Трепет света

Глава 11

Брилуэн устроилась у меня на руках, словно была создана, чтобы вот так лежать на сгибе моего локтя. Я склонилась над ее крошечным личиком; темно-рыжие реснички на алебастровой коже казались украшением, слишком совершенно, чтобы быть настоящим. Я уже говорила, что все матери считают своих детей красивыми; как знать, видим ли мы истину или какую-то иллюзию, созданную любовью и материнскими гормонами? Некоторые виды гламура никак не связаны с фейри, лишь с любовью.

Гален взял на руки Гвенвифар, а затем сел, аккуратно облокотившись о мои ноги, стараясь не толкнуть «подставку для ног», чтобы Китто не шевелился и не привлекал внимание королевы. Шолто с Аластером на руках стоял рядом с моим креслом. Он не осознанно укачивал малыша, если тот начинал беспокойно ерзать. Когда Шолто поверил, что Брилуэн была от него, он присоединился к уходу за детьми, как будто все они были его.

— Совсем забывается, какими крошечными они бывают, — проговорила Андаис, и ее голос был мягче и нежнее, чем я когда-либо слышала от нее.

Я подняла взгляд и вдруг осознала, что забыла о ее присутствии, на какое-то мгновенье для меня не существовало ничего, кроме малышки на моих руках и чувства абсолютного удовольствия. Я обнаружила, что порой рядом с тройняшками чувствуешь себя, словно под воздействием чего-то, медлительной и довольной, но не ожидала этого эффекта и во время разговора с моей тетей.

— Я помню этот взгляд с того времени, как Кел был маленьким. Он всегда оказывал на меня такое влияние. Глядя теперь на тебя, я задумалась, не было ли это чем-то большим, чем просто материнский инстинкт.

— Что ты имеешь в виду? — уточнила я.

— Твой взгляд расфокусирован, ты как будто одурманена.

— Брилуэн оказала очень сильное влияние на нашего друга-человека, такое сильное, что мы решили отказаться от человеческой няни для нее, — сказала я.

— Возможно, моя внучатая племянница очаровывает не только людей, Мередит. Осознанно ты бы ни за что не стала так отвлекаться при мне.

— Нет, тетя Андаис, не стала бы.

На ее лице появилось задумчивое выражение, и она положила руку на бедро Эймона, зарывшись ею под его шелковый халат.

— Могу ли я списать вину некоторых из самых худших моих ошибок на магию? Был ли мой сын способен так же очаровывать меня взглядом, как… Брилуэн только что сделала с тобой?

— Я не знаю, тетя Андаис, не могу сказать.

— Я тоже не уверена, — сказала она, по-прежнему касаясь Эймона, поглаживая его бедро не с эротическим подтекстом, а чтобы успокоиться. Насколько мне было известно, прикосновения помогают освободить разум от чар Короля Света и Иллюзий, Тараниса; интересно, она касалась Эймона, чтобы успокоиться или чтобы выйти из-под гламора, передавшегося через зеркало от нас с Брилуэн.

Дойл опустил руку мне на плечо, и я смогла мыслить еще более трезво. Это помогло мне сосредоточиться и понять, что эти несколько мгновений я не владела собой, и тот факт, что я этого не осознавала, не был хорошим знаком. У нас предстояли серьезные переговоры и сегодня, и позже с нашими другими родственниками, союзниками и врагами. Я не могла заниматься всем этим, будучи одурманенной гламуром детей. Насколько сильное влияние оказывает Брилуэн на окружающих ее людей?

— За идею, что я могла быть по-матерински слепа к козням своего сына из-за магии, спасибо тебе, Мередит, и Брилуэн. По-корнийски это значит «роза», милое имя для маленькой девочки.

— Это имя было компромиссом между мужчинами, — ответила я.

Она взглянула на одного из мужчин за моей спиной и сказала:

— Так ты, Убийственный Холод, пожелал назвать свою новорожденную дочь в честь потерянной веками назад любви? Розой?

Мне даже не нужно было касаться его, чтобы чувствовать напряжение, так что его испуг должен быть виден и ей через зеркало. Розой звали женщину и ее дочь, которых он любил несколько столетий назад, когда его еще именовали Джокула Фрости или Маленьким Джеки Фростом^[16]. Любовь к ним, желание их защитить превратили его из незначительного участника шествия зимы в высокого властного воина, потому что маленький Ледяной Джек не мог защитить свои Розы. А Убийственный Холод был на это способен, но в конечном итоге время отняло их у него. Они были людьми, смертными, и погибли, на что обречена всякая смертная плоть.

Раздался высокий, довольный и злой взрыв смеха Андаис. Быть может, это был приятный смех, но мы все слышали его так много раз, когда она упивалась жестокостью, что для наших ушей он стал исключительно неприятен.

Дойл протянул свободную руку, чтобы поддержать Холода своим прикосновением. Должно быть, его реакция была еще хуже, чем я думала, раз Дойл показал такую уязвимость перед Королевой. Не самый мудрый шаг, давать ей понять, насколько сильно ты о ком-то заботишься.

— Так значит слухи правдивы, мой Мрак и мой Убийственный Холод любовники, — сказала она.

Я все же обернулась, чтобы понять, что же побудило ее к таким словам, и увидела, как мужчины сцепили руки за моим креслом.

— Когда-то мужчина мог взять за руку лучшего друга, не боясь прослыть с ним любовниками, — заметил Рис.

Андаис взглянула на Риса и сощурилась, этот взгляд, как правило, предвещал что-то плохое: плохое настроение, плохие события, приказ, который мы не захотели бы исполнять.

— Хочешь сказать, они не любовники? — спросила Андаис.

— Хочу сказать, какая разница? И не стоит верить каждой сплетне, напечатанной в людской желтой прессе.

Гален по-прежнему сидел у моих ног, рядом со стоящим почти недвижимо Китто. Гален держал Гвенвифар и, облокотившись спиной о мои ноги, задел волосы гоблина. Малышка коснулась рукой длинных кудрей и, хотя она была для этого еще слишком маленькая, стиснула их в своем крошечном кулачке.

Вряд ли это было больно, поскольку у малышей пока не было столько силы, но это единственное, что вызвало у Китто хоть какую-то реакцию. Он поднял голову, чтобы взглянуть на Гвенвифар. Я не видела его лица, но он почти наверняка улыбался.

— О, маленький гоблин, ты нашел способ стать полезным, чтобы принцесса не отослала тебя домой.

Я почувствовала реакцию Китто ступнями своих ног на его спине. Это был страх такой же сильный, как и у Холода, но Китто королева всегда ввергала в ужас. Холод любил и ненавидел Андаис, Китто же просто боялся ее.

— Разговаривать с королевской подставкой для ног не по регламенту, — напомнил Рис. Когда-то он ненавидел всех гоблинов, потому что один из них лишил его глаза, и то, что он решил отвлечь внимание королевы от Китто, заставило меня еще сильнее полюбить его. Китто стал настолько дорог ему, что он готов пожертвовать собой ради гоблина.

Она одарила его прищуренным взглядом.

— А ты набрался смелости, Рис. Откуда взялось у тебя это бесстрашие перед твоей королевой?

Рис шагнул ближе к зеркалу, удерживая ее взгляд и практически закрывая ей обзор, чтобы Гален мог высвободить волосы Китто из крошечной ручки Гвенвифар, чтобы гоблин вернулся к роли неподвижного предмета мебели и, надо надеяться, миновал внимания королевы.

— Не думаю, что я бесстрашен, моя королева, просто понимаю лучше прежнего, насколько ценны те, кто меня окружают.

— Что это значит, Рис?

— Тебе известна моя ненависть к гоблинам.

— Известна, но этот, похоже, заслужил твое расположение. Как?

Эймон возле нее был чрезвычайно тих, словно вообще предпочел бы уйти, если бы считал, что это не привлечет внимание Андаис. Она делала вид, что вменяема, но ее ближайшая и самая большая любовь вел себя, как кролик в траве, надеющийся, что лиса не найдет его, если он будет вести себя тихо.

— Именно Китто бегал по магазинам, докупая колыбельку, одеяла, игрушки — все необходимое, когда стало известно, что мы ожидаем тройню, а не двойняшек. Он позаботился, чтобы к нашему возвращению домой все было готово для малышей, и чтобы Мерри ни в чем не нуждалась.

— Как и полагается любому хорошему слуге, — заметила Андаис.

— Да, но Китто помогал ухаживать за детьми не из чувства долга, а по любви.

— Любовь, — из ее уст это слово звучало неприятно. — Гоблины не понимают любви к чему-то столь маленькому и беспомощному. Новорожденные сидхи для гоблинов деликатес, тебе это известно лучше остальных в этой комнате, кроме разве что моего Мрака. Они не застали последнюю Великую Войну с гоблинами, но вы-то с ним знаете, на что они способны.

Рис взглянул на Дойла, а затем вновь повернулся к зеркалу. Я не видела его лица, но голос его был ожесточенным и горьким:

— А теперь, моя королева, припомни, что я был рядом с тобой. Я помню, что не все зверства были делом рук гоблинов.

— Мы не пожирали их детей, — сказала она. Ее глаза потемнели, и в них появился первый отблеск ее пробуждающейся силы. Это так же могло быть признаком злости или даже тревоги, но обычно означало именно пробуждение магии.

— Нет, мясо гоблинов, как правило, слишком горькое на вкус, — ответил он, и в его голосе теперь была слышна неотвратимость. Он отбросил попытки утихомирить ее. Это просто было правдой, мой юморист Рис предпочел откровенность юмору, такую откровенность, которую члены королевской семьи не всегда приветствуют.

Я была шокирована, потому что не знала, что мои близкие, сидхи, пробовали мясо гоблинов, раз в курсе, горькое оно или сладкое. Я поднесла Брилуэн ближе к своему лицу, вдыхая ее сладкий аромат чистоты, спрятав лицо, потому что прямо сейчас не была уверена, что смогу сохранить нейтральное выражение.

Брилуэн распахнула свои огромные миндалевидные глаза, глубокие океаны, и я почувствовала словно проваливаюсь в них. Мне буквально пришлось выбираться на берег. Я опустила малышку от своего лица, избегая смотреть ей прямо в глаза. Это не было гламуром, это была ее сила, нашей маленькой корнуэльской Розы. Насколько она сильна, и как нам научить ее не использовать свою силу волей-неволей? Как объяснить новорожденному, что такое злоупотребление магией?

— Кое о чем мы обещали никогда не говорить, Рис, — сказала Андаис, и от ее голоса по спине пробежал холодок, и зашевелились волосы на затылке.

Аластер заплакал, высоко и жалобно, размахивая маленькими кулачками. Он не мог проголодаться — мы прикладывали их к груди или покормили из бутылочки перед связью с королевой, чтобы нам не пришлось с этим потом разбираться. Шолто начал раскачивать его из стороны в сторону. Аластеру не нравилось, когда его укачивали как Гвенвифар, а Брилуэн любила, чтобы ее облокачивали на плечо и поглаживали спинку, когда баюкали. Им всего три дня от роду, а они уже такие разные, такие индивидуальности. Мне говорили, что двойняшки и тройняшки похожи друг на друга, но я начинала подозревать, что это мнение сложилось, потому что они внешне похожи, и люди ожидали от них этого.

Шолто стал раскачивать Аластера по широкой дуге, отчего верхняя часть его тела качалась из стороны в сторону. Движение начало успокаивать малыша.

— Обещали, но не клялись, — ответил Рис. Если бы он поклялся, то не смог бы заговорить об этом, поскольку нарушение клятвы было одним из списка «грехов» среди фей. Клятвопреступник мог быть навеки изгнан из Фэйри.

Андаис взглянула на плачущего ребенка.

— Я видела девочек, но не мальчика. Не могли бы вы поднести его поближе?

Именно Дойл ответил ей:

— Если ты прекратишь пытаться заставить нас понервничать, моя королева, возможно, но если ты продолжишь вести себя так же, как последние несколько минут, то какой в этом смысл? Мы не хотим, чтобы наши дети росли в атмосфере страха и неуверенности.

— Как посмел ты ставить под сомнение мое поведение, Мрак?

Он пожал плечами, все еще держа одну руку на моем плече, а в другой сжимая ладонь Холода.

— Именно поэтому мы и не желаем, чтобы дети росли при тебе, при твоем дворе. Я считал, что Эссус^[17] сглупил, забрав Мерри и своих придворных и покинув Неблагой двор, но теперь понимаю, насколько он был мудр. Даже если бы Мерри выжила при нашем дворе будучи ребенком, сейчас она была бы совсем другим человеком. И не думаю, что та Мерри была бы лучше или добрее.

— Нельзя быть добряком и править при этом сидхами или гоблинами, или слуа, да кем угодно в Фэйри и за его пределами. Доброта — сказка для детей и людей.

— Проявлять доброту тогда, когда это возможно, это не слабость, — сказал Дойл.

— Для королевы чаще всего она ей и является, — ответила Андаис.

— Ты же видела Мерри на поле боя, неужели ты считаешь, что ее добродушие сделало ее менее безжалостной, менее опасной, моя королева? — спросил он, и его голос стал ниже, наполнившись теми низкими вибрациями, которые пугали меня когда-то. А теперь они вызывали у меня дрожь совсем по другой причине, гораздо более приятной, потому что всего три вещи могут заставить голос мужчины звучать грубее, наполниться тестостероном: тяжелая тренировка, жестокость и секс.

— Думаешь, это мудрый шаг напоминать мне о том, как она расправилась с моим сыном на моих же глазах?

— Думаешь, это мудрый шаг напоминать Холоду о его потерянной первой любви?

— Холод не в силах наказать за такую дерзость, в отличии от меня, — напомнила она.

— Опять ты за свое, — проговорил Рис.

Она снова повернулась к нему.

— Что ты хочешь сказать?

Эймон, сидящий рядом с ней, пошевелился и заговорил тихим и вразумительным голосом, к которому прибегают, чтобы успокоить диких животных или чтобы уговорить прыгуна отойти от края.

— Моя королева, моя возлюбленная, он имеет в виду, что, если ты продолжишь угрожать им возмездием, у них не будет причин показывать тебе племянников. Перед тобой внуки твоего брата, хочешь ли ты присутствовать в их жизни или предпочтешь остаться Королевой Воздуха и Тьмы, запугивающей и не прощающей никаких обид?

— Я же уже предложила сложить с себя полномочия Королевы Воздуха и Тьмы, если Мерри взойдет на престол.

— То есть для тебя важнее быть тетей Андаис внукам Эссуса, чем королевой?

Она, казалось, задумалась над этим на какое-то мгновенье, а затем кивнула.

— Да, чтобы увидеть продолжение моего рода, ради трех потомков нашей крови, уже обладающих такой силой, ради этого я уступлю.

Это были не просто потомки, а могущественные, одаренные потомки. Она уже увидела отметину молнии на руке Гвенвифар и наблюдала, как она вспыхивала от прикосновения Мистраля. Аластер еще не продемонстрировал такие таланты, как у девочек, но для Андаис, похоже, было само собой разумеющимся, что он тоже будет силен. Если бы кто-то из наших детей не был одарен, по ее меркам, она сочла бы их такими же бесполезными и недостойными, какой она посчитала меня, когда мне исполнилось шесть, и она попыталась меня утопить.

Эймон с опаской накрыл ее ладонь своей.

— Но, любовь моя, отказаться от престола недостаточно. Мередит и ее консорты хотят чувствовать себя в безопасности рядом с тобой, а прямо сейчас они этого не чувствуют.

— Они и не должны. Я Королева Воздуха и Тьмы, правитель Неблагого двора. В этом и суть, чтобы люди меня боялись, Эймон, ты же знаешь.

— Чтобы править нашим двором — возможно, чтобы держать под контролем Золотой двор — наверняка, но, любовь моя, быть может для двоюродной бабушки Андаис запугивание не самый лучший выход.

Андаис нахмурилась, как будто не понимала, о чем он. В его словах была логика, она могла прислушаться к нему, но я не уверена, что она способна уловить смысл.

В конце концов она признала:

— Я не понимаю, что ты хочешь сказать, Эймон.

Он попытался притянуть ее в свои объятия, сказав:

— Знаю, что не понимаешь, любовь моя.

Она отстранилась.

— Так объясни мне, тогда я пойму.

— Тетя Андаис, — позвала я.

Она повернулась ко мне, все еще хмурясь, все еще не понимая.

— Сожалеешь ли ты о потере Тайлера?

— Я же сказала об этом, разве нет?

— Сказала.

— Тогда зачем ты спрашиваешь, Мередит?

— Будешь ли ты сожалеть, если не станешь для наших детей тетей Андаис?

— Я и так их тетя, Мередит. Тебе этого не изменить.

— Может и нет, но я в праве решить, будешь ли ты лишь формально называться их тетей или по-настоящему станешь частью их жизней, чтобы они в хорошем смысле знали, кто ты такая, или попадешь в число тех, о ком мы будем предостерегать их. Хочешь быть чудовищем для своих племянников? Лишь увидишь тетю Андаис, беги! Если она приблизиться к тебе, зови на помощь, борись! Такой след ты хочешь оставить в их жизни?

— Они не смогут дать мне отпор и победить, Мередит, даже ты не можешь.

— Я не это хотела до тебя донести, то, что ты подумала об этом, и делает тебя нежеланным гостем здесь.

— Не делай из меня своего врага, Мередит.

— Тогда извинись, тетя Андаис.

— За что?

— За напоминание Холоду о боли прошлого, за попытку запугать Китто, за каждую угрозу, каждый намек на боль и жестокость, с которыми ты сегодня говорила.

— Королевы не просят прощения, Мередит.

— А тети это делают.

Она моргнула, глядя на меня.

— Ах, — вздохнула она, — так ты хочешь, чтобы я стала жизнерадостной родственницей, раздающей подарки и улыбки.

— Именно так, — подтвердила я.

Она улыбнулась, но улыбка эта была не из приятных, словно она съела что-то горькое.

— Хочешь, чтобы рядом с детьми я была совсем другой, нежели есть на самом деле?

— Если это предполагает быть приятной, доброй и просто нормальной тетей, то да, Андаис, именно этого я и хочу.

— Все это не их наследие.

— Мой отец, твой брат, придерживался другой позиции и научил меня всему этому.

— Именно любовь и доброта и погубили его, Мередит. Он засомневался, потому что любил своего убийцу.

— Возможно, если бы ты воспитала своего сына так же, как отец меня, научила бы его быть добрым, заботливым и счастливым, никто из них не был бы сейчас мертв.

Она замерла, словно я отвесила ей пощечину.

— Как смеешь ты…

— Говорить правду? — закончила я.

— Так я должна стать фальшивкой, фикцией жизнерадостной, улыбающейся тетушки, не то ты попытаешься вычеркнуть меня из жизней моих племянников?

— Да, тетя Андаис, именно это я и имела в виду.

— А если я напомню, что всегда могу пройти сквозь тьму и навестить их тогда, когда пожелаю, что тогда вы скажите?

— Я скажу, что если ты ищешь смерти, то приходи без спроса, без приглашения, без предупреждения, и мы даруем тебе то, что ты ищешь, — ответил ей Дойл.

— Ты посмел угрожать мне, мой Мрак.

— Я больше не твой, моя королева. Тебе было абсолютно наплевать на меня, не считая явных угроз с твоей стороны. «Где мой Мрак? Приведите мне моего Мрака?» — а затем ты отправляла меня убивать от твоего имени. Сейчас у меня есть жизнь, есть причина, чтобы жить, помимо того, что я не старею, и я не позволю ничему встать между мной и этой жизнью.

— Даже своей королеве, — тихо проговорила она.

— Даже тебе, моя королева.

— Так значит либо я соглашаюсь на ваши нелепые требования, либо теряю все контакты с детьми.

— Да, — хором ответили мы с Дойлом, Холодом и Рисом. Остальные просто кивнули.

— Когда-то я бы пообещала отправить своих слуа в западные земли, чтобы они отыскали вас или детей и привели ко мне, но теперь король слуа стоит подле тебя и больше не отвечает мне.

— Ты сама отправила меня к ней, моя королева.

— Я послала тебя привести ее домой, а не забираться к ней в постель. Я бы не выбрала тебя для нее.

— Ты позволила ей выбирать из всех своих Воронов, а я как раз им и являюсь помимо того, что я король слуа.

Андаис взглянула на меня, и на ее лице отразились угроза, ярость и все то, от чего я хотела оградить наших детей.

— Ты лишила меня большей части моих угроз, Мередит. Даже гоблины теперь служат тебе больше, чем мне, и я этого не хотела. Это твоих рук дело, племянница моя.

— Эссус, твой брат, позаботился о том, чтобы я понимала порядки всех дворов фейри, не только Неблагого. Он считал, что если я вообще буду править, то всеми ими.

Она кивнула с задумчивым видом, гнев покинул ее, словно она не могла одновременно и злиться, и думать, и если это может быть правдой, тут есть над чем поразмыслить.

— Ты права, Мередит. Ты так дальновидно заключила с гоблинами соглашение, привлекла на свою сторону слуа, заслужила расположение моего Мрака и моего Убийственного Холода. Я не видела в тебе угрозу моему правлению, лишь пешку, которую можно использовать и выбросить, если она перестанет служить мне, а теперь ты стала могущественнее, чем я могла себе представить, и это без короны на твоей голове.

— У меня нет твоей силы, чтобы защититься, тетя. Мне пришлось искать силу там, где ее предлагали, раз я ей не обладаю.

— Ты владеешь руками плоти и крови, племянница. На поле боя это очень опасные силы.

— Но если бы я полагалась только на магию, тогда у меня не было бы Дойла или Холода, или Шолто, или гоблинов, или любого другого, чьего расположения я добилась. Я бы убивала, лишь бы спасти свою жизнь и жизни тех, кого я люблю. Не в моей способности убивать, неважно насколько ужасным способом, моя сила, тетя.

— А в чем же тогда твоя сила, племянница?

— В любви, преданности и при необходимости совершеннейшей безжалостности, но именно добротой и любовью я завладела большей силой, чем давали мне смерти.

Андаис состроила гримасу, словно почуяла что-то неприятное.

— Твои руки силы может и являются магией Неблагого двора, но ты так… — она закатила глаза, — пошла во всех этих проклятых божеств плодородия Благого двора. Любовь и доброта одержат победу, о да, боже, как же!

— Результаты на лицо, тетя.

— Мое правление длится уже больше тысячи лет. С добротой и любовью ты так долго не продержишься.

— Нет, потому что я столько не проживу, тетя Андаис, но будут править мои дети и их дети.

— Ты мне никогда не нравилась, Мередит.

— Ты мне тоже.

— А теперь я начинаю по-настоящему тебя ненавидеть.

— Ты задержалась, тетя Андаис, я боялась и ненавидела тебя большую часть своей жизни.

— Так значит между нами ненависть.

— Полагаю, что так.

— Но ты все равно хочешь, чтобы я приходила и прикидывалась кем-то другим перед твоими детьми.

— Если ты действительно хочешь быть им тетей, не только по крови, да.

— Даже не знаю, смогу ли я так притворяться.

— Тебе решать, тетя.

Она похлопала Эймона по руке.

— Я понимаю, что ты пытаешься сейчас до меня донести. Я всегда была для тебя тетей лишь по крови, Мередит.

— Соглашусь, тетя Андаис.

— Но ты дашь мне шанс стать чем-то большим твоим детям.

— Если будешь себя хорошо вести, да.

— Почему?

— Если откровенно, ты настолько могущественна, что я предпочту не переходить от взаимной ненависти к попыткам убить друг друга.

Она рассмеялась, да так резко, что это было больше похоже на хохот.

— Что же, это откровенно.

— Хотя есть одна причина, по которой я хочу это сделать, тетя Андаис.

— И что же это за причина, племянница?

— Отец рассказывал мне о том, как вы играли вместе, когда были детьми.

— В самом деле?

— В самом деле. Он рассказывал о вас с ним, маленьких девчонке и мальчишке, и его лицо становилось таким спокойным, эти воспоминания так радовали его, и в надежде, что сестра моего отца все еще есть где-то внутри тебя, я дам тебе шанс показать внукам Эссуса то, что заставляло его улыбаться.

Ее глаза снова заблестели, но вовсе не от магии, в ее трехцветных глазах сверкали слезы. Она так тяжело сглотнула, что я это слышала, и сказала:

— Ничто из сказанного тобой, Мередит, не задело бы меня сильнее этого.

— Я не хотела ранить тебя.

— Знаю, что не хотела, но эти слова такой жестокий удар, племянница, дочь моего брата, потому что ты напомнила мне о нем. Ему следовало убить меня и захватить трон, как настаивал Баринтус, столько боли тогда можно было бы избежать.

— Ты была его сестрой, и он любил тебя.

По ее лицу заскользили слезы.

— Я знаю, Мередит, и мне всегда будет не хватать его.

Когда она заплакала безудержней, Андаис закрыла зеркало взмахом руки.