Том 9

К. МАРКС РУССКАЯ ПОБЕДА. — ПОЗИЦИЯ АНГЛИИ И ФРАНЦИИ

Лондон, вторник, 13 декабря 1853 г.

«К изумлению турецкого султана, несмотря на присутствие в Черном море французского и английского флотов, один турецкий корабль безнаказанно захвачен русским судном. Весна преподнесет султану дальнейшие сюрпризы».

Так писала в прошлую субботу «Press». Но «дальнейшие сюрпризы», которых ожидали только ближайшей весной, принес ближайший же понедельник. Русский флот разгромил турецкую эскадру в Черном море у Синопа[412] — так гласит русское сообщение из Одессы, датированное 5 декабря, которое затем подтвердил французский «Moniteur». Хотя мы еще не знаем точных подробностей этого события, ясно одно, что русский отчет крайне преувеличивает дело, что все свелось к внезапному нападению на ряд турецких фрегатов и некоторое число транспортных судов с войсками, провиантом, боевыми припасами и оружием на борту, направлявшихся в Батум, что русские силы численно значительно превосходили турецкие и что, несмотря на это, последние сдались только после отчаянной борьбы, продолжавшейся в течение часа.

«Наш флот», — пишет «Англичанин» {А. Ричардс. Ред.}, — «во всяком случае находится там не для того, чтобы препятствовать нападению русских на Турцию. Флот находится там не для того, чтобы мешать перевозке русских войск и оружия на Кавказ. Флот там не для того, чтобы предотвратить превращение Черного моря в русское озеро. Флот там не для того, чтобы помочь нашему союзнику или спасти его от гибели. Флот там не для того, чтобы предупредить повторение Наварина по памятному образцу… Русские адмиралы, как мы полагаем, могут маневрировать на расстоянии пушечного выстрела от Константинополя, а средства давления Англии будут пребывать в таком же безмятежном состоянии, как и первое средство давления, находящееся в распоряжении самого лорда Абердина. Долго ли будет народ терпеть этот дорогостоящий фарс?»

Коалиционное министерство раздосадовано тем, что царь разбил турок на море, а не на terra firma {твердой земле. Ред.}. Министерство хотело победы русских на суше. Русские же успехи на море грозят поколебать его положение как раз в тот момент, когда граф Буоль заверил султана в строго оборонительных намерениях царя и когда лорд Редклифф стремился навязать султану трехмесячное перемирие. В высшей степени забавно наблюдать, как между различными печатными органами коалиционного министерства распределяются обязанности по успокоению возбужденного общественного мнения.

«Times», как представитель всего кабинета, выражает его общее негодование по поводу неблагодарности царя и даже осмеливается на некоторые угрозы.

«Morning Post» держится, разумеется, еще воинственнее и дает понять своим читателям, что «неблагоприятный» случай при Синопе никогда не имел бы места, будь лорд Пальмерстон премьер-министром или, по крайней мере, министром иностранных дел.

«Во всяком случае ясно», — заявляет «Post», — «что русские морские силы, посланные для операций у турецких берегов, способны нанести ресурсам Порты неожиданный и тяжелый удар как раз в том месте, где Диван имел все основания ожидать, что он получит доказательство ценности и действенности тех союзнических услуг, которые ему открыто были обещаны, если эти обещания действительно подразумевали нечто существенное, нечто большее, чем показное хвастовство. Вряд ли можно, полагаем мы, утверждать, что Черное море является подходящей сценой для нового акта дипломатической комедии, которая была разыграна в Дунайских княжествах под названием «материальные гарантии»[413]. Итак, можно считать, что русские отказались от лицемерного изображения своей позиции как оборонительной. Приходится глубоко сожалеть, что мы» (читай Абердин) «в своей политике умиротворения зашли чересчур далеко и причинили тяжелый ущерб нашему союзнику, вызвав в свой адрес заслуженные укоры. Мы стали бы объектом постоянного порицания и покрыли бы себя позором, если бы допустили повторение подобного несчастья вследствие того, что не последовало бы помощи со стороны наших военных судов, которые были специально отправлены для оказания такой помощи».

Склонный к философствованию «Morning Chronicle», главный орган пилитов, не исключает

«вероятности того, что держава, нарушившая мир между народами, проявит теперь склонность согласиться на прекращение войны».

Император Николай, под тем предлогом, что «он не хочет противиться свободно выраженному желанию» господарей Гики и Штирбея отказаться от управления Молдавией и Валахией, рескриптом от 8 ноября передал их функции генералу фон Будбергу, подчиненному, однако, верховному контролю князя Горчакова.

Тот факт, что Англия старается навязать Турции перемирие в момент, когда оно может лишь помочь царю выиграть время для сосредоточения войск и для попыток расстроить официальный союз между Францией и Англией; далее, ведущиеся одновременно с этим интриги Николая против Бонапарта, которого он хочет свергнуть и заменить Генрихом V; наконец, громкое бахвальство по поводу «слияния» обеих ветвей Бурбонов, о котором сообща ведут переговоры и король Леопольд, и принц Альберт, и орлеанские принцы, — таковы обстоятельства, которые заставляют публику снова обратить свои взоры к Виндзорскому замку и подозревать его в тайном сговоре с дворами Брюсселя, Вены и С.-Петербурга.

«Нынешнее поколение англичан», — пишет аристократическая газета «Morning Herald», — «должно следить за тем, чтобы политика их страны не была подчинена орлеанистским мечтам о реставрации, бельгийским страхам перед аннексией и мелочным немецким интересам».

«Существуют заговорщики», — намекает «Lloyd's Weekly Newspaper», — «за которыми не ведет наблюдения министерство внутренних дел, заговорщики, чьи имена блещут в разделе «Придворные новости» газеты «Times», как звезды в морозную ночь. Они не живут в Сент-Джонс-Вуде; не обитают они и в Челси. Нет, они пользуются куда большими удобствами в залах Клэрмонта[414]. Один из этих заговорщиков, частый гость нашей милостивой королевы, называемый из любезности герцогом Немурским, только что отправился из своего английского особняка в Фросдорф, чтобы соорудить мост — мост над бездной, — по которому Бурбоны могли бы вернуться во Францию. И несомненно, по возвращении он снова будет есть оленину в Букингемском дворце и в Виндзорском замке».

«Ваши министры», — пишет парижский корреспондент «Leader», — «делают то, что приказывает им делать Виктория. Королева Виктория хочет лишь того, чего хочет король Леопольд. Король Леопольд желает лишь того, чего желает император Николай. Таким образом Николай является de facto {фактически. Ред.} нынешним королем Англии».

Бонапарт находится в настоящий момент в более критическом положении, чем когда-либо раньше, хотя с первого взгляда кажется, что его шансы на успех никогда еще не были более благоприятными. Ему удалось прокрасться в круг европейских королевских фамилий. Он столько же выиграл в смысле престижа, сколько потерял Николай. Впервые в своей жизни он сделался «респектабельным». Та самая держава, которая вместе с Россией свергла его дядю с исполинского трона, — Англия — принуждена пойти на явный союз с ним против России. Обстоятельства сделали его чуть ли не арбитром Европы. Перспектива европейской войны, которая повлекла бы за собой восстания в Италии, Венгрии и Польше, — в странах, где народы, озабоченные почти исключительно восстановлением своей национальной независимости, не очень щепетильно относятся к тому, из какого источника они получают помощь, — все эти возможности, по-видимому, позволят герою 2 декабря дирижировать танцем народов, если он потерпит неудачу в роли миротворца среди королей. Огромные ошибки, совершенные его предшественниками, придали его политике даже видимость проявления национальной силы, ибо он вызывает, по крайней мере, опасения у держав, тогда как его предшественники — начиная временным правительством и кончая бургграфами Законодательного собрания[415] — были способны лишь дрожать перед всем и всеми.

Но теперь давайте посмотрим на оборотную сторону медали. Слияние двух ветвей династии Бурбонов, чего бы по существу оно ни стоило, совершилось под покровительством лондонского и венского дворов и по указке императора Николая. Оно должно поэтому рассматриваться как первый акт Священного союза, направленный против Бонапарта. С другой стороны, оно на время примирило различные партии французской буржуазии, чьи распри как раз и помешали в 1848–1851 тт. этим партиям оказать противодействие узурпации, совершенной героем Страсбурга и Булони[416]. Сами синие республиканцы, собравшись в доме г-на Карно, почти единогласно решили, что они окажут поддержку легитимистам при любой их попытке свергнуть Бонапарта. Эти господа, по-видимому, твердо решили снова проделать традиционный цикл от реставрации через буржуазную монархию к республике. Для них республика никогда не означала ничего, кроме: ote-toi de la, que je m'y mette {убирайся, дабы я мог занять твое место. Ред.}, и если они не могут сами занять место своего соперника, то, по крайней мере, они подвергнут его самому тяжелому, по их представлениям, наказанию — лишению места. Роли, которые предстоит сыграть, уже распределены. Уже назначены генералы, министры, все высшие чиновники. С этой стороны Бонапарту угрожает опасность военного мятежа, который если и не приведет к реставрации Бурбонов, все же может послужить поводом к общему взрыву. Но в общем и целом этот заговор Мале[417], зависящий от поддержки казаков, не более опасен, чем заговор Ледрю-Роллена, зависящий от поддержки турок. Отмечу en passant {между прочим. Ред.}, что если бы собралась вся французская эмиграция Лондона и острова Джерси, Ледрю едва ли осмелился бы появиться перед ней. Огромное большинство французских эмигрантов, принадлежащих к различным фракциям социалистической партии, объединено в Societe des proscrits democrates et socialistes {Общество демократических и социалистических эмигрантов. Ред.} — организации, которая относится с нескрываемой враждебностью к притязаниям Ледрю. Говорят, что он пользуется еще некоторым влиянием среди французского крестьянства, но власть должна быть завоевана в Париже, а не в департаментах, а в Париже он встретит сопротивление, которое ему не побороть.

Серьезная опасность, которой должен страшиться Бонапарт, угрожает ему с совершенно другой стороны, а именно, со стороны высоких цен на предметы питания, застоя в торговле и крайнего расстройства и истощения императорской казны. Крестьянство, с его слепой верой в волшебную силу имени «Наполеон» и в заманчивые обещания героя Страсбурга, было именно той силой, которая в первую очередь навязала его Франции. В глазах крестьян восстановление династии Бонапартов было равносильно восстановлению их собственного главенства, после того как Реставрация грубо попрала их права, Июльская монархия превратила их в объект спекуляции, а Республика заставила оплачивать издержки февральской революции. Теперь крестьяне прозрели не только в результате карательных экспедиций, но также и вследствие голода. Волна поджогов распространяется в настоящий момент во Франции с невиданной быстротой. Что касается буржуазии, то у нее хватило глупости подозревать Национальное собрание в том, что оно в результате интриг его различных фракций, споров между ними и их общей оппозиции исполнительной власти, вызвало временный застой в торговле в 1851 году. Буржуазия не только покинула на произвол судьбы своих собственных представителей, но и намеренно поощряла coup d'etat {государственного переворота. Ред.} с целью восстановления того, что она называла «упорядоченным правительством», и прежде всего «здоровой деловой жизни». Теперь она обнаружила, что промышленные кризисы не могут быть ни предотвращены военным деспотизмом, ни смягчены тем обстоятельством, что последний до предела напрягает общественный кредит, истощая его непомерно расточительными расходами, и делает финансовый кризис неизбежным спутником торгового кризиса. Буржуазия жаждет поэтому новой смены власти, которая даст ей, наконец, «упорядоченное правительство» и «здоровую деловую жизнь». Что касается пролетариев, то они приняли Бонапарта с самого начала только как временную необходимость, как разрушителя republique cosaque {казацкой республики. Ред.} и как орудие возмездия, отомстившее за них партии порядка[418]. Будучи к 2 декабря ослабленными рядом предшествующих поражений, а в 1852 и 1853 гг. целиком поглощенными своими заботами, они имели время для выжидания удобного момента, когда причины общего характера и всеобщее недовольство всех других классов дадут им возможность снова взяться за свое революционное дело.

Следующий торговый отчет из Парижа проливает некоторый свет на социально-экономическое положение Франции:

«За последнюю неделю торговые дела в Париже были неудовлетворительны. Если не считать производства новогодних подарков по заказам владельцев магазинов, а также изготовления готового платья, в торговле как будто наступил полный застой. Одной из главных причин этого являются высокие цены на продовольственные продукты в провинции, лишающие основную массу населения возможности делать обычные покупки. Урожай пшеницы, сбор каштанов и винограда оказались низкими во всех центральных департаментах Франции, и крестьяне, вынужденные многим жертвовать ради приобретения хлеба, отказывают себе во всем, кроме предметов первой необходимости. В письмах, получаемых из провинции, констатируется, что большая часть хлопчатобумажных товаров, поступивших в продажу на последних ярмарках, не нашла покупателей, чем легко объясняется застой в торговле, наблюдающийся в Руане. Весь экспорт в настоящее время направляется только в южноамериканские государства. Сообщают, что рынки Нью-Йорка и Нового Орлеана переполнены французскими изделиями; в результате оттуда не предвидится никаких заказов. Фирмы, обычно снабжающие продукцией Бельгию и Германию, почти все приостановили работу, так как прекратилось всякое поступление заказов от их заграничных клиентов. Всякий раз, когда Французский банк обнаруживает значительное сокращение количества торговых векселей, предъявляемых для учета, это должно означать, что дела в Париже идут вяло, и так оно и есть в настоящий момент. На хлебном рынке, где уже в течение десяти дней торговля шла плохо и наблюдалось падение цен, наступило оживление, и владельцы пшеницы приобрели большую уверенность в отношении своих запасов. Булочники проявляют большую склонность покупать муку, а появление некоторого числа покупателей из восточных департаментов окончательно приостановило падение цен. Поскольку парижские хлебные комиссионеры оказались не в состоянии выполнить все полученные в минувшую среду заказы, покупатели направились в Гавр, где ранее было объявлено, что цена упала на 2 франка за баррель. Немедленно после прибытия туда покупателей, мука поднялась в цене с 44 до 47 франков за баррель, а пшеница — с 83 до 86 франков за меру, равную 200 килограммов. Аналогичный рост цен имел место на всех рынках департамента Нор. В Страсбурге на хлебном рынке было обилие хлеба, и цена на пшеницу понизилась на 1 франк за гектолитр; в Лионе на рынке не было оживления, но падения цен не наблюдалось. В Париже снова поднялась в цене рожь; отмечена продажа 12000 квинталов овса по 22 франка 9 су за 100 килограммов. В письме из Марселя от 2 декабря сообщается, что в период с 1 по 30 ноября в марсельский порт прибыл 341 корабль, груженый 804270 гектолитрами пшеницы. Всего же, включая эти суда, за последние 4 месяца в Марсель было ввезено 2102476 гектолитров пшеницы на 714 судах».

Написано К. Марксом 13 декабря, 1853 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 3961. 27 декабря 1853 г.

Подпись: Карл Маркс

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского