Том 9

К. МАРКС ЗАПАДНЫЕ ДЕРЖАВЫ И ТУРЦИЯ. — СИМПТОМЫ ЭКОНОМИЧЕСКОГО КРИЗИСА

Страница из книжки Женни Маркс с пометками об отправке статей Маркса и Энгельса в «New-York Daily Tribune»

Лондон, пятница, 23 сентября 1853 г. Газета «Globe» в номере от 20 сентября отрицает достоверность содержащегося в «Journal des Debats» утверждения относительно миссии г-на Рива, a «Times» перепечатал в среду статью из «Globe» под заголовком «Gobemoucherie» {«В расчете на простаков». Ред.}, обвиняя французскую печать в распространении уток. Но разве передовая статья самого «Times», разобранная мной в моей последней статье, не подтверждает целиком сообщение «Journal des Debats»? Разве появилось какое-нибудь опровержение в парижском «Moniteur»? Разве газета «Assemblee nationale» не повторила в тот самый день, когда «Globe» уличал во лжи «Debats», что

«лорд Редклифф должен был уведомить султана, что если он не возьмет обратно предложенных им изменений, то английская эскадра войдет в Дарданеллы и французская эскадра не замедлит последовать за ней»?

Разве «Times», перепечатывая из «Globe» опровержение французской версии, прямо не заявил в том же номере, что

«Англия и Франция могут вмешаться в русско-турецкий конфликт только на условиях, предложенных четырьмя союзными державами и принятых Россией, — независимо от того, приемлемы эти условия для турецкого высокомерия или нет»?

Разве газета «Morning Post» не сообщала нам еще до появления «Journal des Debats» в Лондоне, что

«по получении ответа русского императора на предложение об изменениях в Венской ноте немедленно состоялось совещание представителей великих держав, пославшее 4-го сего месяца курьера в Константинополь с определенными сообщениями Дивану, которые, можно надеяться, заставят Порту принять Венскую ноту»?

И, наконец, в одной сегодняшней утренней газете мы читаем:

«Г-н Рив направлен в Константинополь; он доставит несколько депеш от лорда Кларендона лорду Стратфорду де Редклиффу; между Ривом и министерством иностранных дел существует самая тесная связь, поскольку он является соединительным звеном между Даунинг-стрит и Принтинг-хаус-сквер».

Верно и то, что со времени последних разоблачений, сделанных французской прессой, восточный вопрос опять принял совершенно новый оборот и что позорные решения английского министерства могут быть опрокинуты событиями вопреки всем его расчетам и надеждам.

Австрия отказалась от совместных выступлений со своими мнимыми союзниками. Венское совещание сорвано, по крайней мере на ближайшее время. Россия сбросила с себя маску, в которой она больше не видит надобности, и английское министерство оказалось вытесненным из своих последних укрепленных позиций.

«Лорд Абердин», — справедливо замечает «Liverpool-Courier», — «рекомендовал, чтобы султан прибегнул к явному и низкому обману; чтобы участники венского совещания сделали в отношении ноты молчаливую оговорку; чтобы султан понял эту ноту в превратном смысле, — ибо условия ноты сами по себе ясны и определенны, — и чтобы державы были готовы в случае решительного отказа русского императора согласиться с изменениями, предложенными султаном, действовать так, как если бы согласие на эти изменения было дано».

Г-н Друэн де Люис предложил венскому совещанию послать Порте объяснительную ноту, составленную в таком же лицемерном духе, но граф Буоль отклонил это предложение, заявив, что оно «носит чересчур дружеский характер по отношению к Порте, что время совместных выступлений прошло и что теперь каждая держава может действовать по своему усмотрению». Таким образом, английское министерство лишилось возможности прикрываться общими решениями европейского ареопага, этой акционерной компании, которая исчезает по одному слову австрийского министра, будучи вызванной к жизни его же заклинанием. Сначала, до перехода русских войск через Прут, Австрия вообще не нуждалась в каком-либо совещании. После вступления России в Дунайские княжества Австрия уже больше не нуждалась в совещании, во всяком случае в совещании на прежних основах. С другой стороны, граф Нессельроде опубликовал два циркулярных послания, которые делают в дальнейшем невозможным продолжать оправдывать первоначальную Венскую ноту тайными «добрыми намерениями» или толковать ее наперекор ее буквальному смыслу.

Предложенные Портой изменения свели весь вопрос «к чисто словесному вопросу», — вопила вся правительственная печать.

Вовсе нет, заявляет Нессельроде. Царь толкует первоначальный текст ноты так же, как султан. Первоначальная нота никогда не была и не претендовала быть чем-то иным, кроме как вторым изданием ноты Меншикова, и мы твердо придерживаемся ее текста, полного текста и одного только текста. Правительственный орган «Globe», конечно, изумлен тем, что, как оказывается, царь и султан одинаково видят смысл первоначальной ноты «в окончательном признании тех требований, которые были предъявлены Россией и отклонены Турцией и которых не собирались (?) поддерживать четыре державы», и что «Россия настаивает на безусловном удовлетворении претензий, выдвинутых ею с самого начала». А почему бы ей на этом не настаивать? Раз она нашла в себе достаточно смелости выдвинуть их четыре месяца тому назад, почему ей отказываться от них сейчас, когда она уже выиграла первую кампанию?

Тот же самый «Globe», который несколько дней тому назад называл изменения, предложенные Турцией, схоластическим крючкотворством и ненужными тонкостями, вынужден теперь признать, что «русское толкование доказывает их необходимость».

Первая депеша Нессельроде еще не опубликована, но «Morning Post» уверяет нас, что в ней объявляется о «равноценности Венской ноты и ноты князя Меншикова». К этому «Globe», вечерняя газета, добавляет, что, согласно этой депеше,

«император считает, что Венская нота обеспечивает ему признание его требований к Турции и его влияние на турецкое правительство, в чем ему отказывала Порта при поддержке четырех держав и для противодействия чему она и обратилась к их посредничеству; мы узнаем также, что император никогда не намерен отказываться от своего права иметь дело непосредственно с Турцией, обходясь без посредников, которых он признавал лишь для вида».

Русский император никогда и для вида не признавал их в качестве посредников. Он разрешил трем из них плестись в хвосте Австрии, а самой Австрии дозволил явиться к нему в качестве смиренной просительницы.

Что касается второй депеши, отправленной из С.-Петербурга 7 сентября, опубликованной в берлинской «Zeit» 18 сентября и адресованной в Вену на имя барона Мейендорфа, то в ней Нессельроде совершенно правильно сообщает, что первоначальная нота была представлена ему австрийским посланником как «ультиматума, на который Россия обязалась дать свое согласие при непременном условии принятия его Портой без каких бы то ни было изменений, «Кто откажется воспринять это не иначе как свидетельство о лояльности императора?» Правда, он учинил небольшой «пиратский акт» по отношению к Дунайским княжествам: он вторгся в них, захватил их, обложил их налогами, управляет ими, разорил их, присвоил их себе, можно сказать, проглотил их, несмотря на все прокламации Горчакова. Но ведь это не так важно. Разве он вместе с тем «не сообщил по телеграфу, тотчас же по получении первого проекта ноты, о своем полном согласии с ним, не дожидаясь известий о том, одобрен ли он в Лондоне и в Париже?» Действительно, мог ли он сделать что-нибудь большее, нежели сообщить по телеграфу, что нота, продиктованная русским министром в Вене, не будет отвергнута русским министром в С.-Петербурге! Мог ли он сделать что-нибудь большее для Парижа и Лондона, нежели одобрить ноту, даже не дожидаясь их одобрения! И тем не менее он сделал большее. Проект ноты, о принятии которого он соблаговолил известить по телеграфу, был «изменен» в Париже и Лондоне. И что же? «Взял ли он обратно свое согласие, создал ли он хотя бы малейшее затруднение?» Правда, по его собственному утверждению, нота «в ее окончательном виде» является не более и не менее как «равноценным вариантом ноты князя Меншикова». Но этот равноценный вариант при всем том «отличается» от своего оригинала. А разве он «не поставил условием принятие ноты Меншикова без всяких изменений»? Разве он не мог бы «на одном этом основании отказаться от рассмотрения новой ноты»? Но он этого не сделал. «Можно ли было проявить большее миролюбие?» Ультиматум венского совещания его ни в какой мере не касается; это дело самого совещания. «Его дело — подумать о тех проволочках, которые последуют» из-за отказа султана принять ультиматум. Он же, со своей стороны, ничего не имеет против того, чтобы продолжать занимать в течение нескольких месяцев Дунайские княжества, где его войска безвозмездно получают обмундирование и продовольствие.

Одесса не пострадала от того, что устье Дуная оказалось блокированным, а если оккупация Дунайских княжеств и способствует вздорожанию пшеницы на лондонском Марклейне[286], то это только облегчит возвращение нечестивых империалов в святую Русь. Поэтому Австрия и другие державы должны

«прямо и твердо заявить Порте, что, после того как они тщетно пытались открыть ей единственный путь, который мог бы привести к немедленному восстановлению ее отношений с нами, они отныне умывают руки в этом деле».

Державы достаточно сделали для султана, открыв царю путь к Дунаю и преградив путь к Черному морю союзной эскадре. «Августейший повелитель» графа Нессельроде клеймит далее «воинственные замыслы, которые, по-видимому, воодушевляют сейчас султана и большинство его министров». Он, со своей стороны, разумеется, предпочел бы, чтобы султан не горячился, чтобы канонеркам он противопоставлял мирные предложения, а казакам — учтивые фразы. «Он исчерпал меру возможных уступок, между тем как Порта не сделала еще ни одной уступки. Его величество не может идти дальше по этому пути». Несомненно, царь не может идти дальше, не перейдя через Дунай. Нессельроде резюмирует всю свою аргументацию в следующей искусной дилемме, от которой никак не отвертишься. Либо изменения, предложенные Портой, не имеют никакого значения, либо они какое-то значение имеют. Если они не имеют никакого значения, почему Порта настаивает на них? А если они имеют какое-то значение, «вполне понятно, что мы отказываемся их принять».

«Эвакуация Дунайских княжеств, — заявил лорд Кларендон, — есть предварительное sine qua non {непременное условие. Ред.} всякого соглашения». Как раз наоборот, — возражает Нессельроде. «Соглашение», то есть приезд турецкого посла для вручения австрийской ноты без всяких изменений, «есть предварительное sine qua поп эвакуации Дунайских княжеств».

Одним словом, великодушный царь готов прекратить канитель с венским совещанием, так как оно ему больше не нужно для окончания его первой кампании; но тем крепче он будет держать в своих руках Дунайские княжества, так как это ему необходимо, чтобы начать вторую кампанию.

Если верно полученное сегодня по телеграфу сообщение о возобновлении совещания, державы повторят в адрес Николая песенку, которой парижская толпа приветствовала Александра:

Впрочем, сам царь уже не властен, как прежде, над восточными осложнениями. Султан был вынужден вызвать старый фанатизм и побудить снова двинуться на Европу грубые воинственные племена Азии, которых не успокоишь ни дипломатическими нотами, ни трафаретной ложью; и даже в дерзкой московитской ноте чувствуется что-то вроде опасения того «воинственного духа», которым охвачен Стамбул. В своем манифесте к мусульманам султан объявил, что России не будет больше сделано ни одной уступки. Как сообщают, депутация улемов[287] обратилась к султану с требованием либо отречься от престола, либо объявить войну без дальнейшего промедления. Разногласия в Диване достигли крайнего напряжения, и склоняющее Диван к миру влияние Решид-паши и Мустафа-паши начинает уступать влиянию сераскира {военного министра. Ред.} Мехмед-Али.

Так называемая радикальная лондонская печать проявляет прямо-таки невероятное недомыслие. Заявив несколько дней тому назад, что «законы Англии должны быть со всей их карающей силой применены персонально к четырем изменникам» (Абердину, Кларендону, Пальмерстону и Расселу), «Morning Advertiser» во вчерашнем номере заканчивает одну из своих передовиц следующими словами:

«Лорд Абердин должен поэтому уступить место своему преемнику. Нужно ли называть этого преемника? Есть только один человек, на которого страна взирает в этот ответственный момент как на лицо, достойное стать у кормила правления. Этот человек — лорд Пальмерстон».

Если редакторы «Morning Advertiser» не способны следить за событиями и фактами, то им следовало бы хотя бы следить за статьями г-на Уркарта, печатающимися изо дня в день в их же собственной газете.

Во вторник вечером был созван митинг жителей Шеффилда по их требованию, адресованному к мэру города, с целью «обсудить современное неурегулированное и неудовлетворительное состояние восточного вопроса и целесообразность подачи петиции правительству по этому поводу». Такой же митинг должен состояться в Стаффорде. Делается много других попыток организовать публичные демонстрации против России и министерства «всех талантов». Но внимание общества пока в основном поглощено учетным процентом, хлебными ценами, забастовками, неблагоприятными коммерческими прогнозами, а еще больше холерой, которая уже свирепствует в Ньюкасле и борьба с которой ведется при помощи разъяснительных циркуляров лондонского Совета по охране здоровья., Издан указ от имени королевы и Тайного совета о том, что на ближайшие шесть месяцев по всему королевству вступают! в силу предписания закона об эпидемических заболеваниях; в Лондоне и других крупных городах делаются спешные приготовления для принятия надлежащих мер против надвигающегося бедствия. Если бы я разделял взгляды г-на Уркарта, я сказал бы, что холера прислана в Англию царем с «секретной миссией» уничтожить последние остатки того, что называется англосаксонским духом.

Поразительная перемена произошла в промышленных округах за последние четыре недели. В июле и в начале августа на горизонте было лишь одно безоблачное процветание; обстановку омрачали лишь тень, исходившая от отдаленной тучки— восточного вопроса и, пожалуй, в большей степени, опасения, как бы недостаток рабочих рук не помешал нашим хлопчатобумажным лордам использовать до конца неиссякаемый источник рисовавшихся им прибыльных дел. Восточный конфликт как будто был улажен; урожай мог, конечно, оказаться не совсем удовлетворительным, но на то ведь и существует свобода торговли, чтобы держать цены на низком уровне с помощью неистощимых американских, черноморских и балтийских запасов. Изо дня в день спрос на промышленные товары возрастал. Калифорния и Австралия оплодотворяли британскую промышленность потоками своего золота. «Times», позабыв про Мальтуса и про свои собственные недавние разглагольствования о перенаселении, всерьез пустился в обсуждение вопроса, не приведет ли недостаток рабочих рук и вызванное им повышение заработной платы к росту — в определенной пропорции — издержек производства английских промышленников и не прекратится ли в результате этого процветание промышленности и торговли, если только с континента не будут доставлены рабочие-переселенцы. Рабочему классу, по уверениям предпринимателей, жилось чересчур хорошо, настолько хорошо, что он в своих требованиях преступил всякие пределы, его «бесстыдство» становилось несноснее с каждым днем. Но это уже само по себе свидетельствовало об огромном, неслыханном процветании, переживаемом страной; а что могло послужить причиной этого процветания, как не свобода торговли! Но самое ценное заключалось в уверенности, что вся эта гигантская торгово-промышленная деятельность покоится на здоровых началах, что в ней нет места биржевому ажиотажу и необузданной спекуляции. Так утверждали в один голос английские промышленники, и они действовали в соответствии с этой точкой зрения: они строили сотни фабрик, заказывали паровые машины в тысячи лошадиных сил, заказывали тысячи ткацких станков и сотни тысяч веретен. Никогда еще машино- и станкостроение не было такой прибыльной отраслью производства, как в 1853 году. Предприятия, понесшие тяжелый ущерб во всех своих звеньях в результате большой забастовки 1851 г.[288], восстановили теперь свое положение и даже улучшили его, и я мог бы назвать не одну первоклассную и широко известную машиностроительную фирму, которая никогда не оправилась бы от удара, нанесенного ей рабочими-машиностроителями во время упомянутой большой стачки, если бы не это небывалое деловое оживление.

Приходится, однако, констатировать, что на ясном небе процветания в настоящий момент появились мрачные тучи. Этому, без сомнения, в известной степени способствовал тот оборот, который принял восточный конфликт, но влияние этого обстоятельства на внутреннюю, американскую и колониальную торговлю все же весьма незначительно. Повышение учетного процента не причина, а скорее симптом того, что «гнило что-то в королевстве датском»^{23}. Что касается неурожая и вздорожания предметов продовольствия, то тут мы несомненно имеем причины, которые понизили и еще сильнее понизят спрос на промышленные товары на рынках, подверженных действию этих причин, и в первую очередь на внутреннем рынке, этом оплоте британской промышленности. Однако повышение цен на продовольствие в настоящий момент в большинстве районов Англии и Шотландии пока еще компенсируется целиком или почти целиком повышением заработной платы, так что едва ли можно говорить о том, что уже произошло значительное падение покупательной способности потребителя. Повышение заработной платы привело к увеличению издержек производства в тех отраслях, в которых преобладает ручной труд; но благодаря большому спросу рост цен почти на все промышленные товары к августу значительно опередил рост издержек производства. Все перечисленные причины содействовали, конечно, ослаблению деловой жизни, но одних этих причин все же еще недостаточно, чтобы объяснить ту всеобщую тревогу, которая охватила деловые сферы промышленных округов.

Ведь это факт, что чары фритредерских иллюзий начинают рассеиваться и отважные промышленные авантюристы начинают смутно осознавать, что вопреки их грезам в стране, где господствует свобода торговли, вовсе не исключены экономические потрясения, торговые кризисы и новое проявление перепроизводства. Что касается перепроизводства, то оно бывало, есть и должно быть, ибо «запасы товаров» — этот жупел газеты «Manchester Guardian», — продолжают существовать и даже возрастают. Спрос на товары определенно падает, а предложение увеличивается с каждым днем. Из вновь построенных промышленных предприятий самые крупные по масштабу и количеству рабочих только теперь постепенно вводятся в действие. Недостаток рабочих рук, забастовки строителей, невозможность удовлетворить огромное количество заказов на машинное оборудование вызвали многочисленные непредвиденные задержки с пуском их в ход и отсрочили на время появление тех симптомов промышленного изобилия, которые без этого дали бы о себе знать уже раньше. Так, фабрика г-на Т. Солта близ Брадфорда, крупнейшее промышленное предприятие в мире, должна была начать работать только на этой неделе, и пройдет еще немало времени, прежде чем ее производственная мощь полностью выявит себя на рынке. Очень многие из новых крупных предприятий в Ланкашире смогут начать работу не раньше зимы, а результат этого нового огромного прироста производительных сил в полной мере скажется на рынках только весной и, может быть, даже позднее. Согласно последним сведениям из Мельбурна и Сиднея, в импортной торговле наблюдается значительный спад, отправка многих грузов откладывается на неопределенный срок. Что же касается безудержной спекуляции [over-speculation], то мы еще часто будем слышать о ней, когда будут опубликованы отчеты. Спекуляция распространилась в последнее время на такое множество самых разнообразных товаров, что она теперь меньше бросается в глаза, чем прежде, несмотря на то, что идет полным ходом.

Написано К. Марксом 23 сентября 1853 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 3892, 7 октября 1853 г.

Подпись: Карл Маркс

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского