Трепанация

Они помолчали, обдумывая каждый свое.

– Я ведь обычный человек. И ничего в этом мире, кроме веры, у меня нет. Этим я могу поделиться, но ничем другим. Я понимаю тебя. Сам переживал что-то подобное…

– Вы ведь священник!

Священник улыбнулся, глядя ей в глаза.

– Милая моя, я ведь не был священником всю жизнь. Я был обычным человеком, бродящим в потемках, пока не пришел к Богу. Я понимаю, насколько мирская суета отнимает силы. Сколько страданий причиняет. А все от бессмысленности. От отсутствия веры. Ну как без нее?

– А как же вы пришли к ней?

– О, это длинная история, и у каждого она своя.

Он встал.

– Ты извини, но мне надо идти по делам. А ты, если хочешь, посиди тут, посиди.

Она хотела встать, но он положил ладонь ей на плечо.

– Храни тебя Господь, – сказал он, перекрестив ее. – Ты крещеная?

– Я не знаю. Надо у мамы спросить. Наверное да, ведь всех крестят.

– Узнай, узнай. Ну, я пойду.

Он повернулся и, пройдя через калитку, поднялся по ступенькам в свой дом.

Странное это дело – предложение. Ведь не приказал он ей «посиди», а просто предложил «посиди, тут посиди», – а отказаться неудобно. Будто приказал. Она, признаться, ушла бы сразу, потому что хотела подумать, но могла остаться сама с собой, только когда делала обычные для окружающих вещи. Например, гуляла или ходила по магазинам. Но не тогда, когда оставалась одна в комнате. Ей казалось, что люди, зная, что она одна, уже тем самым подозревают ее в уединении, и понимание этого нарушало уединенность. Вы можете остаться наедине с собой в туалете. А представьте, что под дверью кто-то стоит и ждет, когда вы выйдете. Неприятное ощущение, правда?

Она посидела немного, как бы для приличия, а затем встала и, не оборачиваясь, пошла к автобусной остановке.

Уже сидя в маршрутке и глядя в окно, она думала о том, каким счастливым должен быть человек, у которого отсутствуют обычные проблемы, который посвятил себя служению Богу и все время думает только о людях и помогает им жить. Но тут же она представила себе людей с их однообразными проблемами, ищущих совета у священника, и как ему, должно быть, надоело все это, и какая это скучная жизнь. Одно и то же, одно и то же каждый день. Бывает ли Богу скучно?

Она стала, как ни странно, приходить к священнику и терпеливо ждала окончания службы, разглядывая лики святых. Она находила в этом успокоение. Казалось, лики эти наполнены мудростью. Казалось, за ними стоят сложные судьбы и истории. Смирение. Смирение перед судьбой и обстоятельствами. Принятие того, что неминуемо. Вот то, что понимала Вероника. Она даже пыталась украдкой перекреститься несколько раз, но почувствовала только неловкость от этого.

Когда она поделилась этим со священником, он, к ее удивлению, рассмеялся.

– Все дело в твоей голове. Ты пытаешься ходить, как ребенок, но ведь ребенок не видит себя со стороны и не понимает, как он смешон и забавен, а ты смотришь на себя со стороны, тогда как надо в душу себе смотреть. Понимаешь?

– Но я ведь женщина, и мне всегда хочется выглядеть красиво, как мне не смотреть на себя со стороны?

Они сидели на той же скамейке под деревом у его дома. Он наклонился, отряхнул подол своей рясы и выпрямился, задумавшись. Затем погладил бороду и, скорее размышляя вслух, чем обращаясь к ней, заговорил.

– Когда-то человек стал мыслящим и был таковым долгое время. Однако жить в мире не захотел, и тогда мужчины стали править миром. И что получилось? Получилось то, что мир стал мужским. Агрессивным, жестким, циничным. А мужчины, как известно, любят глазами, а не сердцем, как женщины, вот и получился наш мир смотрящим. Поэтому-то все и обращают внимание на внешнюю оболочку, а что под ней – пойди пойми.

Он посмотрел на нее, слегка улыбнувшись.

– Не станешь ты жить в доме из бетона, даже если он красивый. Все в нем из бетона – столы, стулья, кровати. Ведь не станешь?

– Можно ведь его украсить, – с улыбкой возразила она.

– Правильно. Только украсить – это значит душу свою вложить в него. Понимаешь?

– Ну, опять-таки, чтобы красиво было.

– Красиво или уютно?

– И красиво, и уютно.

– От лукавого это все. Красиво – это для того, чтобы завлекать мужчину, а вот живут там, где уют и тепло. Правильно?

– Правильно, – тихо ответила Вероника.

– Ты же не захотела оставаться с Павлом, помнишь? Потому что это против тебя, против твоей души. Это Богу противно. Ты же не мусульманка. Ты хотела душу свою ему отдать, а он польстился на красоту. А красота эта обманчива и не вечна. О душе надо думать. В ней только ты и Бог. И вечность. С любовью человек создан, и с ней он должен жить.

Так, или почти так, они беседовали часто. На самые разные темы. Хотя какие там разные. О чем бы человек ни говорил, он всегда говорит о себе, а вернее, о душе.

Вероника становилась спокойнее. Это заметил и священник, который понимал, что у некоторых людей путь к Богу очень долог.

Однажды, когда священник собрался идти готовиться к вечерней службе, к ним подошел высокий светловолосый мужчина. Кепка закрывала глаза, а он, кроме того, наклонился.

– Священник Феодосий? – спросил он.

– Да, – ответил тот, вставая.

– Здравствуйте, – и незнакомец протянул ему руку для пожатия.

– Храни вас Господь, – ответил священник, машинально пожимая руку. – Извините, ради Бога, что-то не припомню вас, хотя лицо кажется знакомым.

Незнакомец снял кепку.

– Иван я. Иван Остров, помните?

– Ах, ну конечно, конечно, Иван, как я могу вас забыть.

– Вот решил зайти к вам поблагодарить за ваше участие и поддержку в трудную минуту… – И, заметив Веронику, кивнул ей. – Извините, что отрываю вас от разговора.

– Да что вы, что вы. Это Вероника. У нас, собственно, никакого особенного разговора не было. Присаживайтесь к нам.

Вероника подвинулась, и Иван сел рядом. Не успел присесть священник, как Вероника поднялась.

– Я, наверное, пойду, батюшка? – неуверенно произнесла она.

– Ступай, как знаешь. Хотя, Иван, я тоже должен идти, но если у вас есть время подождать, можете у меня чаю пока попить. Поговорите, а там и я вернусь. Как вы, Иван?

– Да неудобно как-то, – смущаясь, произнес Иван.

– Ну тогда, может, побудете с Вероникой на службе?

– А можно?

– Отчего же нельзя. Вероника, вы с Иваном идите в церковь, а я подойду. А после попьем чаю, поговорим.

В церкви они просто стояли рядом позади прихожан, ближе к двери. Она украдкой посмотрела на Ивана снизу вверх. Открытое лицо и отстраненный взгляд. Он вслушивался в то, что говорил отец Феодосий, и от падающего сбоку света его глаза казались прозрачными. Такой взгляд, наверное, у человека, который один стоит на высокой скале, перед тем как прыгнуть в океан.

Возможно, близость была рождена отцом Феодосием, который буквально перед службой разговаривал с ней. Именно с ней. А теперь говорит со всеми. Такое ощущение, должно быть, испытывает ученик, с которым доверительно разговаривает учитель. И в этой доверительности возникает чувство индивидуальной принадлежности. После этого учитель, выступающий перед классом, связан с конкретным учеником особыми отношениями. Он для одного ученика уже нечто большее, чем для всех остальных. Они связаны передачей друг другу кое-чего сокровенного, что укрыто от других.

Может быть, «предать» происходит от «передать», то есть передать то, что тебе не принадлежит, другим?

Иван пошатнулся, прижал руку ко рту и выбежал из церкви. Вероника последовала за ним скорее по инерции этого неожиданного действия, чем под влиянием суждения.

Его вырвало. Один раз. Еще раз. Затем череда приступов перешла в стон. Он стоял сразу за углом церкви и опустился на колени, когда она подошла к нему сзади. Он напоминал животное в такой же ситуации, но его организм ничего не выделял.

Из деликатности она отвернулась, но посматривала на него через плечо. Наконец он успокоился. Сел на камень. Она протянула ему бумажные салфетки. Он взял их и вытер рот.

– Вам лучше? – задала она банальный вопрос.

Он кивнул.

– Может, вы отравились чем-то?

Он помотал головой, сморщившись и сжав губы.

Только тогда она заметила, что глаза его мокрые и красные. Нет, не заметила она этого. Она почувствовала, что он плачет, но слезы втекают внутрь его глаз.

Присев рядом, она положила руку на его плечо.

– Чем я могу вам помочь, Иван?

Он отрицательно помотал головой. Она устроилась на углу камня, на котором сидел Иван, и молча сочувствовала ему. Бумажные салфетки кончились, и ничего больше она ему предложить не могла.

– У вас проблемы, да?

Он молчал, но она почувствовала, что на правильном пути.

– У меня тоже.

Помолчали.

– Меня бросил любимый. Или я от него ушла. Все равно, мне тоже так плохо. Но что поделаешь? Отец Феодосий говорит, что надо быть сильными, и все будет хорошо.

– Что хорошо? – спросил Иван, повернувшись к ней. Глаза его были напряжены и сконцентрированы в черные блестящие точки. – Что хорошо? Что вы говорите? – переспросил он с интонацией безумца. – Вы дура, конченая дура. Понимаете?

Вероника от неожиданности даже раскрыла рот. Глаза ее расширились от ужаса. Она вдохнула глубоко и не могла выдохнуть.

– Я потерял мать, сына и жену. Понимаете? – глаза его были сухие и жестокие. – А вы мне тут свою чушь талдычите. Дура, вы еще не знаете, что значит терять. Терять всех, без остатка.

– Как это всех? Что вы такое говорите? Как это всех? – наконец выдохнула она.

– Вот так, – совершенно спокойно ответил он. – Раз – и нет никого. А уж как – это вопрос риторики. – И он укрыл лицо ладонями.

– Извините меня, пожалуйста, – пролепетала она, и слезы струйками полились по ее щекам. – Как же это может быть? Извините меня, пожалуйста, – она шмыгала носом и не могла справиться со слезами.

Наконец, обхватив его плечи руками, она уткнулась в него и зарыдала.

Вот так мы и помогаем друг другу. Наверное, так женщины оплакивают своих неродившихся детей, которые могли бы вырасти в мужчин и испытать настоящее горе. Может, горе своих детей они и оплакивают? Возможно, возможно.

– Извините меня, – сказал Иван, – церковь у меня всегда вызывала ощущение смерти. Вот меня и прихватило. Накатили воспоминания, что ли. Как будто попал на похороны. Извините.

Вероника успокаивалась. Она села ровно и лишь продолжала изредка вытирать глаза рукой.

– Я же не знала, – совсем по-детски пролепетала она.

– Ладно, ладно. Вас как зовут, Анжелика?

– Вероника.

– Ах, да. Извините.

– Ничего, ничего. Я понимаю.

– Пойдемте прогуляемся. Мне что-то не хочется в церковь.

– Пойдемте.

И они пошли. Не было ни людей, ни машин, никого и ничего. Даже деревья застыли, как в искусственной декорации. Небо стало нарисованным. И только воздух поддерживал их существование.

Под таким впечатлением Вероника находилась после этого еще некоторое время. Она ловила себя на мысли, что вот она смогла поддержать в трудную минуту неизвестного человека, и от этой мысли становилась сильнее, как ни странно.

Глядя в окно на перемене между лекциями, она вспоминала и вспоминала детали встречи с Иваном, вела с ним разговор, и от этого его образ обретал черты живого человека, возможно, далекого от реальности, но ощутимого для нее.

– Привет!

Или:

– Здравствуй, Вероника!

Или:

– Девушка, вы из этой аудитории?

Или, или, или. А важно ли это?

Она, собственно, и не помнила, как подошел и что сказал Осип. Она помнила взгляд Вениамина, детский и растерянный. Ей не хотелось общения, но желание продолжить жизнь было сильнее, и после лекций они сидели в кафе.

Осип рассказывал интересно и забавно. Постепенно и Вениамин расслабился. Стали вспоминать общих знакомых по университету. Обсуждать преподавателей. Вероника призналась, что не замечала Вениамина, но она вообще бывает рассеянной и невнимательной. Вениамин смешно рассказывал анекдоты про психологов и их клиентов.

В конце концов он осмелел и признался, что постоянно за ней наблюдает и ждет ее появления в аудитории. У Вероники на щеках появился румянец. Она отшучивалась, почувствовав себя раскованно и свободно в компании этих обаятельных ребят.

Встретились они через неделю в боулинге, но ощущение постоянного общения сохранилось благодаря «аське» и скайпу, которыми они активно пользовались все это время.

Конечно, Вероника чувствовала отношение Вени к себе, но что она могла поделать, если он ей представлялся еще совсем юным. Его шутки, знаки внимания и поведение были какими-то наивными. Радостными, да, но лишенными глубины и осмысленности. Он иногда напоминал резвящегося щенка.

Другое дело Осип. Его красивые глаза всегда были грустными. Даже когда он шутил, казалось, он непрестанно продолжает что-то обдумывать и отвлекается на секунду только ради вас, возвращаясь в свой мир. Он был сильный, но и груз его внутренних проблем был не слабым. И от этого его хотелось утешить, как ребенка, которому, кроме слов, нечем помочь.

И все же к обоим она относилась ровно, как к друзьям. По крайней мере, старалась это делать. Хотя женщины не в состоянии скрывать свое истинное отношение.

Как это часто происходит, рано или поздно Вероника узнала и историю Осипа, и его отношения с Вениамином и роль Александра Борисовича Гордона в этой истории.

В свою очередь, она поделилась с братьями своей историей любви.

Все это было воспринято молча, но с большим пониманием.

Хотя нет. Вениамина возмутило поведение Паши, и он что-то высказывал, но это было не существенно, а лишь эмоционально.

Рассказала Вероника им и о священнике, которого она посещала хотя бы раз в неделю. Она не была уверена в том, что стала верующей, но личность Феодосия, его простые и ясные суждения успокаивали Веронику, и она стала испытывать в них потребность.

Людям свойственно делиться хорошим, хоть и не материальным. Неудивительно поэтому, что Вероника привела Осипа и Вениамина к отцу Феодосию, чего, может быть, и не следовало делать. Хотя что случилось, то случилось.