Товарищ гвардии король

Глава третья

Большая волна от маленького речного буксира, называемого волгарями попросту утюгом, с шелестом набежала на берег, заставив стоящего с удочкой человека сделать шаг назад. Не достав до рыбака, вода утешилась тем, что при отступлении прихватила с собой валявшуюся на песке ржавую консервную банку с червяками. Утащила, поигралась немного, да и утопила, накрыв очередным пенистым гребнем.

Пропажа обнаружилась почти сразу же. Вот только человек отреагировал на неё довольно своеобразно. Он не стал ругаться, что вполне можно было ожидать, а молча плюнул под ноги и выбросил удочку. Потом уселся, обхватив колени руками, и грустно проводил взглядом уплывающую по течению снасть. Да… И сегодня не повезло. И что это жизнь такая поганая? Вроде привык за столько лет…

Всё началось ещё в раннем детстве. Точнее сказать — прямо сразу после рождения. Мало того что папочка носил фамилию Рубинштейн, так и умудрился передать её по наследству родному сыну. Это бы ещё ничего, но он ещё имечко дал соответствующее. Да… Подходящее какому-нибудь банкиру, аптекарю, музыканту, в конце концов. Но родители умудрились потерять юного Абрама Рубинштейна прямо в нью-йоркском порту, куда прибыли в двадцатом году из охваченного военным безумием Крыма. И несостоявшийся дирижёр с пятилетнего возраста рос в семье фермера из Айовы. Какая уж тут музыка.

Абрам в совершенстве постиг искусство езды на тракторе, неоднократно побеждая в гонках, скоростную дойку коров, и таинство приготовления копчёного сала. И даже освоил банджо, подаренное приёмным отцом на восемнадцатилетие. Но привязавшиеся с юных лет несчастья не оставили и здесь. Сначала полиция обнаружила и уничтожила основной источник дохода фермы — аппарат, на котором весь округ гнал хоть и дрянной кукурузный, но виски. В короткой рукопашной схватке Рубинштейн так получил по голове, что на два месяца разучился говорить. А когда снова начал, выяснилось, что английский язык забыт окончательно и бесповоротно. Приехавший из Баттендорфа доктор Клабке с ужасом узнал в речи пациента те самые выражения, с которыми его самого ещё в шестнадцатом году били прикладами русские солдаты.

Лечение у местных светил медицины не помогло, но приёмный отец не терял надежды. Он взял в банке кредит под залог своей фермы, и совсем было собрался везти Абрама в Новый Орлеан, где, по слухам, сохранились негритянские колдуны, творящие сущие чудеса. Малое чудо обещали за четыре с половиной тысячи долларов, а большое уже за шесть, но с дополнительными вливаниями не меньше галлона. Мистер Гарриман скрягой не был и решил потратиться по максимальному тарифу.

Но коварная судьба из одного только желания досадить Абраму Рубинштейну всё переиграла на свой лад. Как-то неожиданно началась депрессия, и банк срочно потребовал вернуть кредит. Не ожидавший такой пакости приёмный отец возмутился и попытался оспорить решение, приводя в качестве аргументов некоторые выражения на русском языке. И к большому несчастью был понят. Через неделю многочисленное семейство Гарриманов лишилось своей фермы и оказалось на улице.

Поначалу мужчины пытались найти работу, но по Соединённым Штатам бродили миллионы таких же голодных и готовых на всё. Рубинштейн, которому к тому времени исполнилось уже двадцать лет, при взгляде на младших, пусть не кровных, но родных, вдруг понял — быть готовым на всё слишком мало. Нужно гораздо больше.

Начали с самого простого — налёты на полицейские участки проходили в удивительной гармонии с совестью и внутренними убеждениями. Особенно если вспомнить тот злополучный удар по голове… Но постепенно гастроли по стране становились всё опаснее, а уходить от погони на привычных тракторах всё сложнее и сложнее. В тридцать четвёртом году и вовсе прижало — папаша Гарриман поймал пулю и на долгие месяцы выбыл из игры. По его выздоровлению пришлось менять квалификацию, так как плохо сгибающаяся нога не располагала к активному образу жизни. Да и какая это жизнь? Так, на кусок хлеба с тонким слоем даже не сливочного, пальмового масла хватало, а больше ни-ни… Тем более львиная доля доходов от беспокойного бизнеса уходила на учёбу трёх младших сестёр.

Со сменой профессии у Абрама Рубинштейна в очередной раз закончилось везение. Со стороны, конечно, оно так не выглядело, но это ещё как посмотреть. Следующим этапом большого пути стал экзорцизм. Видите ли, дело в том, что дамы в штате Айова, преимущественно незамужние, по неизвестной причине часто бывали одержимы бесами. Легион — это вряд ли, но не менее батальона нечистой силы ежегодно квартировало в более или менее (дело вкуса) симпатичных представительницах прекрасного пола. Иногда они (разумеется бесы) вселялись и в замужних женщин, действуя хитро и избирательно — только в тех, чьи мужья много старше и в силу немощности своей не могли разрушить дьявольские козни многократной и регулярной молитвой.

Папаша Гарриман добросовестно пахал на этой благодатной почве почти три с половиной месяца, но возраст и старые раны сказались отрицательно на качестве работы — нечисть упорно возвращалась. Выезды по гарантийному обслуживанию окончательно подорвали здоровье бывшего фермера и поставили крест на дальнейшей карьере. Весь следующий год Рубинштейн вёл тяжкую битву единолично. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы в один далеко не прекрасный момент сразу тридцать четыре клиентки не заявили о намерении монопольно пользоваться услугами экзорциста. И на семейном совете единогласно приняли решение — бежать!

До канадской границы не успели. На очередной заправке в Миннесоте их опознал шериф одного из маленьких городков. Вот сволочь злопамятная! И разойтись полюбовно не согласился. Ну и мир его праху… Хм… Бог ему судья.

Далее пришлось уносить ноги, отстреливаясь на ходу от длинной очереди желающих свести счёты. К охоте подключилась и национальная гвардия (именно так, с маленькой буквы, большую они ещё не заслужили), которой было обещано по пять долларов за поимку каждого беглеца. Дорогу на север перекрыли настолько прочно, что пришлось резко сворачивать в сторону атлантического побережья. Немного легче стало у Великих Озёр, где погоню несколько раз встречали засадами, а совсем оторваться удалось только затерявшись в развалинах Детройта.

Но долго жить в провонявшем перебродившей патокой городе не получилось. Постоянные конфликты с местными бандами хотя и практически уполовинили ряды последних, но детям здесь было не место. И вот в один из своих рейдов за продуктами и учебниками для младших сестёр Рубинштейн наткнулся на представительство Балтийской Конфедерации. К политике Абрам в последнее время был равнодушен и потому флаг у входа не опознал. Политическая безграмотность и послужила толчком к дальнейшим переменам в его судьбе.

Попытка привычно ограбить эмиссаров Сагалевича была грубо пресечена в самом начале сильным ударом в ухо. Оружие отобрали, добавив ещё несколько оплеух, и серьёзные носатые дяди объяснили всю глубину Абрамовых заблуждений. Объяснили и поставили перед фактом — по соглашению тридцать пятого года преступления, совершённые на территории представительств Балтийской Конфедерации, приравниваются к преступлениям против человечества и приговор имеют однозначный, обжалованию и амнистии не подлежащий. Но, принимая во внимание владение обвиняемым русским языком, возможны варианты…

Рубинштейн не стал упорствовать в заблуждениях и раскаялся. В результате глубокого осознания пагубности буржуазного строя и его дурного влияния на прогрессивных представителей трудового народа стороны пришли к соглашению. И через неделю семья Абрама грузилась на пароход "Товарищ Далай-лама", следующий в Ленинград. А по прошествии ещё месяца колхоз имени Столыпина радостно принимал новых работников.

В Подновье трактора ещё не использовали в качестве боевой техники, поэтому пришлось срочно вспоминать навыки мирной жизни. Папаша Гарриман быстро освоился, привык и после сдачи обязательного экзамена по русскому языку получил советское гражданство и паспорт на имя Ивана Джонатановича Горемыкина. Абрам тоже стал полноправным гражданином но фамилию не поменял, утверждая что она и без того достаточно русская. Никто и не возражал — после того, как в прошлом году конюшней начал заведовать Себастьян де Пейрак ди Соуза О`Коннор, местных жителей ничем нельзя было удивить.

Единственное неудобство состояло в том, что музыкальные таланты Абрама не произвели должного впечатления. Эка невидаль — банджо. Каждый сумеет извлечь звуки из натянутых на сковородку струн. То ли дело гармонь! И с первой же зарплаты в доме Рубинштейна появилась потехинская трехрядка. Правда, для этого пришлось занять у колхоза ещё три тысячи, но оно того стоило. Первое время, пока не научился, мимо Абрамовых окон опасались пробегать даже привыкшие ко всему подновские кобели. Очень уж за душу хватало! Но месяц упорных занятий, и очередная высота покорилась. Вот только в колхозный клуб его с гармошкой так и не пускали, потому что весь почти репертуар исполнителя далеко выходил за рамки приличий. Но по вечерам, за околицей, музыкант находил и благодарных слушателей и заслуженную славу.

Но счастье так и не пришло. Была тихая размеренная жизнь, от которой Рубинштейн, привыкший к более насыщенному времяпровождению, откровенно скучал. Преодолеть тоску не помогала даже ежедневная чистка положенного по бригадирской должности пистолета. И только в редкие минуты удавалось развеяться по-настоящему, как в прошлом месяце. Тогда получилось организовать межрайонные соревнования по форсированию Волги с самодельными шноркелями. Было очень весело. Стало ещё веселее, когда через десять минут после старта Александр Фёдорович Беляков объявил, что только победившую машину поднимут со дна за колхозный счёт. Сам Абрам участие в заезде так и не принял — его трактор дисквалифицировали из-за найденного в кабине баллона со сжатым воздухом.

И сейчас вот, в выпавший среди недели выходной день, единственное развлечение — сидеть с удочкой на берегу и наблюдать за работающими на месте соревнований водолазами. И бока до сих пор болят. И опять скучно!

Какой-то странный, незнакомый ранее звук отвлёк тракториста от грустных мыслей. Рубинштейн оглянулся и застыл в восхищении. Его сердце застучало сильнее, а душа встрепенулась в робком предвкушении чуда. По дороге вдоль Волги ехали солидные лимузины, а сзади, и это было главным, по обочинам, чтобы не повредить асфальт, летела мечта. Нет, даже две мечты. Вот оно, явленное чудо! И Абрам вдруг понял весь смысл своей предыдущей непутёвой жизни. Понял, и слёзы восторга потекли из глаз. Он родился танкистом, и судьба всеми силами готовила его к подвигам и славе!

— Так вы говорите, Александр Фёдорович, что товарищи Архангельский и Раевский здесь не появлялись? — спросил Сталин, поглаживая бесцеремонно забравшегося на колени Такса.

— Нет, Иосиф Виссарионович, никого не было. Я этих товарищей хоть и не видел никогда, но посторонний человек у нас был бы сразу заметен, — рассеяно ответил председатель, разглядывая бутылку с шампанским. И как она открывается? В путешествиях по миру пить эту кислятину приходилось неоднократно, но там разливали официанты. А в мирной жизни приличные люди себе такого баловства не позволяют.

После недолгих размышлений Беляков отдал бутылку Будённому. Кому как не золотопогонникам разбираться в этих шипучках? Семён Михайлович привычно, как в молодости, потянулся за шашкой, чтобы попросту срубить горлышко, но был остановлен фон Таксом.

— Подождите, товарищ генерал-лейтенант, давайте я открою.

— Да пожалуйста. А может, всё же сначала коньячку? — в голосе бронетанкового командующего слышалось неодобрение. — А то сейчас пробка как хлопнет… Ещё ребёнка разбудим.

Стол был накрыт в заросшем вишнями палисаднике, и все невольно посмотрели на дом, где спала полугодовалая дочь председателя колхоза. Сам Александр Фёдорович отрицательно покачал головой.

— Коньяк мы ещё успеем. А вот рождение девчонки после шести сыновей надо непременно обмыть шампанским.

Сталин подождал, когда фон Такс наполнит все бокалы, и встал. Свалившийся на траву Такс настоящий недовольно заворчал и с некоторым сомнением посмотрел на сапоги вождя. Нет, нельзя, это хороший дядька.

— Давайте выпьем за вашу дочь, товарищ Беляков, — произнёс Иосиф Виссарионович. — И пусть над её головой всегда будет мирное небо.

Выпили стоя и с большим энтузиазмом, только баварский король вдруг поперхнулся и спросил сдавленным голосом:

— А как же я?

— Что вы? — Сталин поставил бокал на стол. — Сомневаетесь в советском миролюбии?

— Нисколько, — фон Такс наконец-то прокашлялся. — Но как быть с агрессивными планами буржуазной Европы неожиданно напасть на Баварию первого сентября?

— Уже и дата известна?

— Так точно, товарищ Сталин. Мы тут с товарищем Будённым посоветовались. Как раз успеем.

— Назначили, значит. Это хорошо, внезапность — штука серьёзная. Но по нашим сведениям у вас кроме пятидесяти танков…

— А-а-а…

— Да, согласен, скоро будет двести пятьдесят. Но больше, насколько мы знаем, ничего нет.

— А два пехотных полка? — возразил фон Такс. — Их не считаете? Да такими силами мы любого противника в блин раскатаем.

— Если он вас догонит, — ухмыльнулся Будённый. — Ты, величество, давай без лозунгов говори. Не на партийном собрании. С Сагалевичем говорил?

— С Соломоном Боруховичем?

— Ты что, другого Сагалевича знаешь? — удивился Семён Михайлович. — Забудь, настоящий только один.

Фон Такс кивнул и сознался:

— Он обещал мне добровольцев.

— Много?

— Не знаю. Сказал — сколько найдёт.

— Бедная старушка Европа, — печально вздохнул Будённый.

— Вы так думаете, товарищ генерал-лейтенант?

— Насколько я знаю товарища Сагалевича, — ответил фон Таксу уже Сталин, — вы можете рассчитывать на недорогую аренду всей армии Галицийского Каганата.

Баварец опять поперхнулся.

— Простите, но какие же это добровольцы? И чем я буду расплачиваться, в конце концов? Хотите верьте, хотите нет, но даже мои носки куплены в кредит всё у того же Соломона Боруховича. Я банкрот, товарищи.

— Не горячитесь, Эммануил Людвигович, — Сталин постучал вилкой по ножке бокала, прерывая дальнейшие жалобы на судьбу. — Или мы с вами не русские люди?

— Яволь… натюрлих.

— Вот и я о том. Никто не собирается наживаться на временных, поверьте — временных, трудностях молодого государства.

— Да?

— Что вы так всё время удивляетесь?

— Просто боюсь поверить.

— А вот это зря. Коммунистической партии, которую я сейчас представляю, верить нужно обязательно.

— Точно, — подтвердил Будённый. — Большевики, особенно наученные военному делу настоящим образом — это вам не хрен собачий.

Беляков от такого заявления застыл с открытым ртом, но потом опомнился и схватился за коньяк. Пусть товарищ Сталин закусит лимончиком, а то его и так перекосило от слов Семёна Михайловича. Но надо отдать должное — промолчал. Да и возразить было нечего. Иосиф Виссарионович только рукой махнул:

— Вы, товарищ Будённый, даже такое серьёзное дело, как война, умудряетесь превратить в балаган.

— Это у меня от раздвоения личности.

— В каком смысле?

— А в прямом. Я вот хорошо помню, как белых гонял по Крыму, но из учебников точно знаю, что это мы с товарищем Врангелем интервентов оттуда выбивали. Что, не балаган? Цирк!

— Вы, Семён Михайлович, поосторожнее с такими высказываниями, — нахмурился Сталин. — Ладно здесь все свои. Но на будущее… И потом, вы не правы. Всё зависит от точки зрения. Вот скажите — летающие собаки бывают?

Будённый покосился на Такса, который на его глазах час назад нанёс сокрушительное поражение в воздушном бою стае наглых ворон. Пришлых, разумеется. Местных не было уже года полтора.

— Советская наука допускает их существование.

— Вот видите! Между прочим, история тоже наука, и даже более советская и передовая, чем остальные. Взять хотя бы ваш пример. Крым был? Был. Врангель и интервенты были? Непременно. А сейчас?

— Что сейчас? — не понял Будённый.

— Историю пишут победители, — пояснил Сталин. — А русский народ одержал победу в той войне. И это единственное, что стоит принимать во внимание.

Семён Михайлович подумал ещё раз и согласился:

— Точно. А кто думает иначе — тот козёл.

Все глубокомысленно помолчали, видимо, обдумывая новый научный термин. Вернее, аргумент в будущих дискуссиях. А потом фон Такс предложил выпить за непобедимую и легендарную Красную Армию. Но был одёрнут Иосифом Виссарионовичем, не клюнувшим на лесть:

— Наша армия, дорогой товарищ король, почти два года как Советская. А разделение её на красную и белую было придумано Троцким и Свердловым искусственно, в своих корыстных целях.

— Это официальная версия или возможны варианты? — уточнил баварец.

— Нет, это единственно правильная.

— Извините, товарищ Сталин, я не в этом смысле. Список виновных окончательный, или есть ещё кто-то невыявленный?

— У вас имеются кандидатуры?

— Как вам сказать… Мне кажется, что без швейцарских банкиров в восемнадцатом году никак не обошлось.

— Наверняка и австрийские, — поддержал гостя председатель колхоза. — Не просто так же меня ранили. Явный умысел.

Сталин задумчиво гонял вилкой по тарелке малосольный огурец. Потом поднял голову и внимательно посмотрел на собравшихся:

— Вы правы, товарищи, международный капитал должен ответить за свои преступления перед нашим народом.

— И перед моим, — фон Такс решительно стукнул кулаком по столу.

— Разумеется, — согласился Иосиф Виссарионович. — Только давайте договоримся — никаких аннексий и контрибуций. Слышите? Никаких незаконных отчуждений территории. Просто покажите на карте товарищу Булгакову все, что вас интересует, и он обеспечит нужными документами и результатами археологических изысканий, подтверждающими правомерность восстановления исторической справедливости.

— Спасибо, товарищ Сталин, — фон Такс залпом выпил свой коньяк, пытаясь скрыть волнение, и уточнил. — А насколько далеко продвинулись изыскания?

— Достаточно для того, чтобы на Рим вы не рассчитывали. По просьбе товарища Буонапартэ, Ром и Ремул признаны древними корсиканцами, несмотря на цыганские имена. Делайте соответствующие выводы.

— Жалко…

— Зато он сможет помочь вам с авиацией.

— А она у него есть? Вроде бы подводные лодки летать не умеют?

— Конечно, есть. Недавно китайцы наконец-то смогли собрать нужную сумму на передислокацию из Маньчжурии дивизии генерала Величко.

— Простите, но он же год как главком ВВС?

— Да, но лётчики чтят традиции своего первого командира.

— А какое дело до этого китайцам? — удивился король.

— Не знаю, — Сталин пожал плечами. — Но очень просили. Ладно… мы отвлеклись. О чём мы говорили? Ах, да… Авиация у вас будет, танки есть, добровольцами помогут. Слушайте, Эммануил Людвигович, а возьмите к себе бывших поляков.

— А где их взять? И куда потом девать?

— У Антона Ивановича попросите. Я могу ему позвонить. Всё равно пока Великую Армению от можа до можа построить не получается, пусть хоть вам помогут. Подарите им потом Крит или Мальту. Ну, тут уже с товарищем Буонапартэ решите. А что, вояки они неплохие. Правда, Семён Михайлович?

Будённый на миг оторвался от блюда с квашеной капустой:

— Угу, нормально нам тогда накостыляли.

— Не нам, а Тухачевскому, — возразил Сталин. — Это большая разница. Но против австрийцев в самый раз будут.

— Тут ещё такое дело, — смущённо признался фон Такс. — Мне бы ещё экипажи на танки…

— А как вы вообще воевать собрались? — удивлённо спросил Иосиф Виссарионович. — Может быть, у вас и снарядов нет?

— Есть. По десять выстрелов на ствол. А что, мало? Так я говорил, что мы бедные. Чего уж теперь… Ввяжемся в бой, а там посмотрим.

— На что вы вообще надеетесь, Эммануил Людвигович?

— На вас, товарищ Сталин!

— Бля-а-а-а! — вырвалось у вождя, схватившегося за сердце.

— А чего? — баварец смотрел искренне и наивно. — Всё прогрессивное человечество надеется, а мне нельзя?

Иосиф Виссарионович минут десять набивал трубку и хранил молчание. Потом прикурил и через клубы дыма кивнул:

— Товарищ Будённый, подберите ему добровольцев.

А председатель колхоза наклонился к уху фон Такса и прошептал:

— Хотите лучшего в мире механика-водителя? Совершенно бесплатно.

— Конечно хочу. Только где его взять?

— Я же не просто так спрашиваю.

— А он точно лучший?

— Обижаете.

— Извините, Александр Фёдорович. А бесплатно — это сколько?

— Сами определитесь. После войны, — Беляков повернулся на скрип открывающейся двери и окликнул выходящего из дома сына: — Николай, позови сюда Абрама Рубинштейна.

— Абрама? — удивился фон Такс.

— Я же говорю — лучший!