Майским утром… Не утром 10 мая 1941 года, о котором автор собирается подробно рассказать на последующих страницах книги, а майским утром 1975 года я направился к зданию боннского отеля «Бристоль», что неподалеку от главного вокзала. Этот отель был построен в начале 70-х годов, когда в моду стали входить темные, почти черные плоскости зданий. Не серый бетон, а металл разделяет длинные ряды окон; стекла в них дымчатые, почти непрозрачные, они пропускают достаточно света, но снаружи кажутся зеркальными. Таково последнее слово здешней архитектуры, хотя подчеркнутая современность отеля мало гармонирует со стоящим поблизости изящным дворцом кёльнских курфюрстов и кварталами, сооруженными в конце XIX — начале XX века.
Именно в этой суперсовременной и аристократической гостинице утром 6 мая 1975 года была созвана пресс-конференция, связанная с предстоявшим 30-летием со дня окончания Второй мировой войны. Но эта связь носила, мягко выражаясь, своеобразный характер, ибо именно годовщину освобождения Европы от гитлеризма организаторы пресс-конференции решили использовать для выступлений в защиту тогда еще живого Рудольфа Гесса, одного из главных военных преступников, бывшего «заместителя фюрера».
Вместе с несколькими коллегами я вошел в устланный мягкими коврами вестибюль «Бристоля», и знакомый портье предупредительно сказал: «Наверное, на пресс-конференцию? Будьте любезны, спуститесь по лестнице, затем направо». Мы быстро нашли зал, в котором должна была состояться пресс-конференция «Комитета в пользу освобождения Гесса». Зал был не полон: за длинными столами для прессы сидели 5–6 человек, зато в глубине стояли три ряда стульев для приглашенных членов комитета. Не надо было быть большим физиономистом, чтобы определить, кто эти господа приглашенные, — казалось, что здесь собрались все «герои» антифашистских карикатур Бориса Ефимова и Кукрыниксов.
Не хватало только повязок со свастиками и петличек со знаками СС…
Каждый из нас получил подробную документацию по «делу Гесса», а через несколько минут последовали устные комментарии. Их дали двое: седой господин и господин помоложе. Первый оказался бывшим министром юстиции ФРГ д-ром Эвальдом Бухером, второй — сыном Рудольфа Гесса Вольфом-Рюдигером.
Сначала слово взял Бухер. Он сообщил собравшимся, что комитет, созданный несколько лет назад, насчитывает около двух тысяч членов. Его ранее возглавлял отставной генерал Заксенхаймер, а теперь эти обязанности принял на себя он, Бухер. Комитет занимается в первую очередь сбором подписей во всем мире за освобождение Гесса; уже собрано около 200 тысяч подписей. Цель комитета — «проявление гуманности» к Гессу, причем это должно быть сделано именно в день годовщины окончания войны. После Бухера выступил Гесс-младший. Затем начались вопросы и ответы. Приведу записи из моего блокнота:
— Признал ли себя Гесс виновным?
— Нет. Нюрнбергский приговор оспаривается даже немецкими юристами, поэтому у Гесса нет оснований признавать себя виновным.
— Считает ли Гесс, что совершал преступления?
— В тюрьме Шпандау ему запрещено выступать с политическими заявлениями. Лишь когда его освободят, он сможет что-либо сказать…
— В каком состоянии находится Гесс?
— Он в хорошем состоянии. Я был у него недавно.
— Что подумает ваш отец, если его помилуют 8 мая 1975 года?
— Он считает, что термин «помилование» подразумевает признание приговора. Поэтому я сомневаюсь, что он примет помилование.
— Что же тогда будет?
— Он добровольно останется в тюрьме.
— А как вы сами относитесь к Нюрнбергскому трибуналу?
— Мы этим не занимаемся, так как это спорный вопрос. Наша задача — соблюдение гуманности.
— Не думаете ли вы, что освобождение Гесса будет использовано неонацистскими партиями?
— Мы люди беспартийные и заботимся лишь о принципах человечности…
И после этой конференции мне пришлось встречать печальные плоды деятельности сих «защитников гуманности». Так, 9 мая 1975 года весь Бонн был обклеен черными плакатами с изображением тюремной решетки и призывом освободить «заместителя фюрера». То и дело в Бонне, Лондоне или Нью-Йорке подавали голос «комитеты», требовавшие освободить Гесса, объявляя его «невинной жертвой» и «борцом за мир». Я сам однажды получил открытку, в которой «организация помощи Рудольфу Гессу» решила пригласить выступить за освобождение Гесса… советский журнал «Новое время», «Рудольф Гесс хотел кончить войну — неужели он должен за это умереть в Шпандау?» — риторически спрашивали авторы обращения. В мае 1978 года они вновь обклеили боннские дома своими плакатами. В начале 1979 года за Гесса вступился даже бывший американский комендант тюрьмы Шпандау!
Однако камуфляж — далеко не главная задача «защитников» покойного Гесса. Иные настроения проглядывают в течение послевоенных лет в бесчисленных документах, речах и действиях ультраправых группировок, возникающих, исчезающих и вновь появляющихся в Германии. И Рудольф Гесс имел к этой главной задаче непосредственное отношение как единственный тогда еще оставшийся в живых «руководящий деятель» Третьего рейха.
Третьего рейха? Не прекратил ли он свое позорное существование 8 мая 1945 года? Для всего мира прекратил, а вот, скажем, для Манфреда Рёдера — нет. В этом я убедился, слушая осенью 1975 года в Бонне в одной телевизионной передаче такие фразы:
«…Было бы благом для человечества, если бы национал-социалистская Германия выиграла войну…»
«…Было бы глупо отрицать, что Гитлер гений…»
Слова эти звучали столь кощунственно, что не хотелось верить в то, что их произносят сегодня с телевизионного экрана в ФРГ! Когда передача закончилась, я сразу связался с редакцией Западногерманского телевидения в Кёльне. Сотрудник, оказавшийся у телефона, был как раз редактором этой передачи. Из разговора выяснилось, что 17 ноября 1975 года редакторы телевизионного журнала «Монитор» решили посвятить один из сюжетов неонацистской опасности в ФРГ. С этой целью они разыскали деятелей нескольких вновь возникших профашистских групп. Некоторые отказались сообщить о себе какие-либо данные, другие были словоохотливыми. Так выяснилось, что первая из вышеприведенных фраз принадлежала адвокату Манфреду Рёдеру, главе так называемой «Немецкой-гражданской инициативы». Другую произнес Карл-Гейнц Хофман, руководитель военизированной молодежной организации, действующей недалеко от Нюрнберга.
Редакторы «Монитора», комментируя передачу, заметили, что о деятельности подобных групп «широкая общественность до сих пор знает не слишком много». Это справедливо. Официальные круги ФРГ предпочитают больше распространяться на другую тему — о том, что Федеративная Республика преодолела тяжелое наследие нацистского прошлого. Особенно на это упирали в дни 30-летия окончания Второй мировой войны. Но снята ли тема, о которой напоминают Манфред Рёдер и многие другие?
Рёдер не был членом нацистской партии. Ему исполнилось всего лишь 16 лет, когда развалился Третий рейх.
Он был школьником, причем верующим. После войны вступил в ХДС. Затем его наставил на «путь истинный» некий агроном Кристофермен, который якобы был служащим концлагеря Освенцим. Наставник сказал Рёдеру, что «газовые камеры — выдумка», Рёдер пошел по стезе старого нациста. Став к этому времени адвокатом в городе Бенсхайме, он решил создать свою собственную организацию под названием «Немецкая гражданская инициатива».
Цель Рёдера — восстановление Третьего рейха. Ни больше и ни меньше! Всякую парламентскую демократию он отвергает. Для достижения своих целей считает необходимым применение силы. Идеалом для Рёдера являлся военный преступник Рудольф Гесс, за освобождение которого он боролся. Такова, с позволения сказать, его теория. А практика? Погромные действия против антифашистов, пронацистские демонстрации в залах судов. Своих приверженцев Рёдер воспитывает в купленном за 170 тысяч марок здании, носящем название «Имперское подворье».
Самое любопытное состоит в том, что фашистская группа Рёдера долгое время имела в ФРГ официальный статус «организации, заслуживающей поддержки». Это значит, что она получала субсидии от городских властей. Местная палата адвокатов никак не реагировала на возмутительное поведение неутомимого нациста и не собиралась его исключать из своей корпорации. Демократические организации и отдельные граждане подали против Рёдера более 50 исков, но суды с разбором не торопились. Когда же стали заниматься этим делом, он уехал в Южную Америку…
В равной мере не удается положить конец деятельности человека, считающего Гитлера «гением». Когда некоторое время тому назад стало известно, что Карл-Гейнц Хофман проводит в своем имении «Альмосхоф» военное обучение молодежи и прививает своим выученикам нацистские взгляды, все газеты ФРГ были полны негодования и протеста. Дело дошло до суда, но там оно и кончилось; Хотя нюрнбергский судья и признал, что Хофман воспитывает своих молодчиков в «фашистском направлении», обвиняемый был оправдан. Таким образом он получил официальное благословение своей деятельности и долгое время беспрепятственно продолжал «военные учения».
Организации Хофмана мало чем уступает «Боевой союз немецких солдат» (КДС), штаб-квартира которого находится во Франкфурте-на-Майне. Один из сторонников КДС в той же телепередаче объявил: «Рассуждения о вине за развязывание войны, о газовых камерах — все это ложь. На немецкой земле никогда не было концентрационных лагерей, никогда не было газовых камер». Заметим, что в КДС немало молодежи и самому юному — 15 лет…
А вот подлинный текст беседы телерепортера с лидером неофашистской группы — «кружок друзей НСДАП» в Гамбурге, молодым неонацистом Вольфом Дитером Эккартом,
Вопрос. Как вы определяете цели вашей партии?
Ответ. Наши цели изложены в программе НСДАП, которую можно прочесть в любом учебнике истории.
Вопрос. Это значит — программа Адольфа Гитлера?
Ответ. Да, это программа Гитлера
Вопрос. Кто для вас лично является самой сильной и впечатляющей личностью в Третьем рейхе?
Ответ. Безусловно, Адольф Гитлер.
Вопрос. А в чем вы видите свой идеал?
Ответ. В том, как Гитлер вел борьбу за Германию.
Вопрос. А за что вы покритиковали бы Гитлера?
Ответ. За то, что он был в 1933 году не достаточно радикальным...
Группы и группки, подобные организации Рёдера, Хофмана и Эккарта, отвергают справедливый приговор Нюрнбергского трибунала, не считают закономерным крах нацизма. Они поклонники Гитлера и Третьего рейха, и это они подтверждают не только речами, но и поступками.
Сам Гесс едва ли мог предполагать, что его персона станет объектом столь ожесточенных дискуссий. Выходец из весьма состоятельной семьи немецкого торговца, обосновавшегося в конце XIX века в египетском порту Александрия, он должен был пойти по стопам отца. Однако Первая мировая война изменила эти планы. Лейтенант Гесс вернулся с фронта (там он служил в авиации) и решил изучать историю и экономику. В Мюнхенском университете он стал учеником профессора, влияние которого определило его дальнейшую судьбу. Генерал кайзеровской армии, создатель знаменитой в те годы «геополитической школы» Карл Хаусхофер может с полным правом считаться одним из идеологических провозвестников нацизма. Именно ему принадлежал антинаучный тезис о решающем значении «жизненного пространства» для судеб государств и народов. Перешедший из научных трактатов на страницы «Майн кампф», этот тезис стал любимейшим аргументом Гитлера. И хотя впоследствии Гесс, познакомивший своего фюрера с Хаусхофером, утверждал, что визиты профессора к автору «Майн кампф» не были причиной усвоения Гитлером идеи «жизненного пространства», духовное сродство генерала и фюрера несомненно.
Хаусхофер считал Гесса одним из своих любимых учеников и одобрял его интерес к нацизму. Когда после неудачного путча 9 ноября 1923 года мюнхенская полиция искала Гесса, маршировавшего рядом с Гитлером, Хаусхофер спрятал, беглеца на своей даче. Однако Гесс предстал перед судом, и ему пришлось отбыть свой срок в Ландсбергской крепости. Заточен был и Гитлер, секретарем и ближайшим помощником которого Гесс стал уже в то время.
Послевоенная апологетическая историография часто изображает Гесса далеким от жизни идеалистом, эдаким мечтателем в коричневой форме. Но, с позволения сказать, о каких идеалах шла речь? Вот одно из сочинений Гесса ранних лет, в котором он нарисовал свой идеал: «Как должен выглядеть человек, который вернет Германии национальное величие?.. Чем глубже диктатор постигнет генеалогию своей нации, ее корни, тем лучшие психологические контакты он установит со своим народом, тем больше ему будут верить рабочие и тем больше приверженцев он соберет в этом широком слое населения. Однако сам диктатор не должен иметь с массами ничего общего. Он — великий человек, он существует сам по себе. Если необходимо, он не должен бояться пролития крови. Великие проблемы всегда решаются кровью и железом… Во имя великой цели он не должен беречь и самых близких, друзей, а если понадобится — растоптать их гренадерским сапогом».
Таким молодой Гесс нарисовал портрет фюрера, которому стал служить верой и правдой. «Идеалист» Гесс был весьма практичен, организуя аппарат нацистской партии, ее штурмовые и охранные отряды. Он настойчиво вколачивал в головы своих подчиненных идеи абсолютного подчинения Гитлеру — тому самому диктатору, который действительно не имел ничего общего с массами, с немецким народом. Гесс стал автором десятка брошюр, излагавших несложную нацистскую премудрость. Но среди этих псевдоистин была одна, которую Гесс проповедовал особенно настойчиво, — псевдоистина антикоммунизма. Мало того, что Гесс был «практиком антикоммунизма» в своей стране, он считал себя международным мессией антикоммунизма. Так, когда генерал Карл Хаусхофер отправился в 1930 году в одну из своих частых поездок в Англию, Гесс решил… поучить своего учителя. Он писал ему: «Наверное, вас будут спрашивать в Англии о нас (т. е. о нацистах. — Л. Б.). Изобразите нас как бастион против большевизма, чем мы действительно являемся… Наши люди — это единственный активный фактор в борьбе против большевизма — как пропагандистский, так, в случае нужды, и реальной власти…»
21 апреля 1933 года Гесс был назначен «заместителем фюрера» и получил «полномочия решать все вопросы руководства партией от имени фюрера». Его подпись стоит под сотнями распоряжений и декретов, в том числе под расистскими «нюрнбергскими законами». Недаром Нюрнбергский военный трибунал приговорил его к пожизненному заключению!
И вот этот человек в 17 часов 40 минут 10 мая 1941 года поднялся в воздух с военного аэродрома Аугсбург на самолете «Ме-110», специально оборудованном дополнительными баками для горючего, и взял курс на север. Гесс был в офицерской форме (с петлицами капитана).
На аэродроме Гесса знали давно; время от времени он приезжал сюда для коротких полетов. Хотя еще в 1933 году Гитлер запретил ему летать, Гесс договорился с генеральным руководителем авиапромышленности Фрицем Тодтом и конструктором Вилли Мессершмиттом о том, что они дадут ему возможность «опробовать» новые модели военных самолетов[19]. Тодт и Мессершмитт не знали лишь одного обстоятельства: оказывается, еще с осени 1940 года Гесс приказал регулярно доставлять ему метеосводки о погоде над Северным морем. Он подробно изучил новые способы навигации (так называемый метод «Игрек»). Благодаря этому, вечером 10 мая самолет уверенно прошел по всему маршруту до восточного берега Шотландии, уйдя от преследования патрулировавшего здесь английского «спитфайера». Курс Гесса лежал на гору Чевист-Хилл, затем на небольшую запруду около местечка Бродлав. Взглянув на часы в 22 часа 40 минут, он установил, что приблизился к своей цели — замку Дунгавел. С этого момента самолет стал быстро набирать высоту, после чего пилот выбросился с парашютом. Это был его первый — и последний! — прыжок в жизни.
Слегка повредив ногу, Гесс проковылял к одинокой ферме, владелец которой, выйдя к незваному гостю, спросил: «Англичанин? Немец?» Гесс назвался капитаном люфтваффе Альфредом Хорном и принял приглашение выпить чашку чая. Через некоторое время прибыли офицеры из расположенной недалеко английской комендатуры. Гесс потребовал проводить его к владельцу замка Дунгавел герцогу Гамильтону. К удивлению «капитана Хорна», его просьба выполнена не была, и ему на первых порах пришлось удовлетвориться комнатой в военной комендатуре.
«Бергхоф». 11 мая 1941 гола
Существует добрый десяток описаний того, как Гитлер воспринял известие о поступке своего заместителя. Авторы книг, вышедших во время «первой гитлеровской волны», рисовали необычайно разгневанного фюрера, его полную растерянность и последующие строжайшие меры по отношению к улетевшему Гессу. Так примерно описывал события имперский пресс-шеф Дитрих в своих мемуарах.
Если заглянуть в позднейшие публикации, то в них появились некоторые коррективы. Альберт Шпеер, например, нарисовал такую картину. Когда утром 11 мая он собирался доложить Гитлеру очередную серию проектов послевоенной перестройки Берлина, у входа в кабинет фюрера в его баварской резиденции уже стояли два адъютанта Гесса — Пинч и Лейтген. Пинч вежливо попросил Шпеера уступить ему очередь, так как у него, мол, срочный пакет от Гесса. Шпеер согласился. Через несколько минут он услышал голос Гитлера:
— Бормана ко мне!
Борман вбежал в кабинет, а всех посторонних попросили удалиться в верхние комнаты. Затем Гитлер вышел из кабинета. С ним был Борман. Вскоре вызвали командующего истребительной авиацией генерала Удета, Геринга, Риббентропа и Лея.
Шпеер запомнил две реплики Гитлера. Первая — вопрос, адресованный Удету: долетит ли Гесс до Англии? Удет высказал сомнение. Затем фюрер сказал:
— Кто мне поверит, что он полетел не от моего имени?
Есть теперь и документальные свидетельства. Одно из них— дневник, который в течение ряда лет вел секретарь Гитлера Мартин Борман. Под датами 11 и 12 мая 1941 года в нем значится:
«11.5. Полдень. Адъютант Пинч доставляет письма заместителя фюрера, который 10.5 в 17 часов 40 минут стартовал в Англию. Совещание с Борманом, Геринг, Риббентроп и Удет вызываются в «Бергхоф».
12.5. Совещание с Борманом, Герингом, Риббентропом, Удетом; формулируется первое сообщение о полете Гесса (вечернее сообщение о полете Гесса для «Национал-социалистише партайкорреспондент») 16.00–18.30. Совещание фюрера с гаулейтерами».
Если сопоставить все данные, то события 11 мая представляются в таком порядке: первое совещание у Гитлера и первое обсуждение известия о полете произошло с глазу на глаз с Борманом. Практически до вечера обсуждение этого, казалось, столь срочного дела не возобновлялось. Оно было продолжено лишь после того, как вечером прибыл Геринг. Видимых результатов совещание не принесло, поскольку никакой официальной информации для прессы не последовало. С английской стороны также не было сообщений.
Дискуссия возобновилась лишь на следующий день. Здесь инициативу проявил Риббентроп. Он высказал опасение, что Лондон может заявить, будто Гесс прибыл для заключения сепаратного мира. Подобная «новость» будет, по мнению министра иностранных дел, губительна для нацистской «оси», так как вызовет у союзников Германии сомнения в лояльности своего партнера. А ведь готовилось нападение на Советский Союз! Тогда Гитлер распорядился дать сообщение в прессу и радио. По предложению Бормана в этом тексте должно быть сказано о психически ненормальном состоянии Гесса. Сообщение готовилось долго: утвержден был лишь десятый (!) вариант. Его передали по радио в 20 часов. Что касается лондонского радио, то она сообщило о прибытии Гесса позднее, изобразив это как «бегство от Гитлера».
Тем временем продолжались поиски объяснения, наилучшего с пропагандистской точки зрения. Новая версия гласила: «идеалист» Геес был не в своем уме, но он хотел большей славы для Германии и пожертвовал собою во имя тех «миролюбивых предложений», которые Гитлер не раз направлял Англии.
Однако фюрер и его сообщники заботились не только о прессе. Так как Борман знал о контактах Гесса с отцом и сыном Хаусхоферами, то Альбрехта Хаусхофера срочно вызвали из Берлина в «Бергхоф». Здесь ему предложили в письменном виде изложить все, что ему известно о полете и идеях Гесса относительно Англии. Альбрехт написал обо всем весьма подробно.
Был вызван на допрос и наш давний знакомый Фриц Хессе. Казалось бы, почему? Ведь его ничто не связывало с Гессом, кроме совместной учебы у Хаусхофера. Но его стали спрашивать совсем не о Мюнхене 20-х годов. В резиденции Риббентропа, замке Фушль, Фрица Хессе (который ни о чем не подозревал!) стали допрашивать сам Риббентроп и Гиммлер.
— Что вы знаете о бегстве Гесса? — спросил Гиммлер.
— О каком бегстве?
Гиммлер пояснил:
— Гесс улетел в Англию, оставив письмо фюреру о том, что собирается связаться с герцогом Гамильтоном!
Будучи человеком осторожным, Хессе решил уйти от опасной темы и стал рассказывать, что в последний раз видел «заместителя фюрера» около года назад и тот говорил ему о твердой воле Гитлера «уничтожить всех англичан».
Тогда оба допрашивавших, видимо, решили открыть карты. Гиммлер прямо спросил:
— Фюрер хочет знать, каковы шансы мирного зондажа Гесса?
На это Хессе отвечал:
— Шансы невелики. Герцог Гамильтон — личность незначительная. У него нет связей ни с правительством, ни с Интеллидженс сервис. Я исключаю, что он может стать посредником для Гесса.
Гиммлер поставил «вопрос-ловушку»:
— А если Гамильтон писал об этом Гессу?[20]
Хессе не поддался на удочку, сказав, что такое письмо могло быть лишь провокацией англичан, которые захотели «завлечь Гесса».
Это объяснение обеспокоило Гиммлера:
— Вы хотите сказать, что Гесс может выдать намерения, связанные с Россией?
Ответил, однако, не Хессе, а его начальник Риббентроп:
— Гесс не в курсе!
После этого Гиммлер и Риббентроп убыли из Фушля. Министр на прощание обратился к своему подчиненному Хессе с такой сентенцией:
— Ах, если бы фюрер не попался на удочку этого идиота, который уверил его, будто можно с легкостью заключить мир с Англией! Представьте себе, он действительно верил в то, что Гесс добьется успеха!
Этот рассказ Фрица Хессе (у которого в данном случае не было особых оснований кривить душой) — серьезный элемент в противоречивых свидетельствах об отношении Гитлера к истории с Гессом. Ведь далеко не случайно многие историки на Западе склонны верить большому знатоку «коричневой» эпохи профессору Андреасу Хилльгруберу, писавшему, что «Гитлер перед своей свитой очень умело разыгрывал роль человека, застигнутого врасплох».
Впрочем, у нас есть еще один важный свидетель — сам Рудольф Гесс. Когда в камере нюрнбергской тюрьмы он составлял заметки о причинах полета, то изложил их в таком порядке: первая его серьезная беседа с Гитлером о перспективах войны состоялась летом 1940 года, во время французской кампании. Тогда Гитлер сказал, что Германии нужен не «новый Версаль», а компромисс с Англией при двух условиях: раздел сфер влияния и возвращение колоний. Развал Британской империи — не в немецких интересах. Именно это заставило Гесса задуматься над тем, что необходимо дать Гитлеру «повод» для начала переговоров с Англией и что таким поводом может стать его неожиданный полет в Англию. В ноябре 1940 года состоялась вторая принципиально важная беседа, во время которой Гитлер и Гесс установили полное единство в том, что «необходимо отказаться от высадки в Англии» и начать военное вторжение в Советский Союз. «Я придерживался мнения, — писал Гесс, — что, несмотря на то, что англичане отклонили все прежние мирные предложения фюрера, можно все-таки добиться соглашения с ними. И шансы эти возрастут после начала войны Германии с Россией».
Итак, мысли Гесса и Гитлера совпадали. Ведь Гитлер однажды сказал в кругу своей свиты:
— Я бы охотно вел эту войну против большевизма вместе с английским флотом и авиацией в качестве наших партнеров![21]
Надо ли после этого спорить: знал Гитлер о замысле Гесса или не знал?
В последнее время появились новые документы и свидетельства по этому вопросу. Одно из них принадлежало американскому коменданту тюрьмы в Шпандау, в которой отбывал наказание Гесс. Полковник Юджин К. Бэрд, который служил в Шпандау с 1964 года, многие годы регулярно нарушал порядок: вопреки уставу тюрьмы он неоднократно вел беседы с Гессом на политические темы. Более того, когда в 1966 году он получил приказ сжечь личные документы Гесса, он сохранил их и предложил Гессу на основе этих бумаг совместно написать книгу о событиях 1941 года. Гесс долго думал над этим, в конце концов согласился и начал диктовать Бэрду свои воспоминания. Об этом узнали, полковника уволили в 1972 году в отставку. Однако ему удалось взять с собой все записи. Так родилась книга Бэрда, вышедшая в 1974 году.
Книга начинается с биографических данных Гесса, которые, впрочем, были известны и раньше. Эти записи Бэрда лишний раз подтвердили, какое важное положение занимал в свое время Гесс.
— Скажите, Гесс, — спросил Бэрд, — если бы вы все начади сначала, то поступили бы так же? Так же изучали бы геополитику и так же до конца приняли философию Гитлера?
— Да, я сделал бы это, — без колебаний ответил Гесс. — Я пошел бы по такому же пути и кончил бы его здесь же, в Шпандау. Я бы полетел и в Шотландию. Ведь у меня есть собственные убеждения…
— Даже если бы путь этот означал войну с целью расширения границ Германии?
— Я от всей души хочу вернуть Германии ее былое величие, которым она обладала до Первой мировой войны…
— И вы снова бы служили Гитлеру?
— Полковник Бэрд, разумеется, я служил бы Гитлеру!
Эти слова престарелого военного преступника, точно записанные Бэрдом, служат лучшим доказательством правоты тех, кто не соглашался на освобождение Гесса. Это освобождение было бы не только оскорблением памяти жертв Гитлера и Гесса, но прямым поощрением современного неонацизма. Ведь у Гесса и Гитлера и сейчас есть приверженцы, которые хотели бы все повторить сначала…
Бэрд затронул и полет в Англию:
— За эти годы вы не раз рассказывали о вашем полете. Что за ним скрывалось?
— Гитлер не хотел падения Англии. Он намеревался прекратить борьбу, однако не знал, что я для этого полечу в Англию. Я взял ответственность на себя. Это была моя идея, и я не хотел заранее знакомить с ней Гитлера. Я оставил ему письмо у моего адъютанта Пинча.
Итак, снова версия об «одиночке Гессе»? Бэрд несколько раз возвращался к ней во время бесед с Гессом и усомнился в том, что тот говорит правду, особенно когда в Национальном архиве США изучил документы Карла Хаусхофера. Можно лишь присоединиться к этим сомнениям, если познакомиться с новыми изысканиями, касающимися «отца геополитики». О них мне рассказывал известный боннский историк, профессор Ганс-Адольф Якобсен, готовивший к печати архив Хаусхофера.
Карл Хаусхофер был одним из теоретических столпов рвавшегося к власти нацизма. Мы уже говорили, что его «геополитика» обосновывала претензии Германии на якобы не хватавшее ей «жизненное пространство». Хаусхофер считал, что это «жизненное пространство» Германия должна завоевать не одна, а совместно с Англией. Убежденный монархист и антикоммунист, он видел в Британской империи пример «господства над миром». Из предыдущих глав мы знаем, что таких взглядов придерживался не только Хаусхофер. Это была империалистическая платформа международного капитала. С одной стороны Вильсон, Хор, Чемберлен, Монтегю Норман, с другой — Хаусхофер, Вольтат, Хессе, Вайцзеккер, Шахт. Разве это не подлинный «интернационал бизнеса»? Занимал в нем свое место и Рудольф Гесс.
Хаусхоферы оставили обширный архив. Я приведу из него лишь несколько документов, дающих представление о «духовной» и «практической» подготовке полета Гесса.
3 сентября 1940 года Хаусхофер-отец писал из Мюнхена своему сыну: идет «подготовка к серьезной и жестокой операции против известного острова» (нетрудно догадаться, что речь шла об Англии. — Л. Б.). Но еще не поздно «предотвратить ужасные последствия». Поэтому надо «обсудить возможности с каким-нибудь посредником, например со стариком Гамильтоном или с другим Гамильтоном».
В письме не уточнялось, откуда появилась мысль о встрече с Гамильтонами, которых знали и отец, и сын. Зато отец вспомнил, что в Лиссабоне живет его хорошая знакомая миссис Вайолет Робертс, дочь бывшего вице-короля Индии лорда Робертса. Был известен и ее адрес: Лиссабон, почтовый ящик 506. Об этом он сообщил Гессу.
10 сентября Гесс писал Карлу Хаусхоферу: «Связь мы не должны игнорировать и не должны дать ей заглохнуть. Я считаю, что лучше всего, чтобы вы или Альбрехт написали письмо старой даме, другу вашего дома. Она должна попытаться спросить друга Альбрехта, готов ли он приехать в нейтральную страну, где она живет, чтобы побеседовать с ним».
Сам Гесс предлагал другие варианты: неофициальную встречу в третьей стране в ближайшее время; использование у «нейтрального» знакомого. «Заместитель фюрера» был вполне конкретен: он готов был дать указание агенту «Заграничной организации»[22] отвезти письмо в Лиссабон «старой даме» и сообщить ей условные адреса посредников.
Но главное, Гесс не хотел доверять бумаге. 8 сентября у него был Альбрехт. Они провели двухчасовой разговор с глазу на глаз. Прежде всего, Гесс спросил Альбрехта, есть ли возможность рассказать о мирных пожеланиях Гитлера какому-нибудь влиятельному человеку в Англии? Гесс даже разъяснил смысл «пожелания»:
— Продолжение войны — самоубийство для белой расы, даже в случае нашего полного успеха в Европе. Германия не в состоянии взвалить на себя наследие Британской империи. Фюрер не хотел разгрома империи и не хочет этого сейчас. Неужели в Англии нет никого, кто бы это понял?
В ответ на это Хаусхофер довольно резонно сказал, что гитлеровская Германия потеряла доверие даже у английских «мюнхенцев». Англия не потерпит ни сильного немецкого флота, ни сильной авиации. Какой из этого выход?! Надо создать некую федерацию «против советской Евразии» на базе тесного англо-германского сотрудничества вплоть до слияния армии и флотов.
Гесс прервал собеседника:
— Почему же Англия готова заключить такой союз с Соединенными Штатами, а не с нами?
Хаусхофер вразумительного ответа не нашел. Он стал говорить о том, что английскому характеру Гитлер противопоказан, об ошибках нацистской пропаганды против «английской плутократии».
— Я придерживаюсь того мнения, — заметил он, — что о мире скорее всего готовы говорить как раз те англичане, которым есть что терять, то есть разумная часть так называемой плутократии.
Вслед за этим зашла речь о тех англичанах, которые лично были известны Хаусхоферу своими прогерманскими настроениями. Он назвал послов: в Будапеште О’Малли, в Мадриде — Сэмюэля Хора, в США — лорда Лотиана. Сказал он и о герцоге Гамильтоне-младшем, который «в любой момент может найти путь к самым высокопоставленным особам в Лондоне, в том числе к Черчиллю и королю».
Свою запись беседы 8 сентября Альбрехт Хаусхофер завершил строками: «Из всего разговора у меня сложилось определенное впечатление, что он проведен не без ведома фюрера и что я не получу новых указаний, пока об этом не будет достигнута договоренность между фюрером и его заместителем».
15 сентября А. Хаусхофер отослал запись беседы отцу, 18-го он написал ему о своих сомнениях по поводу формы письма Гамильтону; 19-го отправил проект письма и копию своего послания Гессу; он уточнял «технические детали», предупреждая об опасности перехвата письма Канарисом или Гейдрихом. Хаусхофер предлагал составить письмо в заведомо «невинных выражениях» и предложить встречу в Лиссабоне; в случае же еслиангличане никак на это не отреагируют, послать в Лондон «нейтрального курьера». При этом Хаусхофер-младший не выражал особого оптимизма по поводу «возможности достижения компромисса между фюрером и правящей верхушкой Англии». Шансы, на его взгляд, были невелики.
Тем не менее Гесс дал команду действовать. Он позвонил Альбрехту Хаусхоферу, предложив передать письмо своему брату Альфреду Гессу — сотруднику гаулейтера Боле. Письмо было написано 23 сентября. Но в тот же день Хаусхофер-младший отправил отцу весьма пессимистическое послание, в котором снова и снова сомневался в успехе всего плана. «Я хочу зафиксировать, — писал он, — что речь идет об операции, инициатива которой принадлежит не мне».
В письме А. Хаусхофера Гамильтону говорилось:
«Дорогой Дугло[23], даже если есть малейший шанс, что это письмо дойдет до Вас, я готов его использовать… Если Вы вспомните о некоторых моих сообщениях периода июля 1939 года, то Вы и Ваши высокопоставленные друзья поймут сейчас значение моего предложения встретиться с Вами где-либо в одном из окраинных государств Европы, например в Португалии. Я могу приехать в Лиссабон без всяких сложностей на несколько дней, если Вы дадите мне знать…
Надеюсь, Вы найдете способ ответить мне. Письма доходят сравнительно быстро (4–5 дней из Лиссабона), а Вы можете мне написать, использовав двойной конверт. На внешнем — фирма Минейро Сильрикола, Руа де Каис Сантарен, 32/1, Лиссабон. Португалия; на внутреннем — д-ру А. X. Мои родители присоединяются к моим пожеланиям личного процветания.
С сердечным приветом Ваш А».
— Вы должны понять, — рассказывал Гесс в тюрьме полковнику Бэрду, — что очень сложно было найти у нас достаточно высокопоставленного человека, которому я доверял бы… Мы должны были найти такого человека и свести его на нейтральной почве с английским эмиссаром. Мы ничего не получили от герцога Гамильтона[24], а действовать следовало незамедлительно.
— Говорили ли вы об этом с Гитлером? У Альбрехта Хаусхофера сложилось впечатление, что вы действовали с ведома и согласия Гитлера.
— Я повторяю: Гитлер не знал, что я хотел полететь в Англию. Но я знал: фюрер одобряет то, что я собираюсь сказать…
Бэрд попытался уточнить:
— Хотите ли вы сказать, что в определенном смысле Гитлер дал согласие попробовать начать мирный зондаж через Альбрехта Хаусхофера?
— Да, так и было…
Прямое признание? Но не будем себя гипнотизировать этой, по сути дела, частной проблемой. Исследуя все обстоятельства полета Гесса, западногерманский историк Бернд Мартин, с некоторыми интересными выводами которого мы ознакомились в предыдущих главах, считает, что вопрос о полете Гесса «надо отделить от вопроса о том, кто ему дал приказ. Он должен быть решен на фоне политической и военной обстановки того времени». А составные элементы этой обстановки таковы:
— Гесс услышал об интенсивных, но безрезультатных попытках Гитлера достичь компромисса с Англией в июне 1940 года, т. е. в разгар французской кампании;
— примерно в это время у Гитлера созрело решение начать непосредственную подготовку к нападению на Советский Союз;
— Гесс прекрасно знал, что любимым методом Гитлера была посылка «специальных эмиссаров»;
— еще лучше Гесс знал о том, что идея компромисса с Англией (читай: антисоветского сговора) давно вынашивалась в нацистской верхушке.
И вот две даты: 18 декабря 1940 года подписана директива о «Барбароссе», 10 января 1941 года Гесс совершил свою первую попытку полета в Англию. А незадолго до этого он пригласил к себе руководителя «Заграничной организации НСДАП» Вильгельма Боле и, посвятив его в свой замысел, поручил подготовить перевод на английский язык нескольких документов; в начале января 1941 года документы были готовы. Как впоследствии сообщал Геббельс, они содержали план «федеративного объединения» стран Европы под германской гегемонией с одновременным сохранением Британской империи. Все та же старая песня, та же идея, которую обсуждали А. Хаусхофер и Гесс!
В качестве непосредственной подготовки «специальной миссии» Гесса были предприняты встречи Альбрехта Хаусхофера с Карлом Буркхардтом (последний, как мы уже знаем, не раз выполнял посреднические функции в 1938–1939 годах).
Встреча с Буркхардтом имела принципиальное значение, ибо тот сообщил Хаусхоферу условия сговора, которые выдвигали в Лондоне. Их подробно изложил Хаусхофер в документе, который ему приказали составить 12 мая 1941 года в «Бергхофе», то есть в тот день, когда Гитлер хотел узнать о шансах Гесса. Документ гласит:
«Общее впечатление Буркхардта о концепции умеренных групп в Англии складывается следующим образом.
1. Английские интересы в восточных и юго-восточных европейских областях (за исключением Греции) являются номинальными.
2. Ни одно английское правительство, считающее себя дееспособным, не сможет отказаться от восстановления государственной системы Западной Европы.
3. Колониальный вопрос не составит особых трудностей, если германские требования ограничатся прежними германскими владениями, а итальянские аппетиты будут укрощены.
Предпосылкой всего этого — на чем делается особый упор — является установление личного доверия между Берлином и Лондоном».
Хаусхофер доложил об этих условиях Гессу и Гитлеру, а после этого 28 апреля 1941 года сам встретился с Буркхардтом в Женеве. 4 мая Гесс имел последнюю беседу с Гитлером. Как впоследствии вспоминал Гитлер, Гесс во время этого разговора настойчиво спрашивал своего фюрера: остается ли в силе тезис «Майн кампф» о необходимости союза с Англией? Гитлер ответил утвердительно[25].
С другой стороны, британская разведка уже знала о действиях Хаусхофера; герцог Гамильтон, письмо к которому перехватила разведка, был наконец поставлен о них в известность и 25 апреля получил указание: восстановить контакты с Хаусхофером и выяснить все подробности. Отметим, что осторожный герцог потребовал подтвердить эти указания специальным приказом и чтобы Форин офис дал бы ему особый инструктаж. И то и другое было обещано в директиве министерства авиации (Гамильтон служил в королевских воздушных силах) от 10 мая 1941 года.
Таким образом, действия Гесса меньше всего можно считать «импровизированными». Полет был подготовлен не только технически, но и политически.
Разбор идеологических и политических воззрений Хаусхоферов, их практической деятельности уже давно стал неотъемлемой частью всех исследований, посвященных полету Гесса. Теперь никто не оспаривает, что именно через Хаусхоферов была осуществлена подготовка полета. Однако, на наш взгляд, этого мало, ибо сей разбор оставляет акцию Гесса в категории экстраординарных действий хотя и не одного, но всего лишь троих людей. Дело куда глубже и серьезней, ибо оно было начато далеко не в 1941 году, а еще в дни Мюнхена, и не было прервано с вступлением Англии в войну.
Начало войны на Западе вовсе не было концом интриг, имевших целью создание единого антисоветского фронта. Скорее наоборот: оно дало стимул для возобновления старых и поиска новых каналов связей. Повторяю: я не рискую претендовать на полный обзор всех закулисных контактов подобного рода. Назову лишь несколько из них, поскольку в мои руки попали некоторые доселе малоизвестные и даже неизвестные документы. Первая группа этих документов касается нашего давнего знакомого Биргера Далеруса.
…Шведский промышленник, организовавший встречу Геринга с английскими эмиссарами в августе 1939 года, а а последние дни мира сновавший между Лондоном и Берлином для передачи доверительных посланий Чемберлена и Гитлера, — сей поистине неутомимый Биргер Далерус и после того, как война началась, не успокоился. Впоследствии он даже подсчитал, что это стоило ему 23 тысячи фунтов стерлингов. В мемуарах Далеруса о его миссиях 1939–1940 годов сведений немного. Зато в архиве Форин офиса за это время сохранились десятки донесений английских дипломатов из Стокгольма, Гааги, Берна, Осло и других мест, где он появлялся и передавал английским дипломатам свои меморандумы, составленные на основе личных бесед с Гитлером и Герингом. Обратимся же к этому «досье Далеруса».
Когда началась война, Далерус уехал в Швецию, однако созванивался время от времени по телефону с Герингом. После каждого разговора он посещал британское посольство и передавал послу соответствующую запись. Тот немедленно отправлял ее в Лондон, где о ней докладывали высшим чиновникам Форин офиса. Последние не закрывали этот прямой канал связи с гитлеровской Германией. Наоборот, постоянный заместитель министра сэр Александр Кадоган дал специальное указание послу в Стокгольме Монсону держать канал открытым!
Так, 24 сентября 1939 года Монсон докладывает: Далерус беседовал с Герингом. 26 сентября Далеруса принимают в Берлине Гитлер и Геринг. Фюрер выражает жела-
ние начать переговоры с Англией на «военном уровне» между Герингом и генералом Айронсайдом. 28 сентября Далерус прибывает в Лондон, и его принимает Кадоган, а затем — Чемберлен и Галифакс. Они, хотя и отвергают предложение Гитлера, однако выдвигают контрпредложения. В октябре Далерус опять в Берлине. 12 октября ой получает от Геринга ответ, согласованный с Гитлером, в котором выдвигаются новые предложения.
14 октября Далерус снова принимается за дело и привлекает в качестве посредника правительство Швеции. Затем он отправляется в Голландию, откуда британский посол Блэнд докладывает, что пытается получить письменный текст немецких предложений. (Эти послания держатся в абсолютной тайне; с ними знакомят только короля Георга VI, Чемберлена и Галифакса.) В свою очередь, Далерус включает в игру своего давнего единомышленника — Чарльза Спенсера, а вместе с ним других участников встречи в «Зёнке Ниссен Ког». Он приглашает их в Гаагу. После беседы с Далерусом они возвращаются в Лондон и немедленно сообщают о своих беседах сэру Александру Кадогану. Затем они «выходят из игры», так как в Форин офисе считают это излишним. По заключению высших чиновников, «Далерус уже наладил все контакты с британским правительством, в которых нуждался».
О чем же шла речь во время этих встреч? Не забудем, что Англия и Германия находились в состоянии войны. Формально и фактически уже сам факт контактов через Далеруса противоречил статусу «воюющих сторон» и подавно противоречил обязательствам Англии и Германии по отношению к своим союзникам. Однако это ничуть не беспокоило лидеров обеих стран, которые как ни в чем не бывало обменивались «эвентуальными идеями» по поводу прекращения огня и заключения мира. Другое дело, что выдвинутые в этом туре переговоров предложения не устраивали ни Берлин, ни Лондон. Но ведь это был начальный тур!
За ним последовали другие. В них приняли участие: шведский посол в Англии Бьерн Притц (кстати, друг Далеруса) — он вел от лица немцев переговоры с заместителем министра иностранных дел Англии Батлером; немецкий посланник в США Томсен — он встречался с английским послом лордом Лотианом; и даже папа Пий XII, предложивший свое посредничество в деле заключения «компромиссного мира».
О роли папы стало известно уже в 60-е годы, однако сейчас тому получены дополнительные подтверждения.
В 1973 году скончался бывший посол Франции в Ватикане, виконт д’Ормессон. Перед смертью он встречался с американским иезуитом Робертом Грэхемом и сообщил ему следующее: когда он прибыл в Ватикан в 1940 году, тогдашний ватиканский статс-секретарь кардинал Маллионе высказался за мирные переговоры между Англией и Гитлером. Французский посол поддержал эту идею. 28 июня 1940 года Маллионе передал немецкому послу свое предложение о посредничестве. На него вскоре последовали ответы: «папский делегат» в Лондоне сообщил, что здесь «существует идея мира», причем речь идет не о сохранении какой-либо части империи, а о «совокупности принципов, на которых базируется содружество». Со стороны держав «оси» Ватикану последовал такой ответ: Гитлер хочет получить Эльзас-Лотарингию и бывшие немецкие колонии в Африке, Муссолини — Ниццу, Корсику, Мальту и англо-египетский Судан. И в таком случае они согласны на существование Британской империи с доминионами, но без колоний…
В игру вступили и деятели международного делового мира. Глава крупной голландской авиационной компании КЛМ Альберт Плесман появился 24 июня 1940 года у Геринга и предложил ему план, на основе которого должен был произойти раздел сфер влияния между Германией, США и Англией. Сферой влияния Англии должна быть ее империя, Соединенных Штатов — американский континент, а Германии — континентальная Европа. Плесман предлагал включить в сферу немецкого влияния Африку. Это предложение было передано в Лондон. Документы Плесмана находятся в архиве мюнхенского Института со-временной истории, и я внимательно с ними познакомился.
Изучение архивов имеет одну особенность: здесь каждый найденный документ вызывает необходимость дальнейшего поиска. И вдруг через десяток-другой страниц, разделенных немалым отрезком времени, встречаешь то же самое имя, хотя и в другой ситуации.
Были все основания полагать, что и в документах 1940 года я рано или поздно встретил бы имя принца Макса Гогенлоэ. И вскоре это предположение оправдалось: среди материалов Форин офиса я увидел запись беседы принца Макса с полковником Кристи — начальником немецкого отдела Интеллидженс сервис. Содержание беседы можно было предполагать: недовольство Геринга договором б ненападении с Советским Союзом и подготовка им компромиссного мира с Англией…
Но на этот раз Гогенлоэ не удовольствовался полковником Кристи. Его партнером стал английский посол в Швейцарии сэр Дэвид Келли. Вот что последний вспоминал по этому поводу в своих мемуарах:
«Перед моим отъездом из Лондона[26] сэр Роберт (Ванситтарт. — Л. Б.) под большим секретом сообщил мне имена двух немцев, которых я, в случае если они обратятся ко мне, должен выслушать. Как-то в июне бывший швейцарский посол в Лондоне г-н Паравичини пригласил меня посетить его вечером и, если я не возражаю, встретиться с принцем Максом Гогенлоэ-Лангенбургом… Это был один из тех, с кем я должен был встретиться.
Так состоялась первая из трех-четырех встреч, ради которых Гогенлоэ приехал в Швейцарию. Они происходили за 5–6 недель до того, как начались бомбежки Англии…
Гогенлоэ каждый раз все настойчивее старался вручить мне послание, которое, по его словам, исходило от Гитлера. Согласно ему, Гитлер не хотел наносить ущерба ни Великобритании, ни Британской империи (хотя указывалось на полезность соглашения о бывших германских колониях) и не хотел выдвигать репарационных требований. Его единственное условие состояло в том, чтобы мы заключили мир и дали ему в Европе полную свободу действий.
Далее Келли утверждает, что не вел никаких переговоров и лишь хотел достичь «оттяжки» (так как Гогенлоэ связывал ответ с началом бомбардировок Англии). Мол, он сообщил о предложениях Гогенлоэ сэру Роберту и не получил никакого ответа.
Но так как мы располагаем не только документами Келли, но и архивом самого принца Гогенлоэ, то имеем возможность восстановить события с большей определенностью. В одной из заметок, составленных после войны, сам Гогенлоэ писал:
«В первые дни войны мы сняли виллу в Гстааде (Швейцария), так как наши дети учились в Лозанне и Гстааде. В мае 1940 года я поехал в Богемию навестить свою мать и посмотреть, как идут дела в моем замке и имении. Сюда я пригласил профессора из Берлина, который любил охотиться, — это давало мне возможность запастись мясомдля семьи (на мясо в то время были ограничения). Я был очень благодарен ему за информацию о том, что происходит в Берлине, а также за советы и предупреждения. Он помог мне сформулировать мои мысли; я их записал таким образом, чтобы они были приемлемы для Берлина… Профессор ожидал в предстоящие три месяца принятия важных решений, так как различные инстанции просили его дать исторические и юридические консультации по поводу следующих трех проектов.
I. Вторжение или бомбардировка Великобритании. Гитлер, исходя из своей расовой теории и восхищения перед английским народом, был склонен избежать этого… Геринг не хотел брать на себя ответственность за такие действия, зная намерения Гитлера и настроения в его войсках. Генералы были озабочены невероятными потерями в людях, и технике и рассуждали о том, что, проиграв сражение, Гитлер должен пасть. В Берлине понимают, что даже захват Британских островов не покорит английский народ? Это не будет концом войны, ибо британцы будут сражаться при помощи других стран империи и Америки. Зная, что у меня много друзей в Англии, профессор посоветовал мне срочно помешать этому плану. Я полностью с ним согласился.
II. Вторжение в Россию. Чтобы передать настроения, царившие в Берлине, я расскажу… что послал Герингу и полковнику Остеру две почтовые открытки с моими комментариями. Это были копии картины Давида «Наполеон форсирует Березину»…
III. Война с Англией путем вторжения в Африку, на Ближний Восток и в Индию. Эти планы имеют сторонников в Берлине, однако их не разделяют Риббентроп и его клика, которые требуют прямого нападения на Англию.
Таковы были тезисы профессора, которые дали мне представление о ситуации».
Кто был «профессор из Берлина»? Есть основания предполагать, что это был д-р Рейнхард Хён — человек, известный в берлинских кругах не только как ученый. Хён имел чин бригадефюрера СС и был первым начальником центрального отдела IV Управления в Главном управлении имперской безопасности СС, т. е. гестапо. Это придавало миссии принца дополнительный вес.
Принц далее пишет:
«Получив в моем богемском замке информацию от профессора, я перепроверил ее через моего друга в ведомстве Хевеля в Берлине, у хорошо знакомого мне бывшего посла в Испании и у полковника Остера. После этого я вернулся к семье в Гстаад, как раз начинались школьные каникулы. При случае я говорил об огромной опасности вторжения в Британию. Для каких-либо действий в Восточной Европе в этом году уже было поздно. Что касается действий в Африке, то к ним готовились, хотя об этом не было договоренности с Италией.
Я вспоминаю об обеде с Буркхардтом, о встрече с папским нунцием, далее с оказавшимся в Швейцарии другом Ванситтарта и с Паравичини. Ему я сказал, что охотно встречусь с Келли, которого знаю по Мексике с 1925 года. Паравичини пригласил меня на ужин; на нем были его дочь, несколько знакомых, супруги Келли и испанский посол… После ужина я беседовал с Келли об актуальных проблемах и об огромной опасности для Британии. Мы договорились снова встретиться в Берне. Инициатива принадлежала не Буркхардту, не Паравичини, не Келли. Это было мое пожелание.
В начале июля ко мне приехал германский посол в Берне, чему я очень удивился. После беседы на общие темы он вручил мне запечатанный конверт из ставки от Хевеля. Посол торопился, и лишь после его отъезда я вскрыл конверт. В нем было письмо. Оно начиналось так: «Главная ставка фюрера. Посол Хевель». И далее: «После длительных размышлений фюрер принял решение вступить в союз с Англией…»
Я был удивлен спокойным тоном письма и отсутствием ультимативных требований… Насколько я помню, в нем называлась дата, кажется, сентябрь. До этого времени предложение должно было быть принято, иначе начнутся бомбардировки Англии. Я считал и считаю сейчас, что предложение было сделано всерьез. Добавлю, что письмо было подписано не только Хевелем, но и юридическим советником министерства иностранных дел Гауссом».
Это поистине любопытнейший документ; он показывает, как далеко заходили нацистские главари и их эмиссары в стремлении вывести Англию из войны и, может быть, сделать ее союзником в походе против Советского Союза. Любопытно и другое: упоминание Карла Буркхардта. С ним Гогенлоэ встречался не раз в 1940 году, зондируя позицию Лондона. А в 1941 году с тем же Буркхардтом встречался Хаусхофер, готовя полет Гесса!
Есть еще одна причина для того, чтобы придать важное значение переговорам Гогенлоэ — Келли. Выясняется, что и в действиях Гогенлоэ принимали прямое участие американские представители. На это до сих пор не известное обстоятельство я натолкнулся в том же архиве принца.
Среди меморандумов, собранных дочерью Гогенлоэ; было несколько телеграмм и писем. Письма принадлежали Паравичини (посреднику в контактах Гогенлоэ — Келли), Фрэнку Эштон-Гуэткину, Лесли Рэнсимену. Но телеграммы…
Первая из них — из Лондона в Лозанну. Некто за подписью Смит (это имя встречалось мне и раньше в переписке Гогенлоэ с деятелями Форин офиса) 9 сентября 1939 года извещал принца, что «уведомил Роялла Тайлера в Лиге наций» и тот «передаст ваши приветы». Заглянув в справочники и покопавшись в своем досье, я установил, что Р. Тайлер — американский экономист: в конце 20-х годов он был заместителем финансового комиссара Лиги наций в Венгрии. Но уже следующая телеграмма содержала упоминание человека куда более известного. Из Лондона 13 октября 1939 года Гогенлоэ извещали (он находился в Гааге), что его просят позвонить по поводу встречи. С кем? На телеграмме рукой принцессы Гогенлоэ (дочери принца Макса) записано: «Беседа с Даллесом». Даллес! Будущий руководитель бюро стратегической разведки США в Швейцарии, а после войны — глава ЦРУ?! Шпитци, комментировавший мне документы из архива Гогенлоэ, подтвердил это.
14 октября из Лондона пришла еще одна телеграмма: «Рекомендую вам встретиться с лицом, которое позвонит вам по телефону. Виземан» (принцесса на полях разъясняет: Уильям Виземан, американский банкир, друг Даллеса). Через день он же сообщал Гогенлоэ: «Приехал сюда на две-три недели. Родители Томми хотят получить консультацию ведущего американского доктора (приписка принцессы Гогенлоэ: «Даллеса»). Постараюсь и извещу вас телеграфно. Уильям Виземан».
19 октября м-р Грэхем (по данным принцессы, секретарь Даллеса, а по моему предположению, — сам Даллес) сообщал принцу: «Приеду в Лозанну в следующий вторник, прошу подтвердить встречу. Некто позвонит вам завтра в 11.30».
Через день: «Ваш друг Грэхем прибудет в Лозанну утром среду для встречи». Финалом этой переписки была телеграмма американского посла в Швейцарии Гаррисона принцу. Он благодарил за «послание» и выражал уверенность, что сможет еще раз прибыть в Гстаад, т. е. на виллу принца Гогенлоэ.
Эта, хотя и неполная, корреспонденция проливает новый свет на фигуру Гогенлоэ: она свидетельствует о том, что принц, имевший столь «глубокие корни» в Лондоне, располагал не менее важными связями в США — связями настолько влиятельными, что когда в 1940 году в Европу приехал со специальной миссией заместитель госсекретаря США Сэмнер Уэллес, Гогенлоэ получил из Нью-Йорка от Даллеса такое сообщение: «Я порекомендовал Уэллесу, чтобы он связался с вами».
Итак, принц мог вступить в 1940 году в переговоры с Келли, будучи достаточно определенно ориентированным некоторыми влиятельными кругами американского делового и политического мира. Речь идет о той группе, которая склонялась к сговору с Гитлером и в которой Аллен Даллес был не последним человеком.
Циничный примат интересов прибыли над всеми иными соображениями неплохо выразил один из заправил «Дженерал моторс» Альфред Слоан в апреле 1939 года: «Действия международного делового мира должны строго руководствоваться только принципами бизнеса и не принимать во внимание ни политических позиций руководителей фирмы, ни политических позиций тех стран, в которых фирмы функционируют…» И если в свое время родился лозунг: «Что хорошо для «Дженерал моторе», то хорошо для Соединенных Штатов», то Слоан, Бенн, Дэвис и иже с ними предлагали новый вариант: «Что хорошо для Гитлера, то хорошо для американского бизнеса».
Таковы были предпосылки того, чтобы возникла новая идея: не англо-германский раздел мира, а американо-германский! С немецкой стороны ею занялся не кто иной, как… Герман Геринг, опять-таки показывая понимание интересов крупных немецких фирм. Сразу после окончания польской кампании он активизировал свои деловые связи с американскими фирмами. Со специальным заданием в Мексику был послан немецкий промышленник д-р Иоахим Хертслет, который должен был заключить крупную сделку по обмену техасской нефти на продукцию немецкой металлургической промышленности. Попутно Хертслет изложил своим американским партнерам, в частности тому же м-ру Дэвису, пожелание Геринга — подумать о новых возможностях в германо-американских отношениях.
…В Лондоне с тревогой следили за этими миссиями. Началось все опять-таки с Далеруса. По указанию Александра Кадогана сотрудник Форин офиса Роберте 17 октября 1939 года отправился в бюро фирмы «Джон Браун энд К°», где встретился со своими давними коллегами из делового мира Спенсером, Маутеном и Рэнвиком, участниками достопамятной встречи с Герингом 7 августа. Они рассказали Робертсу, что на днях встретили в Лондоне м-ра Рикетта, известного нефтеторговца. Рикетт прибыл не один, а с видным дельцом Уолл-стрит Беном Смитом по специальному заданию Рузвельта: «распознать подлинное положение дел в Европе». Они уже беседовали с Муссолини, а Смит побывал в Берлине. Итог их бесед таков: американцам должно быть безразлично, какую воюющую сторону поддерживать, а продолжать войну нет смысла. Рикетт и Смит рекомендовали дельцам Сити подготовиться к «невероятному послевоенному буму»[27].
Это совещание крайне взволновало английских дипломатов. Ведь если Англия останется один на один с Гитлером, без поддержки США, положение крайне ухудшится!
Но не успели в Лондоне получить информацию (весьма неполную) о Рикетте, как французский посол в Англии Корбэн явился к Кадогану и в крайнем беспокойстве показал ему телеграмму из Парижа. В ней говорилось о том, что на днях в Париж из Берлина прибыл виднейший американский бизнесмен Пол Муни, один из руководителей крупнейшего концерна США «Дженерал моторс». Он беседовал в Берлине с Герингом, и тот изложил ему план секретной встречи руководящих деятелей трех воюющих сторон для мирных переговоров. Геринг якобы был готов на большие уступки. Об этом Муни поставил в известность американского посла в Париже Буллита.
К сообщению отнеслись весьма серьезно. «М-р Муни, — писал в специальном меморандуме на имя английского министра иностранных дел его главный дипломатический советник сэр Роберт Ванситтарт, — значительно отличается от господ типа Рикетта, Дэвиса и Смита, на которых имеется весьма неблаговидное досье. Муни — человек с высоким личным авторитетом, давно занимает важный пост в крупной американской фирме и имеет свободный доступ к Буллиту и Кеннеди».
Впрочем, Муни сам появился в Лондоне и направился к тому же Ванситтарту. Как бы разъясняя связи бизнеса и дипломатии, сэр Роберт докладывал министру: «Мой брат уже давно занимает пост директора европейского филиала американской компании «Дженерал моторс». Как вы знаете, это крупнейшая компания такого рода в США. Начальник моего брата — м-р Муни, президент «Дженерал моторс оверсис корпорейшн». Муни — высокопоставленный американец, с большими военными заслугами. Я был с ним знаком, хотя и не поддерживал связи в последнее время. Сейчас мой брат по совету американского посла м-ра Кеннеди устроил мне встречу с м-ром Муни, и вот что он мне сообщил…»
Ванситтарт узнал от Муни следующее: во время недавнего визита в Берлин он встретился с… Гельмутом Вольтатом (!!), а тот свел его с Герингом. 19 октября 1939 года состоялась их трехчасовая беседа. Сначала Геринг изложил Муни свою концепцию: оказывается, в Германии есть «две школы мышления». Одна считает войну делом, решенным окончательно И бесповоротно, другая рассматривает ее как «открытую проблему» и стремится к «обсуждению возможности или невозможности соглашения». Как видим, это был давний и весьма избитый прием, который пускался Герингом в ход не раз.
Тем не менее, Муни выразил готовность рассказать в Лондоне о программе Германии, якобы сводящейся к следующим пунктам:
«1. Польша. Германия хочет восстановить автономное польское государство с 14 миллионами населения[28].
2. Чехословакия. Геринг хотел бы гарантировать «политическую и культурную целостность» чехов[29].
3. Россия. Фельдмаршал Геринг заявил, что если будет достигнуто соглашение по другим пунктам, то его группа предпочтет «вернуться в западную семью». Он заявил, что Германия заключила соглашение с Россией в «состоянии отчаяния» и хочет от него отказаться, как только это будет возможно.
4. Религия. Геринг заявил, что он уже сообщил Ватикану о том, что его группа собирается предпринять в религиозном вопросе… Он высокого мнения о папе и может заключить с ним сделку».
Для обсуждения этой программы Геринг и предложил встречу уполномоченных трех держав «на нейтральной почве». При этом снова был упомянут Вольтат. Муни долго обсуждал этот план и стал его сторонником, призвав Ван-ситтарта «поддержать группу Геринга». Для того чтобы ободрить Ванситтарта, он разъяснил ему: речь идет о «тройственном разделе сфер влияния» — дележе мировых рынков между Германией, Англией и США.
Не требуется особых усилий, чтобы увидеть коварный смысл замысла Геринга, поддержанного главой «Дженерал моторс». Ведь в беседе с Муни он был гораздо откровенней, чем Муни это передал англичанам:
— Если мы сегодня заполучим соглашение с англичанами, — сказал Геринг, — то завтра сбросим русских за борт!
Все те же антисоветские намерения торчали, как ослиные уши, из-за спины гитлеровского фельдмаршала, который изображал себя миротворцем и хотел на антикоммунистическую удочку подцепить Муни, а за ним — Ванситтарта и Чемберлена.
Однако не надо забывать: Муни был только одним из представителей крупного бизнеса США. Были и другие, не менее влиятельные круги, меньше связанные деловыми интересами с Германией и трезво оценивавшие обстановку. Они понимали, что речь идет о борьбе не на жизнь, а на смерть, и увещеваниями Гитлера интересы США защитить нельзя. Рузвельт в первую очередь опирался на эти круги, взяв курс на поддержку Англии и последующий разгром Германии и Японии как опасных соперников США. Понимал Рузвельт и то, что за антикоммунистическими приманками таится неуемная агрессивность гитлеровского режима.
Соотношение сил между «изоляционистской» (читай: прогитлеровской) и «антиизоляционистской» политическими линиями во внешнеполитическом курсе США тех лет было сложным и далеко не стабильным. Мюнхен встревожил многих в политическом и деловом мире США. Анализ положения на мировых рынках подтверждал эти опасения. Так, по ряду важных показателей Германия стала обгонять США. Она вышла на первое место в мире по производству каучука, бензина, алюминия, азота, по точной механике и оптике. Хотя к 1938 году Германия еще отставала по общему объему экспорта станков, но обогнала США по экспорту машин, стали и химикалий. Как говорил один из видных представителей «антиизоляционистов» Корделл Хэлл, возникала опасность «полного господства Гитлера в Европе». Он рисовал такую перспективу в случае победы нацизма: «Мы не будем допущены к столу мирной конференции. Мы будем отсиживаться на своих изолированных континентах, блаженно воображая, будто сможем быть реальным фактором при заключении мирного договора, который в действительности будет продиктован Гитлером…»
Конечно, США стояли перед нёвеселой перспективой потери своих позиций в Европе, где их капиталовложения к 1939 году составляли 3,3 миллиарда долларов. Агрессия Гитлера привела к резкому падению американского экспорта в страны, захваченные вермахтом (1938 год: 25 % всего экспорта США, 1940 год — 5 %). Недаром конгрессмен Пайерс заявил 25 июля 1940 года: «Битва идет прежде всего в области экономики, и здесь мы оказываемся в проигрыше. Мы, весьма вероятно, не почувствуем действия бомб, взрывающих здания. Но нам, бесспорно, придется ощутить результаты экономической бомбардировки, которая может разрушить наше финансовое положение…»
Эти веские основания укрепляли позиции тех сил в США, которые не воспринимали убаюкивающих уверений «изоляционистов» и считали необходимым дать отпор германской экспансии, в том числе и военный.
И как ни далеко было от нью-йоркской Уолл-стрит до шотландского замка Дунгавел, куда летел Рудольф Гесс, невидимые нити тянулись через все «социально-экономическое пространство» капиталистического мира, определяя действия политиков. Как бы это ни отрицали апологеты империализма, за полетом «заместителя фюрера» стоял фронт тех международных монополий, которые стремились к антисоветскому сговору. Но в равной мере инстинкт самосохранения господствовавших на Западе социальных и политических групп мешал осуществлению этого сговора. Он и предопределил провал тайной миссии Гесса.
10 мая Гесс очутился близ замка Дунгавел. Как мы знаем, в резиденции Гитлера это известие вызвало немалое замешательство. Не меньшим было оно и в Лондоне: Черчилль опасался, что если Гесс привез с собой приемлемый компромисс, то «мюнхенцы» могут снова одержать победу. Поэтому с Гессом обращались, как с «горячей пышкой».
Сначала — 11 мая — его идентифицировал герцог Гамильтон. В беседе с ним Гесс уже намекнул «на мирные условия», которые он привез с собой. Затем к Гессу был послан эксперт Форин офиса, бывший сотрудник английского посольства в Берлине, лично знавший его сэр Айвон Киркпатрик. Встречи состоялись 13, 14 и 15 мая: каждая длилась несколько часов. По воспоминаниям Киркпатрика, смысл высказываний Гесса был таков: компромиссный мир, необходимость отставки Черчилля, раздел сфер влияния, признание интересов Германии на Ближнем Востоке или… блокада и «голодная смерть» Англии…
Автор одной из книг о Гессе В. Шварцвеллер, процитировав эти «предложения», не без основания пишет: «Настало время выбросить на свалку истории залежавшуюся легенду (а в нее часто охотно верят) о том, что Рудольф Гесс был одиноким миссионером гуманности и высшим его желанием был только мир, но его благородная миссия натолкнулась на стену непонимания. Человек, который топчет цветы в моем цветнике, мучит мою кошку и терроризирует моих друзей, а потом говорит, что я могу у себя на задворках сажать гвоздики, редиску и капусту, если я разрешу ему в любой момент снова топтать сад, мучить кошку и терроризировать моих друзей, — такой человек не может называться «ангелом мира». Это грубый, хотя и наивный вымогатель».
Шварцвеллер выбрал слишком вежливое сравнение: ведь на деле речь шла не о гвоздиках и редиске, а о миллионах человеческих жизней, о Ковентри и всей Англии. Самолеты люфтваффе не мучили кошек, а уничтожали людей.
Тогда, в мае 1941 года, лидеры Великобритании решили продолжать свои беседы с человеком, «топтавшим цветник». Черчилль, узнав о содержании разговора Киркпатрика с Гессом, заметил, что, видимо, у Гесса есть и другие намерения. Начались споры, в ходе которых неожиданным образом в прессу просочились сведения о преда варительных контактах Гесса и Гамильтона. Английской правительство опровергло их вопреки истинному положению дел и тем самым усилило недоверие общественности: а вдруг действительно речь идет о сговоре?
К примеру, в Токио полет Гесса вызвал полное замешательство. Немецкий военный атташе в Японии Кречмер доносил в Берлин, что японцы крайне обеспокоены перспективой англо-германского соглашения. Ведь предстояло японское нападение на Сингапур! В свою очередь, в Риме полагали, что Гесс послан самим Гитлером (так записал в своем дневнике министр иностранных дел граф Чиано 16 мая 1941 года). И в Вашингтоне задавали вопросы: неужели оживает дух «умиротворения»? Рузвельт считал, что в английской верхушке этот дух весьма силен.
Если исходить из логики военной ситуации, при которой Англия и Германия находились во вражеских лагерях (причем Англия в те дни уже знала, что война вскоре будет расширена ввиду ожидавшегося нападения Германии на СССР), то, конечно, притязания Гесса должны были быть немедленно отвергнуты, а сам он подлежал заключению в лагерь для военнопленных. Какой, действительно, мог идти разговор с ним? Казалось бы, англичанам все ясно: по заявлению Гесса, «Германия намерена предъявить России определенные требования, которые должны быть удовлетворены либо путем переговоров, либо в результате войны». Именно так доложил своему правительству о беседе с Гессом Киркпатрик.
Однако английское правительство практически вступило в переговоры с Гессом, поручив это лорду-канцлеру Джону Саймону. Переговоры состоялись 9 июня.
О чем же шла речь 9 июня 1941 года в Митчет плейс, что близ авиационной базы Олдершот под Лондоном? Сюда Гесс был переведен на «постоянное жительство», причем оно ни в коем случае не напоминало по своим условиям о месте содержания военнопленного, которым практически являлся Гесс. Это был обычный дом со всеми удобствами, охранявшийся солдатами королевской гвардии (последнее весьма импонировало «заместителю фюрера»).
Протокол[30] содержит более 80 страниц, причем Саймон именуется в нем «психиатром д-ром Гатри», Киркпатрик — «д-ром Маккензи». Гесс обозначен буквой «Дж» (англичане дали ему псевдоним «Джей» — «Сойка», дабы в документах имя Гесса не упоминалось). Протокол начинается так:
«Совершенно секретно
9. VI.1941
С 14.30 до 17.30
Д-р Гатри. Я полагаю, что наш план очень хорош. Мы находимся здесь, с нами — стенографист, свидетель г-н Масс, далее — в качестве переводчиков д-р Маккензи и капитан Барнс.
Г-н имперский министр, меня проинформировали, что вы прибыли сюда, будучи облеченным некой миссией, и что вы хотели поговорить по этому вопросу с кем-нибудь, кто мог бы передать это правительству. Как вы знаете, меня зовут д-р Гатри, и я уполномочен правительством выслушать вас, беседовать с вами и ответить, насколько это будет возможно, на любые вопросы, которые вы хотите поставить мне…
Дж. Я очень рад, что прибыл г-н Гатри.
Дж. Я знаю, что мое прибытие очень трудно понять.
Дж. Ввиду того, что это был экстраординарный шаг, я не могу ожидать иного отношения.
Дж. Именно поэтому я хотел бы начать с того, что объясню, как я прибыл сюда.
Дж. Эта идея пришла мне, когда я был вместе с фюрером во время французской кампании в июне прошлого года…[31]
Д-р Гатри. Может быть, вы предпочли бы употребить выражение «я пришел к этому решению» и повторить эти слова. Это лучше, дабы не произошло никакого недоразумения.
Переводчик. Хорошо.
Д-р Гатри. Итак, будьте любезны повторить последнее предложение: я не совсем понял его.
Г-н стенографист, будьте любезны повторить.
Секретарь. Я пришел к решению прибыть сюда после того, как я видел фюрера во время французской кампании в июне…»
Гесс не торопился, он начал издалека: с Версальского договора, с «миролюбивой политики» Гитлера в 30-х годах. Он долго рассказывал о «мирных деяниях» фюрера, например об аншлюсе Австрии. Поучая своих английских собеседников — мастеров по ханжеству, — заместитель Гитлера заявил, что при аншлюсе Австрии «был осуществлен демократический принцип, потому что 95 % населения впоследствии проголосовали за аншлюс». О мюнхенском соглашении Гесс сообщил Саймону, что Гитлер «был счастлив и верил, что это было началом взаимопонимания с Англией».
Однако вслед за этим Гесс, явно забыв о том, где он находится, стал обвинять Чемберлена и Черчилля в германофобии, а Польшу — в том, что она и только она виновна в войне. Более того: он начал приводить примеры… нарушения Англией международного права, чернить ее за колониальную политику в Индии и Ирландии. После этого Гесс возложил на Англию ответственность за немецкие бомбежки мирного населения. Это было слишком даже для дипломатичного лорда. Протокол фиксирует:
«Д-р Гатри. Могу ли я прервать нашу беседу с разрешения г-на рейхсминистра, потому что я до сих пор внимательно слушал его рассуждения о немецкой точке зрения на войну со времени ее начала. Разумеется, я перечитаю все, что он сказал. Я не хочу мешать и хочу быть хорошим слушателем.
Дж. Да.
Д-р Гатри. Со своей стороны, я хочу сделать ему комплимент и воздать ему должное. Конечно, он поймет, что я не разделяю его точку зрения на войну. Я надеюсь, он поймет, что если я не возражал ему, то вовсе не потому, что согласен с ним. Мы должны признать тот факт, что отношение к этой проблеме у нас разное. Главная цель, с которой я пришел сюда, это выслушать его.
Дж. Это не надо переводить, я понял. Я так с самого начала и предполагал. Я упустил из виду, что надо было в самом начале оговориться, что я не рассматриваю отсутствие возражений как согласие. С другой стороны, я должен отметить, что эта тема относится к общим проблемам нашей беседы, то есть к тому, что говорил д-р Гатри.
Д-р Гатри. Я хочу, чтобы меня точно поняли. Надеюсь, что я выражаюсь достаточно ясно. Я лишь хочу быть достаточно вежливым. Я хотел бы приступить к делу и перейти к настоящему обсуждению, которое наконец приближается. Хорошо, если мы понимаем друг друга.
Дж. Я, разумеется, предполагал с самого начала, что могут возникнуть разногласия по многим вопросам.
Д-р Гатри. Разумеется. Это реальная проблема, которая в конечном счете будет решена лишь историей.
Дж. Я все это сказал только для того, чтобы д-р Гатри понял нас, понял, как немецкий народ рассматривает ситуацию по каждому пункту — независимо от того, верно это или неверно.
Д-р Гатри. Да, я понимаю это. Нет никакого сомнения, что г-н рейхсминистр поймет это в ходе его миссии. Он должен помнить, что британский народ — это гордый народ, народ господ[32]. Ему не так просто понять все доводы, если они не выражены дружески. И поэтому я хотел бы услышать те предложения, с которыми он прибыл».
Но и тут Саймон не услышал столь желанных для него предложений Гесса. Вообще нельзя удержаться от улыбки, читая протокол допроса: в нем более 80 страниц, и достопочтенному лорду удалось добиться от Гесса более или менее ясных ответов лишь к исходу 60-й! После первого напоминания о необходимости приступить к делу Гесс ударился в историю, после второго стал расхваливать люфтваффе и грозить уничтожением Британских островов. При этом он быстро «менял пластинки»: сначала уверял, что Гитлер вовсе не хотел конфликта с Англией. Однако, позабыв об этой «мирной» мелодии, Гесс быстро перешел к угрозам. Добрый час он распространялся о мощи люфтваффе и о той участи, которая ожидает Англию. Здесь терпение Саймона снова лопнуло:
«Д-р Гатри. Теперь я должен вас прервать, г-н Гесс. Мне довольно трудно следовать за вами. Раньше вы говорили о том, что г-н Гитлер очень сопротивлялся тому, чтобы подвергать бомбардировке города нашей страны. Теперь же вы заявили, что его политика выглядит совсем по-другому и что он является несгибаемым руководителем Германии. Дальше вы сказали, что германское гражданское население выражает большое неудовольствие. Я не могу понять, Как может гражданское население выражать неудовольствие. Как можно сказать, что, с одной стороны, в Германии существует большое озлобление по поводу атак со стороны британских сил, а с другой стороны (вы сказали об этом чуть позднее), что с Германией ничего не может случиться, потому что разработаны все планы для защиты гражданского населения и сооружены необходимые бомбоубежища? Одно исключает другое.
Дж. Я этого не говорил. Я только сказал, что наши потери по сравнению с английскими весьма незначительны.
Д-р Гатри. Правда заключается в том, что Германия понесла тяжелые потери от британских бомб. Таков результат.
Дж. Я не сказал, что потери были велики. Я только сказал, что они были меньше, чем английские.
Д-р Гатри. Простите, что я вас прерываю, но я не могу понять, как можно сочетать эти два положения.
Д-р Маккензи. Если учесть, что мы потеряли 30 тысяч человек гражданского населения, а вы потеряли гораздо меньше, как же понять ваши слова о недовольстве?
После этого Саймой снова попытался вернуться к главной теме.
«Д-р Гатри. Теперь я хотел бы вам сказать следующее. Мы уже потратили много времени. Не будете ли вы столь любезны сообщить нам для информации британского правительства, какие предложения вы привезли для обсуждения.
Дж. Будьте любезны перевести последнюю фразу.
Д-р Гатри. Могу ли я просить вас представить ваши предложения для того, чтобы их можно было обсудить?
Дж. Я, безусловно, сделаю это. Только я хотел бы рассмотреть еще один вопрос, а именно о подводной войне.
Д-р Гатри. Пожалуйста, продолжайте. Я готов слушать. В конце концов это цель моего приезда. Да, да, я буду вам очень благодарен, если вы будете продолжать…»
Гесс охотно принял это предложение: тему подводной войны он использовал, чтобы «пугать» Саймона. Лишь к исходу беседы последний заставил Гесса огласить документ, который тот привез с собой. Документ назывался — «Основа для соглашения».
Киркпатрик прочел пункт первый:
«1. Для предотвращения в будущем войн между Англией и Германией будут определены сферы влияния. Сфера интересов Германии — Европа, сфера Англии — ее империя».
Разумеется, Саймон стал уточнять и спросил: «Европа тут несомненно означает континентальную Европу?» Гесс ответил: «Да». Саймон хотел знать еще более точно: «Включает ли она какую-либо часть России?» Гесс начал отвечать, и ввиду важности темы его стал переводить Киркпатрик.
«Д-р Маккензи. Он[33] сказал: «Само собой разумеется, что нас интересует Европейская Россия. Например, если мы заключим соглашение с Россией, то Англия не должна будет вмешиваться никоим образом».
Д-р Гатри. Я хочу узнать лишь одно: что означает «европейская сфера интересов»? Если сфера германских интересов представляет собой Европу, то, разумеется надо знать, подразумевается ли Россия, Европейская Россия, та Россия, которая не в Азии, Россия западнее Урала.
Дж. Азиатская Россия нас не интересует.
Д-р Гатри. Хотелось бы знать: Москва и вся эта часть, это часть европейской зоны?
Дж. Нет, ни в коем случае».
Здесь Гесс внес в протокол следующее примечание: «Я не мог этого сказать, это противоречит вышесказанному, или я не понял вопроса».
Но разговор продолжался:
«Д-р Гатри. А Италия?
Дж. Италия? Конечно, Италия является частью Европы, и если мы заключаем договор с Италией, то и в этом случае Англия не должна вмешиваться.
Д-р Гатри. Лучше пойдем дальше».
Киркпатрик продолжил чтение документа:
«2. Возврат немецких колоний.
3. Возмещение убытков германским подданным, жившим перед войной или во время войны в Британской империи и потерпевшим личный или имущественный ущерб в результате действий имперского правительства или в результате бесчинств, грабежа и т. п. Возмещение Германией убытков, нанесенных британским подданным, на такой же основе.
4. Одновременно должны быть заключены перемирие и мир с Италией.
Вышеперечисленные пункты были повторно названы мне фюрером как основа для соглашений с Англией. Помимо них, не были уточнены никакие другие пункты».
Тем не менее Саймон стал уточнять. Например, какова будет судьба Ирака? Гесс заявил, что «Ирак не может быть оставлен на произвол судьбы», но не мог объяснить Саймону, что означает эта формулировка, сославшись лишь на то, что таковы были слова Гитлера (как раз тогда немецкая разведка организовала антибританское движение в Ираке).
Далее Саймон стал настойчиво задавать вопросы о судьбе Голландии и Норвегии, а также Греции. Он хотел знать, намерен ли Гитлер полностью исключить и эти страны из британской сферы влияния? Затем был поставлен вопрос, болеем всего интересовавший Гитлера: о его тылах на Западе во время похода на Восток, Саймон спросил: «Являются ли все внутренние дела континента германскими?» Гесс ответил: «Мы, как господствующая держава Европы, не должны находиться в постоянном ожидании, что Англия станет вмешиваться в дела других европейских государств. Это главное, что сразу должно быть сказано в пункте о сфере интересов Германии».
Смысл ответа был ясен: Гитлер требовал, чтобы Англия дала ему обязательство не вмешиваться в его «дела» с Советским Союзом! Затем Саймон спросил, означает ли «германское господство» над Европой, что Италия подчиняет свой суверенитет Германии. Гесс Спохватился и исправил в тексте меморандума слово «Германия» на «ось». Получилось: «сфера интересов оси — это Европа» и т. д. На вопрос, что это означает, Гесс ответил, что это дело Германии и Италии, которые сами выяснят свои взаимоотношения.
Заканчивая беседу, Саймон сказал:
— Я, конечно, самым точным образом доложу все, что вы сказали, г-н Гесс. Я очень рад, что имел возможность выслушать вас. Вы хотели говорить с представителем британского правительства. Эта честь выпала на мою долю, и мне это тем более приятно, так как мы встречались раньше.
Однако здесь Гесс заявил:
— Теперь я хотел бы дополнительно передать еще кое-что для кабинета, но я могу сказать это только д-ру Гатри. Могу ли я это сделать?
Саймон ответил:
— Но вы должны говорить очень медленно.
Как принято говорить, на самом интересном месте протокол обрывается.
Что же сказал Гесс Саймону наедине? Поставить этот вопрос нас принуждает еще одно обстоятельство. В протоколе есть неясное место. Когда Киркпатрик настойчиво пытался выяснить, имеются ли в высших германских сферах другие (кроме самого Гесса) сторонники компромисса с Англией, Гесс, видимо, не без раздражения заявил:
— Я хочу сказать, и это я твержу вам уже второй день и говорил то же самое герцогу Гамильтону: я редко даю честное слово, ибо привык рассматривать его как святое дело. А сейчас я даю честное слово; документ, написанный мною, отражает то, о чем фюрер говорил мне в многочисленных беседах…
Второй день? Разве беседа продолжалась два дня? Об этом нет никаких письменных свидетельств. Или Гесс имел в виду прежние встречи с Киркпатриком? Вопросов много, но смысл возможных ответов один: речь шла о столь щекотливых делах, что их предпочли не фиксировать в официальных английских документах.
Однако на английских документах свет клином не сошелся. Если обратиться к запискам гитлеровского адъютанта Отто Гюнше, то там смысл предложений изложен определенно: «В разговорах о полете Гесса в штабе Гитлера под большим секретом передавалось, что Гесс взял с собой в Англию меморандум об условиях мира с Англией, составленный им и одобренный Гитлером. Суть меморандума сводилась к тому, что Англия предоставляла Германии свободу действий против Советской России, а Германия, со своей стороны, соглашалась гарантировать Англии сохранение ее позиций в колониальных владениях и господство в средиземноморском бассейне. В этом меморандуме, кроме того, подчеркивалось, что союз «великой континентальной державы Германии» с «великой морской державой Англией» обеспечит им господство над всем миром».
Да, это куда яснее! Не может быть сомнения, что Гесс довел до сведения англичан свои идеи в самом развернутом виде. Принимавший участие в событиях того времени английский эксперт по вопросам психологической войны Сэфтон Делмерс сообщил уже после окончания Второй мировой войны, что в сентябре 1941 года состоялась беседа Гесса с другим членом английского правительства — лордом Бивербруком; Саймон, как утверждает Делмерс, был неспособен расположить Гесса к полной откровенности, и эту задачу выполнил Бивербрук. Гесс прямо сказал ему, что его цель — побудить Англию заключить мир с Германией, чтобы затем совместно действовать против СССР.
Несколько лет спустя появились и мемуары самого Бивербрука, в которых он обнародовал часть записи своей беседы с Гессом. В ней Бивербрук фигурировал под псевдонимом «д-р Ливингстон», Гесс — снова под инициалом «Джей» (нам знаком этот метод записи по протоколу Саймона)[34].
«Дж. Англия сейчас ведет очень, очень опасную игру с большевизмом.
Д-р Л. Очень опасную игру с большевизмом?
Дж. Очень опасную.
Д-р Л. Однако я не понимаю, почему Германия напала на Россию.
Дж. Потому что мы знали, что Россия нападет на нас.
Д-р Л. Но зачем было бы России нападать на Германию? С какой целью?
Дж. С целью революции. Мировой революции».
Разумеется, затасканный тезис о «превентивной войне» не смог убедить Бивербрука, и тот иронически заметил, что у СССР «едва ли хватило бы сил для достижения такой цели». Как утверждает Бивербрук, Гесс вручил ему «длинный меморандум, в котором предлагал, чтобы Великобритания поддержала Германию против России».
Много лет спустя комендант тюрьмы в Шпандау любознательный полковник Бэрд не раз спрашивал Гесса: сообщил ли он англичанам дату нападения на Советский Союз? Знал ли он ее? Бэрд повторял свой вопрос по различным поводам. Гесс то говорил, что «не знал», то отговаривался тем, что «ничего не помнит». Наконец Бэрд потерял терпение: он изложил «показания» Гесса таким образом: «Гесс мог выдать гитлеровский план нападения на Россию. Он был одним из немногих, кто знал об этом нападении, которое должно было произойти через шесть недель. Гитлер был вне себя от страха, что Гесс может его предать».
Записав этот абзац, Бэрд перечеркнул его и показал рукопись Гессу. Тот спросил:
— Почему вы зачеркнули этот абзац?
— Я думал, что это было так, — ответил Бэрд. — Однако вы это отрицали во время бесед. Поэтому я все перечеркнул.
— Полковник, я хочу, чтобы вы все оставили в таком виде.
— Но вы понимаете, что это значит? Вы тем самым признаете, что знали о «Барбароссе» до отлета в Шотландию?
— Полковник, я прошу вас все оставить так, как вы написали.
— Итак, вы знали о «Барбароссе»?
— Да, я знал.
— Тогда расскажите мне поподробнее.
— Нет, не сейчас…
Но то, что Бэрд не узнал от Гесса, мне довелось услышать от другого человека. Я уже упоминал о моих беседах с бригадефюрером СА Вернером Кёппеном.
Будучи в Мюнхене, я встретился с Кёппеном. Тогда я больше всего интересовался Борманом и наиболее подробно выспрашивал моего собеседника о том, что представлял собой этот зловещий человек. Однако Кёппен рассказал мне и о других своих «знакомых».
— Кстати, — заметил он, — знаете ли вы, что я один из последних, кто видел Рудольфа Гесса перед его отлетом в Англию?
Нет, я этого не знал и с тем большим интересом выслушал рассказ Кёппена.
Когда в Нюрнберге Международный военный трибунал вскрывал все обстоятельства нацистской агрессии, основные усилия подсудимых были направлены на то, чтобы отрицать предумышленный характер заговора против мира, который был составлен гитлеровской Германией. Но уже в дни Нюрнберга часть за частью прояснялась картина планомерной и систематической подготовки нападения на Советский Союз. И не только самого нападения, но и всех возможных последствий!
Одним из тех, кто занимался разработкой подобных «возможных последствий», был рейхслейтер нацистской партии, особый уполномоченный фюрера по вопросам национал-социалистского воспитания Альфред Розенберг. Д-р Вернер Кёппен рассказывал, как Розенберг готовился к расправе с Советским Союзом:
— Еще задолго до войны с Советским Союзом Розенберг приступил к разработке планов «переустройства» Советского государства после военной победы. Для этого был создан так называемый «Исследовательский институт континентально-европейской политики». Конечно, это был не научный институт в обычном смысле слова, а практический штаб планирования. Он разместился в здании, где раньше находилось югославское посольство, в Берлине.
Кёппен продолжал:
— Розенберг видел в этой задаче средоточие своих давнишних замыслов, сводившихся к восстановлению порядка, существовавшего в России до 1917 года…
Об этом говорят и документы. 2 апреля 1941 года в дневнике Розенберга появилась запись: «Розенберг, пробил ваш час!» — такими словами фюрер закончил беседу со мной, длившуюся два часа… Я развивал перед ним мои представления о расовом и историческом положении в Прибалтике, на Украине, мои представления о борьбе против Москвы, о необходимой экономической связи этой борьбы с Кавказом… Фюрер выслушал с удовлетворением». Запись 11 апреля: «Практически фюрер доверил мне судьбу пространства, которое, по его собственным словам, со своими 180 миллионами населения представляет «целый континент». Не менее 180 миллионов человек будут непосредственно затронуты нашими действиями». 1 июня 1941 года: «Я приступаю к решению задачи всемирно-исторического масштаба: создать противовес Москве и России…»