Утром я проснулся одним из первых. Когда мы приземлились на единственном во всем Муроме драконодроме, нас встречал невзрачный русин. Разговорить мы его так и не смогли. Но он привел нас к нашему временному жилищу. Надо признать оно оказалось весьма недурственно. Огромный двухэтажный деревянный дом.
Как и все русинские города, столица Великого княжества раскинулась среди лесов на очень большое расстояние. Русины с их огромными территориями могли себе позволить строить одно-двухэтажные дома с наделами, которые в наших краях сошли бы за небольшую усадьбу. Не было в этом во всем привычного мне тесного уюта Фатерлянда, но было нечто иное, разумное и очень спокойное.
За окном, заложенным тонкими листами горного самородного хрусталя, падал снег. Первый снег этой зимы. Эта легкая снежная пелена практически скрывала очертания соседних домов, и отбивала всякое желание суетиться, куда-то бежать. Я спустился в кухню и зажег очаг. Сразу повеяло теплом. Я сел за стол и задумался.
В доме было тихо. Некоторое время я собирал по уголкам мозгов обрывки вчерашних мыслей и впечатлений и подсознательно ждал некоего просветления. Я не знал, что за мысль должна была меня посетить, но мне казалось, что в этой снежной тишине она обязательно найдет дорогу в мою непутевую голову.
И вдруг меня озарило. Несмотря на все обилие приключений, случившихся с нами до сих пор, наша поездка не складывалась. Не мог я увязать все выспренние разговоры Сента и Велимира о судьбах нашего мира с парой скромных пулек, найденных в схроне. Да и для наших досужих разговоров в Бремене совсем не обязательно было собирать такую бригаду.
Я понимал, что у нас была какая-то скрытая миссия, что нас послали сюда, чтобы мы сделали нечто большее, чем просто собирали доказательства и искали схроны. Интересно, знали ли нашу сверхзадачу Зигфрид и Мойша? Нет. Мойша — вряд ли. А вот Зигфрид — мог бы. Мог бы…Лестница натужно заскрипела под чьими-то тяжелыми шагами. Вот так вот. «О сером речь — а серый навстречь». В кухню вошел наш командир.
— Не спится, практикант? — прямо с порога бросил он.
— Я выспался, Зигфрид. — робко ответил я.
— И чего сидишь? — задал он вопрос, посмотрел в окно и сам себе ответил — Первый снег…Думаешь?
— Думаю, — с некоторым облегчением ответил я.
— От русинских тихих зим на мысли здорово тянет. Я поэтому к ним ездить и не люблю. Я — человек действия. А с годами думать тяжелее становится. Как начнешь наворачивать — хоть в петлю лезь. — признался Зигфрид. — И все-таки — чего надумал-то?
— Вопрос у меня один есть. О наших путешествиях…
— Хочешь спросить, зачем нас Хранители по всем этим городам и весям гоняют?
— Д..д..да… — пораженно вымолвил я. — Неужели вы не знаете?
— Я не знаю, зачем здесь я. Вот этого я точно не знаю. Если исходить из того, что я зачем-то нужен, значит, мы будем не только следствие вести. Но для карательной операции группа у нас жидковата. Вот я и гадаю. Не вяжется ведь все, практикант? — поднял на меня глаза Зигфрид.
— Не вяжется, командир. Вообще, нас тут собрали каждой твари по паре. И на случай боя, и на случай механизм какой разобрать, и на случай зубы больные заговорить. Выходит, Хранители сами не знают, чего ожидать, да? — спросил я.
— Выходит, да. Вообще на такие поручения посылают, если либо изничтожить хотят, либо прославить немеренно. Ты как насчет того чтобы умереть за Фатерлянд? — ехидно поинтересовался Зигфрид.
— Да не очень как-то впечатляет, — ответил я, размышляя, чем мне обернется моя честность.
— Вот и я не очень. А вот насчет прославиться — всегда пожалуйста. Но пока я с русинами только позорился. Я потерпел от них единственное в своей жизни поражение на поле боя.
— Я знаю. От Изъяслава.
— Вот видишь, практикант. И ты уже знаешь. Я даже не спрашиваю, откуда. Поэтому для меня здесь, как говорится, край. Отсюда мне либо, как папеньке, великому воину, дорога в берлинские кабаки, либо к славе. Поэтому требовать с вас буду нещадно. — по ходу фразы голос у Зигфрида наливался металлом.
— Я и сам понимаю, — пробормотал я.
— Ничего ты не понимаешь, Шамтор. У меня приказ — для нашей миссии мелочей нет.
— Зигфрид, но… — попытался возразить я.
— Я не понимаю, что там происходит наверху, но знаю, что мы здесь не просто так. Каждая деталь, каждая, Шамтор, важна. И не надо тут киснуть. Иди, умывайся. Я пошел будить остальных, — поставил Зигфрид точку в нашей нечаянной беседе у очага.
Когда я вернулся из сеней, в доме уже царило немного бестолковая утренняя суета. Среди этого бедлама Зигфрид излучал спокойствие и уверенность. Лицо у него дернулось только один раз, когда мимо него, величаво поводя бедрами, проплыла в сторону выхода Хельга в короткой холщовой рубашке. Он некоторое время провожал ее глазами, а потом изрек:
— Хельга, давай побыстрее. А то мы до Городища совсем не доедем.
— А нам туда сильно надо? — хихикнула из-за двери наша связистка.
— Сильно. Очень сильно. Короче, у всех пять минут на сборы.
Через пять минут все сидели за столом. Не было только Любавы. Вдруг откуда-то потянуло вкусным запахом яичницы. Сначала в комнату вплыл огромный противень на длинной деревянной ручке, а за ним — и наша хозяйка.
— Яйки… — она поставила на стол аппетитно шкворчащую еду.
— Млеко — она на секунду снова скрылась за дверью и вытащила на свет божий четвертьведерный жбан молока.
— Хлеб, масло — закончила она и тоже уселась на стол.
Я с изумлением осмотрел стол. Они, что, после этого работают? Таким обилием еды можно было накормить полкурса в Академии.
Тут вмешалась Хельга.
— Кушай, Шамтор, кушай. Ты когда-нибудь ездил целый день по русинскому первопутку?
— По чему? — спросил я. Вот, собрались тут на мою голову!
— По первому снегу.
— Нет. А что в этом такого?
— А то, что зарекаться в такие дни ни о чем нельзя. Можно самое простое дело полдня делать. Еще оголодаешь.
— Правильно, Хельга, — поддержал Зигфрид. — Я как раз хотел о делах поговорить. Значит так, сегодня мы осматриваем Муром. Завтра выезжаем в Городище. Путь это неблизкий, но там Федор испытывал свое таинственное оружие. Из этих посещений нам надо понять, есть ли у Федора еще тайные схроны или все оружие здесь, в Муроме. Потом докладываемся и…
— И что? — спросила Любава.
— И ждем указаний.
— А в Муроме как работаем? Как в Бремене? — не стала Любава развивать критическую тему.
— Да. Только у нас меньше времени. — немного нервно ответил Зигфрид.
— Командир, я не понимаю Куда мы так гоним? Мы ведь ничего не успеваем толком разузнать. Ползаем по заброшенным схронам, толком не раскручиваем подозреваемых. Мы куда-то спешим? Есть какое-то место, о котором ты знаешь и куда мы должны попасть к какому-то сроку? — с напором заговорила Любава.
— Нет. — отрывисто бросил Зигфрид — Есть срок, в течение которого мы еще можем хоть что-то сделать. Хранители и сами знают, что мы уже опаздываем. Это как горная лавина. Если она пройдет самые узкие горловины, где ее еще можно задержать и вырвется на простор, все. Лагенвельту конец. Все, что мы узнаем в наших странствиях, используется для того, чтобы в один прекрасный день у войск Ганса не осталось ни одной пули, а у Федора — ни одного «небесного огня». И тогда история выправит сама себя.
И вот тут я подумал, что Зигфрид прав только наполовину. Лагенвельт сможет зализать раны и стать прежним и привычным только, если допустить, что я, и подобные мне, забудут о том, что оружие Грубого мира можно повторить и перестанут хотеть это сделать.
А искать моих коллег по увлечению нужно было здесь, в русинских землях. Насколько я понимаю, конструкцию метателей, которые использовал Федор, было повторить куда проще, чем Гансовы «огненные трубки». Думаю что Федор не дурак и его подчиненные уже начали эксперименты. Значит, я должен был найти хотя бы намеки на таких умельцев и поговорить с друзьями, оставшимися у меня в Муроме после стажировки.
— Как будем действовать? Мойша?
— Я пойду к нашим. Может, подмогнут чем.
— Хельга?
— У наших тоже в русинских землях большое поселение. Тут, недалеко, близ Мурома.
— Любава?
— Опять по лечебницам.
— Шамтор?
— Я к друзьям пойду.
— Каким таким друзьям? — изумилась Любава.
— Я был в Муроме на стажировке. Есть тут пара побратимов, с которыми мы летними ночами меду попили.
— Может, на хозяйстве останешься? Ну что, что тебе студиозы скажут?
Вот от Любавы такого я никак не ожидал. Я открыл рот, чтобы ответить. Но меня опередил Мойша.
— Он, тово, в город пойдет. Практиканты, они ребяты шустрые. Ну, напьется, но ведь не до чертей зеленых. А Шамтор? Поедешь в моей телеге, если в седле прямо сидеть не сможешь.
Я облегченно улыбнулся.
— Поеду.
Зигфрид немного помолчал и подытожил:
— А я поеду на боевое поле, помахаю мечом с местными дружинниками. Под это дело и разговор лучше пойдет. Встречаемся вечером, в восемь. Жду от всех подробных докладов.
После этого мы молча завершили завтрак, и вскоре все стояли перед домом на улице.
— Ну, разбежались? — бросил Мойша Ии исчезв снежном мареве.
Зигфрид и Хельга, оба в длинных тулупах почти до пят, расстегнули деревянные пуговицы, чтобы не мешали, запрыгнули на коней и неспешно поскакали вдоль заборов куда-то в сторону опушки леса. У ворот остались стоять я и Любава. Я полной грудью вдохнул прохладный воздух, запахнул коротенький тулупчик из выдубленной овечьей кожи и сказал:
— Любава, мне в центр города.
Она торопливо ответила:
— Мне тоже.
И мы тронулись в путь. Некоторое время мы молча шли вдоль дороги. Вдруг сзади раздался голос:
— Эй, голубки, вас подвезти, может? Куда путь держите?
Я обернулся. Нас нагоняли сани, доверху груженные чем-то очень мягким. Покрыта поклажа была грубой тканью, аккуратно подоткнутой по краям. Я присмотрелся повнимательнее. Да, это были холсты.
— А дорого возьмешь, парень? — озорным голосом спросила Любава.
— А за поцелуй твой и отвезу, красавица!
— Ну, за поцелуй… — протянула Любава. — Меня мой милый заругает.
— Ладно, садитесь так. Снег скоро повалит по настоящему, к середине дня, заблудитесь.
Я подумал, что, конечно, жить у русин я бы не смог. Это же надо — заблудиться посреди бела дня в центре столичного города! Додумать эту мысль я не успел. Любава легонько подтолкнула меня в спину, и я запрыгнул на сани.
Мы ехали мимо добротных срубов по обеим сторонам улицы. Тут возница неожиданно сказал:
— Что, нравится? Смотри, как новых домов много появилось! Это в последние два года князь с Федором людям деревья на порубку богато дают из своих лесов. А им чего, у них теперь все земли наши под рукой! От их богатств и нам, муромчанам, кое-что перепало.
Это «кое-что» выглядело, конечно, впечатляюще. Терема были построены основательно и надолго, кое-где к ним еще пристраивали крылечки, во дворах валялась свежая стружка.
И тут я услышал тихий шепот Любавы.
— Милый, может, не поедем никуда, а? Полюбимся? Все тело томит. А ведь еще путь неблизкий, успеешь еще намотаться по нашим просторам, вообще ничего хотеть не будешь.
Я так и не понял, то ли это был морок, то ли горячая ладошка Любавы, скользнувшая под полу тулупа, окончательно лишила меня способности соображать. Я набросился на Любаву и начал ее целовать, и, кажется, даже порывался раздеть. Краем глаза я увидел, как возница улыбнулся и уставился вперед на дорогу. И вдруг…вдруг из-за поворота выехали сани и раздался удивительно знакомый звонкий голос:
— Я лица, конечно, не вижу. Но похоже, это ты, Шам!
Я резко выпрямился. На другой стороне улицы остановились маленькие сани, запряженные красавицей-лошадкой. А на облучке сидел…
— Мирослав! Старик! Как ты? — заорал я, забыв про чары Любавы, и спрыгнул с саней.
— Шамтор! Ты тут какими судьбами? — заорал в ответ мой самый лучший русинский друг Мирослав.
— Да я это… — я немного замялся и вдруг придумал. — Я подлечиться приехал.
— И что ты там подцепил, в своем Фатерлянде?
— Да ничего, друзья сказали, что зимой у вас и воздух хорошо лечит.
Мы стояли около его саней и болтали, вспоминая общих друзей. Со стороны нашей повозки донесся голос возницы: «Эй, красавчик, дальше поедешь?» Я повернулся и махнул ему рукой, мол, поезжай…Он нагнулся к Любаве и что-то ей шепнул. Она, как мне показалось, немного обиженно запахнула шубу и дернула подбородком вперед. Возница тронулся и спустя несколько мгновений сани скрылись в заметно сгустившейся снежной пелене.
— Садись, Шамтор. Поехали ко мне. Благо, недалеко. Я вон в том новом доме живу.
— Ого! — присвистнул я. — И за что тебе такая честь выпала?
— Да так. Хотя чего я. Лес личным распоряжением Советника Федора выделяли. И катали сруб его мастера. Я ведь…ты никому не скажешь?
— Не скажу. Как в могиле.
— Я Федору признался, что дома держу в тайнике «Магическую механику», что люблю всякие вещицы мастерить. Ты-то не бросил это дело?
Я даже растерялся. Сказать ему правду? Я ведь тоже теперь не на заднем дворе все эти книги читал. Сам Хранитель Сент…А ладно, что ж я такой дурак, а? Все эти Сенты приходят и уходят, а с Мирославом мы в одной драке против ведьмаков в кабаке на окраине Мурома стояли. И видел он, как я струсил, но виду не подал, а дрался как волк, пока я не успокоился. Нас потом обоих такие красавицы-ведьмы в лечебнице штопали…
— Нет. — Я удивился, заметив, что Мирославу больше ничего знать и не хотелось. Он, видно, просто хотел убедиться, что друг не предал их общукю тайную страсть.
— Слушай, Мир, а помнишь Анфису, ведьму, которая мне губы заговаривала?
— Помню. Она мне сейчас с утра до ночи зубы заговаривает. Жена она моя. — с довольно улыбкой добавил он. — Увидишь ее еще. А вот и она.
Действительно, на крыльце роскошного сруба Мирослава появилась высокая красивая женщина в белом малахае и длинной шубе до пят и замахала нам рукой. Из-за ее спины вынырнул суетливый, закутанный до самого носа маленький человечек и что-то закричал тонким голоском. Женщина кивнула, и колобок будто скатился вниз по ступенькам и побежал навстречу саням.
— Это Забава, дочка моя. — расчувствованно произнес Мирослав. — Ну, насчет тебя не спрашиваю, у вас маги не женятся. А у нас с этим делом — полный порядок.
Сани подкатили к крыльцу. Мирослав спрыгнул на обочину, не вошел, а как-то прямо вкатился в ворота, и поднял на вытянутые руки радостно пищащую Забаву. Анфиса подошла и нежно прижалась плечом к груди мужа.
Вот тут я впервые, пожалуй, в жизни пожалел, что в Фатерлянде существуют строгие правила относительно безбрачия магов. Да, мы могли иметь детей, но семьи строго-настрого запрещались. Считалось, что семейная жизнь ослабляет мага. И мне в голову пришел крамольный вопрос: А всегда ли так было?
Пока Мирослав о чем-то шептался с семьей, я стоял в воротах. Вдруг Анфиса глянула на меня, кивнула мужу головой и направилась ко мне.
— Привет, Шамтор! — улыбнулась она. Да, после родов она немного раздобрела, но я уже много раз замечал, что красивые русинки после родов лишь добирают в женском очаровании. — Как твоя губа? Зубы заговаривать не надо?
— Не надо, Анфиса. Все отлично.
— Смотри, как, а ты по-нашему совсем хорошо научился говорить. Что, учительница хорошая была? — Анфиса подмигнула мне и весело рассмеялась.
— Ну, пойдем в дом. — хлопнул меня по плечу Мирослав.
Мы поднялись по крыльцу и зашли. В доме было хорошо. Пахло свежим деревом, пчелиным воском и чем-то еще. Я принюхался. Я уже где-то встречал этот запах, но не мог вспомнить, где.
— Раздевайся, проходи! — весело провозгласил Мирослав.
Мы прошли в светлицу.
— Ну, пока Анфиса на стол накрывает, пойдем, я тебе дом покажу. — сказал Мирослав. Между нами проскользнула малышка Забава. Мирослав нагнулся к ней — Помоги маме, Забава, не надо за папой ходить! У папы гость почетный!
Забава собралась было похныкать, но, посмотрев на нас, передумала и ускакала к матери. И мы пошли по дому. Здесь в каждом углу ощущался спокойный достаток. Ничто не было выставлено напоказ, но каждая вещь была слажена добротно и смотрелась дорого. Я отвечал на шутки, хвалил, восхищался, а сам продолжал принюхиваться к странному запаху.
Наконец, мы спустились в подпол. Там была оборудована просторная комната, с несколькими столами и огромным множеством книжных полок. Вот здесь запах стал явственнее всего. И тут я понял. Так пахло в том самом схроне, который мы с Зигфридом перепахали носами в поисках той злосчастной пули. Это был запах того самого порошка, который высыпался из нее, когда Хельга разделила металлы. На дальнем столе были разбросаны какие-то чертежи и записи. Увидев их, Мирослав замолк, посерьезнел и остановил меня.
— Погоди, Шамтор. Туда тебе нельзя. Сам понимаешь — служба. Пойдем назад в дом.
Я вдруг неожиданно понял, что это — моя последняя вот такая встреча с Мирославом. Мы — все еще старые друзья. Нам все еще есть чего вспомнить вместе. Но мы, похоже, по разные стороны реки, и течение жизни уже никогда не даст возможности построить мост между нами.
Мы отобедали, я наговорил кучу комплиментов Анфисе, но Мирослав, очевидно, почувствовал то же, что и я. Он начал как-то очень быстро сворачивать нашу встречу, избегал любых тем, связанных с Федором и новостями из русинских земель и только пол конец, когда мы вышли попрощаться на крыльцо, внезапно крепко обнял меня и негромко сказал на ухо:
— Может, увидимся еще когда, Шам. Только не знаю, как уж доведется. Давай, будь здоров.
Слегка ошеломленный, я зашагал вдоль улицы. К вечеру снег прекратился, но навалило его немало. К своему удивлению, я увидел, что наше временное пристанище было совсем недалеко от дома Мирослава. В сенях горел свет, и я побыстрее зашагал вперед.
Когда я вошел в дом, там были уже почти все, кроме Любавы. В очаге жарко горел огонь. Зигфрид повернулся ко мне.
— Пришел? И трезвый? Я тебя недооценил, практикант! Садись. Будем ждать Любаву. А потом ужинать и разговаривать.
Ждать Любаву пришлось довольно долго. Мойша, пригревшись у огня, даже задремал. Наконец, она ворвалась в двери и пристроилась в самом углу стола. На меня она смотрела хитро, и даже как-то обидно вызывающе.
— Ну, давайте, следователи, докладывайте! — начал Зигфрид. — Сначала ты, Мойша.
— Ну, это, я, того…
— Кого? — поинтересовалась Любава.
— Яво…Чего ты меня сбиваешь, глупая баба! Короче, я повстречался с нашими. Детали опущу. Но договорились до того, что, когда приедем в Городище, сможем опосля осмотра встретиться с самим Волохом, одним из Старейшин. Он нам что-то сказать хочет. Только я не понимаю, чего…
— Ты уверен, что это не засада? — спросил Зигфрид.
— Что ты городишь, Зигги? — разочарованно протянул Мойша. — Ну с каких это пор наших Старейшин ваши дела интересовать стали. Ежели он чего сказать хочет, так это, чтобы поскорее вся эта ерунда с наших болот ушла. А то поналезут потом всякие!
— Ладно. Хельга!
Хельга довольно двусмысленно поерзала по лавке своей великолепной задницей. Черт, она там что, разогревается так, что ли? Хотя нет. Она извлекла…Опять вопрос — откуда она там это извлекла? На таких юбках карманы шить некуда. Короче, она извлекла откуда-то некую тряпицу, покрытую странными значками и молча протянула Зигфриду.
— Что это? — подозрительно спросил он.
— Это мне дали у нас в поселении. Одна из женщин там прибирается в княжеской усадьбе и нашла вот это. Она говорит, Федор очень сердился на князя, когда тот сказал ему, что потерял эту тряпицу.
— Идите все сюда! — подозвал нас Зигфрид. — Смотрите. И думайте, что это.
Сверху донизу тряпочка была испещрена цифрами и какими-то символами. Я не понимал, что значили символы, но цифры уменьшались сверху вниз. Самая нижняя цифра — 24 — была несколько раз обведена в кружок и жирно подчеркнута. И тут и меня и Мойшу, одновременно осенило:
— Зигфрид, а если это количество «огненных шаров»?
— Да, остаток… — вставила Хельга.
— Так, погодите. — остановил нас Зигфрид. Он молча пошевелил губами, загнул несколько пальцев и продолжил:
— Сходится. Всего Федор, как нам известно, ставил «огненную стену» шесть раз. Здесь получается, что семь. Ну, где-то недосмотрели. Получается…Получается, он тратил на каждую кампанию около двух дюжин боеприпасов?
— Да. — сказал я. — И оставшиеся две дюжины — это его последний запас.
— Значит, вот оно, слабое место! — воскликнул Зигфрид — Нам надо с кого-то начинать. Если мы сейчас лишим Федора окончательно возможности пополнять запасы, его Великое Княжество рухнет как колосс на глиняных ногах! Значит, завтра с утра, к Городищу! Так, теперьты, Шамтор!
От неожиданности у меня часто-часто забилось сердце. Я понял, что сейчас может произойти и почему Федор осыпал Мирослава такими благами. Мой русинский друг работал над тем самым воспроизведением чужой магии и технологии, которое должно было спасти Великое Княжество Муромское. Если я выдам Мирослава, то…То буду последней скотиной и предателем. Зигфрид уничтожит и его, и Анфису, и маленькую прелестницу Забаву прямо у меня на глазах. А если не выдам…То, возможно, я уничтожу весь Лангевельт…А может, и не уничтожу…Ведь у Мирослава может и не получиться создать местную «огненную трубу» И что — теоретическая возможность завтра, против трех трупов сегодня?
— У меня ничего… — услышал я свой собственный голос и заметил на себе заинтересованный взгляд Любавы.
— Любава! — разочарованно глядя на меня, протянул Зигфрид. — У тебя что?
— Седьмой пуск, похоже, был у Городища совсем недавно. Причем оттуда привезли очень много трупов и тел с ранениями. Говорят, что одна из «огненных труб» взорвалась во время стрельб и покалечила массу народа. Раньше такого не было.
У меня опять забилось сердце. Значит, этот запах…Они пробуют приготовить «огненный порошок» сами… Что ж, тем лучше, я видел это вещество в деле и мысленно выразил свои соболезнования Анфисе. Единственное, чего не хотелось, так это смерти маленькой дочки Мирослава.
— Так, понятно. Шамтору — выговор за бесцельную трату времени. У нас его мало и мы не можем маяться дурью как делаете это вы молодой человек! — Зигфрид повысил голос и я понял как этот рыцарь вел в бой свой полк. Под руку разозленному Зигфриду Брауншвейгскому лучше было не попадаться.
— Да ладно тебе, Зиги — внезапно вступилсяМойша сильно меня удиви, — чего на парня то набросился аки волк голодный? Молодой, он ищо!
— Молодой, — проворчал Зигфрид успокаиваясь, — молодой да ранний… Короче, завтра все отправляемся в Городище. Надо понять, что же там все-таки происходило! А теперь — спать!