Том 9

К. МАРКС РЕВОЛЮЦИЯ В КИТАЕ И В ЕВРОПЕ

Один в высшей степени глубокий, хотя и склонный к надуманным спекулятивным построениям исследователь начал, управляющих развитием человечества {Гегель. Ред.}, всегда превозносил как одну из основных тайн природы то, что он называл законом единства противоположностей [contact of extremes]. Распространенная поговорка «крайности сходятся» с его точки зрения представляет собой великую и непреложную истину во всех сферах жизни, аксиому, которую философ так же не может игнорировать, как астроном законы Кеплера или великое открытие Ньютона.

Является «единство противоположностей» таким универсальным принципом или нет яркую иллюстрацию этому можно видеть в том влиянии, которое китайская революция[92] по всей видимости оказывает на цивилизованный мир. Может показаться очень странным и парадоксальным утверждение, что ближайшее восстание народов Европы и ближайший этап их борьбы за республиканские свободы и более экономную форму правления будут, вероятно, в большей мере зависеть от того, что происходит в настоящее время в Небесной империи — прямой противоположности Европы, — чем от какой-либо иной существующей ныне политической причины, в большей мере даже, чем от угроз России и их следствия — перспективы всеобщей европейской войны. И, однако, это отнюдь не парадокс, как в этом могут все убедиться, внимательно рассмотрев обстоятельства дела.

Каковы бы ни были социальные причины, которые вызвали хронические восстания, продолжающиеся уже около десяти лет в Китае и вылившиеся теперь в единую могучую революцию, и в какой бы форме — религиозной, династической или национальной — эти причины ни проявлялись, толчок к этому взрыву был несомненно дан английскими пушками, при помощи которых Англия принудила Китай ввозить наркотическое снадобье, именуемое опиумом. Перед британским оружием авторитет маньчжурской династии рассыпался в прах; суеверному представлению о вечности Небесной империи был нанесен смертельный удар; варварская герметическая изоляция от цивилизованного мира была нарушена и было положено начало тем связям, которые с тех пор столь быстро развивались под притягательным действием калифорнийского и австралийского золота. В то же самое время серебряная монета империи — ее живая кровь — стала утекать в Британскую Ост-Индию.

До 1830 г., пока торговый баланс был постоянно благоприятен для китайцев, происходил непрерывный ввоз в Китай серебра из Индии, Британии и Соединенных Штатов. Но с 1833 и, в особенности, с 1840 г. вывоз серебра из Китая в Индию приобрел такие масштабы, что он стал грозить Небесной империи истощением. Вследствие этого появились строгие указы императора против торговли опиумом, вызвавшие еще более сильное сопротивление этим мерам. Кроме этих прямых экономических последствий, взяточничество, связанное с контрабандной торговлей опиумом, окончательно деморализовало китайских государственных чиновников в южных провинциях. Подобно тому как император обычно почитался отцом всего Китая, его чиновники рассматривались как носители этих отцовских прав, каждый по отношению к подведомственному ему округу. Но эта патриархальная власть, единственная моральная связь между различными частями обширной государственной машины, постепенно подтачивалась взяточничеством тех чиновников, которые сколотили себе состояние, потворствуя контрабандной торговле опиумом. Это происходило главным образом именно в тех южных провинциях, которые первыми были охвачены восстанием. Вряд ли нужно доказывать, что, по мере того как властелином китайцев становился опиум, император и его свита педантичных мандаринов утрачивали в такой же степени свою власть. Можно подумать, что истории потребовалось сначала одурманить целый народ, чтобы стало возможным пробуждение его от векового оцепенения.

Крайне незначительный прежде ввоз английских хлопчатобумажных тканей, так же как и ранее ничтожный ввоз английских шерстяных тканей, быстро возрос с 1833 г., после того как монополия торговли с Китаем перешла от Ост-Индской компании к частным торговцам. В еще больших размерах он увеличился с 1840 г., когда и другие страны, и особенно Соединенные Штаты, также стали принимать участие в торговле с Китаем. Этот ввоз иностранных промышленных изделий имел такое же влияние на китайскую промышленность, какое он прежде оказал на промышленность Малой Азии, Персии и Индии. В Китае прядильщики и ткачи сильно пострадали от этой иностранной конкуренции, и это вызвало соответствующее расстройство в общественной жизни.

Контрибуция, которую Китаю пришлось выплачивать Англии после злополучной войны 1840 г.[93], огромное непроизводительное потребление опиума, утечка драгоценных металлов, вызванная торговлей опиумом, разрушительное влияние иностранной конкуренции на местное производство, деморализация государственной администрации привели к двум последствиям: прежние налоги стали более тяжелыми и разорительными и к ним прибавились еще новые. Так, в декрете императора {Сянь-фына. Ред.}, подписанном в Пекине 5 января 1853 г., мы находим предписания наместникам и правителям южных провинций, Учана и Ханьяна, понизить налоговые платежи, разрешить их отсрочку и, прежде всего, ни в коем случае не взыскивать сверх причитающейся суммы, ибо иначе, говорится в декрете, «как может перенести это бедный народ?»

«Таким образом», — продолжает император, — «мой народ в годину всеобщей нужды и лишений, быть может, будет избавлен от тяжкого бедствия — преследований и гнета сборщиков податей».

Такие же речи и о таких же уступках, помнится, мы слышали в 1848 г. от Австрии, этого немецкого Китая.

Все эти разрушительные факторы, действуя одновременно на финансы, нравы, промышленность и политическую структуру Китая, получили полное развитие в 1840 г. под жерлами английских пушек, подорвавших авторитет императора и принудивших Небесную империю войти в соприкосновение с земным миром. Полная изоляция была первым условием сохранения старого Китая. Когда же этой изоляции при содействии Англии был насильственно положен конец, разложение должно было наступить так же неизбежно, как неизбежно разложение тщательно сохраненной в герметически закрытом гробу мумии, лишь только к ней получит доступ свежий воздух. Но теперь, когда Англия вызвала революцию в Китае, встает вопрос, какое влияние окажет со временем эта революция на Англию и — через Англию — на Европу. На этот вопрос нетрудно ответить.

Мы часто обращали внимание наших читателей на беспримерный роет британской промышленности после 1850 года. Среди самого поразительного процветания нетрудно было усмотреть явные симптомы приближающегося промышленного кризиса. Несмотря на Калифорнию и Австралию[94], несмотря на огромную, беспрецедентную эмиграцию, если не случится что-либо непредвиденное, в надлежащее время все же должен наступить момент, когда расширение рынков не в состоянии будет угнаться за расширением британской промышленности, и это несоответствие с такой же неизбежностью, как и в прежние времена, должно будет вызвать новый кризис. Однако, если происходит внезапное сужение одного из крупных рынков, наступление кризиса неизбежно ускоряется. А китайское восстание в данный момент должно оказать именно такое влияние на Англию. Необходимость открытия новых рынков или расширения старых была одной из главных причин понижения пошлины на чай в Англии, поскольку ожидали, что с увеличением ввоза чая будет иметь место рост экспорта промышленных изделий в Китай. Стоимость годового экспорта из Соединенного королевства в Китай, до отмены в 1833 г. торговой монополии Ост-Индской компании, составляла только 600000 ф. ст., а в 1836 г. она достигла суммы в 1326388 ф. ст., в 1845 г. она поднялась до 2394827 ф. ст., и в 1852 г. составила свыше 3000000 фунтов стерлингов. Количество чая, вывезенного из Китая, в 1793 г. не превышало 16167331 фунта, но в 1845 г. оно доходило до 50714657 фунтов, в 1846 г. — до 57584561 фунта; в настоящее время оно превышает 60000000 фунтов.

Сбор чая в нынешний сезон будет, по-видимому, немалым, о чем уже свидетельствуют таблицы экспорта из Шанхая, показывающие прирост на 2000000 фунтов по сравнению с предыдущим годом. Этот излишек следует приписать двум обстоятельствам. С одной стороны, в конце 1851 г. на рынке ощущалась сильная депрессия и оставшийся большой излишек был переброшен на экспорт 1852 года. С другой стороны, как только в Китае стало известно об изменении британского законодательства в отношении импорта чая, весь имевшийся в наличии чай был выброшен на рынок по значительно повышенным ценам. Но что касается будущего сбора чая, дело обстоит совсем иначе. Это видно из следующих выдержек из переписки крупной чайной фирмы в Лондоне:

«В Шанхае паника достигла крайних пределов. Золото поднялось в цене на 25 %, причем его усиленно скупают, для того чтобы припрятать; серебро исчезло настолько, что его совершенно нельзя достать даже для уплаты налагаемых Китаем на британские суда портовых таможенных пошлин. Вследствие этого г-н Алкок согласился поручиться перед китайскими властями за уплату этих пошлин по получении векселей Ост-Индской компании или других гарантийных ценных бумаг. Недостаток драгоценных металлов, с точки зрения неотложных потребностей торговли, является одним из самых неблагоприятных условий, так как их исчезновение происходит как раз в такое время, когда в них чувствуется крайняя нужда. Без них скупщики чая и шелка не могут направиться внутрь страны для того, чтобы производить свои закупки, за которые приходится уплачивать вперед значительное количество звонкой монеты, чтобы дать возможность производителям завершить свои работы… В это время года обычно начинают заключать сделки на новый чай, но так как теперь ни о чем другом не говорят, кроме как о способах защиты личности и собственности, то все дела приостановились… Если не будет принято мер для сбора листа в апреле и мае, то ранний сбор, включающий все более тонкие сорта как черного, так и зеленого чая, погибнет так же, как не сжатая до рождества пшеница».

Конечно, ни английские, ни американские, ни французские эскадры, стоящие в китайских водах, не обеспечат средств для сбора чайного листа, но своим вмешательством они легко могут вызвать такие осложнения, которые приведут к прекращению всяких деловых связей между производящими чай внутренними областями страны и вывозящими чай морскими портами. Таким образом, для нынешнего сбора следует ожидать повышения цен — в Лондоне спекуляция уже началась, — а для будущего сбора можно почти с уверенностью предсказать крупный дефицит. Но это еще не все. Китайцы, которые хотя и готовы, как и все люди в периоды революционных потрясений, продать иностранцам всю массу имеющихся у них товаров, будут, как это обыкновенно и делали жители стран Востока, когда они опасались больших перемен, припрятывать свои шелка и чай и в обмен на них не станут брать ничего другого, кроме звонкой монеты. Англия поэтому должна ожидать повышения цен на один из ее главных предметов потребления, отлива металлических денег и значительного сужения одного из важнейших рынков для ее хлопчатобумажных и шерстяных товаров. Даже «Economist», этот оптимистический заклинатель всего, что угрожает спокойствию умов меркантильного общества, вынужден вести такие речи:

«Мы не должны льстить себя надеждой найти такой же большой рынок для нашего экспорта в Китае, как до сих пор… Более вероятно, что наша экспортная торговля с Китаем пострадает и что спрос на изделия Манчестера и Глазго уменьшится».

Не следует забывать, что повышение цен на такой необходимый товар как чай и сужение столь важного рынка как Китай совпадет с плохим урожаем в Западной Европе и, следовательно, с повышением цен на мясо, хлеб и все другие сельскохозяйственные продукты. Это вызовет сужение рынка для промышленных изделий, потому что каждое повышение цен на предметы первой необходимости сопровождается как в самой стране, так и за границей соответственным сокращением спроса на промышленные изделия. Со всех концов Великобритании раздаются жалобы на плохое состояние большей части посевов. «Economist» по этому поводу пишет следующее:

«На юге Англии не только многие поля останутся незасеянными до тех пор, пока уже будет слишком поздно рассчитывать на какой бы то ни было урожай, но и многие из засеянных полей, по-видимому, покроются сорняками или вообще окажутся в состоянии, мало благоприятном для роста хлебов. На сырой и истощенной почве, отведенной под пшеницу, налицо очевидные признаки предстоящего неурожая. Время для посева кормовой свеклы теперь, можно сказать, уже упущено, и ее очень мало было посеяно; время для возделывания почвы под турнепс также быстро проходит, причем не сделано никаких необходимых приготовлений для того, чтобы посадка этого важного растения была закончена… Посеву овса сильно мешали снег и дожди. Ранний посев овса был недостаточен, а поздние посевы редко дают хороший урожай… Во многих местах погибло значительное количество племенного скота».

Цены на незерновые сельскохозяйственные продукты на 20, 30 или даже 50 % выше прошлогодних. Зерно на континенте вздорожало сравнительно больше, чем в Англии. В Бельгии и Голландии рожь поднялась в цене на целых 100 %. За ней следуют пшеница и другие зерновые культуры.

При таких обстоятельствах, принимая во внимание, что британская промышленность и торговля уже проделали большую часть обычного экономического цикла, можно смело предсказать, что китайская революция бросит искру в готовую взорваться мину современной промышленной системы и заставит разразиться давно назревающий всеобщий кризис, за которым, когда он распространится за границей, непосредственно последуют политические революции на континенте. Любопытное будет зрелище: Китай вызывает потрясения в западном мире, в то время как западные державы с помощью английских, французских и американских военных кораблей водворяют «порядок» в Шанхае, Нанкине и в устье Великого канала. Разве эти экспортирующие «порядок» державы, которые пытаются оказать поддержку пошатнувшейся маньчжурской династии, забыли, что ненависть к иностранцам и изгнание их из пределов империи, имевшие место в прежние времена лишь вследствие географических и этнографических особенностей Китая, стали политической системой только со времени завоевания этой страны маньчжуро-татарами?[95] Не подлежит ни малейшему сомнению, что бурные раздоры между европейскими нациями, которые с конца XVII века стали соперничать друг с другом из-за торговли с Китаем, послужили мощным толчком для проведения принятой маньчжурами политики недопущения иностранцев. Но еще сильнее побуждали к этому новую династию опасения, что иностранцы будут поддерживать недовольство, которым была охвачена значительная часть китайцев в течение первых пятидесяти лет или около этого, после покорения Китая татарами. По этим соображениям иностранцам и было запрещено поддерживать какие-либо связи с китайцами кроме как через Кантон — город, находящийся на большом расстоянии от Пекина и чайных округов, — а торговля их была ограничена товарообменом с торговцами Гонконга, которым правительство специально дало привилегию на иностранную торговлю, дабы таким путем оградить остальных своих подданных от всякого соприкосновения с ненавистными чужеземцами. Во всяком случае вмешательство со стороны западных правительств в такое время может лишь придать революции более насильственный характер и продлить застой в торговле.

В то же время следует заметить в отношении Индии, что британские власти в этой стране целую седьмую часть своих доходов извлекают из продажи опиума китайцам, между тем как спрос Индии на британские промышленные изделия зависит в значительной мере от производства этого индийского опиума. Правда, китайцы, вероятно, столь же мало склонны отказаться от опиума, как немцы — запретить употребление табака. Но так как известно, что новый император благосклонно относится к возделыванию мака и изготовлению опиума в самом Китае, то очевидно, что это сразу нанесет смертельный удар как по производству опиума в Индии, так и по доходам Индии и торговым ресурсам Индостана. Хотя соответствующие заинтересованные стороны возможно и не почувствуют немедленно этого удара, но придет время, когда его действие скажется в полной мере и он будет способствовать обострению и продлению всеобщего финансового кризиса, гороскоп которого мы уже составили выше.

С начала XVIII века в Европе не было серьезной революции, которой не предшествовал бы торговый и финансовый кризис. Это в такой же мере относится к революции 1789 г., как и к революции 1848 года. Правда, мы с каждым днем наблюдаем не только все более грозные симптомы столкновений между правителями и их подданными, между государством и обществом, между различными классами, но и столкновения между существующими державами друг с другом, которые постепенно достигают такого напряжения, когда остается только извлечь из ножен меч и прибегнуть к ultima ratio {последнему доводу. Ред.} государей. В европейские столицы ежедневно поступают сообщения, полные слухов о всеобщей войне, сменяющиеся назавтра другими сообщениями, из которых следует, что мир обеспечен на неделю или на приблизительно такой срок. Тем не менее, мы можем быть уверены, что какой бы остроты ни достиг конфликт между европейскими державами, какими бы грозными ни казались тучи, заволакивающие дипломатический горизонт, какие бы действия ни пыталась предпринять та или иная фракция энтузиастов в той или другой стране, — ярость государей и негодование народов в равной мере смягчаются, как только в воздухе повеет процветанием. Ни войны, ни революции не в силах глубоко потрясти Европу, если они не произойдут в результате всеобщего торгового и промышленного кризиса, сигнал к которому, как всегда, должна подать Англия, представительница европейской промышленности на мировом рынке.

Нам незачем останавливаться на политических последствиях, которые вызовет такой кризис в наше время, когда происходит небывалый в истории рост фабрик в Англии, а ее официальные партии переживают полное разложение, когда весь государственный аппарат Франции превращен в один огромный спекулирующий биржевой концерн, а Австрия находится накануне банкротства, когда накопившиеся повсюду несправедливости должны повлечь за собой народное возмездие, когда приходят в столкновение интересы самих реакционных держав и перед всем миром снова обнаруживаются завоевательные стремления России.

Написано К. Марксом 20 мая 1853 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 3794, 14 июня 1853 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского