Товарищ гвардии король

Глава четырнадцатая

— Итак, товарищи Берии, вы настаиваете на немедленном начале операции "Цирк"?

Оба Лаврентия Павловича одновременно посмотрели друг на друга и согласно кивнули. Младший промолчал, уступая право ответа старшему.

— Так точно, товарищ Сталин, настаиваем. По прогнозам наших аналитиков, и конотопских в том числе, через два-три года возможна ситуация, когда Северо-Американские Соединённые Штаты смогут преодолеть кризис. Вероятность мала, и благодаря некоторым мероприятиям вообще стремится к нулю, но, тем не менее, остаётся теоретическая опасность.

— А что думает по этому поводу генерал-лейтенант Раевский?

Израил довольно улыбнулся и встал со стула. Ему до сих пор нравилось как само звучание нового звания, так и то, что Иосиф Виссарионович постоянно произносил это вслух. Мелочь, а приятно. Вот Лаврентий скромничает, и так называемый младший брат носит точно такие же погоны. Нехорошо, должна быть разница. Заметная разница, и не только в возрасте.

— Я поддерживаю предложение о начале операции, товарищ Сталин. Думаю, что нужно помочь братскому калифорнийскому народу сбросить ярмо иноземных захватчиков.

— Вы мне-то зубы не заговаривайте, Изяслав Родионович, — мягко укорил Сталин. — Не в "Пионерскую правду" передовицу пишете.

— Я там под псевдонимом, — смутился Раевский. — И, тем не менее, Карфаген должен быть разрушен.

— Варвар, — Берия-старший аккуратно обозначил удар кулаком по столу. — Мы строители коммунизма — разрушение не наша стихия.

— Ты не понял, Лаврентий, я же имею в виду восстановление исторической справедливости. Калифорния и Аляска — исконно русские земли, и наш долг перед памятью предков… Таки да!

Сталин с интересом наблюдал за разворачивающейся дискуссией, легонько выстукивая черенком трубки что-то маршевое. Курить бросил больше двух месяцев назад, а привычка осталась. Вопрос товарищами был поднят серьёзный, а вот в методах его решения мнения несколько разошлись. И если с Аляской победило предложение генерал-майора Архангельского о передаче прав на неё японцам, то в случае с Калифорнией преобладала тенденция к силовому решению проблемы.

— Это каких предков ты имеешь в виду? — Берия-старший как всегда требовал точности в формулировках.

Израил обиженно фыркнул и отвернулся. Формалисты, как есть формалисты. Каждый шаг обязательно обоснуют кучей бумаг, инструкций, приказов. Нет лёгкости и изящества. Хотя, нужно признать, идея с Аляской весьма неплоха, несмотря на всю бюрократичность. Ещё три года назад, когда Япония уступила Советскому Союзу остров Хоккайдо в обмен на мирный договор, появилась мысль отказаться от нового приобретения. Но не просто так, а… Да, совершенно правильно! Вот только в те поры у японцев не было ни сил, ни возможности ввязываться в войну против САСШ, тем более по столь смехотворному поводу.

Это тогда, а сейчас, по прошествии времени, casus belli выглядел вполне достойным со всех точек зрения, в том числе и правовой. Вдруг, совершенно случайно, разумеется, обнаружились документы, признававшие право Российской Империи (и её правопреемников, что было указано особым пунктом) на односторонний разрыв договора аренды Аляски. Правительство Страны восходящего солнца тут же выступило с инициативой передать территории ему, гарантируя чистоту и порядок в течение всех шести месяцев временного владения.

Ну, с этим-то разобрались, а что делать с Калифорнией? Нет, что делать, было понятно — забирать и всё. Или, в крайнем случае, организовать там новое государство. Какую-нибудь монархию, учитывая неуклонные тенденции развития общества. А вот как именно? Ввязываться в хитроумные операции, изобретённые двумя Лаврентиями, не хотелось. И не к лицу наркому обороны заниматься подковёрной борьбой. Его дело воевать, а не интриги плести. Вот Бериям, тем по должности положено. Младший — начальник Службы внешней разведки, и старший — народный комиссар Государственной Безопасности со вчерашнего дня. Сам НК ГБ был организован из ОГПУ, минуя стадию НКВД, сразу после войны с Финляндией, пару месяцев назад, когда руководивший им товарищ Блюхер возглавил командование Трансвальско-Намибийским фронтом народного освобождения имени В.И.Чапаева.

— Что вы молчите, Изяслав Родионович? — Сталин постучал трубкой по столу, привлекая внимание.

— А чего говорить, товарищ Сталин? — Раевский решительно рубанул рукой воздух. — Нахрен всех разведчиков, уж простите за прямоту. Им что ни доверь — всё испортят.

— Неужели всё? — усомнился Иосиф Виссарионович. — И что вы можете предложить взамен?

— Я?

— Ну не я же у нас нарком обороны. Итак?

— Предлагаю начать сразу две операции, — Израил мысленно показал Лаврентиям Павловичам фигу. — И пусть обе называются одинаково. Но одну из них прошу разрешить провести силами моего наркомата.

— Здоровая конкуренция, говорите?

— Так точно, товарищ Сталин. И двойной запас прочности.

— Ну-ну… И как отнесётся к подобной инициативе товарищ Архангельский?

Раевский вздрогнул и поёжился. Непосредственный начальник нехорошо к этому отнесется. Не по-человечески.

— Он же в отпуске.

— Да, я тоже предлагаю не беспокоить Гавриила Родионовича, — поддержал Берия-старший. — Старые раны, то да сё… Отдохнуть товарищу нужно, сил набраться.

— Как знаете, — согласился Иосиф Виссарионович. — Хотите работать отдельно — работайте. И не улыбайтесь так. Товарищ Раевский, бомбардировки Сан-Франциско и Лос-Анджелеса крайне нежелательны.

— А…

— И обстрел с моря тоже.

— Я и не предлагал, — внимательный наблюдатель заметил бы на лице Изяслава Родионовича искреннее огорчение. — У меня и мыслей таких не возникало.

Генерал-лейтенант Раевский слегка лукавил. Мысли были. Но нет, так нет, переживём. Конечно, запрет на применение тяжёлой авиации несколько усложнил задачу, но, честно сказать, ненамного. Существовал ещё один козырь в рукаве, и настала пора его предъявить. Люди — вот главное оружие страны победившего социализма!

Солнечный зайчик запрыгнул на подоконник сквозь неплотно прикрытую занавеску, скользнул по новому комоду, по букету цветов в косо обрезанной гильзе, потоптался в нерешительности и на минутку остановился, заглядевшись на развешанные по стене фотографии в резных деревянных рамках: бурятская семья в сборе, пожилой бурят в халате, пожилая бурятка со следами ещё не ушедшей красоты на лице, высокий молодой бурят на коне, он же у танка, опять он, но уже с невысокой красавицей. А вдоволь налюбовавшись, зайчик пробежался по углам, многократно отразившись в зеркалах новомодного полированного трюмо, и упал на широкое лицо крепкого мужчины, спавшего на фабричной железной кровати с блестящими никелированными шарами.

Бадма поморщился и попытался прогнать назойливого гостя, но солнечный лучик был упорен в своей нахальности. Его возмущало — как это можно валяться, когда он уже давно проснулся? Пришлось вставать. Тихо, чтобы не потревожить спящую Сэсэгму, оделся в ставшую уже привычной выгоревшую военную форму без погон и вышел во двор.

— Эх, благодать!

— …ать…ать…ать!!! — согласилось эхо.

Маленькая долина у реки Зангинсан, где Бадма простроил дом после свадьбы, действительно поражала красотой. Даже привыкнув к ней, не перестаёшь восхищаться, а уехав, стремишься вернуться. Звенела на мелких порожках чистая вода, бегущая с гор, пели утренние птицы, мычали пока ещё недоеные коровы, чуть дальше волновалось под лёгким ветерком широкое овсяное поле.

"Да, надо бы сегодня картошку окучить. Правильно Клаус говорил, что огород любит три вещи — орднунг, орднунг и ещё раз орднунг. Что в переводе на русский обозначает — прополка, полив и рыхление. Ничего, сегодня должна родня приехать, помогут", — мысли в голове шли неторопливо, как тихоходные итальянские танки в прицеле родного СБ-1К, и всё больше хозяйственные. — "И новую винтовку жене на день рождения подарить".

Через час, подоив коров, Бадма сел на коня и погнал их на огороженное пастбище в дальней стороне долины. Там на небольшом костерке сварил себе кофе, к которому привык в Италии, и присел с кружкой, привалившись спиной к большому камню, хранившему тепло вчерашнего вечера. Благодать под небом и благорастворение воздухов!

Утренняя идиллия была прервана рёвом мотора — на вершину холма выбрался, чихая и кашляя не отрегулированным двигателем, мотоцикл почтальона, Солбона Бадараева, а по совместительству ещё и любимого племянника.

— Нет, я точно когда-нибудь кого-нибудь пришибу! Ему что на лошади не ездится, как всем нормальным людям? — настроение бывшего гвардии сержанта быстро приблизилось к штормовому. Правда, это не было поводом не поздороваться. — Сайн байна, Солбон!

Драндулет подкатил к пастбищу и со скрипом затормозил, на мгновение встав на переднее колесо. Овцы прыснули в стороны, возмущённо обзываясь: — "Блиа-а-а-а-а", а меланхоличным коровам только анатомия не позволила покрутить копытом у виска. Племянник стянул с головы подаренный дядей танкистский шлем.

— Сайн байна, Бадма! Телеграмма тебе, однако.

— Давай! И заглуши свою таратайку, в конце-то концов. Когда коня заведёшь?

— Но… А как же развитие техники?

— Это техника? Не смеши, Солбон. Техника — это танк, а у тебя велосипед с керосиновой лампой. То, что между ногами, не может быть настоящим средством передвижения.

Племянник недоумённо посмотрел в сторону, где щипал траву верный жеребец-хулэг Бадмы:

— А как же он?

— Не понимаешь? Конь — он живой. Это продолжение тебя… Как… Как ты сам. Как… хм… рано об этом, однако. Но ты понял, да?

Оставив Солбона размышлять над полученной информацией, Бадма вскрыл телеграмму и озабоченно проворчал:

— Вот не было печали… Овцы не стрижены, картошка не полота, жена на пятом месяце…

— Чего там? — племянник заглянул через плечо.

— Правительственная. Та-ак… Солбон, собирай всех наших, вечером прощаться будем — меня отзывают, — И прочитал вслух: — "Старшему сержанту Долбаеву Б.И. срочно прибыть в распоряжение ЦЦУ СССР для выполнения специального задания".

Уехал мотоцикл, ускакал к дому отпущенный конь, а Бадма достал из-за пазухи небольшую флейту-лимбэ, поднёс к губам, и над долиной поплыла тихая мелодия. И только одно не давало ему покоя — что такое ЦЦУ СССР?

Утро следующего дня началось со сборов — вечером не удалось даже дорожные сумки упаковать. А как без них? До Верхнеудинска два дня ехать, и без солидного закусона тяжело будет. Да и гостинцы ребятам привезти. В телеграмме, конечно, о них не упоминалось, но… Если есть командир, то экипаж подразумевается.

Так и не ложившаяся спать Сэсэгма как сумела отгладила мужу парадную форму, начистила зубным порошком ордена и медали и украдкой всплакнула, скорее от гордости, чем от предстоящей разлуки. Мужчины должны уходить на войну. Так было всегда, и если этого не будет — мир рухнет.

А в десять часов Бадма уже соскочил с коня у районного военкомата и бросил повод сопровождавшему племяннику.

— Отведешь домой.

— А…

— Свой драндулет можешь бросить прямо тут, никто не позарится, однако. И запомни, Солбон, — настоящий мужчина ездит только на коне или на танке.

— Как же тогда лётчики, не мужчины, что ли?

— Эх, темнота… На самолётах — летают, на машинах и поездах — передвигаются с места на место. Чего непонятного-то?

Бадма на прощание хлопнул племянника по плечу, потом, подумав, добавил лёгкий подзатыльник. С натугой взвалил сумки на плечо, открыл дверь и отдал честь дежурному.

— Привет, Вася! Военком у себя?

— Так точно, товарищ гвардии старший сержант. Проходите, вас ждут.

У кабинета военкома Бадма простоял минут пять, прежде чем постучал в дверь. Всегда чувствовал какую-то неловкость при встрече со старшим лейтенантом, потерявшим правую руку в уличных боях во время штурма Стокгольма. Будто виноват, что самому не пришлось участвовать в той войне.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

— Здравствуйте, Бадма Иринчинович, — военком встал из-за стола. — Только что опять звонили из Иркутска по поводу времени вашего прибытия.

— Иркутска? А как же Верхнеудинск? Мне разве не туда?

— Да, именно Иркутск. Вот ваше предписание, аттестат, проездные документы. До Слюдянки доберётесь на нашей машине, а там поездом. Билеты уже забронированы. На месте проследуете на улицу Большую Трапезниковскую, дом шесть, в распоряжение майора Лазаренко. Всё ясно?

— Так точно, товарищ старший лейтенант! Разрешите вопрос?

— Да, слушаю вас.

— Что такое ЦЦУ СА, однако?

— Это, Бадма Иринчинович, Центральное цирковое управление Советской Армии.

— Не понял… Меня что, в клоуны?

— Если Родина прикажет, товарищ старший сержант, хоть в акушеры!

Они стояли у единственного в мире мраморного вокзала, и Клаус Зигби строго выговаривал сержанту Церетели, застигнутому милицейским патрулём за попыткой отковырнуть в качестве сувенира кусочек стены. Милицию оттеснили, задавив блеском боевых орденов, а любознательному радисту пришлось узнать много нового о своих умственных способностях.

— Сдурел, да? — баварец нависал над Шалвой. — Вредительствуешь, разрушая народное достояние?

— А чего такого-то? Это же не Парфенон.

— Тьфу на тебя. И не сравнивай жалкие развалины с произведением искусства.

— Да какое это искусство? — не сдавался Церетели. — Обычный вокзал, типовой проект… В Херсоне точно такой же.

— А сортир из розового мрамора там есть?

— Где, в Херсоне?

— Ну не в Парфеноне же…

— Нету.

— Вот! О чём и толкую. Там даже пива нормального нет, а здесь не хуже, чем в Баварии, факт.

— О!!! Под омуля, вах! — Шалва поспешил соскочить со скользкой темы. — А степи-то какие по дороге видели! Вот там бы, да на полной скорости… Вдавить до упора! Красота!

— Ага, и бараны из-под траков кусками в разные стороны.

— Баранов не тронь, — вмешался наводчик, — они вкусные.

Все замолчали, вспоминая три дня, проведённые в гостях у Кямиля Джафарова. А лейтенант Иванов даже облизнулся — правильно приготовленный барашек ничем не хуже оленя. Или тюленя.

— Ладно, ребята, — на правах старшего по званию подвёл он итог. — Попросим командира объявить Шалве выговор. Даже два выговора. Меня другой вопрос беспокоит… Что за адрес такой — Трапезникова, шесть? И почему даже пистолеты почти отобрали? Ну, я понимаю, операция секретная и всё такое, но…

— Погоди, Амангельды Мужикетович, командир приехал. Ну и сумка у него! — Из кузова подъехавшей полуторки действительно выпрыгнул Бадма Долбаев. — Так, привели себя в порядок, построились. Смирна!

Строевым шагом Клаус Зигби подошёл к Бадме, остановился за два шага, щёлкнул каблуками, как предписывалось новым Уставом, и доложил:

— Товарищ гвардии старший сержант! Экипаж для встречи командира построен!

— О-о-о, би амаршалжаа, зер гут, однако! — Долбаев аккуратно поставил подозрительно звякнувший багаж на асфальт и полез обниматься. — О, сайн байна Клаус, Шалва, гамарджоба! Хеерле ирте, Камиль! Однако, Мужикетович, здравствуй! Вот это сюрприз!

— Да мы это… — Зигби попытался перенаправить радость Бадмы на всех поровну. — Соскучились, да. Натюрлих, однако.

— Ничего, — успокоил командир, — товарищ Сталин нам скучать не даст. Ну что, пошли в поезд?

Шумной толпой ввалились они в плацкартный вагон, и Церетели сразу же получил ответственное задание — охмурить проводницу на предмет чистых стаканов. Девушка-комсомолка долго сопротивлялась напору знойного радиста, но всё же капитулировала, взяв честное-пречестное слово посуду не бить, песен не петь и специальными командирскими словами не выражаться. Шалва торжественно пообещал, забрал стаканы и убежал, оставив ещё одно разбитое сердце вздыхать в несбыточных надеждах.

Командир разлил хоть и непривычную, но всё же водку, и предложил традиционный тост:

— За Родину, за Сталина, за товарища Патриарха!

Что там два литра на пятерых здоровых мужиков? Да под хорошую закуску. Да на шесть часов дороги. Так, губы смочить и повод поговорить обо всём на свете.

— Как оно в полку, товарищи?

— Нормально, командир. Немножко повоевали. Без тебя скучно было, а так всё хорошо. А тому, о чём иностранные газеты клевещут — не верь. Муссолини сам виноват.

— Ладно, забудем. Танк наш как? — по молчаливо опущенным головам Бадма догадался об ответе. — Что, сгорел?

— Угу, — хмуро подтвердил Клаус. — И утонул. Вместе с десантной баржой. На мину напоролись прямо у самого берега. Помянем машину, а?

— Давай. Мир его тракам!

— И хороших техников на Небесном Полигоне, — поддержал лейтенант Иванов.

Выпили стоя — память боевой машины того стоила.

— А ты как у нас оказался, Амангельды Мужикетович? — спросил командир после минутного молчания.

Тот пожал плечами.

— Сначала случайно — ты в отпуск уехал, Адама командиром назначили, мехводов не хватало. Да так и прижился.

— На сержантской должности?

— А чего такого? Я не карьерист, сам знаешь. Потом узнал, что экипаж посылают добровольцами на спецоперацию… И всё.

— Что хоть за операция-то, не слышал? Почему нас всех в цирк?

— Кое-кого, — Иванов покосился на Шалву, — есть за что. А вообще ничего конкретного. Краем уха что-то про Америку… А к ним у меня, такие дела, личные счёты есть.

Однако рассказать про них Амангельды Мужикетович не удалось — все стали вспоминать про то, что такое Америка, где она располагается на карте и можно ли считать это захолустье государством. Вспоминали до конечной станции и пришли к общему мнению — на государство никак не тянет, да и на страну только размерами.

Иркутск встретил ярким солнцем, склоняющимся к закату, чистой привокзальной площадью с пустой стоянкой такси, строгим капитаном бронетанковых войск и персональным автобусом. Клаус восхищённо осмотрел салон — огромные стёкла, мягкие сиденья, негромкая музыка из репродукторов…

— Трофейный?

— Да вы что? — сопровождающий гордо погладил хромированный поручень. — Нашего производства.

— О как… — баварец покачал головой. — Отстали мы от жизни.

— Наверстаете, — со странной усмешкой ответил капитан.

Ехали недолго. Даже не успели толком рассмотреть город, только через мост перебрались на другую сторону Ангары, как почти сразу же автобус остановился перед огромным деревянным зданием, увенчанным куполом.

— Э, товарищи, вах, как красиво!

— Да, красиво. Только вот сюда на перекрёсток пару сорокапяток поставить, а тот угол заминировать… Танкоопасное направление, однако.

— Подожди, командир. Мы же не оборонять этот цирк будем.

— А чего, штурмовать, что ли? Впрочем, сейчас расскажут.

В фойе было шумно. Носились туда-сюда полуголые симпатичные девушки со страусовыми перьями на головах, укротитель с хлыстом и револьвером вёл понурого медведя в наморднике, шёлковом цилиндре и наручниках, бегали китайские акробаты, поначалу принятые за дрессированных обезьян, и над всем этим безобразием возвышался клоун на ходулях. Увидев людей в военной форме, он спрыгнул со своих деревяшек и стянул рыжий парик:

— Майор Лазаренко, Виталий Александрович. Ваши предписания, товарищи.

Бадма протянул заранее собранные у экипажа бумаги.

— Та-ак… — майор сдвинул в сторону здоровенный нос из папье-маше, мешающий читать, и прищурился. — Сразу столько не цирковых… Куда бы вас пристроить, а?

— А у вас танка нет? — с надеждой спросил Зигби.

— Бегемоты есть, две штуки. Надо? Нет? Ну, как хотите. В общем, так — сейчас дело к вечеру, выступление вот-вот начнётся, а вас отвезут в наше общежитие. То есть не совсем наше, а релейного завода, но это неважно. Утром ко мне, будем распределять по номерам. Вопросы?

— Никак нет, товарищ майор.

Утром следующего дня заспанный Клаус Зигби брился перед зеркалом в общей умывальной комнате чуть ли не на ощупь и то и дело зевал, рискуя порезаться. Стоявший неподалёку Шалва пытался что-то сказать, не вынимая изо рта зубную щётку.

— Ты чего?

— У гэга… Тьфу, у тебя кровь на щеке.

— Где? А, это… Ерунда, пена с помадой перемешалась, не обращай внимания. Лучше мне кантик подравняй, хорошо?

— Давай, — Церетели взял бритву и удивлённо присвистнул: — Да у тебя вся шея расцарапана!

— Ага, и спина тоже. Знаешь, воздушные гимнастки такие затейницы. А поперечный шпагат — так просто бесподобен.

— Э-э-э, Клаус, какой такой шпагат? Я не хуже могу, смотри, — радист, не боясь запачкать новые форменные галифе, сел сначала в продольный, потом поперечный, встал на руки, прошёлся на них вдоль ряда умывальников, снова на ноги, и с места крутанул обратное сальто. — В нашей долине любой так может!

— Так ты никогда не сможешь, Шалва, — усмехнулся Зигби. Подумал и добавил: — К счастью.

— А мне больше дрессировщица понравилась, — глубокомысленно заметил вышедший из душевой Амангельды Мужикетович. — Только собачка у неё плохая, стриженая, маленькая, в упряжке не потянет и лает слишком часто. С такта сбивает. Глупое животное, такие дела.

В открытую дверь заглянул проснувшийся раньше всех Бадма:

— Чего копошитесь? Через пять минут жду всех внизу.

— Есть, командир! — откликнулся Церетели. — Да, а поесть?

— Некогда.

На арене шла последняя репетиция. Медведи ходили на задних и передних лапах, ездили на велосипедах, периодически получая поощрительные кусочки сахара. Один только здоровенный топтыгин упрямился, отказываясь играть на гармошке, а помощник дрессировщика угрожал зверю толстой книгой. Тот поначалу сопротивлялся, но, когда перед носом зашелестели страницы, резво ухватил инструмент и растянул меха. Разухабистая "камаринская" заставила всех обернуться.

— Это чего он? — удивился Джафаров. — Книжками воспитывает? Я слышал, будто раньше даже ломами били, живодёры. Правильно говорят — наша дрессура самая гуманная и передовая.

— Лучше бы ломами, — поморщился майор Лазаренко. — Изверги. Ты думаешь, что за книгу ему читают?

— Представления не имею.

— Второй том "Капитала".

— И помогает?

— Как видишь. Только пока экспериментировали — трёх животных сгубили.

— Сошли с ума? Я тоже бывало на политзанятиях…

— Нет, хуже. Сдохли от нервного перенапряжения.

— Однако! А этот?

— Мы учли ошибки — этот уже взрослый. Марксизм действует губительно только на неокрепшие умы. Ладно, теперь к делу. Кто что умеет?

Распределение прошло быстро — Шалва попал к силовым акробатам, Клауса пристроили униформистом и механиком манежа, а Кямиль Джафаров стал клоуном. Амангельды Мужикетовича сразу же увели с собой дрессировщики — знакомить с тюленями и моржами. С Бадмой возникла некоторая проблема.

— Ну куда тебя, а?

— На коне могу, и с саблей, из лука ещё умею… И барилдан.

— Нет, там везде занято. Да и зрителей порубишь к чёртовой матери. Знаю я вас, потрясателей вселенной. Постой, что такое барилдан?

— Борьба это наша, бурятская. Дедушка Галсан научил, однако.

— Надо посмотреть, — Лазаренко сделал пометку в блокноте и крикнул куда-то в сторону: — Ярцев! Василий Георгиевич! Подойди на минутку!

— Чего? — от густого баса медведи на арене прижали уши и спрятались за спину дрессировщика. Сразу стало как-то тесно.

— Василий Георгиевич, вот товарищ говорит, что умеет бороться. Не желаешь ли проверить?

— Можно, нам как раз для чемпионата японца не хватает. Пошли, что ли?