поднять восстание всех против Советского Союза.

Миссисипи. Ты бредишь.

Сен-Клод. Я вычисляю.

Миссисипи. Только закон способен изменить мир.

Сен-Клод. Вот видишь, мы опять вернулись в дни нашей юности, под сырые своды подвала. Закон! Когда речь заходила о законе, мы целыми ночами до крови колошматили друг друга и, смертельно устав, до рассвета осыпали один другого мусором. Мы оба жаждали справедливости. Но ты хотел справедливости небесной, а я земной! Ты хотел спасти воображаемую душу, а я — реальное тело!

Миссисипи. Нет справедливости без Бога!

Сен-Клод. Есть только справедливость без Бога. Помочь человеку может только человек. Но ты поставил на другую карту: на Бога; и поэтому ты отрекаешься от земли, ибо для того, кто верит в Бога, человек всегда плох, ведь добро отдано только Богу. Почему же ты все еще колеблешься? Закон Бога человек не может выполнить, ему надо создавать себе собственный закон. Мы оба проливали кровь, ты казнил триста пятьдесят преступников, я не считал свои жертвы. То, чем мы с тобой занимаемся, называется убийством, и заниматься этим надо осмысленно. Ты действовал от имени Господа Бога, я — от имени коммунизма. Мое дело достойнее твоего, ибо я тружусь во имя будущего, ты же — во имя вечности. Мир нуждается не в избавлении от грехов, его нужно избавить от голода и угнетения, не на небеса он должен надеяться, а только на землю. Коммунизм — это современная форма Закона. Ты все еще приносишь в жертву людей, а я уже действую; там, где ты еще теолог, я уже ученый! Брось в огонь своего Бога, и ты обретешь человечность, обретешь упоительную мечту нашей юности.

Миссисипи. Не пускай мне дым в лицо.

Сен-Клод. Отличная сигара! (Гасит ее в пепельнице.) Так ты не присоединяешься к нам?

Миссисипи. Нет.

Сен-Клод. Я уже сказал тебе: нам нужна твоя голова.

Миссисипи. Звучит двусмысленно.

Сен-Клод. Теперь уже вполне однозначно. Мне нужна была твоя голова в качестве инструмента, теперь я возьму ее в качестве добычи. Документы, согласно которым ты являешься отпрыском итальянской королевской династии, подделаны мной. Деньги на учебу ты получал из дома терпимости.

Миссисипи. Что ты собираешься делать?

Сен-Клод. Поскольку я могу заполучить тебя только в том качестве, в каком ты мог бы нам пригодиться, я беру тебя таким, каков ты есть, — нашим палачом. Есть только одна борьба, способная привлечь массы, — борьба против того, кто вынес триста пятьдесят смертных приговоров, в том числе и двадцати одному коммунисту.

Миссисипи. Это были подлые убийцы!

Сен-Клод. Профсоюзы требуют от правительства твоего решительного осуждения; если правительство откажется, они объявят всеобщую забастовку.

Миссисипи (тихо). Я не могу тебе помешать.

Сен-Клод. Ты не можешь мне помешать, а я не могу тебя переделать! (Открывает окно.) Прощай, я снова исчезаю. Мы были братьями, которые искали друг друга в ночи, оказавшейся слишком темной. Мы кричали, звали, но так и не нашли один другого! Шанс был исключительный, да время оказалось неподходящим. Все у нас было — у тебя ум, у меня сила, ты внушал ужас, я пользовался популярностью, мы оба имели идеальную родословную. Мы могли бы стать парой всемирно-исторического значения! (Встает на подоконник.)

Миссисипи. Луи!

Сен-Клод. Ты слышишь их пение, их восторженный рев, слышишь ли ты эту песню, друг моей юности, дрожащий шакал, с которым я в детстве бегал по коридорам подвала, отчаянно страдая от людского равнодушия, сжигаемый жаждой братства? Только здесь еще с воодушевлением поют эти строфы, только здесь еще верят в них, только здесь мы могли бы еще построить подлинный коммунизм, а не его уродливую фикцию, только здесь, и нигде больше. И что же встало на нашем пути? Бог, которого ты вытащил с какой-то свалки. Ну и комедия! Твое место в сумасшедшем доме, Поль.

Анастасия. Вы еще не спите?

Миссисипи. Уже полночь. Вам давно пора спать, мадам. Не забывайте, что завтра вам предстоит посещение женской тюрьмы в Санкт-Иогансене.

Анастасия (неуверенно). Здесь кто-то был?

Миссисипи. Я был один.

Анастасия. Я слышала разговор.

Миссисипи. Я говорил со своей памятью.

Анастасия. Булыжник!

Миссисипи. Возьмите себя в руки. Скоро нам предстоят еще большие разрушения.

Анастасия. Флорестан!

Миссисипи. У меня остались только вы, мадам, тюремный ангел, которым я прикрываюсь от всего человечества.

Юбелоэ. Хотя уже зажглись люстры, я прошу вас, дамы и господа, не подниматься со своих мест, а побыть немного со мной, и делаю это только потому, что в этой запуганной истории играю немаловажную роль. Как Сен-Клод обнажил перед вами предшествующую жизнь Генерального прокурора, так и я хочу пролить свет на прежнюю жизнь Анастасии. Вы меня знаете, вы уже дважды видели, как я парил по воздуху, между кипарисом и яблоней. Я граф Бодо фон Юбелоэ-Цабернзе. Разумеется, я спустился сверху. Как видите, не совсем трезвый. Я мешаю ходу спектакля, тут тоже мне нечего возразить. И все же без меня нельзя обойтись, мое выступление нельзя смягчить. Оно смешно, более чем смешно, оно пришлось не ко времени, как и я сам, как и моя гротескная жизнь. Прямо-таки мучительно видеть, как появляюсь вдобавок ко всему еще и я. Помощи от меня, разумеется, больше ждать не приходится. Вы сами это увидите. Однако сейчас, в этой критической точке сценического действия, к которой вас, дамы и господа, коварный автор ловко подвел в качестве зрителей, а нас, актеров, заманил на сцену, возникает вопрос, какова роль во всем этом автора, несет ли его безо всякой цели от одного эпизода к другому, или же он руководствуется каким-то тайным замыслом. О, я верю, что он создал меня не просто так, не под впечатлением случайного любовного приключения, а потому, что ему надо было выяснить, что происходит, когда с определенными идеями сталкиваются люди, которые принимают эти идеи всерьез и со смелой энергией, с безумным неистовством и неутолимой жаждой совершенства пытаются воплотить их в жизнь. Верю, что так оно и есть. Как и в то, что любознательного автора волновал вопрос: в состоянии ли дух в какой бы то ни было форме изменить мир, который просто существует, не задумываясь над тем, что реальность — как форма материи — не поддается улучшению? Я верю, что автору в бессонную ночь вполне могло прийти в голову такое подозрение и он решил разобраться в этом. Однако же, дамы и господа, заслуживает большого сожаления то, что автор, однажды создав нас, в дальнейшем не проявил участия к нашей судьбе. Точно также он создал и меня, графа Бодо фон Юбелоэ-Цабернзе, единственного, кого он полюбил со всей страстью, ибо я один в этой пьесе взял на себя похождения любви, это благородное приключение, которое составляет высшее достоинство человека независимо от того, вышел ты из него победителем или проигравшим. Но, вероятно, именно поэтому он наградил меня проклятием поистине смешной жизни и дал мне в жены не Беатриче, не Проэцу или иную даму, какой католик обычно старается почтить своих бравых героев, а Анастасию, созданную не по образу неба или ада, а исключительно по образу этого мира. И вот этот любитель жутких историй и никчемных комедий, этот сотворивший меня писака-протестант и законченный фантазер разбивает меня на части, чтобы добраться — вот уж любопытство так любопытство! — до самого ядра моего существа, он унизил меня, чтобы сделать меня похожим не на святого — до святых ему нет дела! — а на себя самого, чтобы швырнуть меня в плавильную печь своей комедии не как победителя, а как побежденного, полагая, что это единственная ситуация, которая поджидает каждого человека. И все это только ради того, чтобы увидеть, в самом ли деле милость Божия бесконечна в этом конечном мире, на что мы никогда не теряем надежды. Но давайте попросим снова поднять занавес. (Занавес поднимается. Посреди сцены — большой щит, покрытый цветными рисунками. Внизу видны ноги Анастасии и министра, похоже, министр и супруга господина Миссисипи обнимаются. Юбелоэ продолжает тоном базарного зазывалы.) На этом щите, опущенном сверху и занявшем всю середину сцены, мы видим, что произошло на следующий день и следующую ночь, то есть за время, которое мы пропустили. Как и ожидалось, положение Генерального прокурора стало серьезным: слева вверху, если смотреть из зрительного зала, торговец вразнос продает специальный выпуск газеты с кричащим заголовком: «Генеральный прокурор — швейцар в публичном доме». Справа вверху изображен премьер-министр, у него бледный вид. В центре Сен-Клод произносит речь перед членами профсоюза. Слева внизу разъяренная толпа, люди несут плакаты, на которых написано: «Смерть преступнику — убийце трехсот пятидесяти человек!» Справа вы видите полицейских, которые охраняют ночью дом Генерального прокурора, в воздухе летят камни, их бросают из толпы в сторону виллы; упав на красный ковер, они напоминают распустившиеся цветы. Теперь вы в курсе дела. Когда щит поднимется, вы обнаружите уже знакомую вам комнату в соответствующем состоянии. Зеркала в стиле fin-de-siècle разбиты. Богиня любви осталась без головы. Кое-где видна голая кирпичная стена. Повсюду осколки оконных стекол. Ставни закрыты, сквозь щели проникают косые лучи ноябрьского солнца. Десять часов утра. Я иду направо, в прихожую, где потребую от служанки пропустить меня к Генеральному прокурору. На этот случай у меня припасены очки с синими стеклами. (Юбелоэ хочет надеть их и роняет; нагнувшись, чтобы поднять очки с пола, он замечает ноги Анастасии и министра. Смертельно побледнев, он поднимается.) Анастасию вы обнаружите в ситуации, которая мучительна для меня и неожиданна для вас: женщина, которую я люблю, в объятиях человека, которого ей ни за что не следовало бы любить; она стоит на том же месте, где мы оставили ее тридцать три часа тому назад.

Миссисипи. Прежде чем этот грязный щит окончательно поднимется вверх, чтобы показать вам лживую сцену — весь этот эпизод от начала до конца преувеличен до непристойности, будь это правда, я, как человек проницательный, давно бы все установил, — так вот, прежде чем все это произойдет, я хочу описать вам следующую сцену. (Министр за щитом отступает назад и удаляется через правую дверь, видны только его ноги; только после этого щит поднимается. Анастасия неподвижно стоит у стола, держа в руках газету.) Это случилось сегодня утром. Я работал всю ночь, на этот раз надо было обосновать смертный приговор одному сутенеру, дело оказалось довольно запутанное. За окном бушует толпа, в комнате рядом дрожит от страха моя супруга. Я вхожу в комнату и вижу своего тюремного ангела, она держит в руках экстренный выпуск газеты. Я говорю жене, что газета пишет правду. Они видели во мне законного сына американского пушечного короля и итальянской принцессы. Мадам, выкиньте это из головы, я всего лишь сын уличной проститутки, имя которой мне неизвестно, также как и имя моего отца.

Анастасия. Я на мгновение задумалась, затем подошла к Миссисипи и торжественно опустилась перед ним на колени.

Миссисипи. Я расстроганно спросил: мадам, вы меня не презираете?

Анастасия. В ответ я поцеловала ему руку.

Миссисипи. Я тихо сказал: мадам, цель нашего брака достигнута, мы покаялись. Быть может, уже нынешним вечером с треском провалится моя попытка восстановить закон Моисея. Вы слышали, какое столпотворение было этой ночью. Презренные камни в этой комнате, разбитые зеркала, обезображенная богиня любви говорят о многом. Они говорят горькую правду об утраченной иллюзии. Что мешает нам открыто признаться в отравлениях, которые мы совершили — вы из любви, я из соображений морали, — и умереть вместе мученической смертью? Я готов, мадам!

Анастасия. Я торжественно поднялась и поцеловала его в лоб.

Миссисипи. Такая вот сцена. Она потрясла меня и не может не потрясти вас. Я рассказываю вам о ней, хотя именно в этот момент меня осадила в суде присяжных беснующаяся толпа, и, когда эти люди вскоре начнут гонять меня по всему зданию, вверх по лестницам, по галерее, вниз по лестницам, а затем в фойе, под статуей богини правосудия, жестоко изобьют и оставят лежать истекающего кровью — все это произойдет через несколько часов, — я не буду чувствовать ничего, кроме прикосновения губ этой необыкновенной женщины: неувядаемый лавровый венок, расцветший на моем опозоренном челе.

Анастасия. Всю ночь они забрасывали дом камнями и пели свои песни.

Министр. Звонить мне было безрассудством.

Анастасия. От ужаса я совсем потеряла голову.

Министр. Как хорошо целовать тебя, когда мир трещит по всем швам.

Анастасия. Ты избавишь меня от этого человека. Я хочу целовать только тебя.

Министр. Ты будешь целовать меня всегда. Швейцару в публичном доме не помогают.

Анастасия. Всеобщая забастовка коснется и тебя.

Министр. Моя власть вне опасности. Она основана не на страстях людей, а на их усталости. Тоска по переменам велика, но тоска по порядку всегда сильнее. Она-то и приведет меня к власти. Механизм тут простой. Премьер-министр должен уйти, министр иностранных дел прибывает из Вашингтона только через час. Он опоздает. Мне нужно использовать несколько минут, когда я буду единственным представителем правительства, и парламент провозгласит меня новым премьер-министром.

Анастасия. Ты отдашь моего мужа на растерзание толпе?

Министр. Хочешь его смерти?

Анастасия. Пусть он умрет.

Министр. Ты животное, но я люблю животных. У тебя нет никакого плана, ты живешь мгновением; ты предашь меня также, как предала своего мужа, а вслед за мной и других. Настоящее для тебя всегда будет сильнее прошлого, а будущее — сильнее настоящего. Никому не дано постичь тебя; кто рассчитывает на тебя, тот погибнет, и только тот, кто любит тебя так, как я, будет обладать тобой всегда. Нет, детка, я не стану выдавать твоего мужа разъяренной толпе. Я накажу его сильнее, чем требует твоя ненависть, я отправлю его туда, куда отправляют безумцев.

Анастасия (она не добилась, чего хотела). Прошу тебя, уходи. Тебе пора в парламент.

Министр. Просто невыносимо встречаться с тобой только в тюрьмах, где за нами отовсюду наблюдают узники и надсмотрщики. Здесь мы по крайней мере одни.

Юбелоэ (громовым голосом). Сударыня, позвольте мне увидеть свою возлюбленную!

Министр (испуганно выпускает из своих объятий Анастасию). Меня здесь не должны видеть ни при каких обстоятельствах!

Юбелоэ (подходит к Анастасии и целует ей руку). Прошу простить меня за отчаянное и неуместное вторжение в ваши апартаменты и за мой потрепанный костюм, но речь идет о последней надежде некогда благородного, а ныне совершенно сломленного человека, о последней милости, которую вы можете оказать несчастной душе. Меня зовут…

Анастасия (кричит). Бодо!

Юбелоэ (стоит сначала неподвижно, затем и он вскрикивает душераздирающим голосом). Анастасия! (Он шатается и, смертельно побледнев, падает на стул, стоящий справа.) Немного черного кофе, пожалуйста.

Анастасия (служанке). Приготовь быстрее кофе.

Служанка (выходя в правую дверь). Боже мой, господин граф!

Юбелоэ (бледен как смерть). Прости, Анастасия, что я не сразу узнал тебя, но в тропиках я стал очень близорук.

Анастасия. Мне очень жаль.

Юбелоэ. Пустяки. (Встает.) Ты на свободе?

Анастасия. Я свободна.

Юбелоэ. Помиловали?

Анастасия. Я не была в тюрьме.

Юбелоэ. Пять лет назад я дал тебе яд в виде кусочка сахара для вашей китайской собачки, которая так любила сладости, а ты отравила им своего мужа.

Анастасия. Меня не арестовали.

Юбелоэ (растерянно глядя ей в лицо). Из-за тебя я покинул континент и в диких джунглях Борнео основал тропический госпиталь!

Анастасия. Твое бегство не имело смысла.

Юбелоэ. Разве меня не лишили диплома врача?

Анастасия. Против тебя не принималось никаких мер.

Юбелоэ (глухо). Если сейчас не принесут кофе, я сойду с ума.

Анастасия (недоверчиво). Ты хотел попасть к Генеральному прокурору?

Юбелоэ. Я прибыл в этот город на стареньком пароходе из жарких тропиков. Я полагал, что тебя приговорили к пожизненному заключению. Я хотел сдаться с условием: еще хоть раз в жизни увидеть тебя. Я пришел сюда, чтобы получить разрешение посетить тебя в тюрьме.

Анастасия (испуганно). Бодо!

Юбелоэ. Уже адрес Миссисипи, сад, дом, входная дверь, картина Пикассо в прихожей показались мне ужасно знакомыми, но моя далеко зашедшая близорукость, галлюцинации, которыми я страдаю после перенесенной в Батавии желтой лихорадки, заставляли меня думать, что я ошибаюсь. Я ведь знаю, что не могу до конца доверять своим чувствам. Я переболел всеми тропическими болезнями. Холера ослабила мою память, а из-за малярии я стал хуже ориентироваться в пространстве. Потом вышла служанка. Это была Лукреция. У меня почти не осталось сомнений, но ведь за пять лет многое могло измениться. Она могла найти себе новое место. Но и Лукреция меня не узнала, вероятно, виной тому синие очки, которые я ношу после того, как на Южном Борнео перенес глазную инфекцию. Меня дважды не пустили в дом. Тогда я решил действовать. Я вошел в эту комнату, поздоровался, поклонился, подошел ближе, поцеловал даме руку — и оказался перед тобой.

Анастасия. Да, оказался передо мной.

Юбелоэ. Анастасия, тропики здорово меня измотали. Здоровье мое подорвано. Я знаю, что могу ошибиться, страшно ошибиться. Поэтому скажи мне честно и открыто, не жалея меня: все это ужасная ошибка моего больного ума? Или же ты жена Генерального прокурора Флорестана Миссисипи?

Анастасия (спокойно). Да, я его жена.

Юбелоэ (кричит). Значит, все-таки жена! (Он пошатнулся.)

Анастасия (испуганно). Бодо!

Анастасия. Принеси же наконец кофе, мой гость опять потерял сознание!

Служанка. О Господи!

Министр. Мне нельзя терять ни минуты. Я во что бы то ни стало должен быть в здании правительства!

Анастасия. Мой гость в любой момент может прийти в себя!

Министр. Катастрофа, я знаю, будет катастрофа! Если министр иностранных дел выступит раньше меня, он станет премьер-министром.

Юбелоэ (медленно открывает глаза). Прости, Анастасия, я просто физически не могу больше выносить все эти треволнения.

Юбелоэ. Пойми я хоть часть из того, что здесь происходит, мне бы сразу стало лучше. Я просто не понимаю, почему ты вышла за Миссисипи.

Служанка. Кофе!

Юбелоэ (берет чашку, помешивает кофе, остается на ногах). Государственный прокурор просто не может жениться на женщине, зная, что она отравила своего мужа.

Анастасия. Он женился на мне, потому что и он отравил свою жену.

Юбелоэ (застыл, держа в руке чашку). Он тоже?

Анастасия. Он тоже. Ядом, который он конфисковал у тебя.

Юбелоэ. Как и ты, подмешав его в черный кофе?

Анастасия. Как и я, подмешав его в кофе. Чтобы восстановить закон Моисея.

Юбелоэ. Чтобы восстановить закон Моисея.

Анастасия. Наш брак должен был стать искуплением наших преступлений.

Юбелоэ. Искуплением ваших преступлений.

Анастасия (резко). Только, ради Бога, не падай снова в обморок.

Юбелоэ. Нет, в обморок я больше не упаду. Истина одним махом превратила меня в камень.

Анастасия (испуганно). Бодо, тебе нехорошо?

Юбелоэ. Дай мне немного коньяку.

Анастасия. Кофе тебе поможет скорее.

Юбелоэ. Не можешь же ты от меня требовать, чтобы я в этом доме пил кофе.

Юбелоэ. Я дал тебе яд, твердо веря, что ты собираешься отравить им свою собаку. Отчаявшись до предела, я бежал в тропики, чтобы жизнью среди охотников за скальпами и малайцев, деятельной любовью к людям искупить твою вину, я отказался от той, которую люблю с детских лет, чтобы этой жертвой заново освятить наши отношения, а ты тем временем выходишь замуж за человека, преступление которого во много раз тяжелее моего, и живешь с ним в отличных условиях, недосягаемая для закона!

Министр. Мне надо в парламент, иначе не быть мне премьер-министром!

Юбелоэ (удивленно). Кто это был?

Анастасия. Всего лишь министр юстиции.

Юбелоэ (в отчаянии). Что ищет у тебя министр юстиции?

Анастасия. Моя жизнь тоже превратилась в ад.

Юбелоэ. Разве дело всей твоей жизни уничтожено женщиной? Разве это ты безрассудно отказалась от высокого положения в обществе и бежала в глубь убогого острова Борнео и разве ты столь же безрассудно вернулась сюда? Ты перенесла холеру, солнечный удар, малярию, сыпной тиф, дизентерию, желтую лихорадку, сонную болезнь и хроническое расстройство печени?

Анастасия. А тебя заставляли каждую пятницу присутствовать при казни? В твои обязанности входило каждый день навещать в тюрьме людей, которым вынес приговор твой собственный супруг и которые осыпают тебя страшными проклятиями? Тебе приходилось день за днем жить с нелюбимым мужем, который приговорил тебя к смерти, но оставил в живых? Ты должен был придерживаться сложнейших предписаний и абсурднейших правил только потому, что они записаны в законе Моисея? Неужели ты не видишь, что мы оба прошли через страшные испытания, ты — физические, я — душевные? Ты имел возможность бежать, я же была вынуждена терпеть здесь нравственные муки.

Первый священнослужитель. Как представители Синодального совета…

Второй. …епархии…

Третий. …и религиозной общины нашего города…

Первый. …мы пришли, уважаемая…

Второй. …дорогая…

Третий. …милостивая…

Первый. …госпожа, поблагодарить вас в этот трудный час.

Второй и третий. Поблагодарить вас!

Первый. Поблагодарить за…

Все трое. …необыкновенную…

Первый. …помощь, которую вы, уважаемая…

Второй. …дорогая…

Третий. …милостивая…

Первый. …госпожа, все время оказывали заключенным. Вы раз за разом совершали этот сестринский подвиг милосердия. Так пусть же в этот критический момент будет для вас…

Второй и третий. …утешением…

Первый. …поддержкой и даже…

Все трое. …отрадой…

Первый. …то, что мы не только благодарим, но и надеемся.

Второй и третий. Надеемся!

Первый. Надеемся, что вы, уважаемая…

Второй. …дорогая…

Третий. …милостивая…

Первый. …госпожа, будете и впредь печься о заключенных нашего города. Благодарить вас, надеяться на вас и верить вам…

Второй и третий. …верить вам…

Первый. …наша задача на вечные времена.

Все трое.

Юбелоэ (хватается за голову). Это же был епископ Енсен!

Анастасия. Меня называют тюремным ангелом.

Юбелоэ (в отчаянии опускаясь на стул). А меня они выбросили из общинного церковного совета!

Анастасия (страстно). Неужели же ты не понимаешь, что только ты один можешь меня спасти?

Юбелоэ (удивленно). Разве тебе угрожает опасность?

Анастасия. Мой муж, когда его лишат должности Генерального прокурора, хочет вместе со мной пойти в полицию и заявить, что мы отравители.

Юбелоэ (пораженный). Анастасия!

Анастасия. Этой же ночью.

Юбелоэ (побледнев). Что ты собираешься делать?

Анастасия (твердо). Я не хочу, чтобы меня бросили в этот мрачный мир подземелий, не хочу! Есть лишь один путь спасти нашу любовь, Бодо. Бежать вместе в Чили! Это единственная страна, которая не выдаст убийцу. Твои миллионы будут как раз кстати! Мы полетим самолетом. Он отправляется сегодня, в десять вечера, я узнавала. Пять лет я ждала тебя, и вот ты здесь. В Чили мы будем счастливы.

Юбелоэ (медленно поднимается со стула). Мы не можем бежать, Анастасия. Я потерял все свое состояние.

Анастасия (смертельно побледнев, тоже поднимается). Бодо!

Юбелоэ. Тропики совершенно разорили меня и в финансовом отношении.

Анастасия (содрогаясь от ужаса). Замок Юбелоэ-Цабернзе?

Юбелоэ. Перешел в собственность фармацевтических фабрик.

Анастасия. Мариенцорн в Бунцендорфе?

Юбелоэ. Пошел с молотка.

Анастасия. Замок Мон-Парнас на Женевском озере?

Юбелоэ. Конфискован.

Анастасия. А твой тропический госпиталь на Борнео?

Юбелоэ. Сгнил. Местная медицина оказалась сильнее. Я хотел помочь людям, хотел облегчить им жизнь и в результате стал нищим. Рваная одежда, которую ты видишь на мне, эта вопиющая к небу куртка, этот свитер, который мне связала в Батавии одна миссионерка, эти обтрепанные брюки и стоптанные башмаки — вот и все, что у меня осталось.

Анастасия. Но тебе ведь принадлежит еще клиника Святого Георга для бедных. Нам много не нужно, Бодо. Ты врач, я буду давать уроки игры на фортепьяно.

Юбелоэ. Перед отъездом я подарил клинику Союзу помощи алкоголикам.

Анастасия (бессильно опускается на стул). А мой муж заставил меня все мое состояние завещать Союзу падших девушек.

Юбелоэ (в ужасе). Мы оба вконец разорены.

Анастасия. Мы пропали.

Юбелоэ (робко). Мы не пропали, Анастасия. Теперь нам осталось только сказать правду.

Анастасия (настороженно). Что ты хочешь сказать?

Юбелоэ. Ты призналась своему мужу?

Анастасия (недоверчиво). В чем?

Юбелоэ. В том, что ты моя возлюбленная.

Анастасия (тихо). Ты хочешь сказать ему об этом?

Юбелоэ (твердо). Я должен. К правдивости я всегда относился особенно серьезно.

Анастасия (решительно). Это невозможно.

Юбелоэ (неумолимо). В ту ночь, когда умер Франсуа, ты стала моей.

Анастасия. И вот теперь, пять лет спустя, ты, как глубоко порядочный человек, хочешь предстать перед моим мужем и объяснить ему, что я тебя соблазнила?

Юбелоэ. Другого пути нет.

Анастасия. Но это же смешно.

Юбелоэ. Смешно все, что я ни делаю. В молодости я читал книги о великих христианских святых. Я хотел стать похожим на них. Я боролся с бедностью, я шел к язычникам, я стал в десять раз больнее, чем святые, но, что бы я ни делал, с какими бы ужасами ни сталкивался, все каждый раз оборачивалось своей смешной стороной. Смешной стала даже моя любовь к тебе, единственное, что у меня еще осталось. Но это наша любовь. Мы должны терпеть ее смехотворность.

Анастасия. Из-за твоей порядочности на нас всякий раз обрушивались чудовищные несчастья. Вспомни Лозанну. Ты не женился на мне, потому что хотел сперва сдать экзамены, в результате меня втянул в свою шайку один дивизионный офицер. Я соблазнила тебя, но и тогда ты не хотел ничего делать. Чтобы стать наконец твоей женой, я убила Франсуа, а ты бежал в Тампан. И вот теперь ты хочешь признаться в нашей любви не кому-нибудь, а моему мужу, который в наказание за измену отравил свою первую жену. Пять лет я притворялась, понимая, что он убьет меня, если узнает правду. Я стада тюремным ангелом. Стала женщиной, о которой с уважением отзываются священнослужители. И вот появляешься ты и хочешь открыть глаза моему мужу, да еще в довольно критический момент. Это же безумие — сказать ему правду.

Юбелоэ. Правда всегда безумна. Ее надо выкрикивать, Анастасия. Я выкрикну ее в этой комнате, прямо в лицо этому гибнущему миру наших прегрешений. Разве ты хочешь лгать, лгать без конца? Нашу любовь может спасти только чудо. Мы должны сказать правду, если хотим верить в это чудо.

Анастасия (удивленно). Ты веришь в чудо?

Юбелоэ. Наша любовь неотделима от чуда.

Анастасия. Но это же чушь!

Юбелоэ. Это единственная разумная вещь, которая нам еще осталась. (Он закуривает сигарету.) Я скажу твоему мужу правду. В ней дотла сгорит наша подлость, и наша любовь возродится из пепла. (Он раздавливает сигарету.) Когда вернется твой муж?

Анастасия. Не знаю.

Юбелоэ. Я подожду. Посижу среди этой мебели и картин, подожду его прихода.

Юбелоэ (побледнев). Анастасия!

Анастасия. Чего тебе?

Юбелоэ. Ты меня любишь?

Анастасия. Я люблю тебя.

Юбелоэ. Тогда подойди и поцелуй меня.

Теперь я знаю, что ты будешь любить меня всегда. Я верю в нашу любовь, как верю в чудо, которое нас спасет.

Анастасия (пылко). Давай убежим! Без оглядки! Ни о чем не думая! И никогда не вернемся сюда!

Юбелоэ. Нет. Я подожду. Подожду чуда.

Часть вторая

Анастасия. Опять надвигается туман.

Юбелоэ. И толпа.

Анастасия. В этом году в ноябре над рекой каждый вечер поднимался туман.

Юбелоэ. Стол в стиле бидермейер, два стула в стиле Людовика Четырнадцатого, буфет в стиле Людовика Пятнадцатого. Комод в стиле Людовика Шестнадцатого, софа в стиле ампир. Ненавижу эту мебель. Уже в Лозанне я ее ненавидел. Я вообще ненавижу мебель.

Анастасия (хотя не слышно никаких звуков). На кафедральном соборе пробило восемь.

Юбелоэ. Десять часов. Я жду уже десять часов.

Анастасия. Стрельба. Все время стреляют.

Юбелоэ. И все время слышно пение. Такие песни поют, когда гибнет мир.

Анастасия. Сейчас в Чили разгар лета, а ночью на небе виден Южный Крест.

Юбелоэ. Правда — вот наш крест. Я скажу твоему мужу правду. Я крикну ему правду в лицо.

Анастасия. Швейцару в публичном доме.

Юбелоэ. Самый порядочный человек в Тампане тоже был швейцаром в публичном доме. Он всегда жертвовал что-нибудь для моего тропического госпиталя, всегда. (Юбелоэ садится за столик.) Стол в стиле бидермейер. Два стула в стиле Людовика Четырнадцатого, буфет в стиле Людовика Пятнадцатого. Комод в стиле Людовика Шестнадцатого. Софа в стиле ампир. Ненавижу эту мебель. Уже в Лозанне я ее ненавидел. Я вообще ненавижу мебель.

Анастасия. Как ты думаешь, самолет в такой туман полетит?

Юбелоэ. Теперь они летают в любую погоду. Даже если летят к черту. Правду. Я скажу ему правду.

Анастасия. Ты выпил больше пяти бутылок коньяку.

Юбелоэ (неожиданно взрывается). Нельзя же выносить этот ад одиннадцать часов подряд! Рембрандт Харменс ван Рейн, жил с тысяча шестьсот шестого по тысяча шестьсот шестьдесят девятый, пейзаж с башней, гравюра.

Министр. Пока эти двое, мужчина и женщина, ждут в своей комнате, я тем временем стал премьер-министром. Положение кажется катастрофическим, весь мир затаил дыхание, акции стремительно падают, распространяются невероятные слухи, но на самом деле сложилась идеальная ситуация для захвата власти.

Лежа на диване в своем новом кабинете — прежний премьер-министр уже лежит в санатории, — я рву на части фотографию нелегально пробравшегося к нам агента и бросаю клочки в огонь. (Рвет фотографию и бросает клочки в огонь.) Он глуп, только и всего. Как будто можно бояться революции против отдельного человека. Человеком жертвуют, а сброд, называемый обществом, остается. Давно доказано, что каналий нельзя уничтожить, так сделаем на них ставку и всегда будем в выигрыше. (Аплодисменты.) Чернь любит кровожадность вначале, безмерные надежды, бездумный авантюризм, но в определенный момент бунта благосклонность толпы поворачивается в другую сторону. Сперва ее горячит желание поживиться чем-нибудь, потом остужает страх потерять все. В этот точно рассчитанный момент и надо выступить в роли спасителя порядка. Вот где кроется шанс. (Аплодисменты.) Воспользуемся им. Армия готова. Хорошо. Полиция оснащена дубинками. Еще лучше. Клянусь всеми святыми… Иоганн, виски! (Слуга приносит стакан виски.) Я еще остаюсь в тени. Еще позволяю одному дураку травить другого, а толпе с поднятыми вверх кулаками — гнаться за нашим несчастным Генеральным прокурором, который в этот самый момент, грязный и истекающий кровью, перелезает через забор своего сада, чтобы там упасть под деревом, кажется, это яблоня. Неудачное место, если тебя найдут. Беги, кролик, беги. Вот он поднимается и, хромая, тащится к террасе.

Юбелоэ. Геркулес Зегерс, жил с тысяча пятьсот восемьдесят девятого по тысяча шестьсот сорок пятый, старая мельница, гравюра. (Пошатнувшись.) Я скажу ему правду… Ты меня любишь?.. Чудо произойдет. Я скажу ему правду, и мы будем свободны.

Анастасия (спокойно). Мой муж.

Миссисипи. Добро пожаловать на родину, господин граф.

Анастасия. Флорестан!

Миссисипи. Не будем забывать о нашем госте, дорогая Анастасия. Несокрушимая выдержка — вот единственное, что мы еще можем позволить себе в этом постоянно меняющемся мире. (Он кланяется.) Граф Юбелоэ, вы пришли, чтобы явиться с повинной? Поскольку моя жена и я решили сделать то же самое, нам уже ничего не помешает.

Юбелоэ. Господин Генеральный прокурор! Вы женились на женщине, которой я дал яд, что тут говорить, это удар для меня, страшный удар, но вы хотите восстановить закон Моисея. Я склоняю голову перед такой титанической жаждой справедливости. Это возвышенная идея. Почтительно склоняю голову. Насколько я могу судить — не без содрогания — по ужасному виду вашей одежды и по вашему разбитому, исцарапанному лицу, вы, господин Генеральный прокурор, тоже потерпели крах. На нашу с вами долю, господин Миссисипи, выпало потерпеть крах в этом столетии. Полный крах. Мы уже ничего не решаем, история нас отринула, вас, благодаря неустанному труду и железной энергии выкарабкавшегося из хлябей большого города, и меня, графа, потомка древнего патрицианского рода, чьи предки принимали участие в крестовых походах. По песням на улице можно догадаться о постигшей вас участи, мою участь толпа тоже решит с язвительным смехом. В этом гибнущем мире — а в том, что он гибнет, никто уже не сомневается — нам осталось только одно: решительно и фанатично, с безумной смелостью говорить правду. (Он все еще пошатывается.) Мы должны, господин Генеральный прокурор, со всем мужеством, не жалея сил встать на сторону правды, ужасной, может быть, даже смешной, но — правды. (Он падает на стул слева и хватается за голову.)

Миссисипи. Принесите таз с холодной водой, Лукреция.

Анастасия (холодно). Он пьян.

Миссисипи. Сейчас он протрезвится и закончит свою речь.

Анастасия. Пять бутылок коньяка за день.

Миссисипи. Подайте таз графу, Лукреция.

Служанка. Господин граф, вот таз.

Миссисипи. Окуните лицо в воду, граф Юбелоэ.

Миссисипи (служанке). Можете идти, Лукреция.

Юбелоэ (тихо). Простите, но чересчур долгое ожидание меня вконец обессилило.

Миссисипи. Вы что-то хотели мне сказать? Продолжайте.

Юбелоэ (встает). Господин Генеральный прокурор! Я должен сказать вам правду. От своего имени и от имени вашей жены. Правда в том, что ваша жена и я… что мы… что я люблю вашу жену.

Миссисипи. Прижмитесь к стене!

Юбелоэ. Коммунисты!

Министр (в окне справа). И вот они уже жмутся к стенам, липнут к своим пошлым обоям.

Сен-Клод (в окне слева). Я разнесу вдребезги эту мебель в стиле Людовика Шестнадцатого, Пятнадцатого и Четырнадцатого, эти люстры в стиле ампир.

Министр. Зеркало в стиле рококо.

Сен-Клод. Гравюры.

Министр. Вазы.

Сен-Клод. Лепные потолки.

Министр. Остатки гипсовой Венеры.

Сен-Клод. Вместе с буфетом, на котором она стоит. Я уничтожу весь этот хлам, я превращу весь этот смехотворный мир в пепел. (Исчезает.)

Министр. Чтобы согреть мое будущее правление.

Миссисипи (пронзительно). Мадам, идите в свою комнату. Там вы будете в безопасности.

Миссисипи (стараясь перекричать пулеметный огонь). Встретимся в центре комнаты. К сожалению, я должен просить вас, граф, из-за огня пробираться туда ползком.

Юбелоэ. Уже ползу, господин Генеральный прокурор.

Миссисипи. Мы лежим, граф, прижавшись к полу, засыпанные гипсом, оба в крови. Что же вы ищете здесь, господин граф, наконец-то протрезвевший в моих руках призрак давно прошедших веков? Почему же покинули свой кров, прохладу отцовских покоев, почему не хотите сидеть вечером под луной в Цабернзе, окруженные паутиной, под выцветшим флагом на башне замка, со своими миллионами? Почему вас потянуло в неведомый мир, к неведомым приключениям?

Юбелоэ. Мне было очень жаль людей.

Миссисипи. Вы любили их всех?

Юбелоэ. Всех.

Миссисипи. Вместе с их грязью, с их жадностью?

Юбелоэ. Со всеми их пороками.

Миссисипи. Зачем вы притворяетесь, ваше графское высочество?

Юбелоэ. Вы меня раскусили?

Миссисипи. Я тебя раскусил.

На, прими поцелуй Иуды! Я, судья этого мира, отрекся от тебя, любящего мир. Христианство мертво, две каменные скрижали, которые Бог выломал на горе Синай, рухнут и погребут тебя под собой. Прокляни тот час, в который ангел, спускаясь с небес, покалечил тебя, в который дух, как стрела молнии, поразил тебя, превратил тебя в ничтожество, которое едва держится на ногах, в жалкого филантропа, плавающего в море абсента и дешевого шнапса. Все, что вы делали, господин граф, было впустую, вы промотали все, что имели, в зеленых джунглях утонули, заросли лианами ваши тропические госпитали. Что же осталось?

Юбелоэ. Ничего, кроме моей любви.

Миссисипи. Вы любите Анастасию?

Юбелоэ. Только ее, всегда только ее.

Миссисипи. Тогда вы больше не любите человечество?

Юбелоэ. Человечество, о котором я мечтал, сидя в родовом замке, под штандартами моих предков, которое я любил, обливаясь горючими слезами, рассыпалось в ничто, осталась только Анастасия. Только благодаря ей я снова полюбил человечество.

Миссисипи. И что же вы имеете от этой любви к женщине, которая вам не принадлежит?

Юбелоэ. Ничего, кроме надежды, что душа моей возлюбленной не погибнет, пока я ее люблю, ничего, кроме этой веры.

Миссисипи. Слаба же ваша любовь, господин граф! Что бы стало с Анастасией, если бы у нее была только ваша любовь? Она превратилась бы в создание мрака, жаждущее все новых и новых жертв, в сгусток плоти, алчущий объятий, с незаживающей раной мужеубийцы в боку!

Юбелоэ. А чем стала Анастасия благодаря закону Моисея, который вы ей предложили?

Миссисипи. Тюремным ангелом, которого любили даже те, кого я приговорил к смерти.

Юбелоэ (сжимает Миссисипи руками). Ваш брак не внушает вам никаких сомнений?

Миссисипи. Это образцовейший брак двадцатого столетия.

Юбелоэ. Вы верите своей жене?

Миссисипи. Несокрушимо.

Юбелоэ. И что, что она стала лучше?

Миссисипи. Она стала лучше.

Юбелоэ. В то, что вас связывает правда, а не страх, безотчетный страх?

Миссисипи. Я верю в нее так же, как верю в закон.

Юбелоэ. Ты глупец, чей хребет я сейчас перешибу, колосс на глиняных ногах, которому я сейчас брошу правду в лицо. Как можно любить женщину за ее дела? Разве тебе неведомо, что дела человеческие обманчивы? Любовь твоя малодушна, а закон твой слеп. Я же люблю эту женщину не за ее праведные поступки, а за то, что она несчастна. Не как обретенную, а как утраченную любовь.

Миссисипи (озадаченно). Что вы хотите этим сказать?

Юбелоэ. Господин Генеральный…

Миссисипи. Граф Юбелоэ-Цабернзе, я прошу вас объясниться!

Юбелоэ. Господин Генеральный прокурор, я должен сообщить вам, что Анастасия была моей возлюбленной еще в то время, когда она была замужем за Франсуа.

Миссисипи. Бунт подавлен. Правительство победило. Вставайте, господин граф.

Юбелоэ. Встаю.

Миссисипи (спокойно). Вы хотите сказать, моя жена отравила сахарного фабриканта из любви к вам?

Юбелоэ. В этом причина его смерти.

Миссисипи. Откройте дверь в спальню моей жены, граф Юбелоэ-Цабернзе!

Юбелоэ (неуверенно). Вы хотите спросить Анастасию?

Миссисипи. Я просто обязан это сделать. Вы обвинили мою жену в нарушении супружеской верности. Я без всякого снисхождения проверю ваше обвинение. Но мы с вами должны понимать: ответ моей жены уничтожит одною из нас. Или я предстану перед вами как последний глупец, или же вы передо мной — как окончательно свихнувшийся алкоголик, который свои бредовые желания выдает за действительность.

Юбелоэ. Я восхищаюсь вашим трезвым подходом к делу, сударь.

Миссисипи. Анастасия!

Анастасия. Зачем я понадобилась?

Миссисипи. Мадам, граф Юбелоэ хочет задать вам один вопрос. Поклянитесь, что будете говорить только правду.

Анастасия. Клянусь.

Миссисипи. Клянетесь Богом?

Анастасия. Клянусь Богом.

Миссисипи. В таком случае спрашивайте, граф Бодо фон Юбелоэ-Цабернзе.

Юбелоэ. Анастасия, я хочу задать только один вопрос.

Анастасия. Спрашивай!

Юбелоэ. Ты любишь меня?

Анастасия. Нет!

Юбелоэ (после долгого молчания, нетвердо держась на ногах). Как ты можешь так говорить, Анастасия!

Анастасия. Я тебя не люблю.

Юбелоэ. Это неправда.

Анастасия. Я поклялась говорить правду.

Юбелоэ. Но ты же была моей возлюбленной!

Анастасия. Я никогда не была твоей возлюбленной.

Юбелоэ. Ты отдалась мне в ночь накануне смерти Франсуа!

Анастасия. Ты никогда не прикасался ко мне!

Юбелоэ (кричит, словно взывая о помощи). Но ты же только потому убила Франсуа, что хотела выйти за меня замуж!

Анастасия. Я убила, потому что любила его.

Юбелоэ (опускается на колени перед столиком, у которого стоит Анастасия). Сжалься надо мной! Скажи правду! Сжалься же надо мной! (Держится руками за столик.)

Анастасия. Я сказала правду.

Юбелоэ (посрамленный). Скоты! Вы скоты!

Миссисипи (резко). Вы услышали правду. Анастасия вас не любит.

Юбелоэ. Скоты! Скоты!

Миссисипи (с достоинством). Граф Бодо фон Юбелоэ-Цабернзе, сумасбродные утверждения, почерпнутые в недрах тропических лесов и, к сожалению, усугубленные вашим пристрастием к алкоголю, оказались несостоятельными. Анастасия никогда не была вашей возлюбленной! Таким образом вы, к несчастью, увеличили число своих правонарушений, к противозаконной выдаче опасного яда добавилась грубая клевета, обстоятельство, вне всяких сомнений, подтверждающее, что вы безудержно деградируете не только в физическом, но и в моральном отношении.

Врач. Я профессор Юберхубер из городской психиатрической больницы.

Миссисипи (не обращая на них внимания). Признайтесь, что вы солгали.

Юбелоэ. Вы скоты!

Профессор Юберхубер. Департамент здравоохранения уполномочил меня доставить вас в клинику. По личному распоряжению нового премьер-министра. Прежний уже находится под нашей опекой. Ваш случай настолько интересен, господин Генеральный прокурор, что я без промедления пригласил сюда весь конгресс врачей-психиатров.

Миссисипи. Господин граф, вы только что торжественно провозгласили, что правду нужно говорить в лицо — фанатично, безоговорочно, с безумной смелостью. Вы не сдержали слово, я глубоко разочарован. Теперь моя очередь возвестить правду, господин профессор…

Профессор Юберхубер. Мой дорогой Генеральный прокурор?

Миссисипи. Я хочу сделать признание.

Профессор Юберхубер. Ну что ж, давайте, дорогой Генеральный прокурор.

Миссисипи. Вы должны отвести меня не в сумасшедший дом, а в тюрьму.

Профессор Юберхубер. Само собой разумеется.

Врачи. Типичный случай шизофрении.

Миссисипи. Я отравил свою первую жену.

Профессор Юберхубер. Разумеется.

Врачи. Навязчивая идея.

Миссисипи. А моя вторая жена отравила своего первого мужа.

Профессор Юберхубер. Ну конечно же.

Врачи. Типичная галлюцинация.

Миссисипи. Я сказал правду, только правду, ничего, кроме правды.

Профессор Юберхубер. Несомненно.

Врачи. Сейчас наступит кризис.

Миссисипи. Отведите мою жену и меня в тюрьму.

Профессор Юберхубер. Само собой.

Врачи. Кризис наступил.

Миссисипи. Я сказал правду, всю правду, ничего, кроме правды.

Профессор Юберхубер. Доставьте его в сумасшедший дом.

Миссисипи. Я клянусь.

Профессор Юберхубер (с поклоном). Не огорчайтесь по поводу его слов, сударыня. Такого рода больные охотно выдают себя за убийц, а лиц, которых они любят, — за уголовников. Нам это известно. Он скоро поправится. Чем опаснее болезнь, тем больше триумф медицины.

Анастасия. Ты сказал правду, а я предала тебя.

Юбелоэ. Страх оказался сильнее твоей любви.

Анастасия. Страх всегда сильнее.

Юбелоэ. Чудо свершилось.

Анастасия. Мы свободны.

Юбелоэ. Но разлучены.

Анастасия. Навечно.

Юбелоэ. Вера утрачена.

Анастасия. Ушла, как капля воды в песок.

Юбелоэ. Надежда исчезла.

Анастасия. Растаяла, как облачко.

Юбелоэ. Осталась только моя любовь.

Анастасия. Любовь смешного человека.

Анастасия. Взлетел самолет на Чили.

Сен-Клод. Пусть себе самолет летит в республику Чили. Отпустим с миром и графа, хватит ему мешать нам. В сутолоке большого города он погибнет, быть может, от ножа в пьяном угаре, а если повезет, то и в больнице для бедных, которую он же и основал. Оставим его в покое и обратимся к другому утру. Декорации довольно грустные. Вы в этом убедитесь, когда взлетевший самолет окончательно растворится вдали: комната в ужасном состоянии, она в полном запустении, мебель не поддается никакому описанию, все усеяно гипсом и битой штукатуркой. Сами увидите. Только посреди сцены стоит, производя нереальное впечатление, совершенно целый кофейный столик, все еще в стиле бидермейер, накрытый, как и вначале, на две персоны, правда, на этот раз не для Анастасии и господина Миссисипи, а для Анастасии и меня, не станем умалчивать и об этом. То, что в этом месте я снимаю с себя бороду, говорит о многом. (Он снимает бороду.) Вы уже догадались, что я снова разорился и был вынужден начать все сначала. Конец мятежа был ужасным, триумф нового премьер-министра — абсолютным, последствия для моей карьеры — тяжелыми, Красная Армия меня разжаловала, польский парламент лишил мандата, короче, моя реабилитация снова отменяется. Я снова попросту ошибся. Может быть, уважаемые дамы и господа, для вас такой поворот дела и лучше. А мне не остается ничего другого, как рассказать, каким образом трем человекам был поставлен мат в одной партии.

А сейчас вы слышите первые залпы салюта со стороны античного храма, Город готовится отпраздновать свадьбу нового премьер-министра. (За окнами проходят Диего и его невеста, двое детей несут шлейф ее платья.) Вы видите, как высокопоставленная пара идет мимо окон к собору, видите его, которого мы уже хорошо знаем, и ее, новую первую леди, издательницу очень популярной у здешних читателей «Evening post», раскрасневшуюся, в платье от Диора. Похоже, власть укрепилась, порядок восстановлен, прежняя роскошь и великолепие снова утверждаются в своих правах. На фоне этого торжественного события, на фоне несмолкающих приветственных возгласов ликующего народа, на фоне вдохновенного выступления сводного хора женских училищ, городской филармонии и мужского певческого союза, исполняющего Девятую симфонию Бетховена, наконец, на фоне величественно-гулкого звона соборных колоколов прискорбным образом выделяется следующая сцена.

Это был Генеральный прокурор. Ему удалось убежать из сумасшедшего дома. Когда он лез в окно, меня, к несчастью, еще не было в комнате, иначе бы мой друг Поль увидел, как я бреюсь перед последним осколком этого зеркала, и ему наконец все бы стало ясно. А так он понятия не имел о моем присутствии здесь, а я, в свою очередь, не знал о его присутствии, и если бы я позже смог открыть ему глаза, это уже не имело бы смысла: так стремительно расправилась с ним судьба, которую он сам себе уготовил. Анастасия — еще одна смехотворная причина моей смерти, не будь ее, я уже давно был бы в безопасности — пришла немного позже. Она была в городе, якобы в женской тюрьме Святого Иоанна, на самом же деле она безуспешно пыталась поговорить с новым премьер-министром. Он как сквозь землю провалился, мы знаем причину: «Evening post». Ей не оставалось ничего другого, как отказаться от своей затеи. Она сходила в банк и теперь возвращается в свою квартиру в одежде дамы-благотворительницы, в своем плаще и с сумочкой из крокодиловой кожи.

Анастасия. Миссисипи сбежал!

Сен-Клод (равнодушно). Что ты говоришь.

Анастасия. Санитары и полицейские окружили его в городском парке.

Сен-Клод. Охота на зайца. (Оборачивается.) Где ты была?

Анастасия. В женской тюрьме Святого Иоанна.

Сен-Клод. Вздор. В банке. (Он берет у нее из рук сумочку, открывает, вынимает конверт и засовывает себе в карман.) Сколько?

Анастасия. Пятьсот.

Сен-Клод. Хорошо.

Анастасия. Ты побрился.

Сен-Клод. Я изменился?

Анастасия. Да.

Сен-Клод. Тогда надевай свое вечернее платье. Американский посланник устраивает прием на своей загородной вилле.

Анастасия. Какое тебе дело до американского посольства?

Сен-Клод. Это шанс незаметно выскользнуть из города. Никто и не подумает, что я отправлюсь этой дорогой.

А иначе зачем бы мне надевать фрак твоего мужа? (Он берет ее за руку и окидывает испытующим взглядом.) Накануне мне пришла в голову блестящая идея. Мы бежим вместе.

Анастасия (испуганно). Меня разыскивает полиция?

Сен-Клод. Нет. Меня разыскивает партия. Она исключила меня из своих рядов.

Анастасия. Чем это тебе грозит?

Сен-Клод. Теперь она сделает все, чтобы ликвидировать меня. Партия точно знает, что бояться ей следует только тех, кто всерьез относится к идеалам, которые она якобы представляет. Мы отправимся в Португалию.

Анастасия. И что мы будем там делать?

Сен-Клод. До сих пор мировая революция повсюду сходила на нет. Я хочу снова провозгласить ее оттуда, из другого уголка планеты. Это потребует значительного напряжения сил. Мы начнем в канализационных проходах, поднимемся в ночлежки, оттуда перейдем в притоны, и наконец я построю для тебя вполне приличный бордель.

Сен-Клод. Кофе!

Анастасия. Ты прибился ко мне с пустыми руками. Ты был одинок, без друзей, тебя ненавидели даже твои товарищи. Ты явился ко мне, преследуемый тайными агентами, и я укрыла тебя. Ты был болен, и я ухаживала за тобой. Ты изголодался, и я спала с тобой. Лежа в моей кровати с балдахином, ты сумел реорганизовать свою знаменитую партию. Ты даже собирал в моей комнате своих товарищей, этих бродяг в непромокаемых плащах, топтавших своими грязными башмаками мои персидские ковры. У меня ты планировал свою революцию, а теперь, когда дело в очередной раз провалилось, ты любезно предлагаешь мне в качестве благодарности место проститутки в борделе.

Сен-Клод. Я предлагаю тебе только то, что соответствует твоему призванию. Ты стала моей любовницей, чтобы обезопасить себя и с нашей стороны, и я сделал тебя своей любовницей, чтобы убедиться в твоих способностях. Для той роли, которую я тебе предлагаю, ты подходишь как нельзя лучше.

Анастасия. Ты воображаешь, что я паду так низко?

Сен-Клод. Для жены Генерального прокурора это будет не падением, а подъемом. Кто ты такая? Женщина, использовавшая в своих целях множество мужчин. В своей новой роли ты будешь самым естественным средством выкачивания из господствующих классов денег, которые пойдут на финансирование уничтожения этих классов. Это единственный шанс использовать тебя не для эксплуатации, а на благо человечества.

Анастасия. Сутенер!

Сен-Клод. Шлюха!

Служанка. Кофе.

Сен-Клод (не оборачиваясь). Налей в чашки.

Анастасия (смертельно побледнев, хватается за медальон, который висит у нее на шее). А если я не пойду с тобой?

Сен-Клод. Куда же ты денешься?

Анастасия. Премьер-министр мой друг.

Сен-Клод. В его положении связь с отравительницей вряд ли будет кстати.

Анастасия. Он ничего не знает.

Сен-Клод. Я его просветил.

Анастасия. Очень мило с твоей стороны.

Сен-Клод. Если ты не убежишь со мной, к тебе наведается полиция.

Анастасия. Резонно.

Сен-Клод. Единственный политик, который может позволить себе роскошь выносить тебя, — это я.

Анастасия. Посмотрим.

Сен-Клод. Кофе готов?

Анастасия. Готов.

Сен-Клод (подходит к столику). Сахар положили?

Анастасия. Нет.

Сен-Клод берет из сахарницы кусочек сахара, кладет в чашку, стоящую справа, помешивает ложечкой. Он подносит чашку ко рту, не пьет, отводит руку с чашкой в сторону, внимательно смотрит на Анастасию, ставит чашку на стол.

Анастасия (неуверенно). Ты не пьешь?

Сен-Клод. Там уже был сахар. (Он вытирает пот со лба) Лучше я выпью кофе в городе, милочка. Тебе повезло. Пользы от этого тебе не было бы никакой, потому что банковского служащего, с которым ты собиралась бежать, сегодня вечером арестуют. К сожалению, с ним будет значительная сумма денег, которые ему не принадлежат. Видишь, я тоже предпринял кое-какие меры предосторожности. Иди надевай вечернее платье, нам пора ехать. По крайней мере ты не зря уложила вещи в чемодан.

Анастасия. Я согласна. Мы едем в Португалию. (Выходит в дверь слева).

Сен-Клод. Итак, она пошла в свою комнату. Я посмотрел ей вслед, засмеялся, со страхом взглянул на свою чашку, перегнувшись через столик, взял ее чашку и выпил кофе. (Он проделывает все это.) О, я знал ее, отравленный кофе остался нетронутым, и если бы я, в безмерной надежде все-таки совершить где-нибудь революцию, не счел, что меня не узнали, когда я в пустом гараже крал только что украденную, заново покрашенную автомашину — персонал гаража убежал смотреть на публичную свадебную церемонию, — если бы я, возвращаясь через сад, обратил внимание на трех человек, неумело прятавшихся кто за яблоней, кто за кипарисом, — с этим столь полезным созданием, с этой вавилонской блудницей я бы покорил весь мир!

Миссисипи (кланяясь). Сударыня!

Анастасия (после паузь). Флорестан!

Миссисипи. Можете спокойно называть меня Поль. Весь мир знает мое имя.

Анастасия. Это же безумие — прийти сюда.

Миссисипи. Нет ничего безумного в том, сударыня, чтобы навестить свою жену, перед тем как навсегда исчезнуть. Второй раз из сумасшедшего дома не убежишь.

Анастасия. Я очень рада, Поль, что вместе с вами могу отправиться в тюрьму, чтобы сознаться в наших преступлениях.

Миссисипи. Оставьте эту мечту, сударыня, она была слишком прекрасна. Я засыпал письмами канцелярию своего преемника. Он мне не вериг. Он считает, что я сумасшедший.

Анастасия. Я тоже писала вашему преемнику. Он и мне не верит. Он считает меня «тюремным ангелом».

Миссисипи. Не хотите сесть?

Анастасия. Разумеется! (Указывает на кресло.) Прошу вас.

Миссисипи. Мы пили кофе, когда познакомились с вами пять лет тому назад, давайте же сделаем то же самое сейчас, перед тем как расстаться. Место то же самое, но, к большому сожалению, оно сильно изменилось: обои содраны, богиню любви почти не узнать, мебель в стиле Людовиков Четырнадцатого, Пятнадцатого и Шестнадцатого поломана, и только кофейный столик в стиле бидермейер, к счастью, остался цел.

Можно попросить вас передать мне сахар? (Она передает ему сахарницу.) Благодарю вас. Мне срочно надо подкрепиться. Бегство далось мне с большим трудом. Я вижу, столик накрыт на две персоны, мадам. Вы кого-то ждали к завтраку?

Анастасия. Я ждала вас.

Миссисипи. Вы знали, что я приду?

Анастасия. Я догадывалась.

Миссисипи. А этот чемодан? Вы куда-то уезжаете?

Анастасия. Здоровье мое подорвано. Мне надо снова отдохнуть в Адельбодене.

Миссисипи. В этом вызывающе шикарном платье?

Анастасия. Я надела его ради вас.

Миссисипи. Я никогда не видел его на вас.

Анастасия. Я надевала его в тот день, когда умер Франсуа. (Она смотрит на портрет.)

Миссисипи. Видите, для нашего расставания я тоже выбрал достойное одеяние. (Нетерпеливо.) Не хотите выпить кофе, сударыня?

Анастасия. Хочу. Он меня подкрепит. (Пьет.)

Миссисипи (облегченно вздохнув). Мы пять лет прожили в браке, сударыня, в счастливом браке. (Пьет.) Черт побери, в нем слишком много сахара.

Анастасия. Пять лет. Я делала все, что вы от меня требовали. Шла к узниками, утешала их и смотрела, как они умирают. Я никогда не забывала, зачем я это делаю. Помня данное вам обещание, я каждый день думала о Франсуа. (Смотрит на портрет.)

Миссисипи. А я о Мадлен.

Вы остались верны мне.

Анастасия. Я осталась вам верна, так же как я сохранила верность Франсуа. (Она с облегчением допивает свой кофе.) Налить вам еще чашку?

Миссисипи. Да, спасибо.

А вы не совершили клятвопреступление, сударыня?

Анастасия. Как, вы пришли, чтобы задать мне этот вопрос? Так вот почему вы вернулись, вот почему сидите здесь в этой ужасной мантии!

Миссисипи. Забудьте о том, что я ваш муж, забудьте о часах, которые вы провели со мной, забудьте о ваших задушевных беседах с заключенными. Пусть я предстану перед вами в этот момент только как Генеральный прокурор, который обязан следовать своему страшному долгу даже по отношению к любимому человеку. О! (Он стонет, хватается за правый бок и опускается на стул.)

Анастасия (внимательно наблюдая за ним). Вы больны?

Миссисипи. Вдруг сильно закололо в боку, вероятно, приступ ревматизма. Должно быть, я простудился, лежа вчера под яблоней. (Он встает.) Но мне уже лучше. Продолжим допрос, сударыня.

Анастасия. Я не понимаю вашего поведения, сударь.

Миссисипи. Вы вынуждаете меня предпринять шаги, которые я однажды уже предпринимал.

Служанка. Милостивый государь?

Миссисипи. Вы помните графа Бодо Юбелоэ-Цабернзе, Лукреция?

Служанка. Граф часто бывал у вас, когда еще был жив старый господин.

Миссисипи. Целовались ли госпожа и граф в отсутствие сахарного фабриканта?

Служанка. Еще как.

Миссисипи. Принимала ли госпожа графа в своей спальне?

Служанка. А как же.

Миссисипи. Когда это было, Лукреция?

Служанка. В ночь перед смертью старого господина.

Миссисипи. Почему фабриканта не было дома, Лукреция?

Служанка. Он заночевал в другом месте.

Миссисипи. Благодарю вас, Лукреция, можете возвращаться к своей работе.

Сударыня, в ту самую ночь, когда вы принимали в своей спальне графа Юбелоэ-Цабернзе, ваш супруг Франсуа нарушал супружескую верность с моей женой Мадлен в моей собственной спальне. Я припоминаю, что тоже не был дома: мне пришлось председательствовать на международном конгрессе прокуроров. Сударыня, вы отдаете себе отчет в том, что мне, как вашему мужу, почти невозможно поверить в вашу невиновность?

Анастасия. Если вы мне не верите, я не могу вам помочь.

Миссисипи. Человек не может знать другого человека до такой степени, чтобы обходиться без веры, но мне этого мало: я должен быть уверен, что вы не совершили клятвопреступления. Речь идет о смысле самого закона. От его имени мы заключили наш брак. Брак бессмысленный, если мне не удалось изменить вас, одного-единственного человека, если все эти пять лет вы только притворялись, если ваш грех больше того, что мне известно, если ничто не затронуло вас до глубины души. Я должен знать, кто вы такая! Ангел или дьявол!

Анастасия (встает). Этого нельзя знать, в это можно только верить.

Миссисипи (тоже встает). Фраза, которая в ваших устах, сударыня, может звучать и свято, и кощунственно.

Анастасия. Еще раз клянусь Богом: я сказала правду.

Миссисипи (после долгой паузы). Вы поклянетесь в этом и тогда, когда я поставлю вас перед последним испытанием?

Анастасия (недоверчиво). Что вы имеете в виду?

Миссисипи. Перед смертью.

Анастасия (выжидательно смотрит на Миссисипи). Вы хотите меня убить?

Миссисипи. Разве вы не узнаете типичный симптом? Обычно он сразу исчезает, и через некоторое время наступает безболезненная смерть.

Анастасия (вскакивает). Вы меня отравили?

Миссисипи. В кофе, который вы выпили, был тот самый яд, которым вы отравили своего мужа Франсуа, а я свою жену Мадлен.

Анастасия. В кофе?

Миссисипи. В кофе. Возьмите себя в руки, сударыня! Мы подошли к ужасному мгновению нашего брака. Вы стоите перед лицом смерти.

Анастасия. Я хочу к доктору Бонзельсу!

Миссисипи (задерживает ее). Вы же знаете, что вам не в состоянии помочь ни один врач в мире.

Анастасия. Я хочу жить! Я хочу жить!

Миссисипи (силой удерживая ее). Вы должны умереть!

Анастасия (жалобно). Зачем ты это сделал?

Миссисипи. Чтобы узнать правду!

Анастасия. Я сказала правду!

Миссисипи. Ты любила только Франсуа?

Анастасия. Только его.

Миссисипи. Ты никогда не принадлежала другому человеку, никогда не нарушала супружеской верности?

Анастасия. Никогда!

Миссисипи. А платье, которое сейчас на тебе? Ради кого ты так оделась, кого ждала?

Анастасия. Тебя, только тебя.

Миссисипи. Ты спускалась в темницы к заключенным, ты видела, как они кладут свои головы под нож гильотины. Не клянись больше Богом, поклянись этими мертвецами, к которым теперь принадлежишь и ты.

Анастасия. Клянусь!

Миссисипи. Тогда поклянись и законом, ради которого я убивал тридцать лет подряд.

Анастасия (тяжело дыша). Клянусь законом.

Миссисипи. Я чувствую, как из твоего тела уходит жизнь, как оно все тяжелее обвисает в моих руках. Как ты холодна в моих объятиях. Есть ли смысл лгать и сейчас, перед лицом Бога?

Анастасия. Я сказала правду.

Миссисипи. Тогда есть ли смысл в законе? Разве не лишено смысла то, что я убивал? Разве не бессмысленны все эти войны, эти революции, следующие одна за другой, слившиеся в один-единственный чудовищный трубный голос смерти? Разве меняется человек, когда его наказывают? И есть ли смысл в Судном дне?

Анастасия. Я клянусь, я клянусь.

Сен-Клод. Ты здесь, Поль?

Миссисипи (тихо). Луи!

Сен-Клод. Ты разве не в сумасшедшем доме?

Миссисипи (тихо). Я еще раз вернулся сюда.

Сен-Клод. Это твоя жена?

Миссисипи. Я ее убил.

Сен-Клод. Зачем?

Миссисипи. Чтобы узнать правду.

Сен-Клод. И ты ее узнал?

Миссисипи (медленно подходит к столику, снова прижимая руку к правому боку). Моя жена не лгала. Она не нарушала супружеской верности.

Сен-Клод. Разве надо было убивать женщину, чтобы узнать это?

Миссисипи. Она была для меня целым миром. Мой брак был ужасным экспериментом. Я боролся за этот мир и победил. Ни один человек не может лгать, умирая как, как умерла она.

Сен-Клод. Перед ней надо бы снять шляпу, раз она смогла это сделать. Да она просто святая.

Миссисипи. Она была единственным человеком, который меня поддерживал, и теперь я знаю, Луи, что любил ее.

Сен-Клод. Это не пустяк.

Миссисипи. Но я устал. Меня знобит. Я снова чувствую холод нашей юности, когда под газовым фонарем я читал Библию, а ты — «Капитал».

Сен-Клод. Хорошие были времена, Поль!

Миссисипи. Лучшие в нашей жизни, Луи! Мы были полны страстного ожидания и необузданных желаний, полны трепетной надежды на лучшую жизнь. (Он встает.) Мне плохо. Отведи меня в мою комнату.

Миссисипи (с внезапной подозрительностью). Почему ты сюда пришел?

Сен-Клод. Проститься с тобой.

Миссисипи. Ты знал, что я здесь?

Сен-Клод. В сумасшедшем доме тебя не оказалось.

Миссисипи (смеется). Ты собираешься уехать?

Сен-Клод. В Португалию. Хочу снова начать все сначала.

Миссисипи. Мы должны каждый раз начинать все сначала. Мы истинные революционеры. Я еду с тобой, брат.

Сен-Клод. Мы должны быть вместе.

Миссисипи. Мы с тобой создадим бордель. Я буду швейцаром, ты — распорядителем. И когда мир полетит в тартарары, мы водрузим над поколебленным мирозданием красное знамя справедливости.

Миссисипи. У меня кружится голова от усталости. Вместо тебя я вижу только тень, которая становится все темнее и темнее. (Падает грудью на столик.) Я не сдамся. Никогда. Во что бы то ни стало я восстановлю закон Моисея.

Первый. Ты приговорен к смерти, Сен-Клод. Руки за голову!

Второй. Встань между окнами.

Третий. Повернись к напольным часам.

Первый. Легкая смерть. Легче не бывает.

Сен-Клод продолжает стоять. Трое в плащах выходят в дверь справа.

Сен-Клод. Они вогнали пули в мое тело, эту историю вы уже знаете.

Миссисипи (выпрямляясь за столом). Вот так мы и погибли, палачи и жертвы, в одно и то же время, погибли по своей собственной вине.

Министр (появляется в окне справа). Тогда как я, жаждущий одной только власти, держу в объятиях мир…

Анастасия. Блудница, не изменившаяся и после смерти.

Сен-Клод. И все же, лежим ли здесь, в этих развалинах…

Миссисипи. Умираем ли у побеленной известью стены…

Сен-Клод. Мы возвращаемся, как возвращались всегда.

Миссисипи. Каждый раз в новом обличье, тоскуя по все более далеким райским кущам…

Сен-Клод. Снова и снова выталкиваемые из вашей среды…

Миссисипи. Переполненные вашим равнодушием…

Сен-Клод. Тоскующие по вашему братству…

Миссисипи. Вихрем несемся мы над вашими городами…

Сен-Клод. Пыхтя, вертим могучие лопасти…

Миссисипи. Приводя в движение мельницу, которая сотрет вас в порошок.