Товарищ гвардии король

Глава первая

Портрет Ленина на стене по своему обыкновению хитро прищурился, когда Иосиф Виссарионович глубоко затянулся, выпустил дым и, указывая черенком трубки на Каменева, спросил:

— Так вы, Сергей Сергеевич, говорите, что у товарища Белякова дома живёт крылатая собака?

— Верно, товарищ Сталин, — подтвердил нарком обороны, продолжая выкладывать на стол пакеты и свёртки с подарками, привезёнными из колхоза имени Столыпина. — Я его сам видел.

Молчавший до того Патриарх погладил бороду, которую он был вынужден стричь коротко, чтобы не закрывала боевые награды, уточнил:

— Александр Фёдорович ничего про генералов Архангельского и Раевского не говорил?

— Нет. А должен был?

— Это их пёс, — пояснил Алексей Львович. — Забавный. Я с ним ещё на "Челюскине" познакомился.

— И я, — кивнул Сталин. — Только это не она, а он. Но тогда без крыльев был.

— А почему, собственно, их собака? — спросил Каменев. — Может, просто мутация какая?

— Ещё скажите — уродство, — укоризненно покачал головой Патриарх.

— Не скажу.

— И не надо!

Иосиф Виссарионович постучал по столу, привлекая внимание:

— Не нужно спорить, товарищи. Давайте лучше сами посмотрим и решим — это тот самый Такс, или совсем другой. И если наши догадки верны, то стоит приложить максимальные усилия для установления связи с Гавриилом Родионовичем и Изяславом Родионовичем.

— А зачем? — не понял нарком.

Сталин и Акифьев молча переглянулись. Каменев не присутствовал при памятном разговоре на "Челюскине", а сами они не афишировали контакты таинственных генералов с неким лесником из Конотопа, известным как старец Кузьмич. Конечно, кое-какие вопросы появились два года назад, когда в кремлёвском кабинете вдруг открылся неизвестный передовой советской науке переход. А перед тем по громкой связи все услышали знакомый картавый голос. Тогда всё удалось объяснить, точнее — ничего не объяснять, сославшись на режим строгой секретности. Позже решено было картавость считать всеобщей слуховой галлюцинацией, вызванной некачественной "Хванчкарой", а светящийся прямоугольник с надписью "Сделано в СССР" — новой разработкой инженеров Нижегородской радио-лаборатории имени Бонч-Бруевича, штукой жутко дорогой, и применяемой только в исключительных случаях.

— Так нужно, — объяснил Патриарх. — Партия сказала — надо!

— Тогда понятно, — с облегчением произнёс нарком обороны. Действительно, партия порой требовала столь очевидные глупости, что наличие ещё одной абсолютно ничего не меняло. — Так я сейчас Александру Фёдоровичу позвоню.

С этими словами Сергей Сергеевич уселся в кресло хозяина кабинета, одной рукой снял трубку с телефонного аппарата, а другой машинально достал из кармана футляр с толстой сигарой.

— Каков наглец, а? — шепнул Сталин на ухо Патриарху.

— Жалко, что ли? — так же тихо удивился Алексей Львович. — Пусть курит.

— Да я про кресло.

— Так не насовсем.

Каменев тем временем для чего-то дунул в трубку и попросил:

— Алло, барышня, соедините меня… Что? А, здравствуйте, товарищ Поскрёбышев, соедините меня с Беляковым, пожалуйста… Что? Нет, зачем мне лётчик? Председатель колхоза нужен…

Дожидаясь ответа, нарком прикурил, и блаженно прищурившись, откинулся на спинку. Но вот в аппарате что-то хрюкнуло на весь кабинет, и Сергей Сергеевич громко крикнул в трубку:

— Александр Фёдорович, добрый вечер! Узнал?… Что? Нет, ничего не забыл… Голова? Спасибо, уже не болит. Я вот по какому вопросу… Что? Наоборот, сам приезжай. Ага, серьёзно тебе говорю… И товарищ Сталин приглашает… Как это? Да ты понимаешь что…

Каменев прикрыл трубку ладонью и повернулся с удивлённым лицом:

— Он сказал, что не сможет приехать.

— Что значит, не сможет? — поразился Патриарх. — Его сам Иосиф Виссарионович просит, а он… Прокляну!

— Да погодите вы вот так сразу обвинять, — вступился за председателя Сталин. — Могут же быть у человека, у уважаемого и заслуженного человека, между прочим, веские причины. Зачем сразу анафему? Вот из-за таких как вы, товарищ Акифьев, нас в будущем будут какие-нибудь либералы упрекать в излишней жестокости.

— Господь с вами, товарищ Сталин, — перекрестился Алексей Львович. — Откуда на Руси либералам взяться? Они ведь появляются только от полового бессилия… Надо же куда-то нерастраченную энергию девать? Ну, или от полной невостребованности, если женский вариант рассматривать. Так что не беспокойтесь — наш народ в этом плане ещё о-го-го какой!

— У Александра Фёдоровича уже шестеро детей.

— И я говорю… Какой же он либерал?

— Вы меня совсем запутали, товарищ Акифьев, — отмахнулся Иосиф Виссарионович. — Сергей Сергеевич, что там за причина?

— Сенокос у них, — пояснил нарком, — а потом сессия. Или наоборот, я точно не разобрал.

— А вот это вы зря, товарищ Каменев. Настоящие большевики всегда должны быть точны в формулировках. Пусть ваше слово будет да — да, нет — нет. А остальное — от лукавого, — Сталин вдруг осёкся. — Постойте, какая ещё сессия?

— Да он в сельскохозяйственный институт поступил. На вечернее отделение.

— Зачем ему это? Вот у нас половина наркомов с церковно-приходской школой, и ничего.

— Ага, а некоторые даже иешиву заканчивали, — не смог удержаться от реплики Акифьев. — Потому мы до сих пор не государство рабочих и крестьян, а страна недоучившихся аптекарей и семинаристов.

— Вы на кого намекаете, Алексей Львович? — обиделся Сталин. — Я учёбу бросил, чтобы заняться… хм, будем считать, что революционной деятельностью.

— Я намекаю? — удивился Патриарх. — Наоборот, открытым текстом говорю, что и вам, Иосиф Виссарионович, стоит пойти учиться. Постойте-постойте, про самообразование знаю… Это похвально.

— Так в чём же дело?

— А в том! Вот ехал давеча по Москве, а кругом плакаты, а на них — "Комсомолец — на самолёт!" Тьфу! Да их за парту нужно, а не на самолёт. Который, между прочим, ещё сделать нужно, а некому. У нас ведь рабочие на заводах до сих пор чертежи читают с помощью молитвы и какой-то матери, — Алексей Львович расходился не на шутку, и в последних фразах уже не думал о субординации. — Знание — сила, неграмотность — грех. А просерешь страну — прокляну!

Каменев так и сидел, зажимая трубку ладонью, и боясь привлечь к себе внимание. Виданное ли дело — перечить самому товарищу Сталину? Причём из-за какой-то мелочи. Даже не столько перечить, сколько просто орать на него, тыкая пальцем чуть не в нос. Раньше и за меньшее можно было поплатиться головой. Правда, после памятного перелёта с Чкаловым на север вождь неуловимо изменился характером, но всё же…

Но у Иосифа Виссарионовича была другая точка зрения на сегодняшнюю ситуацию. В разговорах с Патриархом наедине, у них не раз доходило до ругани, причем, чем громче Акифьев кричал, тем более он потом оказывался прав.

— Только не кипятитесь, Алексей Львович, — спокойным голосом произнёс Сталин. — Вы можете предложить что-то конкретное?

— Конечно, могу. Отчего бы не предложить? Пример нужно народу показать. Придётся вам, Иосиф Виссарионович, пойти учиться. Хотя бы заочно. И лозунг выдвинем — "Коммунисты в аудиторию!"

— И тоже в сельскохозяйственный, как товарищ Беляков?

— А почему бы и нет? — Патриарх усмехнулся в седую бороду. — Большевики — агрономы душ человеческих. А если серьёзно, то хоть в консерваторию. Нет… туда, пожалуй, не стоит. А в остальном — без разницы. Главное — подать это правильно. Пусть Булгаков озаботится.

— И чего он там напишет?

— Правду и напишет. Комсомольскую. Да хоть пионерскую — нам всё равно нужен положительный пример. И начнём с вас.

— Но почему я? — сопротивлялся Сталин. — У меня времени даже на личную жизнь не хватает.

Акифьев глубоко задумался, и через некоторое время его лицо осветилось отблесками откровения свыше.

— Личная жизнь, говорите? А может вам жениться, Иосиф Виссарионович? А то все люди как люди…

— А я?

— А вы не о себе, о стране подумайте.

Сталин положил потухшую трубку на стол и произнёс твёрдым голосом:

— Так, когда в институтах вступительные экзамены?

Вопрос был вполне риторическим, и потому отвечать на него никто и не собирался. Нет таких университетов, в которые не могли бы поступить большевики. И вообще, пусть теперь у ректоров голова болит по этому поводу.

— Ну, так что сказать Белякову? — напомнил о себе Сергей Сергеевич.

Иосиф Виссарионович внимательно посмотрел на Патриарха, отчего тот сразу же категорически заявил:

— Я не поеду. У меня через два дня всесоюзный съезд муфтиев начинается.

— Не понял, — Сталин удивлённо вскинул брови, — а вы к ним какое отношение имеете? Разве они подчиняются Московской Патриархии?

— Конечно, нет, — ответил Акифьев. — Но, как секретарь партийной организации… Просто обязан присутствовать.

— А вы? — вождь перевёл взгляд на наркома обороны.

— И у меня не получится, товарищ Сталин. Завтра улетаю на Корсику.

— На совместные учения? Кстати, кто догадался назвать их "Лиса и виноград"? Мне, конечно, плевать на мнение англичан, но такой явный намёк им не понравится.

— А что, разве плохое название? Товарищ Ворошилов вообще сначала предлагал "Шок и трепет".

— Ну, это уж слишком.

— Вот и я о том же — скромнее нужно, — кивнул Каменев. И добавил, опять вспомнив про телефон: — Давать отбой?

— Да, ничего не говорите, — согласился Иосиф Виссарионович. — Пусть это станет сюрпризом.

Ехать в машине было невыносимо скучно и жарко, и не помогало опущенное стекло, в которое ветром вбивало запах свежеуложенного асфальта. Даже ямы, это извечное развлечение русских дорог, отсутствовали. А потому монотонность езды вгоняла в дремоту, лишь изредка покачивая на поворотах.

Нижегородское шоссе расширили и покрыли заново ещё в прошлом году, но непривыкшие к таким условиям водители до сих пор засыпали за рулём, утомлённые монотонностью, и раз в неделю обязательно кто-нибудь разбивался насмерть. Когда тревожная статистика дошла до Москвы, то была создана специальная комиссия при наркомате внутренних дел. В её задачу входило установление причин аварий и проверка на предмет злого умысла и терроризма. Дело в том, что дорожным строительством в Советском Союзе занимался недавно созданный трест "СпецШоссеАвто", рабочий персонал которого состоял преимущественно из приехавших на заработки американских граждан.

Вредительство так и не выявили, если не считать раскрытых крупных растрат и хищений. Главный инженер треста по итогам проверки получил орден Трудового Красного Знамени, управляющий — пятнадцать лет строгого режима, а финдиректор — двенадцать. Правда у обоих после конфискации имущества случился сердечный приступ, видимо инфекционный, потому что подобное несчастье постигло ещё некоторых ответственных товарищей из нескольких наркоматов, причастных к строительству.

А американцы… американцы остались. Им всё равно некуда было возвращаться. Не в том смысле, что страна куда-то подевалась, а просто их там никто не ждал. После "Манхэттенского кризиса", случившегося в тридцать четвёртом году, экономика Соединённых Штатов, которая и без того напоминала предсмертные судороги, умерла окончательно и бесповоротно. Новый курс президента Рузвельта, начавший было приносить хоть какие-то результаты, полностью провалился. И если на первые вакансии, предложенные советскими предприятиями и размещённые посольством в газетах, откликнулось всего сто с небольшим тысяч человек, то с появлением новых, количество желающих нарастало лавинообразно.

Единственным условием принятия на работу было наличие у соискателя семьи и детей — это позволяло в будущем рассчитывать на гражданство. Что вызвало ещё больший ажиотаж, потому что такой заботы о людях не ожидал никто. Среди восьми миллионов разорившихся фермеров, записавшихся в очередь на переселение в советские колхозы, ходили упорные слухи о земле обетованной, почти сказочном месте под названием Podnovie, где даже детям каждое утро дают по кусочку настоящего масла, а взрослые по выходным могут позволить себе стаканчик vodka and ogoortchic.

Президент США поначалу противился эмиграции, но после того, как голодная толпа взяла штурмом Капитолий, сдался и он. И даже распорядился выделить несколько пароходов для регулярных рейсов в Советский Союз. Это оказалось даже дешевле, чем раздача ежедневной бесплатной похлёбки для безработных, так как каждый подписавший контракт тут же получал аванс в счёт будущей зарплаты. Правда, в рублях, но зато наличными. На эти деньги в специально открытых по всей стране социальных магазинах "Сагалевич и Ко" можно было закупить всё необходимое для дальнего путешествия. Или недорого приобрести продукты питания, если очередь на переселение ещё не подошла.

А у тайных агентов Балтийской Федерации и Галицийского Каганата, временно подчинённых начальнику службы внешней разведки СССР генерал-майору Берии-младшему, неведомым образом пропала вдруг вселенская грусть в глазах. Социальные магазины, оно, конечно, сплошные убытки, но в остальном прибыль превзошла все ожидания. Были распространены, разумеется, неофициально, твёрдые тарифы на предотвращение всяческих неприятностей. Предупреждение забастовки, например, стоило сущую безделицу, но зато уж за массовые беспорядки, вернее за их отсутствие, брали по высшему разряду.

Самый крупный куш, в двадцать с лишним миллионов, удалось снять за нейтрализацию негритянских восстаний в пяти южных штатах. Лидерам экстремистов просто предложили внеочередной выезд в СССР на высокооплачиваемую работу, что тех вполне устроило. Причём за право выбора места жительства с обеих сторон конфликта взяли ещё некоторую сумму. Список предложенных населённых пунктов был относительно небольшим, но достаточно разнообразным.

Мохаммед Иезекия Джексон, один из столпов негритянского движения и единственный грамотный среди них, уверенно ткнул пальцем в остров Врангеля. Он же твёрдо помнил из газет, что русский генерал Врангель имеет какое-то отношение к тёплому южному морю, где зреет виноград и ласковое солнце светит чуть ли не круглосуточно. Их никто не стал разубеждать и указывать на ошибку, ведь это могло нарушить свободу выбора и совести. Свобода, как осознанная необходимость, гарантировалась пятой поправкой к советской конституции тридцать четвёртого года. Тем более, что все осознавали необходимость срочного заселения пустующего дотоле острова Врангеля.

Запущенный механизм переселения работал вот уже почти два года, изредка пробуксовывая, когда какой-нибудь не в меру ретивый сенатор вдруг заинтересовывался, почему вроде бы прибыльное на первый взгляд дело оборачивается для Соединённых Штатов несколькими миллиардами чистых убытков ежемесячно. Некто Гарри Трумэн немало попортил крови бескорыстным эмиссарам Соломона Боруховича Сагалевича, пытаясь выставить их альтруизм и филантропию в дурном свете. Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы не вмешались независимые аудиторы, после визита которых господин Трумэн долго не мог спать в темноте. Впрочем, в кливлендской клинике для душевнобольных свет не выключался никогда.

Лаврентию Павловичу младшему приходилось проявлять чудеса изворотливости, поддерживая на плаву доллар, готовый рухнуть в любую минуту. Сейчас он стоил двенадцать копеек, но, судя по всему, шло к тому, что скоро за него будут просто давать по морде, что категорически не устраивало советское правительство, ещё не успевшее потратить американскую валюту.

За воспоминаниями и размышлениями Сталин незаметно для себя задремал, и проснулся только тогда, когда автомобиль остановился. Он посмотрел в окно — две машины сопровождения съехали с дороги на обочину, а ещё одна, замыкающая колонну, в двух сотнях метров позади парила из-под открытого капота.

— Что случилось, товарищ Филиппов? — спросил Иосиф Виссарионович у сидящего на переднем сиденье начальника своей охраны.

— Радиатор закипел, товарищ Сталин, — доложил тот, убирая в карман кителя миниатюрную, весом не более полутора килограммов, рацию.

— Говорил я Семёну Михайловичу, чтобы на "Волгу" пересаживался. Нет, ему на "Паккарде" видите ли привычнее. А вы куда смотрели, Виктор Эдуардович?

Подполковник виновато улыбнулся, но оправдываться не стал, так как вопрос был явно риторическим. Он никак не мог повлиять на Будённого и объяснить, что американский хлам пятилетнего возраста не выдержит скорости, задаваемой стадвадцатисильными монстрами производства Нижегородского автомобильного завода. Да, для езды по городу и на ближнюю дачу "Паккарды" ещё годились, да и были весьма комфортабельными, но при выезде на шоссе разница чувствовалась сразу. Машина Семёна Михайловича начала отставать ещё у Дубны, и пришлось снизить скорость до восьмидесяти километров в час. А сейчас и вовсе остановились.

— Ладно, свяжитесь с товарищем Будённым — пусть перебирается к нам, — решил Сталин. Потом уточнил: — Где мы находимся?

Филиппов с какой-то непонятной радостью ухмыльнулся, и показал рукой на громадный транспарант, натянутый над дорогой.

" Петушки поддерживают решения 17 съезда ВКП (б)"

— Тьфу! — Иосиф Виссарионович открыл дверку и аккуратно плюнул на асфальт. — Какую гадость повесили. Вот только сексуальной революции, о которой так долго говорил генерал-майор Раевский, у нас в стране и не хватало.

— Что вы говорите о революции, товарищ Сталин? — подошедший Будённый наполовину не расслышал, и потому был категоричен: — Опять троцкисты воду мутят? Расстрелять к чёртовой матери!

— Кого, Семён Михайлович?

— А всех виноватых, — пояснил командующий бронетанковыми войсками, довольно поглаживая усы.

— Так может с вас начать? — предложил вождь.

— Меня-то за что? — удивился Будённый. — Мне на мировую революцию всегда было наплевать.

— Я не про это, — Сталин похлопал по карминам в поисках трубки. — Вот что мне скажите, Семён Михайлович… Почему ваша машина в нарушение всех инструкций ехала последней? А если бы террористы? И как это допустили вы, товарищ Филиппов?

Подполковник попытался объяснить, но Будённый опередил.

— Откуда в Советском Союзе террористы? Тем более всё согласовано с начальником вашей охраны. Никаких нарушений.

— Не понял…

— Да вот…, - Семён Михайлович достал такую же, как у Филиппова рацию и крикнул в неё: — Эй, величество, вылезай, уже можно!

Где-то неподалёку вдруг дружно взревели мощные дизеля, и на дорогу, ломая кусты на обочине, выползли две бронированные туши в камуфлирующей раскраске. На одной из них откинулся люк, из которого быстро вылез танкист в непривычно чистом, даже со стрелками на штанинах, комбинезоне. Он спрыгнул на асфальт, мягко спружинив, и строевым шагом подошёл к Сталину.

— Гвардии капитан-полковник фон Такс по вашему приказанию прибыл!

— Я разве что-то приказывал? — удивился Иосиф Виссарионович. — Кстати, товарищ танкист, а почему у вас такое странное звание?

— Он в нашей армии капитан, а в своей полковник, — пояснил Будённый.

— Постойте, — Сталин вгляделся, узнавая знакомое лицо. — Так вы тот самый фон Такс?

— Так точно, тот самый.

— Но вы же баварский король?!

— Ну и что? — пожал плечами Людвиг Эммануил фон Такс. — В первую очередь я советский танкист, а уж потом всё остальное.

— Как сказал! — восхитился Сталин. — Нет, как сказал! Не слова — песня! А здесь какими судьбами?

— Испытываю новые танки.

— Ага, — подтвердил Будённый. — Где я ему на полигоне настоящую грязь найду? Вот, пригласил прокатиться с нами.

Иосиф Виссарионович нахмурился.

— Это что, значит наши дороги хуже, чем ваш танковый полигон?

— Э-э-э…, не совсем, — спохватился Семён Михайлович, поняв, что сказал лишнего. Но отступать было поздно. — Так точно, товарищ Сталин, хуже. Стоит только свернуть с шоссе, так одни ямы и колдоёбины.

— Выбоины, — поправил фон Такс с немецкой педантичностью.

— Правильно говорите, товарищ король! — Будённый энергично взмахнул рукой, будто рубанул шашкой. — И виновные в этом непременно должны быть выибаны.

Сталин громко фыркнул и поперхнулся табачным дымом. Потом, прокашлявшись, с подозрением покосился на транспарант:

— Что-то эта местность на людей странно влияет. Поехали отсюда. Командуйте, товарищ подполковник.