Тополиная метель

Кинжал

Целый день бродил я отрогами Дашкесанских гор, пытаясь рассеять свою тоску по родному Прикарпатью. Я взошел на вершину Мамед-Дага, названную именем народного мстителя Хаджи Мамеда, и взобрался на менее высокую гору Рашид-Даг. Кто был этот Рашид — кавказский Довбуш, Кобылица или Шугай, — я не знал, да и спросить было не у кого: за весь день я не встретил в горах ни одной живой души.

И вдруг ко мне донесся монотонный звук зурны, прокатилась мелодия эхом по ущельям, взлетел в небо коршун. Шелестом листьев отозвался песне одинокий карагач, зашептал ветер, сметая своим невидимым крылом песок с порыжевших склонов, и я остановился, прислушался.

Поднявшись на вершину, я увидел выжженные солнцем полонины — эйлаги, по ним рассыпались стадами овцы и козы, а между двумя островерхими каменьями примостилась серая холщовая палатка.

Старый чабан с бороздами морщин на лице — оно смахивало на потрескавшуюся от засухи землю — перестал играть и пристально смотрел на меня; мне же казалось, что на меня глядит поблекшими глазами этого человека не он, а седая вечность гор. Вот он, наверное, знает, откуда пошли названия каждой горы и долины. Я уже хотел было спросить, как вдруг мне бросилось в глаза необычайное украшение, прикрепленное к поясу чабана. Дорогой кинжал с белой костяной рукояткой, сверкающие золотом ножны поразительно дисгармонировали с ветхим одеянием чабана. Я подошел поближе и робко сказал:

— О, какая у вас драгоценность…

Старик молча посмотрел на меня, и в выражении его глаз я уловил едва скрытое желание рассказать мне историю…

•

Давно это было, более полустолетия назад. В те времена в Ял-Кишлаке, что над Кашкара-Чаем, хозяйничал богатей Сейткамал. Молодой был, красивый, черноусый такой. В отличие от других беков, он не дружил с господами, одевался просто и не только не пренебрегал сельскими девчатами, но постоянно ухлестывал за ними. Его боялись, ненавидели, но все же приходили к нему в усадьбу с кувшинами вина женщины и девушки, потому что Сейткамал был щедрым и покупал у них вино.

В Самухах, недалеко от Ял-Кишлака, жила вдова Эминэ с дочерью Загрой и сыном-подростком Хатимом. Красивой была Загра, и поговаривали старые аксакалы: «По-разному наказывает аллах людей — кого уродливостью, кого чрезмерной красотой, — но как одно, так и другое приносит несчастье». Но Эминэ не прислушивалась к голосу соседей, не сумела спрятать красоту дочери своей от похотливых глаз молодого бека. Соблазнившись легким заработком, она повела дочь в усадьбу Сейткамала продавать вино.

Вот сейчас он выйдет, скользнет взглядом по лицам пришедших и прикажет купить кувшин с вином у самой красивой. Эминэ подталкивает Загру ближе к воротам, чтобы улыбнулась она, когда выйдет Сейткамал. Девушка принужденно улыбается.

— Поклонись, поклонись, Загра.

Сейткамал открыл ворота и крикнул: «Расходитесь сегодня все!» — да вдруг умолк, потрясенный, куда девалась его спесь, не богатей Сейткамал, а растерявшийся юноша стоял перед бедно одетой красавицей.

— Это твоя дочь, старая?

— Моя, господин…

— Сколько лет тебе, красавица?

— Семнадцать, — прошептала Загра.

— Возьми у нее вино! — приказал слуге и втиснул в ладонь Загры золотую монету. — Где ты живешь, красавица?

— Там, над рекой… — отвечала побледневшая Загра.

— Жди, старая, сегодня в гости, — сказал Сейткамал и ушел.

Эминэ проклинала себя и молилась аллаху, чтобы Сейткамал проехал мимо ее сакли. Но Сейткамал вечером пришел.

— Большая честь для меня, — кланялась мать и дрожала, ожидая, что скажет бек.

— Салам алейкум, Эминэ. А где же дочь твоя?

— К родичам пошла… Зачем ты… спрашиваешь о ней?..

Сейткамал присел на ковер, задымил трубкой.

— Зачем спрашиваю, говоришь? Послушай, Эминэ… Вижу, как ты боишься. Нехорошая слава идет обо мне в кишлаках, но все это выдумки. Я увидел сегодня твою дочку и понял, что для меня она выросла. Обвенчаться хочу с нею, Эминэ.

— Большую честь оказываешь мне, — снова поклонилась мать, — но извини, что скажу сейчас: не пара тебе моя Загра. Ты — богач. Земли твоих имений глазом не окинешь, пешком не обойдешь. Твои виноградники тянутся долиной Кашкара-Чая до подножия Кара-Дага. На эйлагах пасутся тысячи твоих овец, верблюды несут твое богатство на большой базар в Гяндж. А дочь моя богата разве только красотой своей. Нет, нет, не пара она тебе, смеяться будут над тобой друзья твои.

— Не отговаривай, Эминэ. Мне как раз и нужна ее красота, а золота у меня много. Вот оно! — и он высыпал пригоршню золотых монет на ковер.

Эминэ схватилась за голову.

— Помилуй, господин!.. Столько денег, столько золота… — Она начала собирать монеты, любуясь их блеском.

— Ты согласна, старая?

— Только чтобы кьябин… венчанье, господин…

— Мы обвенчаемся с нею.

— Согласна, господин…

— Вы у меня обе будете ходить в золоте!

— Не в золоте счастье! — прогремел зловещий голос за окном и утих во тьме.

— Кто это? — грозно спросил Сейткамал.

Смертельный страх охватил сердце Эминэ перед вспыхнувшим злобой богатеем.

— Прости, великий, прости! — залопотала она. — Я не сказала тебе, забыла сказать… Это Рашид, жених Загры. Твой чабан… Но если ты хочешь обвенчаться, то бери ее завтра, потому что Рашид украдет Загру, — лепетала старая, отуманенная блеском золота.

Задумался Сейткамал. Он должен завтра поехать в Тусаоби, договориться с муллой. А за это время… Поставить стражу у сакли Эминэ? Нельзя, может весь кишлак взбунтоваться. Кто бы смог дать знать слугам, когда в его отсутствие налетит Рашид?

Впрочем… Сейткамал посмотрел на дверь. У входа стоял парнишка и как завороженный смотрел на кинжал, прятавшийся в выложенных золотом ножнах. Взгляд его не мог оторваться, он тянулся к кинжалу, как бы говоря, что станет самым счастливым человеком на свете тот, кому удастся хоть подержать в руках этот чудесный кинжал.

Сейткамал уловил жадный взгляд подростка.

— Это твой сын, Эминэ?

— Да, младший брат Загры, Хатим.

— Скажи ему, пусть покажет мне дорогу. Что-то очень темно.

Поднимался месяц, и его холодные лучи переливались на золотой оправе кинжала. Хатим боязливо протянул руку, чтобы дотронуться до него. Сейткамал улыбнулся, склонился с коня к мальчику:

— Ты хотел бы иметь кинжал, Хатим?

— О, я не знал бы большего счастья!

Немного помолчав, Сейткамал спросил:

— Рашида, моего чабана, знаешь?

— Как не знать! Это мой лучший друг. Рашид смелый, как орел, и сильный, как барс. Все знают Рашида.

— Он у вас часто бывает?

— Каждый раз, когда спускается с гор. И сегодня будет. Рашид — жених Загры.

Сейткамал нахмурил брови.

— Это неправда, Хатим. Я жених Загры.

Хатим громко рассмеялся.

— Шутите, господин! Рашид и Загра уже давно обручены, и ни за кого другого она не пойдет.

— Глупенький ты, — ответил Сейткамал, сдерживая злость. — Я за нее сегодня дал твоей матери калым.

Хатим остановился, воинственно стиснув кулаки.

— Как она могла?! — И он с недобрыми огоньками в глазах подступил к беку. — Не знаешь ты Рашида, бек. И не тягайся с ним за мою сестру. Он ее со дна моря достанет. И не помогут тебе все твои слуги.

Сейткамал долго молчал. На крутом берегу реки остановил коня.

— Послушай, Хатим. — Положил руку на плечо мальчика, другой отстегнул от пояса кинжал. — Будь умным. Рашид сам не имеет крыши над головой, а со мною Загра будет счастлива. Я дарю тебе свой кинжал, как брату. Ну, не дрожи, бери. А завтра… завтра лишь одну мелочь сделай мне. Если увидишь, что кто-то скачет на коне к вашей сакле, прибежишь ко мне и крикнешь: «Сейткамал!» Слышишь? — И он отдал в дрожащие руки Хатима кинжал, а сам умчался в ночь.

Эта ночь стала для Хатима адом. Он закутался в старую отцовскую бурку, прижав к груди подарок Сейткамала. Кинжал жег его раскаленными угольями, и Хатим не смог заснуть ни на минуту. Он молился святому Исрафилу — не помогало. А когда на рассвете веки его мгновениями слипались, каждый раз являлся Рашид и спрашивал: «Неужели ты продашь сестру за кинжал?»

Хатим вскакивал с постели, вынимал из-за пазухи кинжал и снова прятал — расстаться с таким сокровищем было свыше его сил.

Загра вернулась в саклю перед рассветом. Вчера она, исполненная тревоги, ожидала на берегу реки Рашида. Он пришел поздно и рассказал ей, что видел своими глазами: мать взяла калым у Сейткамала… В эту ночь Загра стала женою Рашида. Думала, что мать будет бить ее, выгонит на улицу, но Эминэ водила помутневшим взором по сторонам и не смела посмотреть в глаза дочери.

День начался ясным, палящим солнцем, а для Хатима — мучениями совести. Он видел, как Загра вынесла из дому небольшой узелок. Хатим знал, что в нем ее свадебный наряд, приданое — красный платок и юбка из двенадцати полотнищ.

Мальчик пошел за нею в сад, остановил ее:

— Загра…

Загра с нежностью посмотрела на бледное лицо брата, она знала, как сильно любит ее Хатим, и утешила:

— Не плачь, Хатим, Сейткамал меня не возьмет.

Смятение разрывало сердце Хатима. Он простонал:

— Загра… Я должен… сегодня…

— Будь спокоен, мой маленький…

Хатим вырвался из рук Загры и побежал в направлении Сейткамаловой усадьбы. Он отдаст ему кинжал, он швырнет его в лицо богатею. Вот он уже и у ворот. Здесь Хатим почему-то обернулся и увидел вылетевших из Ял-Кишлака всадников. Это Рашид со своими друзьями. Мальчик заметался у ворот, кинжал сверкнул в его руке, и, не помня себя, он вдруг крикнул: «Сейткамал!» — и сам не узнал своего голоса.

Все, что случилось потом, казалось Хатиму чудовищным кошмаром. Он мчится на чьем-то коне в бешеном аллюре, с кинжалом в руке. Всадников много, звон сабель, крик, сумятица. Отчаянный вопль Загры, стон Рашида. И в этом шуме и лязге в его лицо ударяют слова:

— Будь ты проклят, сестропродавец!

Сейткамал вернулся из Тусаоби довольно поздно. Мулла сначала и слышать не хотел о свадьбе с сельской девушкой, но золото помогло и здесь. Однако отвязаться от муллы было не так легко. Должен был вместе с ним помолиться, отобедать, поговорить. Изо всех сил гнал коня обратно в Самухи. И не напрасно. Невеста в это время была уже у него во дворе.

Ял-кишлакский бек справлял свадьбу. Он швырял деньгами, пел, плясал. Пьяным взглядом смотрел на свою невесту и сам себе не верил, что судьба послала ему в жены этот прекрасный горный цветок.

А когда миновала полночь, он, по старинному обряду, отвел Загру в отдаленную комнату.

Загра стояла, каменея от страха и бессилия перед тем, что сейчас должно было произойти.

— Жена моя… — прошептал Сейткамал и тут же отшатнулся от ее крика:

— Нет, нет! Не твоя! Я давно уже, давно жена Рашида! Да! Да! Ты напрасно взял меня силой. Теперь закон не позволит тебе жить со мною. Ты должен вернуть меня моей матери и взять назад свое золото!

— Каналья! — заревел Сейткамал. — Думаешь, это тебя спасет? Не-ет, не опозорит себя Сейткамал! Наложницей моей будешь. В темной сакле при моем дворе будешь жить. А Рашида твоего завтра повешу. Ты проклянешь свою судьбу, гадина!

Он ударил Загру кулаком в грудь, и она упала на ковер…

…В плодородной долине Кашкара-Чая стонал народ. Слуги богатеев бегали с нагайками по кишлакам, отбирали за долги хлеб, за долги выгоняли людей на работу. Народ молчал, но в этой тишине таилась гроза, как в весенних, насыщенных электрическими разрядами, темно-синих облаках.

Сейткамал готовил смерть Рашиду. Мусульманин, обесчестивший девушку, должен умереть.

Рашид сидел в подвале и смотрел сквозь зарешеченное оконце на усеянное звездами небо. Он уже знал, что его убьют.

Под оконцем сидит сторож.

Рашида не страшит смерть, но до отчаяния доводит бессилие. Сейткамал издевается над Загрой, а у него связаны руки.

— Не гневи аллаха, Рашид, — доносится до него сочувственный голос сторожа. — Он дал жизнь, даст и смерть…

Рашид не может угадать, кто этот сторож, но голос очень знакомый.

— Не смерти я боюсь. Не хочется умирать не отомстив.

— Смирись, Рашид. Месть не спасение для души.

— Замолчи ты, ничтожество!

— Не ругай меня… Я ненавижу Сейткамала больше, чем ты. Разве не знаешь, из-за кого бросилась в воду моя дочь?

— Это ты, Ишан-Кули? — шепчет Рашид, и его глаза загораются надеждой. — Выпусти меня, друг!

— Не могу… Моя жена служит Сейткамалу. Он замучит ее.

— Бери жену и беги со мною!

В эту ночь тихо открылись двери подвала. Темень приняла в свои объятия беглецов.

Сейткамалом давно возмущались беки соседних селений. Заварил кашу, а теперь расхлебывать ее придется всем. Разъярил стадо бешеных волков, а ныне ни Хусам из Кирихли, ни мулла из Тусаоби да и сам Сейткамал не могут поручиться, что Рашид не поднимет крестьян на восстание, как когда-то Хаджи-Мамед.

Загра уже не плачет. Слезы высохли, сгустками крови запеклись на сердце. Моргает в сакле фитилек, грязные стены, словно ожидая Сейткамала, дрожат. Дрожит и Загра. Придет он — и снова начнутся побои, а потом и еще худшее: прикажет переодеться и идти с ним в его светлицу.

Не лучше ли умереть? В усадьбе все говорят, что Сейткамал повесил Рашида. Мать продала ее, брат предал, а она в тюрьме, опозоренная. Можно ли так жить?

Кто знает, убил бы бек Загру или нет, но страшная весть молнией облетела кишлаки: появился в горах новый разбойник (сардар), убежавший от Сейткамала, — Рашид.

Сейткамал обеспокоен. Бек Хусам почти каждый день приезжает к нему и в страхе трясет бородкой:

— Вчера исчезло пять мужиков из селения. Сегодня — семь… Рашид поднимает большое восстание. Что будет?

Сейткамал знает, что рано или поздно Рашид придет за Загрой. Слуги день и ночь стерегут усадьбу.

Загра ничего не знает.

Ночь… Сейткамала нет, куда-то уехал.

Не спится.

Тихо отворились двери сакли.

— Кто?

— Загра?

— Кто это?! Привидение!

— Нет, это я, твой Рашид!

Ишан-Кули стоит под окном и утирает слезы.

— Не оставляй меня здесь, Рашид, не оставляй.

— Любимая, я вырву тебя из этого пекла, но сегодня этого нельзя сделать. Мы пролезли через сад, мимо сторожей. Надо было узнать, где ты живешь. Нас только двое. Завтра жди меня.

Сейткамал вернулся на другой день вечером. Ездил в Гяндж просить у коменданта помощи, солдат. Дома слуги ему донесли, что утром около сакли Загры остались чьи-то следы.

Вошел, грозно посмотрел на Загру. Она стояла среди комнаты с распущенными волосами — смелая, гордая, несломленная. Ночь, как разбойник, лезла в окно, пугливо дрожал огонек. У Сейткамала кулаки стиснуты, губы прикушены.

— Кто был?

— Никого не было.

— Врешь. Вчера кто был здесь?

— Одна была.

— К тебе Рашид приходил!

— Мертвые не воскресают.

Сейткамал ударил Загру в лицо.

Ночь крылом открыла окно и метнула нож. Сейткамал отпрянул. Нож впился острием в стену сакли. Кто-то вскрикнул за окном, дверь слетела с петель, бек опомнился, схватил торчавший в стене кинжал и в одно мгновение всадил его в грудь Загры. Сам бросился в дверь.

— Слуги!

Загра даже не вскрикнула. Ночь полыхнула ярким пламенем и сразу погасла.

Слуг во дворе не было. Всюду суетились неизвестные люди.

Рашид подлетел к Сейткамалу и схватил его за горло.

С мертвым телом бедной Загры вернулись повстанцы в горы.

Зарево от пожара освещало им путь.

Друзья ожидали от Рашида приказа. Приказ был страшный.

…Одинокий Хатим бродит в горах. Конь убежал от него. Хатим прячется от людей, ест черешню и шелковицу, спит на камнях. Нет, не спит. Ночь терзает его ужасными сновидениями. Проклятие Рашида и плач Загры не дают покоя. Хатим теперь хотел бы обнять и дикого шакала, рассказать ему о своих мучениях.

Но шакалы воют далеко в горах, и вой их страшен, как укоры совести.

Хатим смотрит на золотой кинжал, купленный ценою измены, нацеливается острием в свою грудь, а решиться не может.

Ходит по горам, как призрак. В котловине — небольшой кишлак. Решается зайти в селение. С ним встречаются люди, расспрашивают его, но он молчит, никому не смотрит в глаза. Ему кажется, что все знают о его преступлении. Хатима кормят, укладывают спать и думают, что он немой или юродивый.

В сакле сидят седые старцы, курят трубки и беседуют.

— О, их уже много. Скоро беки не будут знать, где им скрываться.

— Вдоволь попили нашей крови.

— Говорят, Сейткамал силой забрал у Рашида невесту.

— И еще говорят, будто продал беку ее родной брат. За кинжал.

— И не убили предателя?

— Говорят, убежал.

Хатим лежит на подстилке и все слышит. Каждое слово огнем жжет.

— А где сейчас Рашид?

— Собирает повстанцев в ущельях Кара-Дага.

Когда все заснули, Хатим выбежал из сакли. Долго-долго шел он, пока не появился, утомленный, худой и изможденный, у подножия Кара-Дага.

Повстанцы, похоронив Загру, часто собирались у ее могилы. Часто бывал там и Рашид. Как раз в такой момент и подходил к ним Хатим.

— Кто идет? — послышался голос часового.

— Пропустите… Я… брат Загры…

Рашид поднял голову.

— Ты?! Зачем пришел к нам?

— За смертью, Рашид…

— Пусть тебя совесть убьет.

Хатим упал ему в ноги.

— Не гони меня, о, не гони! Я не могу больше так жить! Возьми этот оскверненный изменой кинжал и убей им изменника. Своего чистого лезвия не погань моей кровью. Только в живых меня не оставляй, Рашид, сократи мои страшные мучения.

Рашид молчал. Отвернулся от Хатима, а непрошеная слеза жалости к бедному парню скатилась по его щеке. Он поднял Хатима на ноги, посмотрел ему в глаза; сквозь слезы в глазах Хатима он увидел раскаяние.

— Пойдешь с нами, парень. Ты еще станешь честным мстителем. Бери этот кинжал и искупи свою вину.

…Ночи не спят. Зарево лижет небо. Звезды побледнели.

Горят Тусаоби, Самухи, Аджикент, Кири-Хли.

Радость угнетенным, страх богатеям.

•

Убегает Хусам в Гяндж. Его перехватывают на дороге вооруженные горцы-крестьяне и убивают.

Падает Али-бек на колени, просит пощады. Золотому кинжалу мало крови — он не знает пощады.

Заперся мулла в мечети и просит у аллаха защиты. Двери храма падают под натиском сильных плеч, рука мстителя душит лукавого ханжу…

А бурный Кашкара-Чай течет веками и несет на белом хребте славу минувших лет. Много утекло воды, много пролетело лет с той поры, когда погиб в неравной схватке мститель народный — Рашид.

Но еще и теперь на эйлагах в тихие сумерки затоскует иногда хозяин гор, вспоминая тех, кто пролил кровь свою за народ, заиграет на зурне так, что и горы и люди слушают его.

•

Умолк старик. Раскаленное солнце садилось за Рашид-Даг.

Рашид-Даг…

Но не все досказал чабан. Откуда же у него золотой кинжал? Я спросил об этом у старика.

Он снова взглянул на меня своими выцветшими глазами и, грустно улыбнувшись, ответил шепотом:

— Я, сынок, Хатим… Я — Хатим.