Товарищ гвардии король

Глава двенадцатая

Вызов из Москвы пришёл неожиданно, когда я ползал по лесам и болотам Карельского перешейка и заскочил мимоходом на ближайшую заставу, чтобы помыться и передохнуть. Заодно и нормально поесть, не опасаясь, что свежесваренный на костре суп покроется толстой коркой льда. Это только у туристов в песнях местная природа прекрасна и восхитительна, в действительности же всё обстоит с точностью до наоборот. Весной, пока нет комаров и гнуса, может быть, тут хорошо. А сейчас вообще очень мерзко — поздняя осень, постоянная сырость, мокрые насквозь сапоги и шинели. У большинства пограничников воспаляются и долго не заживают даже мелкие царапины. Одно спасение — баня.

Телефонограмму, оказывается, разосланную по всем заставам, принёс политрук, замещавший раненного в стычке с нарушителями командира. Молодой, но уже с медалью каганата "За освобождение Дуная" и, как показалось, вполне вменяемый. Во всяком случае, пришёл со своей бутылкой, заикаясь и бледнея от собственной смелости.

— Вот, — лейтенант протянул листок бумаги в клеточку.

— Чего там?

— Сообщение генерал-майору Архангельскому от товарища Иванова. Просят срочно приехать в Москву.

Так и знал. Хотя кто ещё кроме Сталина мог затребовать меня пред светлы очи? Каменев и Ворошилов отпадают — несмотря на более высокое звание, отчего-то при личных встречах странно тушуются. Не иначе Антон Иванович рассказал нелепую байку о "вечном генерале". Что же вздор! Беспардонный и непосредственный Будённый — он мог. Только сейчас вот обживает территорию бывшей Румынии, куда прибыл по приглашению галицийского кагана товарища Финка. И заодно разместил танки в Венгрии, буквально на прошлой неделе присоединённой к дружественной Чехословакии. Ответственный человек Семён Михайлович, решил подстраховать добивающего агрессоров Эммануила Людвига фон Такса.

Ну и, конечно, стремится пропустить через Добровольческий Корпус как можно больше солдат и офицеров. Это не считая тех, кто уже временно прикомандирован к баварской и корсиканской армиям.

Я забрал телефонограмму и кивнул политруку (или сейчас уже замполиты?) в сторону парилки:

— Веничком обработаешь?

У лейтенанта моя неторопливость удивления не вызвала. Подумаешь, какой-то Иванов просит. А тут целый генерал-майор со всей пролетарской сознательностью готовит себя к новым свершениям во имя светлого будущего. Подождёт Иванов, куда денется.

Немного позже, разомлев от пара до доброты чрезвычайной, я отпустил ослабевшего банщика. Да, не тот нынче народ пошёл. Вот, помнится, Лаврентий Павлович однажды пробрался на территорию вероятного противника и две недели просидел в котле, уточняя у Карла Маркса некоторые непонятные моменты его теории… Правда, у товарища Берии диссертация.

А у меня? Что на этот раз понадобилось Иосифу Виссарионовичу от бедного архангела? Оружия с техникой, как и обещал, не дам. Да и нет его — это во-первых. Во-вторых, высокое начальство из Конотопа запрещает. А в-третьих — любая благотворительность оскорбляет и унижает благотворимого человека, являясь констатацией факта падения на самое дно и абсолютной никчемности. К тому же приучает к халяве, и отбивается последнее, если таковое имеется, желание сделать хоть что-то самому. Думаете, мы втроём не сможем организовать производство танков Т-90? Легко. И ресурсы найдём, и кадры. Вот реактивную авиацию на приличном уровне не потянем, производственная база не та. Сможем, да, но не сделаем. Додумаются сами — молодцы. Нет — найдём того, кто додумается. Но сам. Впрочем, Сталин это тоже понимает.

Что же его может интересовать? Разве ещё предстоящая война с Финляндией? Да будет она, будет… Куда деваться… Нарком иностранных дел Анатолий Анатольевич Логинов уже отправил в Гельсингфорс ноту с требованием признать независимость Великого Саамского Конунгства в составе Мурманской области, отодвинуть границу от Ленинграда на двести километров, а северные рубежи привести в соответствие с договором от тысяча триста тридцать шестого года. Взамен Советский Союз признавал за сопредельным государством право считать двадцатимильную зону восточной части Ботнического и северной Финского заливов его территориальными водами. Отметив, кстати, что у Норвегии может быть своё видение данного вопроса.

Таким образом, в самое ближайшее время, месяца через два, в аккурат к новому году, следовало ожидать реакции финского правительства на нашу наглую выходку. Пока же сюда шли эшелоны с артиллерией, размещаемой в районе Петрозаводска и будущих Кировска и Апатитов. Уже оттуда, от железной дороги, орудия растаскивали на позиции вдоль границы. Везли всё, я сам видел гладкоствольные крепостные пушки прошлого века. Они что, собрались картечью или бомбическими ядрами по бункерам стрелять? Вот бронекатера в Ладожском и Онежском озёрах, те действительно пригодятся. Как и штрафные ударные батальоны, формирование которых было начато ещё в тридцать третьем году, сразу после процесса над Ягодой. Именно его сокамерники, пардон, соратники, и составили ядро штрафников, с небольшой прослойкой творческой интеллигенции. А что, перо приравняли к штыку, нормально…

Дорога до Москвы заняла почти трое суток, даже с учётом того, что от Петрозаводска добирался самолётом. Лошади здесь летать пока не научились, а машинам ездить негде. Столица встретила непогодой. Особенности или традиция такая? Сколько раз в Ленинград приезжал — всегда солнце, а тут постоянный дождь. А сегодня ещё и со снегом. Исключением стала весна тридцать четвёртого года, но тогда еле живого привезли, не до погоды.

На аэродроме встречала машина. Даже не одна, в другой размещалась охрана, положенная высокопоставленным государственным деятелям. Интересно, когда я успел им стать? Вроде бы ничего такого за собой не замечал. На прямой вопрос подполковник Филиппов не ответил, только развёл руками и пригласил в автомобиль. Вопреки ожиданиям, мы поехали не в Кремль или на ближнюю дачу в Кунцево, а в гостиницу "Москва", где ещё три с половиной года назад пришлось прожить целую неделю. Оказывается, номер был закреплён за мной ещё с тех времён и пустовал в ожидании постояльца. Но чисто, значит, уборщиц сюда пускали. Надеюсь, они не затрофеили случайно позабытую в шкафу бутылку коньяку?

Подполковник распрощался, сказав, что обязательно позвонит, и отбыл, оставив меня одного в нелепой громадности и роскоши люкса. Помнится, возмущались герои у одного писателя в подобной ситуации — роскошь есть, а хруста французской булки нет. Вот и маялись бедолаги в неизбывной тоске и меланхолии. Я же потратил день не на осуждение купеческих замашек победившего пролетариата, а более прозаично. Принял ванну, побрился, употребил коньячку ко времени и к месту, вздремнул чуток, а к вечеру как раз раздался ожидаемый звонок.

В кабинете Сталина ничего не изменилось, разве что секретарша сменила легкомысленное платьице на военную форму. Веянье моды или предчувствие? Скорее всего, и то и другое. Впрочем, длина юбки нисколько не увеличилась. На лице младшей лейтенантши (знаю что неправильно, но язык не поворачивается назвать иначе) искренний интерес смешивался с не менее искренним восторгом. Видимо не каждый день к Иосифу Виссарионовичу приходят генерал-майоры с цепью Андрея Первозванного на шее. Чего такого? К вождю как на праздник, а к парадной форме положено.

Товарищ Сталин выглядел усталым. Неужели опять поддался пагубной привычке заниматься делами по ночам? Надо будет нажаловаться Патриарху — пусть примет меры. Куда это годится? Глава государства должен нормально работать, а не пахать, как раб на галерах. Этим он дискредитирует само государство, которым управляет, и заставляет, к тому же, усомниться в своих способностях. Как организационных, так и умственных. Зачем? Найди тех, кто сделает что-либо лучше всех и заставь… Кнутом или пряником, без разницы. А то всё сам, сам… Ага, как и я. Только это не считается, дурак потому что. Был бы умным — сидел бы себе, на арфе тренькал да пиво пил. Знаете, какое у нас пиво? Ничего, когда-нибудь попробуете.

— Проходите, товарищ Архангельский, присаживайтесь, — Иосиф Виссарионович встретил меня у двери. — Извините, раньше не мог — совсем недавно закончил разговаривать с британским послом. С этим… как его там… сэром Эдвардом.

— Да неважно, товарищ Сталин. Я вот вообще не забиваю голову именами потенциального противника. Послом больше, послом меньше — Родине это глубоко по фигу.

— Вы неправы, Гавриил Родионович! — вождь опустился в кресло и закинул ногу на ногу, сразу став похожим на дачника, из экономии донашивающего полувоенную форму. — Врага нужно знать в лицо!

— Зачем?

— Ну…

— Вот именно, товарищ Сталин, я тоже затрудняюсь ответить. Одно дело — составить списки, завести досье, фотографии ещё в профиль и анфас, отпечатки пальцев тоже неплохо. И совсем другое — помнить их поимённо. Вот своих героев — тех обязательно.

Иосиф Виссарионович задумался, одновременно отбивая черенком трубки по столешнице какой-то марш. Потом лицо его посветлело.

— Интересная точка зрения, товарищ Архангельский. Неожиданная, но очень правильная.

— Ну так, — я не стал скромничать, — могу.

— Это хорошо, стране очень нужны ваши способности, Гавриил Родионович.

— Простите, какие?

— Всякие, — обнадёжил Сталин. — И аналитические в том числе.

Проблема оказалась ожидаемой, но интересной. Необычной, даже бы сказал. Оказывается, к Советскому правительству обратился представитель Ватикана с просьбой посодействовать в перезахоронении мощей Святого Николая Чудотворца на родине. Именно так, с маленькой буквы и написали. Это и ввело в заблуждение наркома иностранных дел товарища Логинова, ответившего кардиналу д" Абруццо в грубой нецензурной форме. Анатолий Анатольевич со всей большевистской сознательностью воспротивился передаче христианской святыни безбожным агарянам, которых недавний совет муфтиев СССР признал язычниками. Турки хоть и запуганы до невозможности, но вводить туда войска только для похорон — непозволительное расточительство народных средств.

Ошибка была обнаружена случайно, когда отчаявшийся кардинал отдал наркому черновик письма Папы Римского, написанный на русском языке. Там в сухом канцелярском стиле, характерным для Лаврентия Павловича плотным, слаборазборчивым почерком объяснялось, что обнаруженное в архивах подлинное завещание святого содержит просьбу похоронить его на Родине, в деревне Ликеево Нижегородской области, рядом с церковью на площади Мира. Последующие переписчики и недобросовестные переводчики исказили смысл оригинала, а теперь Ватикан стремится восстановить историческую справедливость. И ничего не требует взамен, разве что самую малость — отозвать из Италии генерал-майора Раевского, танковый экипаж из Второго Краснознамённого имени Георгия Победоносца полка и воспретить им возвращаться до полного завершения эвакуации папского престола в Аргентину или Парагвай.

Да, что-то не узнаю напарника, обычно он работает тоньше и изящнее. Надо же так засветиться — сам папа ябедничает на него Сталину. Приедет, дам по ушам. И ещё каких-то танкистов подставил, паразит. Наверняка нормальные и приличные ребята. Будут теперь за чужие грехи отдуваться. Ладно, разберёмся и в обиду не дадим.

— Как бы то ни было, но личную просьбу шефа мы выполнили, — не подумавши, ляпнул я вслух.

— Так это инициатива… — опешил Сталин.

— Конечно, — отступать было поздно, пришлось опять импровизировать. — Неужели вы думаете, что такой дисциплинированный товарищ, как генерал-майор Раевский, способен пойти на обострение международных отношений по собственной прихоти? Да ни в коем разе! Операция спланирована и утверждена на самом высоком уровне, и цели её мне неизвестны. Согласитесь, товарищ Сталин, что пути, хм, Кузьмича неисповедимы.

— Да помню за ним такое, — подтвердил вождь. — Бывало, такого натворит, что сам не знает, чего хотел изначально. А вот скажите, товарищ Архангельский, нет ли в планах вашего, так сказать, верховного главнокомандования возвращения?

— Куда, на нашу грешную землю?

— Он что, на небе живёт?

— Кто?

— Кузьмич наш. А, понимаю, аллегория. И всё же?

— Нет, не собирается. Окончательно и категорически не собирается, товарищ Сталин. Знаете, ему вообще не хочется заниматься политикой в масштабе одной страны. Скучно.

— И тем не менее…

— Развлекается по мелочам, если вы имеете в виду наше последнее задание.

Иосиф Виссарионович опять помрачнел. Видимо, перспектива, пусть и гипотетическая, появления Владимира Ильича его нисколько не радовала. Согласен, я бы тоже не был в восторге. Вот так работаешь, поднимаешь страну, возвращаешь профуканные предшественником территории… Как вдруг появляется кто-то на всё готовенькое, и это готовенькое традиционно отправляется псу под хвост. Не знаю как Сталин, а я бы удавил… Несмотря на то, что сам эту мистификацию и придумал. Оно, конечно, выгодно, иметь такую страховку, но за товарища Сталина обидно. Особенно Израилу, мечтающему о маршальских погонах.

— Ладно, — Иосиф Виссарионович улыбнулся. — Вождь мирового пролетариата имеет право на невинные развлечения. В разумных пределах, конечно. Иначе те же самые пролетарии могут неправильно понять.

Это на что он намекает, на моё происхождение? Так оно само подходящее, соответствующее линии партии. На недавнем пленуме ЦК чётко определили виды и категории рабочего класса, признав ранее действовавшие теории устаревшими и противоречащими текущему моменту. Так, например, Алексей Львович Акифьев теперь пролетарий духовного труда, а я — военного. Интеллигенция, преимущественно техническая, так и осталась прослойкой между городом и деревней, а творческая признана деклассированным элементом с выдачей паспортов жёлтого цвета. Замена документов разрешалась только после прохождения действительной военной службы, что позволяло впоследствии надеяться на признание работниками умственного труда со свободным графиком. Зато сейчас, по свидетельству Климента Ефремовича, чуть не в каждой роте есть строевая песня, написанная собственным композитором.

— Впрочем, причуды товарища Кузьмича нас не касаются, — Сталин подвёл краткий итог нашей беседы. Но оставлять меня в покое был не намерен. — Так что вы думаете, Гавриил Родионович, по поводу предложений из Ватикана?

— А чего там думать? Мощи принять с благодарностью, с остальным — нахрен!

— Это почему же?

— Дабы не уронить престиж Советского Союза на международной арене, товарищ Сталин. Не стоит вступать в переговоры с шантажистами. Более того, в ответ на столь наглые просьбы нужно выдвинуть свои, желательно невыполнимые.

Иосиф Виссарионович усмехнулся. Видимо, вспомнил прошлогоднюю неприятную ситуацию, в которую попал по вине Будённого. На одном из дипломатических приёмов слегка подвыпивший Семён Михайлович отловил турецкого посла и в категорической форме потребовал предоставить военно-морскую базу для Черноморского флота в районе Анталии. Потребовал, и тут же об этом забыл. А коварные турки согласились, выторговав хоть и небольшую арендную плату, но наличными и за двадцать пять лет вперёд.

— Какие же условия мы можем выставить, товарищ Архангельский? Чем может Ватикан заинтересовать нашу страну?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Разве что папа римский официально наложит интердикт на территорию Финляндии.

— А смысл? Финны — протестанты.

— Это их проблемы. Главное — пусть швейцарские гвардейцы лично привезут буллу об отлучении. Они по какому ведомству числятся?

— Берии-младшего, а что?

— Вот и замечательно, пусть поработают. А мы поможем. Со своей стороны.

Да, красиво я сказал. Только мы не успели.

— Пива бы сейчас, — мечтательно произнёс Ворошилов, отплёвываясь красной, с зубным крошевом, слюной.

— Ага, холодного, — согласился Сергей Сергеевич Каменев и, зачерпнув пригоршню грязного снега, вытер потное лицо. — И сигара бы ещё не помешала.

— Вот это — пожалуйста, прикурить нам дадут. И марципанов отсыпят по самое небалуйся.

— Грубый ты, Клим.

— Есть такое. Патронами бы поделился, твоё благородие.

— Я бы попросил…

— Жалко? Могу на гранату сменять.

Каменев промолчал. Да и чего говорить, если почти весь боезапас израсходовали ещё у станции, которая сейчас горела, поднимая к небу чёрные столбы дыма. Видимо, огонь добрался до цистерн с мазутом, пришедших в котельную обогатительной фабрики. Пятьдесят восьмой ударно-штурмовой батальон, в который генералы приехали с инспекцией, пытался окапываться у Белой речки, перекрывая единственную дорогу на Кировск. Сюда отступили после неудачной попытки отбить хотя бы железнодорожные пути, на которых стояли два вагона с миномётами. Не получилось, только потеряли в четырёх атаках около роты. А теперь те самые миномёты с короткими передышками упрямо долбили по позициям батальона. Бойцы-ударники, а честно сказать — штрафники, отвечали на обстрел короткими бесполезными очередями.

— Как ты думаешь, Сергей Сергеич, наши скоро подойдут?

— Да хрен их знает, Клим. Железная дорога наверняка перерезана, рации на большое расстояние не добивают, а в эфире только марши и концерт по заявкам тружеников села.

— Веселятся, бля.

— А ты чего хотел? Народ и должен веселиться, зря, что ли, нас кормят?

— Ага, не зря. Только жрать всё равно охота.

Каменев болезненно поморщился и прислушался к урчанию пустого желудка. Позавтракать утром не удалось — столовая вспыхнула первой, послужив сигналом к нападению. Выставленные караулы тревогу поднять не успели, даже выстрелов не было с той стороны. Выбегавшие из казармы бойцы попадали под плотный ружейный огонь, с большим трудом подавленный тремя пулемётами, выставленными из чердачных окон. Противник отошёл, оставив четыре трупа в белых маскировочных комбинезонах. А потом началось…

Откуда здесь, вдали от границы, появились финны, да ещё в таком количестве, узнать так и не удалось, а единственный взятый пленный умер, не приходя в сознание. Но стреляли, казалось, отовсюду.

— Товарищ главнокомандующий, разрешите поднять людей в атаку! — к Ворошилову, прячась за валунами, подполз командир батальона. — Отобьём миномёты.

— Ты дурак? — Климент Ефремович оглядел довольно пожилого капитана. — Мало народу положил на станции?

Лицо комбата, с мелким подбородком и острым носом, вытянулось в обиде, а в глазах, прикрытых круглыми очками в проволочной оправе, на мгновение мелькнуло бешенство. Он вскочил на ноги, резко развернулся и пошёл во весь рост, не обращая внимания на посвистывающие пули.

— Гордый, — покачал головой Сергей Сергеевич.

— Ничего, — Ворошилов потёр ободранные костяшки пальцев. — Я ему собью генеральские привычки. Вообще, до ефрейтора разжалую.

— Как Павлова?

— Тебе чего, жалко стало?

Во время недавнего визита в штрафбат, расположенный в Монче-Тундре, пришлось немного злоупотребить властью и опуститься до рукоприкладства. Не так как здесь, один раз в ухо, а с душой и размахом. Сволочи… Пусть все штрафники и направлены сюда по приговору, но это не повод держать их зимой в палатках, обутыми в ботинки с обмотками, с шинелями, для сохранности запертыми на складе вместе с оружием, полуголодных. Всё равно они наши, советские.

— Опять начали, — Ворошилов вжался в снег, прячась от очередного миномётного обстрела. Опасался, как в прошлый раз, поймать зубами отлетевший камень. — Удержимся?

— Должны, — нарком разглядывал противника в бинокль, при близких разрывах дёргая щекой. — Там какие были, миллиметров пятьдесят?

— Вроде они.

— Это хорошо.

— Чего уж хорошего?

— Был бы калибр побольше, нас бы давно раскатали, а так…

— Там ещё трёхдюймовки остались.

— Я вчера видел. Только к ним снарядов нет — забыли погрузить.

— Останемся в живых — орден дам мерзавцу.

— Перед расстрелом?

— Ага, интендантов у нас много.

— Как и генералов.

— Про то и говорю, — согласился Ворошилов, хотя говорил совсем о другом. — Но пива бы сейчас не помешало.

— Уже несут, — коротко хохотнул Каменев и потянулся к винтовке. — Встречай официантов, Клим.

Миномётный обстрел прекратился, и со стороны посёлка показались редкие цепи противника, едва различимые в ранних полярных сумерках. Нарком прицелился и выстрелил, добавив ещё один белый бугорок к десяткам других, в беспорядке лежащих на заснеженном, в чёрных пятнах мелких воронок, поле. Рядом хлестко ударила трехлинейка Ворошилова.

— Я их сейчас встречу, бля, — ворчал Климент Ефремович, выискивая среди наступающих командиров. — И чаевых полную задницу натолкаю.

В подтверждение своих слов главком одного за другим срезал пару вырвавшихся вперёд финнов, видимо офицеров. Справа и слева застучали короткие очереди. Штрафников преимущественно вооружали автоматами, так как именно этими ударными батальонами планировалось прорывать приграничные укрепления. Но то, что давало бы преимущество в скоротечных боях в тесных окопах и дотах, сейчас стало недостатком — противник залёг на более-менее безопасном для себя расстоянии и отвечал метким огнём из винтовок.

— Как ты думаешь, Клим, до утра протянем?

— Не-а, — ответил Ворошилов, не отрываясь от прицела. — Если только ноги на таком морозе. Ты ещё долго сможешь в снегу пролежать?

— Не знаю. Может быть, наши подойдут.

— Откуда им взяться-то, нашим, Сергей Сергеевич?

— Мало ли… У нас в Кировске артиллерийский полк стоит.

— Командир которого, по твоему приказу, между прочим, уже неделю на гауптвахте сидит. Некому командовать. А мы с тобой, два старых пня, тут лежим, в солдатиков играем, — Ворошилов выстрелил ещё раз, заставив неосторожно высунувшегося финна ткнуться лицом в землю. — Полководцы хреновы.

— Воюем же.

— Ага, придурки потому что. По большому счёту, Сергей Сергеевич, я сейчас ничем не отличаюсь от обыкновенного штрафника, разве что мёрзну больше в тонкой шинели, и на ногах хромовые сапоги вместо валенок.

Опять заговорили миномёты — шестой обстрел за последние два часа. Так уже было несколько раз — сначала мины, потом вялая атака, после которой противник отходил, оставив десяток трупов. Финны не торопились, видимо, решив выморозить батальон, правый фланг которого прикрывала незамерзающая из-за стоков ТЭЦ речка, а обойти слева не позволяла огромная стройплощадка, изрытая глубокими котлованами и обнесённая колючей проволокой. Только и оставалось, что идти в лоб. Надо сказать, небезуспешно. Хоть продвинуться и не удавалось, но потери среди обороняющихся росли, а недавно ещё замолчал единственный пулемёт.

Бойцы пережидали обстрел с отрешённой невозмутимостью опытных фронтовиков. Недавние поэты-футуристы, художники-кубисты и барбизонцы, проворовавшиеся завмаги, счетоводы, бухгалтеры — добровольцы, выбравшие службу взамен стенки или многолетних сроков. Они давно не считали себя живыми и философски относились к смерти. Уж лучше так, с оружием в руках, с пенсией семье в случае гибели или увечья, чем жить потом, зная, что упустил единственный шанс хоть умереть по-человечески. Армия даже из танцовщиков балета может сделать людей. Вот тот пулемётчик, зажимающий рукавицей наполовину оторванное осколком ухо, когда-то был известным на всю страну поэтом, завсегдатаем модных литературных кафе и артистических уборных. А сейчас одной рукой пытается хоть что-то сделать с пробитым кожухом "максима".

Интеллигенты… Пусть война для них началась только сегодня утром, но странным образом изменила души, судьбы, взгляды. Былые трагедии от недостаточно сияющих лаком штиблет или криво повязанного галстуха будто происходили с существами с другой планеты, и вспоминались с изумлением, уступив место более приземлённым радостям. Выбрал удачную расщелину между камнями, куда не залетают осколки, — уже хорошо. Сосед патронами поделился — отлично. А если удалось перемотать сбившуюся портянку — маленькое, но счастье. А стихи… стихи — вздор. Выжившие напишут лучше.

После обстрела отбили ещё одну атаку. Наспех обмотанный грязными бинтами пулемёт успел выпустить короткую очередь, как его заклинило. Но и этого хватило, чтобы финны залегли. По цепи штрафников прокатился крик отдаваемого комбатом приказа.

— Он что, сдурел? — Ворошилов привстал, отыскивая взглядом командира батальона, и тут же неловко завалился набок, зажимая быстро расплывающееся на животе тёмное пятно.

— Клим! — Каменев бросился поддержать. — Ты чего, Клим?

— Останови суку… — прошептал главком. — Всех там положит… останови…

Но батальон уже поднялся и медленно по глубокому, выше колен, снегу пошёл. По обе стороны от Сергея Сергеевича падали бойцы. Он тоже поднялся, скрипнул зубами и пошёл. Триста метров, всего триста метров. А потом можно хоть зубами вцепиться в кадык, наверняка чисто выбритый и благоухающий вежеталем. И пусть темно — все, кто не в темной телогрейке, те враги… Вперёд… только вперёд… Страшно хрипит в груди. Плевать. Зато не слышно сдавленных стонов остающихся сзади товарищей. Вперёд. Эти пули не твои. Мимо, всё мимо. Сегодня ты бессмертен. Бессмертен. Бессме…

Первая же мина разорвалась под ногами комбата. Вторая, третья… они сыпались всё чаще и чаще, пробивая бреши в рядах атакующих. Подхваченный общим порывом Сергей Сергеевич шёл вместе со всеми, иногда останавливаясь для выстрела. Ещё немного, ещё метров пятьдесят, и можно будет врукопашную… Тридцать метров… Уже слышны команды миномётчиков. Почему на английском языке? И не прекращают огонь. Откуда они здесь?

Нарком ударил штыком выскочившего финна. Прямо в изумлённо распахнутые глаза. И тут же шарахнулся в сторону от близкого взрыва. Бьют по своим? Хотя… для этих своих тут нет. Волна штрафников с рёвом накатилась на позиции, захлестнула, вскипела водоворотами отдельных схваток и хлынула дальше, на миномётные расчёты. Только Каменев этого увидеть не смог.

— Товарищ генерал, — тормошил его перемазанный кровью одноухий боец. — Товарищ генерал, вы ранены?

— Ты кто? — непослушные губы шевелились с трудом.

— Это я, рядовой Мандельштам. Вас ранило, товарищ генерал? Давайте перевяжу.

— Погоди… Что-то сердце прихватило… Я сейчас, я встану… Я…

Своё последнее обещание Сергей Сергеевич так и не выполнил. Пулемётчик заботливо подсунул под генеральскую голову потерянную кем-то шапку и смахнул уже не тающие снежинки. Потом поднял оброненную винтовку и пошёл догонять своих, волоча её за ремень.

А где-то севернее, на аэродроме в Оленегорске, прогревали двигатели тяжёлые бомбардировщики.