Тот самый сантехник 8

Глава 24 - Туда и обратно-2

Настолько чистым воздухом Боря ещё не дышал. Сосны вокруг деревни высасывали из Петюхов всю пыль, удерживали грязь в любое время года и воду даже при сильных дождях, так что не грозил деревни ни разлив речушки, ни подтопление от озера. Деревья фильтровали словно сам негатив. А взамен, как по слухам, давали такое обилие белого гриба, маслят, рыжиков и груздей, что хоть в промышленных масштабах запасай.

– А какие у нас девчонки красивые, – тут же заверила Екатерина Матвеевна. – Загляденье! Ты Боря, уже порченный, чи шо?

– Это как? – не понял сантехник.

– Женат? – улыбнулась единственная представительница женского пола среди всех Сидоренко.

– А, нет ещё, – улыбнулся Боря немного страной улыбкой, так как дышалось полной грудью, а воздух хоть на хлеб намазывай и ешь!

Пьянит не хуже кваса. А следом баню обещали. Настоящую, на дровах. И судя по стуку топора, Стасян уже во всю разминался.

Стол ломился от разносолов уже час спустя момента приезда. А низкорослая мать Стасяна, давно вытерев слёзы, хлопотала на летней кухне. Она была едва ли на голову выше Маливанского, но бёдра имела широкие, необъятные. И глядя на неё, можно было предположить, что Стасян плавал в просторной утробе, хоть бы и поперёк.

Гость вызвался помочь хозяйке на кухне, так как на улице было ещё довольно свежо, а оделся он легко. Под тепло и комфорт просторного салона в джипе. И пока Глобальный чистил картошку, слушая истории про крановщика, Екатерина Матвеевна сыпала непривычными словами и фразами. Поневоле заслушаешься. Потому что есть в них что-то глубинное, родное настолько, что ухо отзывается.

Некоторые слова походили на украинский, некоторые на белорусский, некоторые вообще вызывали вопросы, но это был сербский, он же южнославянский. Не требовалось никакого перевода, только пояснение на один раз.

Боря быстро заучил для себя самые часто произносимые фразы. «Здраво» – чаще всего говорили все вошедшие на кухню гости. И это означало «здравствуйте». А «хвала вам» – «спасибо». И это больше походило на заклинания. Тогда как фраза «до свидания» звучало как «чао», словно сербы немало погостили в Италии. Но на фоне «пожалуйста» – всё теряло смысл и снова возвращало сербов на родину, так как это уже звучало как «молим», что подводило сербов к богу настолько близко, что за бороду можно подержать и не обидится.

А едва Боря слышал «треба ми», как его закидывало духовным присутствием куда-то на Дон. А это всего лишь означало «мне нужно». И где-то рядом стояла фраза «не понимаю» – «ни вразумию». Складывалось впечатление, что мову создавали на основе тотальных заимствований. И их всех южнорусских народов сербы оказались основным языковым донором.

Всё бы ничего, но Екатерина Матвеевна объяснила, что сербы вдобавок использовали как кириллицу в написании, так и латиницу, что напрочь сбивало ориентиры. Как по мнению Глобального, так они взяли с миру по нитке и были совершенно правы. Их язык был красивым и благозвучным, адаптированный под современность.

Чем же сербский был похож на русский? Да примерно половиной фраз, слов, пословиц! Как и подобает близкородственным языкам, сербский и русский переняли друг у друга столько, что серб легко мог понять русского и наоборот без всяких переводчиков. А краеугольной фразой и общим пониманием родства звучала следующая пословица: «На небе – Бог, на земле – Россия».

При этом Боря узнал, что в сербском языке всего тридцать букв.

«А буква «Я» – для них не на последнем месте, а её вообще нет!» – не уставал удивляться и внутренний голос.

– А вообще наши предки с Дона и Днепра, с Десны и Припяти, с Дуная и Одера, – рассказывала Екатерина Матвеевна. – Мы и с Минска, и с Киева, и с Белграда и Бухареста, и под Одессой постояли, и на Волге пожили, покуда за Урал не перебрались и в Алтай не влюбились. Но Макар Березович жену себе в станице казацкой выкрал и в лес дёру дал на подводе, зимовали в землянке, укрываясь, а потом бежал с ней до самой Оби по весне. А здесь уже среди первых отцов-основателей деревню и строил, когда на плоту с реки сошёл и до самых чащоб не подался.

Оба сидели на летней кухне. И это была не отдельная комната в доме, а сам отдельный дом с печкой и сенями. Причём по другую сторону печки располагалась небольшая банька из тех седых времён, когда строить баню отдельным зданием считалось роскошью. А пока зимой топят на кухне печку и готовят на ней, по другую сторону, за стеной, есть доступ к горячей воде в ей же подогреваемо баке, а рядом бочка с холодной водой натаскана из бочек на улице, что от привозной воды. Захотел – пришёл помылся, что с утра, что с вечера. А пока баню топят, ужин сварят, чтобы лишний раз газ не палить. Он от баллона привозного. И всё взаимосвязано. Но летом печку не топят, чтобы готовить. Жарко. Потому и прозвана кухня – летняя. Без печки в тёплое время года только пригодна. И для готовки скотине в это время года уже на улице стоит железная печь для широких котлов. А баню давно отдельно выстроили, «летнюю», с ручной скважиной. Качай поршень, поднимай воду, набирай ковшами, да мойся. Да только с обилием железа она, без фильтров. Потому талоны на воду с артезианской скважины никуда не делись. И водовоз хоть раз в неделю, но наполняет бочку у калитки. Зимой чуть зазеваешься, пропустишь машина – в лёд превратиться до весны, или пока бочку в тепло не перекатишь. А та объёмная, железная, на двести литров. Попробуй такую укатить. Да хотя бы поднять – и то задача.

Слушая всё это, Боря как будто сам проживал жизнь в деревне.

Скрипнула дверь. Мать тут же на звук повернулась в сени, шаги признав. И добавила:

– А вот пусть сам Макар Берёзович о себе и расскажет!

И Боря обомлел, когда на кухню вошёл седой как лунь… прадед Сидоренок!

Ему за девяносто, но плечи широко разведены. Нет ни горба, ни согбенности, ни палочки, ни старческой поволоки в глазах. Только брови густые, как у Хоттабыча. Ходит сам, а кулак хоть и с дряблой кожей, но сразу видно – богатырский.

– Треснет таким по столу, посуда и зазвенит, – рассказала Екатерина Матвеевна. – Но глух стал, как пень. Ничего не слышит.

– Чаво? – тут же послышалось от Макара Берёзовича, пока тот приглядывался к столу. – Подох кто, али день рождение? Но кто у нас весенний? Не припомню мартовских я! Нет у нас Мартынов в семье! И Март нема! У нас Мартами только коров и кошек называют.

– Стася воротился! – почти крикнула ему мать. – Правнук твой!

– Стасян поженился? – переспросил дед. – А на ком? Неужто на соседке Нюрке? Тю, не путёвая баба! Не будет им жизни! Пусть до конца деревни прогуляется, вот Рая – девушка достойная. Не обломится, если пройдётся. Я со своей Ефросиньей тысячи километров на своих двоих прошёл и ничего, живы Сидоренки. И покуда деревня стоит, живы будут.

– Да никто не женится! – продолжала доносить мысль Екатерина Матвеевна. – Стася вернулся!

– Откуда вернулся? С вахты? – тут же уточнил Макар Берёзович. – Это правильно. Давно самогон варить пора. Сахара привёз?

– Да тебе лишь бы самогон варить при первом случае! – ответила Екатерина Матвеевна и отмахнулась, вновь повернувшись к Боре, повторила. – Не слышит.

Боря улыбнулся и добавил:

– Можно же слуховой аппарат поставить.

– Да Стася заезжал, узнавал, – снова отмахнулась Екатерина Матвеевна, вытирая руки о фартук. – Первый попавшийся не купить. На столетие хотели ему взять. Юбилей, вроде как. Но это его надо везти в город, настраивать на месте. А кто его повезёт туда и обратно? А сам на автобусе не хочет. Говорит, пока видит, слух не нужен. Кого слушать-то? Нас, что ли? Поэтому только говорит нам, да всё выговаривает.

Прадед всех Сидоренок в деревне тут же кивнул и сказал:

– Какой смысл от необъятного мира, если тебе ботинки малы?

Боря задумался, а затем сказал:

– Да можно свозить туда-сюда. В следующий раз как приеду, обязательно свозим со Стасяном.

– Ага, как раз на стодесятилетие, – добавила Екатерина Матвеевна.

То ли шутя, то ли взаправду сказала. Но не успел Боря об этом подумать, как в окно увидел следующее. Стасян сначала дрова топором-колуном рубил, но от очередного мощного выпада топорище переломилось. Тогда как Евгений Васильевич Сидоренко из леса на плечах кабана нёс. Сходил поохотиться по случаю возвращения сына.

Сантехник аж на улице выскочил посмотреть, а батя Стасяна тушу на снег бросил и дышит тяжело. Испарина на лбу.

– Конский ёж, еле задушил! Здоровый попался, – пожаловался Евгений Васильевич и гость понял, почему у него прозвище «Йети».

Присмотрелся Боря, а на кабане ни царапины!

«Не стреляли по нему, ни следа крови, и лапы целы. Не капкан», – отметил внутренний голос: «Но и вряд ли какие силки способны такую махину удержать! Этот же килограмм на сто пятьдесят будет! А тащил он его сколько? Пару километров точно. По лесу и грязи».

Ботинки Евгения Васильевича действительно представляли собой жалкое зрелище. Кое-где и по колено проваливался среди снега и подтаявших луж. С грузом на плечах по лесу уже не скакать сайгаком, грузно идти приходится, тяжёлой поступью.

– Батя, что там с баней? – послышалось от Йети.

Дверь в баню тут же приоткрылась. Показался дед Стасяна. С ходу выдав фразу:

– Плачься тому, кто тебе помочь может, – Василий Макарович только к растерянному Стасяну подошёл, отвесил подзатыльника и… руками недоколотые дрова начал ломать! А в процесс пообещал. – Баня через час будет. Кабана пока разделывайте и смолите, чтобы с шашлыками на вечер поспеть. Но прежде пообедаем как следует. Столоваться пора. Так что пока просто ноги помой… Стасян, принеси бате тазик горячей воды в баню с кухни!

– Ага, – ответил крановщик и тут же пошёл выполнять поручение.

– У вас что, все в роду такие? – невольно спросил сантехник.

Станислав улыбнулся только, а пока мимо Бори проходил, буркнул:

– Мне ещё тренироваться и тренироваться. Хоть и самый сильный среди братьев, говорят, но до архонтов ещё далеко. Но это ещё что. Вот пра-прадед, говорят, коня подмышку брал и по полю нёс. Ну или на плечи брал, если сильно уставший был. А мы что? Так, остатки было мощи.

Вроде снова шутка. Но Глобальный даже не знал, что сказать. Так как дед спокойно дрова разбирал, словно конструктор лего, а отец снова тушу центнера на полтора подхватил как пакет с карасями и на крюк подвесил за баней. Там на водных стоках кровь и пустят.

От прадеда по этому случаю, что вновь вышел с кухни, снова послышалось житейское:

– Самый тяжелый – это пустой мешок. Ну вы долго ещё возиться собрались?

И глядя на то, как Евгений Васильевич крюки с кабаном поправил, Боря понял, что одним обедом не отделается. И сегодня его никуда не отпустят и к вечеру.

«Ну да чёрт с ним! Переночуем в этом чудном месте и рано поутру поедем», – разрешил внутренний голос.

Если при слёзной встречи сына и матери Боря ещё рассчитывал чаем отделаться, то глядя на то, с каким решительным видом Макар Березович достал с полки в сенях пузырь с белёсым самогоном, вздохнул. Хочет, не хочет, а за возвращения нальют «первача» кружку и попробуй не выпить.

Так и случилось. Пока прадед помалкивал, со старого скрипящего стула на всех поглядывая из-под кустистых бровей, так похожий на грозного Зевса, Василий Макарович плеснул всем в металлические и кружки, включая Екатерине Матвеевне и спичку поднёс зажжённую. Не успел Боря ничего понять, как дед поджёг самогон, резко дунул, сбив пламя и протянул первую разогретую кружку гостю.

– Держи, Боря. Хлебни с дорожки, покуда горяча.

Пока тот же процесс повторялся со всеми прочими кружками, Боря и хлебнул как следует. А как проглотил и огонь по пищеводу побежал, глаза на лоб полезли!

«Да здесь же градусов пятьдесят!» – пожаловался внутренний голос, отмечая сразу два момента.

Во-первых, если и был какой лёгкий озноб по телу, то сразу весь вышел. По телу такое тепло пошло, словно внутренние реакторы активировались.

Во-вторых, тут же аппетит не просто появился, а организм в приказном порядке потребовал съесть всё, что съедобно, а что не съедобно, хотя бы надкусить.

В-третьих, люди за столом мгновенно из знакомых превратились в семью.

– Ну, за возвращение Стасяна, – поднялся с тостом Евгений Васильевич на правах отца и добавил. – Куда ни ходи, все равно домой вернёшься!

Боря только начал хлебать борщ со сметаной и поглядывать на мясо на кости, прикрытое лавровым листом, как снова пришлось хлебнуть из кружки.

Тост же!

Процесс внутри тела повторился, а Екатерина Матвеевна уже лучок пододвигает пером и с солонкой.

– Держи, Боря. Прикуси. Первый лук в этом году, рассада у печки взошла, считай.

Глобальный и прикусил. Следом хлеба вручили. Домашнего. Что в той же самой печи испечён, в чугунных формах. Скорее печь листовая сгорит, чем формы те хотя бы оплавятся. А как хлеб дошёл и борща отведали, следом жаркое подали в горшочках глиняных. Там картофель пророщенный, с овощами и мясом. И всё томилось, доходило в печи не спеша. А теперь лучше в мире нет. И накладывая на хлеб тонко порезанные кусочки сала, да взяв в руку чеснока, Боря понял, что лучше еды в мире нет. И уже сам хлебнул из кружки.

В какой-то момент Глобальный понял, что разговаривает с Макаром Берёзовичем. А тот – понимает. Что это за магия за столом началась, сказать сложно, но сантехник вдруг понял, что активно машет руками, а прадед клана ему объясняет:

– Когда врешь, ври так, как будто и сам в это веришь, а если ты сумасшедший, им и оставайся. Для нашего времени – самое то выходит!

– Да кто врёт-то? – возмутился Боря. - Я же говорю – завтра в город поедем и слуховой аппарат вам сразу и купим. Не дело это – не слышать. Это ж качество жизни.

– Это да, – вздохнул прадед. – Всё бы отдал, чтобы ещё раз расслышать, как лес шепчет, как берёзы беседу ведут. А клён? Нет, ну ты видел тот клён?

Дом Сидоренко стоял на окраине леса. Считай последний на улице. Поэтому грибы, дикоросы и дикие ягоды в доме не переводились. Отведал Боря и груздей солёных и морса из морошки попил, но кто-то постоянно подливал в кружку первача.

И сантехник вдруг понял, что в бане стоит и вениками машет. Ибо банщик он. А Стасян на полке валяется распаренный, довольный и говорит:

– Слушай, а я ведь всё вспомнил. В том числе и пин-код от карточки. У меня там зарплата за три месяца должна быть и премиальные за подбитую технику. Точно сумму не скажу, но если прадеда решил в город свозить, то сразу слуховой аппарат ему и купим. Да Боря?

– А то, – ответил Глобальный, потянулся к ковшику с водой, чтобы отпить, а там не вода, а снова первач.

Следующий фрагмент, который помнил Боря, это как стоит на улице за баней в полотенце и в сланцах и смотрит на то, как уже разделанного кабана смолят. Дед с отцом по очереди горелкой орудуют, чтобы волосы сгорели, и кожа до желтизны дошла. А следом Стасян в тазике уже первое мясо в уксусе замачивает на шашлыки. Моргнул, а вот уже ногу перцем натирает и солью.

– На ужин ещё и рульку сделаем, – донеслось от крановщика. – Такую вкуснятину сварим, что пальчики оближешь. Я тебе, брат, обещаю!

Боря кивнул. Но как-то неудачно и слишком быстро. А в следующий момент вдруг понял, что видит небо. И мужики его обратно в баню тащат. Отмывать спину в грязи и отпаивать ядом, чтобы обилие чистого воздуха и кислорода в организме нивелировать.

Вроде только длинно моргнул Боря, а уже с шампуром на лавочке сидит, на звёзды смотрит. Одетый, тёплый и расслабленный. Ветер ему нипочём. А рядом Макар Берёзович сидит в свете с крыльца, из бутыля стеклянного на пять литров как из пакета молока подливает в кружку и заговорщицки подмигивает:

– Не, Боря. Стасяну жениться рано. Он ещё мал. А тебе – надо. Ты вон какой слабенький. Бабу тебе надо. На ветру качает. Без помощи женской тебе никуда. Рука хозяйки в доме нужна. А если ты мост, всякий по тебе ходить будет. Но дама сердца твоя нет-нет, да с динамитом навстречу выйдет. И всем покажет, кто ездить на тебе привык. Так что, устроим свадьбу, чи шо?

– Устроим, – кивнул Боря. Правда, не решив для себя ещё на ком.

«Это гастербайтеров в стране сколько угодно может быть, а жена должна быть одна, так положено. И чтобы не ложить на то, что положено, слушаться надо или хотя бы делать вид», – добавил что-то важное внутренний голос на грани шёпота.

Но самогон сделал выбор за него. Так как проснулся сантехник от луча света в глаз на кровати с периной. А на плече спала дама с пышной косой. Оба на большой подушке из пуха они. И оба – голенькие.

– Ты кто? – спросил Боря, и тут же об этом пожалел, так как изо рта едва песок не посыпался.

Пустыня там, а в горле барханы.

– Раиса, – ответила русая и голубоглазая девушка с улыбкой и лёгкими веснушками на носу. – Рая же! Или как ты ночью говорил? Раечка-заечка?

– Я? – ужаснулся Боря, тут же подскочив на скрипящей старыми пружинами кровати. Она в прогиб, но матрас на ней плотный, мягкий. И одеяло греет что надо. Аж вспотел весь.

«Наверное, поэтому и разделись», – робко добавил внутренний голос.

Но как-то совсем неуверенно.