Топ-модель (СИ)

Глава 22

— Мы в музее познакомились, — громко рассказываю я.

Едва зашли в кухню, бабушка и Папуша начали говорить на цыганском, чуть ли не орать друг на друга. Я так перепугалась, господи, поэтому при первой же паузе решительно заговорила по-русски, обращаясь к Станиславу Валерьевичу.

Тот устроился напротив, улыбается натянуто. От улыбки такой становится не по себе. Глаза у него светлые, но взгляд цепкий, не хуже, чем у Максима.

— Вот как. В музее, значит.

— Я очень люблю музеи. Всякие.

Понимая, что завладела общим вниманием, и переполненная ужасом, вдруг они спросят что-то про какой-нибудь музей, перевожу тему:

— Максим был внимательным и очень милым.

Бабушка, что гремела тарелками, замирает и оборачивается. Они с Папушей быстро переглядываются, кажется обе шокированные такими определениями. Пот выступает между лопатками.

— Очень милым? — уточняет Эля, младшая сестра Максима.

У нее темно-русые волосы, подстриженные дерзким каре. Нежно-голубые глаза, пухлые губы. Настоящая красавица — залюбуешься.

С Папушей они совсем не похожи, у первой до поясницы толстая коса черных волос. Если бы всех троих поставить рядом, то родство Максима и старшей сестры было бы очевидным, тогда как младшая — ближе к отцу.

— Да, и романтичным. Мы познакомились, сходили на первое свидание, потом на второе… — следую заданному шаблону.

— То есть он сам к тебе подошел? — уточняет Эля, сжав спинку стула, на который опирается. Ощетинилась, шею вытянула. — Не ты на нем повисла?

— Эля, спокойнее, — обрубает Станислав Валерьевич. — Тон поменяй, дочка, будь так любезна. Мы не на базаре, а Аня наша гостья.

Но ответа ждут все, и я, осознав свое положение в этом богатом доме и опасаясь, что Одинцовы могут решить, будто я охочусь за деньгами, категорично заявляю:

— Максим сам подошел, и, разумеется, вся инициатива исходила от него.

Эля дергается.

— И сколько тебе лет?

— Я совершеннолетняя. — Вспомнив расчеты врачей, быстро успокаиваю присутствующих: — Восемнадцать еще в июне исполнилось.

— Ненавижу! — шипит Эля. — Я вас всех ненавижу! И Максима больше всего! Зла ему желаю! Зла!

Она разворачивается и вылетает из кухни. Громко рыдая, несется на второй этаж, топая по ступенькам. Душа уходит в пятки! В этот момент мне так нехорошо, что я тоже ненавижу Максима всем сердцем. Растерянно оглядываюсь.

— Все в порядке, милая. — Папуша торопливо подходит и гладит по плечу, на миг становится легче. — У нее наболело, ты тут ни при чем.

— Бедлам — вот то место, где я живу. Поговорю с ней. — Станислав Валерьевич поднимается из-за стола и, опираясь на трость, идет следом за дочерью.

— Извините, пожалуйста, извините, — смущенно бормочу я.

— Папочка, тебе помочь? — спрашивает Папуша заботливо.

Тот отмахивается.

Когда отец выходит из кухни, она быстро поясняет:

— Папа недавно перенес инсульт. Он настоящий герой, но ходить и говорить ему все еще сложно, мы за него переживаем.

— Как жаль. Выздоровления скорейшего.

— Вредная девчонка, — причитает бабушка, расставляя на столе тарелки с бутербродами. — Ни воспитания, ни уважения к старшим. Это все русские школы! Русские ценности! — Она вдруг присаживается рядом и заглядывает мне в лицо. Глаза у нее черные, внимательные, обильно подведенные карандашом. — А ты вредная девочка? Аня, дочка, скажи-ка бабуле правду, ты вредная у нас или послушная? К чему ба-Руже готовиться?

Господи. Боже. Мой.

Папуша что-то быстро говорит на цыганском, Ба-Ружа вскакивает с места и отвечает не без раздражения. Они сцепляются в словесном поединке.

Мама, спаси!

— Я, если честно, сама пока не знаю, какая я, — поспешно произношу с улыбкой, стараясь хоть как-то сгладить ситуацию. — Но Максим… он… Я когда его увидела, у меня сердце сжалось, а дальше все так стремительно произошло. Он… очень красивый. И галантный. Я вообще-то из маленькой деревни, там таких нет и близко. Когда в столицу приехала, я старалась от мужчин подальше держаться. Несколько раз мне даже делали ужасные… предложения. А Максим… Вы в курсе, что он ребенка спас у всех на глазах?

Папуша с бабулей переглядываются и резво присаживаются на стулья. Смотрят во все глаза. У Папуши чуть грубоватые черты лица, большой рот и острые скулы. Она красива, но своей, экзотической красотой. Я могла бы долго рассматривать сестер Максима, они обе по-своему прекрасны.

— Нет, не в курсе. Расскажи-ка.

— Максим предложил покататься на яхте с его друзьями…

Я вкратце пересказываю сцену спасения мамочки и ее малыша, родные Максима слушают с огромным интересом. Бабуля вставляет иногда что-то на цыганском, но некоторые слова в речи русские, и я догадываюсь, что она возмущается, как ее внук мог «девочку» пригласить на «яхту».

Похоже, эта история Максима не красит, как планировалось, поэтому быстро добавляю:

— А хотите, фотографии с УЗИ покажу?

Несусь за сумкой, давая себе короткую передышку. Колоритные женщины. Крайне колоритные.

Папуша рассматривает снимки долго. На второй минуте начинает тихонечко молиться, вытирает уголки глаз. Потом крестит эти самые фотографии, крестит меня. Тут я совсем теряюсь, не понимая, она заговор читает, благословляет или проклинает.

— А кто будет, известно? — спрашивает бабушка.

— Ба, рано еще, — напоминает Папуша. — О чем ты вообще?

— Я не знаю, технологии эти новые, — растерянно разводит та руками. — Может, уже знают. Вдруг мальчик?

— Пол будет позже известен, это только первое УЗИ. Врач сказал, что все прекрасно, сердцебиение отличное. Дай бог, чтобы все было в порядке.

Они обе начинают что-то шептать и наперебой крестить меня. Мурашки по коже — размером с носорога. Я как-то нелепо благодарю, не имея ни малейшего понятия, что означают эти причитания.

Бабушка смотрит в глаза, потом на мой живот, снова в глаза, после чего заключает:

— Скоро в этом доме будет бегать ребеночек, я это чувствую. Ба-Ружа никогда не ошибается. Папуша, слышишь? Скоро у нас будет ребеночек!

Папуша берет салфетку и вытирает глаза, она… искренне плачет. Я интуитивно прикрываю рукой живот, как бы загораживая своего малыша от едва знакомых цыганок.

Ба-Ружа тут же кладет свою большую, чуть шершавую ладонь на мою руку, вызывая сильный внутренний протест.

— Не прячь. Все свои здесь. Своя кровь.

Вот только комфортно я себя не чувствую. Я уязвима. Предельно уязвима в этих стенах.

Нервно улыбаюсь, думая о том, что до свадьбы три недели. Максим сказал, что я буду жить это время с его родными. А потом где я жить буду? Об этом я что-то и не догадалась спросить. Ничего не успела, все так внезапно случилось. Корю себя, что стала сметаной из-за ухаживаний, взглядов Максима и подарков. На пальце сверкает кольцо, которое на время ослепило.

Мы втроем поворачиваем головы на шум — по лестнице спускаются Эля и Станислав Валерьевич. Эля взъерошена, заплакана, но настроена явно позитивнее.

— Аня, извини меня, пожалуйста. Я не желаю зла ни Максиму, ни вашей семье. — Она закрывает лицо и горько всхлипывает. Будто желает, и еще как.

— Всё в порядке. Я… не обиделась.

— Спасибо. Счастья вам. — Последнее слово Эля проглатывает и вновь уносится наверх.

Станислав Валерьевич пожимает плечами, ба-Ружа хмыкает себе под нос, а я громко вздыхаю. Это будут долгие три недели.

Беру бутерброд, откусываю кусочек и начинаю жевать.

— Анечка, расскажи, ты где-то учишься? — миролюбиво спрашивает Станислав Валерьевич, когда Папуша заботливо ставит перед ним большую чашку с чаем.

Он действительно говорит медленно, словно формулировать правильные предложения для него — труд.

— Пока нет. Я хочу стать моделью. В июне была на съемках и пропустила выпускные экзамены, буду сдавать вот скоро. Из-за пожаров их перенесли с сентября на ноябрь. Как только получу аттестат, подумаю, может, смогу куда-то поступить.

— Это просто потрясающие новости, — с улыбкой произносит Станислав Валерьевич.

Папуша фотографирует на телефон снимок УЗИ. Бабушка накладывает в мою тарелку салат. Побольше. Не спрашивая разрешения.