Трепанация

Откровения отца Феодосия

Отец Феодосий, в миру Владимир Алексеевич Гундяев, говорили, был родственником некоего церковного иерарха. Так это или нет, неизвестно, но некоторые события его жизни наводят на размышления.

Родился он в Ленинградской области в семье сельского священника, лишенного сана за пьянство и вольнодумство и проработавшего до самой смерти библиотекарем.

Можно сказать, родился случайно, так как его отец действительно почти всегда был нетрезв и мало интересовался живущей рядом с ним женой, которая молчаливо несла свой крест. Крест предыдущих или будущих грехов.

Когда отцу сообщили, что родился мальчик, он очень удивился, поскольку не заметил беременности жены. Да и нетрезв он уже был, выпивая с друзьями на заднем дворе и разбирая очередную крайне важную проблему земного мироздания.

Хотя, когда друзья спросили, как назовет, он на минуту задумался, встал, нахмурил лоб и почти торжественно произнес:

– Пусть будет Володей. Как Ленин.

Чокнулись, выпили, но Алексей не сел, а продолжил:

– Я хоть и не Ильич, а тоже много добра сделал простым людям. Так ведь?

Все закивали и забормотали.

– Я, можно сказать, с ним идейно и не согласен, но он по-своему, по-ленински, тоже верующий человек и, значит, нам брат. Так что пусть будет Володей. Пусть поправляет старшего брата.

– Хорошее имя. Правильное. Да и князя Владимира напоминает тоже, – поддержал друга Леонтий, сосед Алексея.

Так же отец не заметил, как Володя подрос и стал набожным подростком. Он был тихим, спокойным, но на редкость упрямым. Это упрямство было бы продуктивным, если бы было рациональным, что ли. Основанным на целесообразности. Этого не было, и окружающим приходилось портить себе нервы.

Чего стоила только одна кампания, развернутая комсомольской организацией школы ради его спасения.

Все началось довольно обычно. Один из уроков истории был посвящен верованиям древних народов и возникновению религии.

Все единодушно были согласны с историком Егором Кузьмичом, что Бога нет. И что жаль древних людей, которые не могли объяснить явления природы и придумали религию.

И тут учитель спросил Володю, что тот думает об этом.

А Володя думал так. Бог есть, иначе не было бы человека и Духа Святого, и не верить в Бога – значит попасть в ад. И лично для него понятно, что Бог наказывает людей за грехи войнами и болезнями.

Что тут началось! Сначала дети смеялись и бросали в него бумажными шариками, а Леха даже плюнул в него из трубочки. Очень больно. Хотя за это потом и получил.

Но Егор Кузьмич был не только историком, он был еще секретарем партийной организации колхоза и, быстро сообразив, что перед ним идейный враг, хоть и ребенок, придумал необходимую стратегию.

Он успокоил детей, поставил Володю у доски и предложил ребятам по очереди, организованно выступать с критикой религиозных взглядов товарища.

Все так увлеклись, было так интересно, что дети пропустили перемену.

Но религиозный фанатик стоял на своем.

В конце концов Егор Кузьмич не выдержал и спросил неизвестно кого:

– Как такого человека могли принять в пионеры?

Тут же было принято решение: после уроков устроить пионерское собрание и рассмотреть дело пионера Гундяева.

К сожалению, пионерское собрание оказалось безрезультатным. Гундяев не сдавался.

Решили подойти комплексно.

На следующий же день перед входом в школу появилась стенная газета, в которой с крестом в руке и на шее был изображен некий человек с подписью «религиозный фанатик Гундяев». Кто-то незаметно подрисовал ему бороду и усы, и получилось очень смешно.

За самим фанатиком решили закрепить двух отличников, которые должны были каждодневно проводить с ним атеистические беседы.

Не остались в стороне и комсомольцы. Комсорг лично вызвался в составе группы наиболее сознательных комсомольцев посетить отца Гундяева (что само по себе было смешно) и вызволить товарища из религиозного плена.

Интересно, что все эти активисты встретились в библиотеке, где слегка пьяный Гундяев-старший подбирал для них атеистическую литературу и довольно охотно соглашался с тем, что Бога нет, хотя непонятно, откуда тогда взялся человек. Что Дарвин прав, так это понятно, но откуда взялась Земля и все живое и неживое… В общем, с ним было говорить бесполезно. Хотя с сыном он обещал побеседовать сегодня же.

Сегодня же не получилось, так как отмечали годовщину смерти зоотехника. На следующий день был выходной с баней и водкой, и так далее.

Короче, как это бывает у русских, кампания закончилась. Мальчика оставили в покое, но кличка «фанатик» осталась за ним до окончания школы.

В это же время от инфаркта умер отец. Мать, похоронив его, поехала к родственникам в другую деревню да так там и осталась.

Володя сначала работал на ферме, а потом его отправили учиться в техникум, затем забрали в армию куда-то на Украину. Вернулся он с женой Клавой, крепкой немногословной женщиной на несколько лет старше него.

Все происходящее с ним в жизни до сих пор было настолько инерционно, настолько независимо от его воли и сознания, что порой казалось: лежи он на диване с раннего детства и ничего не делай, все равно он бы оказался в этом месте в это время в таком состоянии, к которому пришел, перемещаясь в пространстве.

И он это понимал.

Он был думающий человек. Более того, он был просвещенный человек, поскольку всю жизнь читал и размышлял.

Определенным образом на него повлиял и отец. Тот хоть и был пьяницей, но обладал одним удивительным качеством – неистребимой тягой к знаниям.

Любимым развлечением отца было вычитать что-то новое в библиотеке и расспрашивать собутыльников, знают ли они что-то об этом. Конечно, никто ничего не знал. И тогда, выдержав паузу и добившись внимания, он начинал излагать. Это были минуты блаженства и величия, в которых он нуждался, как нуждался в алкоголе и слушателях.

Такими слушателями часто оказывались его жена и сын.

Возможно, некоторые свойства характера являются заразными, но так или иначе, а мальчик унаследовал эту тягу к знаниям и был прекрасно эрудирован.

При всем при этом удивительным было то, что его совершенно не тянуло поступать в высшее учебное заведение или определять свою жизнь в рамках какой-то специальности, которая позволяла бы эти знания использовать.

Его, казалось, вполне устраивает работа инженера на ферме и те простые люди, с которыми ему приходилось общаться. Иными словами, интеллектуальная неустроенность его совершенно не волновала.

Интересную роль сыграла его жена.

В отличие от других людей, ей приходилось выслушивать его заумные рассуждения по многим вопросам и, поскольку она была женщина простая и приземленная, ее это немного настораживало. Но Клава, как и следовало ожидать, оказалась неробкого десятка. Ее сопротивляемость жизни была крайне высокой. Настолько высокой, что она и калеку выхаживала бы. И верила, что выходит. Сильная женщина.

Так вот, слушая рассуждения мужа о жизни, людях и прочих умностях, она волновалась, понимая, что ее муж немного ненормальный и, возможно, это признаки умственной болезни, с которой придется бороться.

С такими вот ожиданиями она встретила мужа поздно вечером после работы пьяным.

Отмечали чей-то день рождения, и Владимир отметился. Первый раз он попробовал водку, налитую отцом, лет в шестнадцать, с напутствием: «Пусть лучше дома в семье пьет, чем под забором неизвестно с кем». Но тогда напиток не закрепился в его организме, и его довольно обильно вырвало под усмешки отца и соседа. Это отвратило его от употребления спиртного вплоть до самой армии.

Там привыкание к выпивке прошло как-то более гладко, но особой радости не доставило. Просто надо было, так как пили все старослужащие, и он не мог отставать.

Теперь же это не столько было надо, сколько захотелось слиться с товарищами по коллективу. Он пришел домой пьяный и возбужденный. Много говорил, шутил и был очень вдохновлен тем вниманием, с которым его слушали.

Тогда Клава отнеслась к этому с простым пониманием. А вот когда, через неделю примерно, он опять пришел домой пьяный, она обрадовалась.

Да, да, обрадовалась. Ее муж становился нормальным человеком. Курил, пил, иногда ругался матом. Ну как тут не радоваться. Жизнь налаживалась. И у них становилось не хуже, чем у людей.

Со временем это стало привычным, и постепенно Володя стал приходить пьяным каждый день. Изменилось и его поведение. Он стал резким, грубоватым, хмурым, пока не выпьет, и несговорчивым. За пьянки его лишали премий, обсуждали на собраниях, но безрезультатно. В итоге его выгнали с работы, и они жили на деньги Клавы, работавшей продавщицей в сельской лавке.

Жили – это громко сказано. Утро начиналось тогда, когда Владимир отсыпался после очередной попойки, первым делом шел к магазину – месту сборища алкашей и, обсуждая текущую ситуацию, соображал с остальными, где взять деньги на водку. Клава всегда рассматривалась, как первый вариант, но у нее, как правило, деньги быстро заканчивались, и в дело вступала фантазия. Этот уникальный инструмент работал и в таких безнадежных ситуациях.

Так прошла пара лет. Клаве только сообщали, где ее муж лежит, и она, откладывая дела, шла за ним. Ее терпению не было конца.

Следует признать, что она не была безучастным наблюдателем. Она водила его к бабкам, чтобы вылечить от алкоголизма. Она просила председателя колхоза взять его на работу. Она плакала. Она молилась. В общем, делала все, что требуется.

Беда случилась в понедельник. Клава была на работе, когда в магазин забежала соседка и крикнула, что дом горит. Прибежали. Все пылает. Володя там. Тушить бесполезно. Обмотала платком голову и кинулась спасать мужа. Чуть не задохнулась, но мужа на улицу выволокла.

Приехала машина «скорой помощи» и увезла его в больницу.

Отчего сгорел дом, так и не выяснили. Скорее всего, Володя проснулся и закурил в постели, а потом опять уснул. Так или иначе, а супруги поселились в больнице в соседних палатах. Причем Клава пострадала больше мужа. К ожогу на голове добавились проблемы с легкими. Да и руки сильно обгорели. У мужа ноги пострадали и спина, но, слава богу, он остался жив.

Так Володя вернулся к церкви.

За забором больницы находилась церковь, в которой служил священником отец Тимофей, знавший еще отца Володи. Выздоравливая, супруги часто сидели во дворе больницы, как раз у этого забора. Его и забором-то назвать было трудно. Низкая такая изгородь из камней, скорее для вида, чем для охраны.

Так вот, однажды поздоровался с ними отец Тимофей, который обрезал ветки на деревьях. Видя трудности священника, который один пытался выполнить несложную, но трудоемкую работу, Володя вдруг предложил помочь. Рост, как вы помните, у него был высокий. Он перешагнул через забор и влез на лестницу, которую придерживал священник. Когда окончили, присели передохнуть-покурить и, конечно, поговорить. Клава благорассудочно не вмешивалась. Разговор получился примерно такой:

– Пьянствуешь, Володя, слышал.

– Было такое, допился. Чуть жив остался.

– Отец твой грешил этим. По его стопам хочешь пойти?

– У каждого своя дорога, хоть все они и похожи.

– А было время, отец твой маяком среди людей был. Отчего лучшее не возьмешь от него?

– Мозги заплыли. Ничего не знаю. Ничего не понимаю.

– Не ты один такой. Все ищут покоя души. Много слабых людей, а ты, я вижу, не из таких. Тебе надо за ум браться. Так жизнь потеряешь. Не дело это – жить сорняком.

– Да все я понимаю. Только занесло меня куда-то не туда.

– Смотри, это тебе было предупреждение. Мог умереть, но Бог решил иначе, задумайся. Следующего раза может и не быть. Когда последний раз в церкви был?

– Не помню.

– Не помню. Так и отца, и мать своих забыть недолго. Мать, когда маленьким был, часто приводила тебя, а как вырос, забыл дорогу к церкви. Вот и сбился с пути праведного.

– Да, отец, надо подумать. Могу я еще что-нибудь сделать для вас?

– Работы много. Церковь надо побелить, обновить. Полы по углам перестелить, покрасить. Всего не перечесть. Приходи. Всегда рады.

Володя встал вслед за священником, который его перекрестил и дал поцеловать руку.

Уже переступив изгородь, Володя обернулся на голос священника:

– Ты на службу вечером приходи.

– Куда я в таком виде, – и он распахнул больничный халат, показывая пижаму.

– Приходи, приходи. Ничего. В любом виде. Это не страшно.

И Володя пришел. Пришел он и на следующий день. Работал много. Врачи ругались, но понимали, что так надо.

Выйдя из больницы, он с помощью соседей и односельчан довольно быстро отстроил дом, но на работу не устроился, все свободное время продолжая проводить в церкви.

За все время он не притронулся к стакану, и теперь Клава этому радовалась.

Ночи он часто просиживал за Библией или молился на икону Спаса, подаренную отцом Тимофеем.

А где-то через год его избрали главой прихода, и он стал авторитетным и уважаемым в селе человеком.

Но, несмотря на это, он удивил отца Тимофея, когда пришел просить благословения и рекомендации для поступления в духовную семинарию.

Они долго беседовали. Отец Тимофей все пытался понять: не забыл ли Володя, каким был? Не забыл ли он, как пришел к вере? Истинно ли он верит, ведь путь священника труден…

В итоге Володя стал семинаристом и получил диплом с отличием.

И Клава за это время изменилась. Она оставила магазин и пошла в пекарню. Появился неизменный платок темных тонов и соблюдение всех христианских праздников и постов. Она терпеливо ждала возвращения мужа и со смиренной радостью, как и подобает христианской жене, встречала его, приезжающего на каникулы.

Он вернулся. Сначала помогал отцу Тимофею. Через непродолжительное время, став священником Феодосием и получив благословение, он отправился на приход в Подмосковье.

Приход – это громко сказано. Несмотря на близость к Москве, а может, как раз и поэтому, деревня, в которой поселились супруги, представляла жалкое зрелище.

Церковь прилагала большие усилия для своего восстановления. Восстановления своего влияния. Собственно, преимущество христианской морали и этики всегда было в большей близости к человеческим ценностям, а не к законам государства, которые вынуждены руководствоваться различными интересами.

Отец Феодосий это понимал. Ох как хорошо понимал. Перед ним стояла задача восстановления разрушенного храма и создание прихода.

Как ни странно, деньги нашлись очень быстро.

Поздно вечером, когда он, уже помолившись, собирался ложиться спать, в дверь постучали. На пороге стояли два молодых человека, бритые наголо, в спортивных штанах и кожаных куртках.

– Ты поп? – обратился к нему тот, что пониже ростом.

– Да, я священник.

– Поехали, у нас брата замочили, надо по-христиански похоронить.

– Сейчас поздно. Может, утром лучше.

– Мотор сказал – сейчас.

– Кто такой Мотор?

– Это наш старший. Мы ждем.

Однозначность предложения была столь очевидна, что священник быстро переоделся и, взяв все необходимое, вышел на улицу.

Его усадили в большой внедорожник и повезли в темноту.

Подъехали к покосившемуся домику с кривеньким забором. Ему помогли выбраться из машины. Его обступили такие же гладкостриженные люди. Подошел коренастый парень с волевым подбородком и стеклянными глазами.

– Священник?

– Да.

– Сделай все, как надо. Отблагодарим хорошо. Понял?

– Ладно, – ответил священник, подумав про себя, что и они рабы Божьи.

Обратно его привезли те же люди, на прощание сунув в руку целлофановый мешок, полный денег. За труды и на церковь.

Через пару недель, когда священник разговаривал с прорабом о деталях восстановления храма, к церкви подъехали три больших автомобиля с затемненными стеклами. Заехали прямо во двор, к самому крыльцу. Вышли крепкие ребята, а впереди Мотор. Подошел, поздоровался. Остальные сзади, полукругом.

– Ты отдохни, строитель, – предложил он прорабу.

Тот без звука испарился.

– Отец, мы тут денег привезли. Лохан, дай сюда, – приказал он через плечо.

Ему дали пакет с рекламой «Макдоналдса».

– Вот, держи, – он передал пакет священнику. – Если будут проблемы или что-то понадобится, звони.

Мотор прошел в храм и, осмотрев все, вышел.

– Там еще иконы пацаны привезли. Посмотришь?

Священника подвели к раскрытому багажнику автомобиля. Там в каких-то старых тряпках лежали три довольно большие иконы.

Он по очереди рассмотрел их, удивившись прекрасному состоянию.

– Что скажешь? Хорошие?

– Да, прекрасные. Спас Нерукотворный, Георгий Победоносец и Матерь Божья. Судя по письму, восемнадцатый или начало девятнадцатого века. Можно узнать, откуда они?

– Да кто его знает. Они давно у нас были. Вот решили в храм передать.

Он взял священника под руку и, наклонившись, сказал:

– Слушай, у меня к тебе просьба. Если что, пусть меня похоронят рядом с церковью.

Священник растерянно посмотрел на него.

– Думаю, власти не разрешат.

– Какие власти! – повысил голос Мотор. – Какие, б…, власти. Слышишь, Хмурый, власти тут есть! – и он засмеялся.

Стоявший неподалеку детина ухмыльнулся.

– Ты сделай, что прошу. Остальное – не твои проблемы, понял?

– Хорошо.

Они еще не раз приезжали, привозя деньги и разной ценности иконы. Однажды даже привезли двухметровое распятие и настаивали, чтобы внизу была надпись «От местной братвы», но в конце концов согласились на то, что крест будет установлен рядом со входом в храм.

Собственно, выполнять обещание, данное Мотору, не пришлось. Через год он исчез бесследно, и его место занял Хмурый.

В общем, жизнь постепенно налаживалась. Храм отстроили, и начались регулярные службы. У священника Феодосия появились помощники, и в епархии стали поговаривать о его скором переводе в Москву.

Тем неожиданнее и безобразнее выглядело то, что в это время произошло.

Его пригласил епископ.

Закончив к обеду все дела, священник Феодосий надел новую рясу и отправился на встречу.

К вечеру он не появился. Не было его и к вечерней службе.

На звонки он не отвечал, а затем и вовсе выключил телефон.

Домой он пришел около двух часов ночи, пьяный и с бутылкой водки в руке. Сел за стол, потребовал закуски и молча пил, о чем-то напряженно размышляя. На робкий вопрос Клавы, что произошло, он зло усмехнулся и с выражением произнес:

– Все кругом пидарасы, а я главный среди них.

Клава перекрестилась и ушла в свою половину дома.

Утром пришел Иван Остров, а чуть позже Веня с Осипом и Вероника.