Третий фронт. Секретная дипломатия Второй мировой войны

…Дон на Вильгельминенштрассе в городе Дармштадте — не шедевр архитектуры, хотя находится вблизи очень любопытного собора Святой Софии, похожего скорей на планетарий, чем на католический храм. Дверь квартиры открыл высокий седой человек. Нет, не слуга, не ординарец, не горничная исполняли эту обязанность, а сам г-н Карл Вольф, генерал войск СС и обергруппенфюрер, ныне пенсионер. Уже в телефонном разговоре он явно кокетничал своим нынешним скромным положением и был не прочь продолжить эту тему: мол, смотрите, как плохо со мной обошлись в этой Федеративной Республике, которую вы не прочь обвинять в слишком терпимом отношении к бывшим деятелям Третьего рейха!

Я не возражал, когда Вольф начал с изложения своей биографии. Действительно, почему бы не узнать из первоисточника — как становятся военными преступниками? Вопрос этот я, как говорится, «держал в уме», пока мой 82-летний собеседник извлекал из шкафа толстые папки с семейными архивами. Документы же гласили, что Вольфы издавна были уважаемыми гражданами великого герцогства Гессен-Дармштадтского, известными юристами и сугубо штатскими людьми. Молодой сын дармштадтского юриста и чиновника должен был пойти по отцовской стезе, однако Первая мировая война изменила планы Вольфов. Карл сделался офицером гвардейского полка, о чем и свидетельствовал пожелтевший офицерский патент, извлеченный из очередной папки…

Только биографические подробности? Пожалуй, нет. Еще встречаясь с Рейнхардом Шпитци — героем предыдущей главы, — я задумывался над тем, как часто самые распространенные представления бывают не самыми правильными. «Охранные отряды» — то есть СС — были не только сборищем отпетых бандитов и подонков. Эта преторианская гвардия нацистского государства была организацией куда более серьезной — «хранительницей» идей расизма и антикоммунизма, причем ее представители проникали буквально во все сферы жизни тогдашней Германии. Для этого нужны не только профессиональные убийцы. Нужны были и убийцы-интеллектуалы, с хорошими манерами, умевшие вести себя в салонах промышленных королей и аристократии. Так в СС оказался сын наставника австро-венгерского императора Шпитци, оказался там и сын юриста Вольф. 50 лет спустя он вполне чистосердечно признал:

— Не скрою — став членом СС, я открывал себе многие двери. А для Гиммлера я стал настоящей находкой. Ведь в его окружении не было ни одного человека с хорошими манерами…

Действительно, так думали многие карьеристы эпохи Третьего рейха, особенно из круга сиятельного дворянства. Принцы и бароны буквально осаждали штабы СС, добиваясь приема в «охранные отряды» и не гнушаясь даже низкими званиями. Один из принцев Гогенлоэ (Константин) служил даже рядовым! Уже на первых стадиях деятельности СС туда повалили господа аристократы. Барон Карл фон Эберштайн возглавил СС в Саксонии, Удо фон Войриш — в Силезии, Эрих фон дем Бах-Зелевски — на восточной границе Германии. К ним присоединились обедневшие «сыновья лучших семейств», не нашедшие иных возможностей устроиться более прибыльно. Среди них и оказался бывший лейтенант 115-го лейб-гвардии его высочества великого герцога Гессенского полка Карл Вольф.

Вольф быстро делал карьеру: он стал сначала адъютантом Гиммлера, а с 1935 года — начальником личного штаба рейхсфюрера СС. Это означало, что к Гиммлеру можно было попасть только через Вольфа. Вся документация шла через него. Он принимал участие в обсуждении самых важных вопросов. В руках Вольфа было также немало финансовых рычагов: когда крупнейшие промышленные и банковские бароны тогдашней Германии создали для финансирования СС негласный «кружок друзей рейхсфюрера СС» (о нем мы рассказывали раньше), то чеки на огромные суммы вручались лично Карлу Вольфу, чтобы не оставалось никаких документальных следов. На этом посту он находился очень долго, завоевав безграничное доверие Гиммлера и ловко лавируя между враждующими группами внутри СС (шеф нежно называл его «Вёльфхен» — «Волчонок»).

Через Вольфа шли чеки, бумаги, доклады. Вот лишь один пример из тысяч: 13 августа 1942 года он (тогда — группенфюрер) получил от статс-секретаря министерства транспорта донесение о приходе очередного эшелона узников в лагерь Треблинка. Группенфюрер наложил резолюцию: «Я с особым удовольствием принимаю к сведению ваше сообщение о том, что в течение последних 14 дней в Треблинку поступают эшелоны, в каждом из которых находится по 5000 лиц…» Тем самым, считал Вольф, «обеспечено бесперебойное осуществление всего мероприятия»[80].

Этот документ сохранился, а сколько было уничтожено или спрятано? Мне удалось найти один из них — протокол заседания с участием Вольфа, на котором шло обсуждение программы колонизации оккупированных районов Польши и Советского Союза — то есть генерального плана «Ост». Когда я показал фотокопию Вольфу, он даже не смутился:

— Да, вполне возможно, что я там был. Ведь другие его участники были примерно в моем ранге: обергруппенфюрер Бергер, обергруппенфюрер Кальтенбруннер, группенфюрер Грейфельт, группенфюрер Лоренц. Но, ей-богу, не помню, почему меня послал рейхсфюрер. И не помню, в какой связи все это обсуждалось…

Вольф руководил личным штабом Гиммлера долгое время. Была у него и дополнительная сфера деятельности — Италия. С того момента, когда его познакомили с Муссолини и тому понравился эффектный полковник СС, Вольфа всегда посылали с самыми щекотливыми миссиями к дуче. Когда же в 1943 году после краха итальянского фашизма и выхода Италии из войны был учрежден пост «высшего начальника СС и полиции» в Северной Италии и личного уполномоченного при Муссолини, то на эту важную должность назначили Вольфа. Он стал неограниченным хозяином всех частей СС в этом районе, вплоть до того, что в конце войны получил наивысшее эсэсовское звание — оберстгруппенфюрера (генерал-полковника)[81]. Здесь Вольфу особенно пригодились дипломатические качества, поскольку ему надо было лавировать между Муссолини, Ватиканом и немецким военным командованием. Что касается Ватикана, то Вольф направил свои стопы к папе уже в 1944 году (о смысле визита я уже упоминал), а в дальнейшем поддерживал с католической верхушкой самые тесные контакты. Вскоре ему пришлось налаживать и иные связи.

Так мы подходим к важному событию финального этапа Второй мировой войны, вокруг которого до сих пор кипят «историографические страсти». Секретные переговоры Карла Вольфа с г-ном Алленом Даллесом весной 1945 года явились причиной серьезного конфликта между руководителями держав антигитлеровской коалиции. Когда же война кончилась, Даллес и вместе с ним многие западные историки приложили немало усилий, чтобы извратить смысл своих переговоров и скрыть их опасное военно-политическое содержание. Сам Даллес в первые послевоенные годы не раз брался за перо, стараясь доказать, что речь шла о вполне допустимых контактах с целью достичь «частичной капитуляции» немецких войск в Северной Италии. Всячески отрицался политический характер переговоров, противоречивший взаимным обязательствам участников антигитлеровской коалиции. Подобная попытка могла в 50-е годы иметь некоторые шансы на успех, поскольку еще не стали достоянием гласности документы переговоров Даллеса — Гогенлоэ 1943 года. Из них стал ясен чудовищный по своей циничности план сговора между антикоммунистическими силами во имя подрыва великой коалиции народов, боровшихся против нацизма.

Мы с вами знаем эти документы. Они будут оставаться определенным фоном для событий зимы — весны 1945 года, которые мы разберем во всей их конкретности, хотя и очень запутанной. Что же касается самого Вольфа, то он долгое время не принимал участия в развернувшейся острой дискуссии. Почему? Отвечая мне на этот вопрос, бывший обергруппенфюрер не скрывал своего недовольства. В свое время ему обещали, что в награду за участие в переговорах с Даллесом его не будут судить. Однако это обещание не было выполнено, и Вольф уже в 1945 году очутился в американской следственной тюрьме. Более того: когда он изъявил желание выступить в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе, американские власти официально объявили Вольфа «пропавшим без вести», а затем поспешно отправили его в психиатрическую клинику, находившуюся в одном из провинциальных английских городков. Вольф объяснял это так:

— Очевидно, мои опекуны боялись попасть в неудобное положение, если бы генерал Руденко[82] стал задавать вопросы о моих переговорах с г-ном Даллесом…

Пробыв несколько лет в Англии, Вольф был выпущен на свободу. Он вернулся в Мюнхен, где начал деловую карьеру, занявшись торговлей недвижимостью. Но и этот период закончился быстро: его арестовали и предали суду как соучастника осуществления «плана Ваннзее» (в процессе важную роль сыграла процитированная выше резолюция о транспорте в Треблинку). Приговор Гласил: 6 лет тюрьмы. Пресса утверждала, что сравнительная мягкость приговора объяснялась тем, что на закрытом заседании суда обвиняемый пригрозил предать гласности некоторые обстоятельства его переговоров с Даллесом. Вольф пробыл в заключении недолго и был освобожден. Так получилось, что до сих пор Вольф не выступил в печати с подробными воспоминаниями. Иногда он давал интервью (в том числе и телевидению, которое я упоминал), сейчас собирается опубликовать мемуары. Тем любопытнее будет нам время от времени «перебивать» документальное повествование свидетельствами пенсионера из Дармштадта.

Начало или продолжение?

Сразу после войны (где-то в 1946 году) Вольф, находясь в американской следственной тюрьме, сам составил краткое описание событий, которое до сих пор не публиковалось. Получив его от одного коллекционера документов Третьего рейха, я начну изложение именно с этого меморандума, ибо в нем в краткой форме изложена вся проблематика событий. Итак, Вольф начинает с того, что в конце 1944 года к нему в Италию «стали прибывать итальянские и швейцарские посредники, которые зондировали возможную готовность к переговорам. Я подхватил эти нити».

Вольф не только «подхватил нити», но, пользуясь своей репутацией в Берлине, заручился высочайшим покровительством: «6 февраля 1945 года я проинформировал Гитлера о сложившейся в моем районе военной ситуации и о мирных зондажах союзников из Швейцарии, которые стали за это время более конкретными, а также о посреднических предложениях католической церкви. Гитлер принял мой доклад к сведению, не дав мне дальнейших директив».

Отсутствие директив Вольф истолковал как разрешение продолжать контакты (он знал, что раньше Гитлер и слышать о них не хотел, поэтому молчание принял как знак согласия). Генерал продолжил свои действия. «В конце февраля, — пишет он, — я получил из Швейцарии приглашение от специального уполномоченного президента Рузвельта Даллеса прибыть в Цюрих на беседу. После предварительной консультации с послом Раном я принял приглашение. Всего я ездил в Швейцарию для переговоров четыре раза».

Переговоры длились долго: «В середине апреля меня еще раз вызвали в Берлин, где я должен был докладывать 17 апреля Гиммлеру, а 18-го — Гитлеру. Хотя я ожидал, что продолжение переговоров будет иметь лично для меня последствия, к моему удивлению, этого не случилось. Гитлер лишь сказал, что условия для капитуляции недостаточно хороши и момент для нее еще не пришел. Он тогда все еще верил в то, что в ближайшее время разгорится военный конфликт между его противниками».

Так выглядели события в описании Вольфа. Но этого, безусловно, мало, чтобы понять смысл происходившего. Ибо Вольф был далеко не одинок в нацистском лагере, не одинок и по другую сторону фронта. Поэтому я на время покину квартиру в Дармштадте, дабы дать представление о политическом контексте назревавших событий.

…Сначала о немецкой стороне. Здесь идея сепаратного сговора бродила по коридорам имперской канцелярии, штаба Гиммлера на Принц-Альбрехт-штрассе и на соседней Вильгельмштрассе (в министерстве Риббентропа) уже давно, и мы были свидетелями, как этот призрак материализовывался на различных этапах Второй мировой войны. Однако в начале 1945 года в этом процессе «материализации» наступило некое качественное изменение. До поры до времени тайные зондажи эсэсовской резидентуры или агентов Риббентропа наталкивались на нежелание Гитлера даже слышать о капитуляции, хотя бы частичной. Фюрер был уверен в силе своего оружия и полагал, что для победы ему не нужен сговор с Западом. Время шло, силы истощались, а победа становилась все менее вероятной. Тогда и Гитлер стал хвататься за соломинку — решил дать разрешение Риббентропу на поиски закулисных путей к западным политикам.

5 марта Геббельс записал в своем дневнике: «У меня была краткая беседа с послом Хевелем. Он рассказал, что Риббентроп сейчас усердно пытается наладить связи с западными странами, однако безуспешно. Ни с английской, ни с американской стороны нет ни малейшего сдвига. Черчилль и Рузвельт ведут себя негативно. Как через Стокгольм, так и через Ватикан мы узнали об этом довольно ясно. Это и понятно: политически нельзя ничего добиться, пока мы не добьемся военных успехов. Можно лишь кричать во весь голос: полцарства за успех! Что касается использования политических возможностей для окончания войны, то для этого, с одной стороны, уже поздно, с другой — еще рано».

Эти слова много значили, особенно в связи с ссылкой на Хевеля — человека, через которого с 1939 года шли все нити секретных связей и на кого неизменно опирались все приверженцы идеи сговора Германии с Западом. Раз уж Хевель решил, что сговор не получается, то…

Однако логика никогда не была сильной стороной политического мышления лидеров Третьего рейха. Именно поэтому Хевель употребил второе определение: «еще рано». На следующий день — точнее, в следующую ночь — Мартин Борман записал такие рассуждения Гитлера: «Пробило без пяти двенадцать. Положение серьезно, очень серьезно, оно кажется почти безысходным… Но положение не может быть безнадежным. Как часто в истории немецкого народа наступали непредвиденные повороты! Старый Фриц[83] в Семилетнюю войну все время находился на грани катастрофы. Зимой 1762 года он решил отравиться и даже назначил день, когда он это сделает, если к нему не придет военное счастье. И вот за три дня до назначенного срока умирает царица![84] Чудом все оборачивается в его пользу. Как Фридрих Великий, мы стоим перед коалицией мощных врагов. Но и коалиции — дело рук человеческих, держащееся на воле отдельных лиц. Скажем, исчезнет Черчилль — и все изменится. Если его не станет, английская элита увидит бездну, которая открывается перед ней в результате того, что Европа отдана большевизму. Может наступить пробуждение… Мы еще можем победить, приложив последние усилия. Лишь бы нам хватило времени для последней схватки!»

Вслед за Гитлером (или Гитлер вслед за ним?) Хевель и иже с ним снова и снова возвращался к «спасительной» идее сговора. Современные исследователи американец Бредли Смит и итальянка Еленам Агаросси в книге «Операция «Восход солнца» довольно точно определили эту ситуацию. Они пишут: «Надежды расколоть коалицию Запада и Востока играли значительную роль в мышлении тех, кто в 1944–1945 годах занимался зондажами. Многие из них были бы довольны развалом коалиции. Тогда бы нацистская Германия сохранилась. Однако большинство ощущало, что поражение надвигается и пора выторговывать наилучшие условия, стараться ограничить потери. Между этими двумя полюсами действовали и другие факторы — попытки завоевать благорасположение победителей и страх перед коммунизмом. Спектр мотивов был весьма противоречивым, но тем не менее они в своей совокупности заставляли действовать людей, находившихся на весьма важных постах».

Действительно, «спектр» был широк: от надежд Гитлера и Гиммлера стать союзником США и Англии в новой (или старой!) войне против Советского Союза до попыток воспрепятствовать демократическому развитию в Европе и, наконец, до шкурных расчетов эсэсовских фюреров обеспечить себе безнаказанность после войны. «Спектр» был и географическим. На Западном фронте, где шли активные бои, он представлял не так уж много возможностей. В Северной Италии шансов было больше, ибо здесь фронт стабилизировался и появились перспективы, которых не было на других участках.

Североитальянский плацдарм

Почему в конце 1944 года и начале 1945 года по обе стороны фронта в Северной Италии начались необычайно активные попытки нацистов наладить секретные контакты с англо-американским командованием — через Аллена Даллеса в частности? Объяснение этому можно дать.

К началу 1945 года фронт проходил южнее Милана. Англо-американское командование приостановило наступление еще в октябре 1944 года и явно не торопилось. В свою очередь, немецкие части под командованием фельдмаршала Кессельринга закрепились на этой линии, пользуясь поддержкой марионеточной фашистской «республики Сало»[85]. Но в тылу Кессельринга были не только фашисты, но и мощное партизанское движение, объединявшееся Комитетом национального освобождения (КНО). Командование партизанских сил находилось в руках генерала Кадорны и его заместителей — выдающегося деятеля Коммунистической партии Италии Луиджи Лонго и главы буржуазной «Партии действия» Феруччо Парри.

Отношение англо-американского командования к партизанам диктовалось определенными политическими причинами. Американский историк Н. Когэн выразила его в таких словах: «Военные руководители союзников, включая и американцев, с подозрением относились к партизанам как из-за понятного недоверия ко всякого рода неконтролируемым действиям, так и из-за руководящей роли в движении левых партий. Они хотели, чтобы партизаны занимались разведывательной работой и диверсионной деятельностью. Но партизаны решили Сформировать организованную армию, захватить обширные территории и управлять ими. Это создавало конкуренцию и правительству Бадольо[86], чего американцы опасались не меньше, чем англичане».

Еще в конце 1943 года Управление стратегических служб США (УСС) составило доклад, в котором высказывало опасения о возможной роли коммунистов в послевоенной Италии. Еще раньше — в сентябре 1942 года, вернувшись из Ватикана, американский посол Майрон Тэйлор сделал такие выводы из беседы с папой: «Ватикан был бы в большем восторге от перспектив победы союзников в Европе, если бы он был уверен, что это не будет означать анархии после победы. Есть ли у союзников практические планы для поддержания порядка после прекращения военных действий?»

«Для Ватикана слово «анархия» было адекватно слову «коммунизм», — поясняет обнаруживший это высказывание итальянский историк Э. Ди Нольфо и отмечает, что уже в период закулисных переговоров, связанных с подготовкой свержения Муссолини, одним из центральных пунктов было «спасение Италии от коммунизма».

После краха фашистской диктатуры коммунисты стали душой движения Сопротивления на Севере и участниками правительства в освобожденной Италии. УСС поставило себе цель начать подлинную войну с левыми силами. Сначала оно винило во всех грехах своих английских союзников, которые якобы «недосмотрели» и слишком явно поддерживали монархию, что вызвало «обратную реакцию» (доклад УСС «Британская политика в Италии», относящийся к началу 1945 года). Затем УСС стало искать себе союзников среди антифашистских буржуазных сил. Госдепартамент сформулировал цели политики США в Италии в таких выражениях: «Приход коммунизма к власти в Италии будет означать серьезную угрозу для интересов США. Не говоря о влиянии, которое он окажет на будущую ориентацию Западной Европы и Южной Америки, он сведет на нет достижения США в Греции и Турции».

Что это практически означало? Необъявленную войну союзников… против партизан на Севере Италии. Так, остановив свое наступление в конце 1944 года, они дали возможность гитлеровскому командованию и карательным отрядам генерала Вольфа бросить против движения Сопротивления значительные силы. Другая линия действий шла уже не на фронте, а за ним. Здесь пришли в движение агенты всех сортов и рангов, которые хотели наладить взаимодействие между англо-американским командованием и антикоммунистическими силами в Северной Италии, и не только в Италии.

…Сентябрь 1944 года. В резидентуру УСС в Берне является агент Риббентропа и заявляет, что говорит от имени «представителя» министерства иностранных дел Германии на Балканах, и предлагает отвести немецкие войска в этом районе за Дунай. Западные союзники должны оккупировать Балканы, что даст Германии возможность «использовать освободившиеся войска для подавления Советов». Когда представитель УСС довольно холодно реагировал на это не только провокационное, но и примитивное предложение, агент заметил:

— Америка будет ответственна за то, что Германия и весь континент станут коммунистическими…

Не успели в Берне отправить восвояси сего «пророка», как появился другой: представитель генерала Глайзе-Хорстенау. Этот бывший австрийский генерал, ставший после аншлюса 1938 года генералом вермахта, предложил УСС следующее: по его словам, он может уговорить своих бывших коллег по австрийской армии открыть фронт западным союзникам, и в таком случае Австрия будет оккупирована не Советской Армией, а войсками маршала Александера. В Берне генералу ответили вежливым отказом, не в последнюю очередь по той причине, что войскам Александера осенью 1944 года до Австрии было далеко-далеко…

Следующая попытка была предпринята сотрудником немецкого посольства при Ватикане Альбрехтом фон Кесселем. В октябре — ноябре 1944 года он встречался с представителем британской разведки и предложил свои услуги для того, чтобы вермахт прекратил действия на Западном фронте и практически открыл дорогу англо-американским войскам, однако продолжал бои на советско-германском фронте. Кессель сослался на «молчаливое согласие» своего шефа — Эрнста фон Вайцзеккера и стремление «спасти западную цивилизацию». Предложение в принципе не было отвергнуто, однако Кесселю не удалось установить связь ни с одним из высших командиров немецких войск на Западном фронте.

Следующий эпизод был посерьезнее. Его центральной фигурой стал президент крупнейшего итальянского концерна «СНИА-Вискоза» Франко Маринотти. В эпоху Муссолини Маринотти тесно сотрудничал с немецкими оккупантами и посему счел за благо после краха фашизма в Италии укрыться в Швейцарии. Отсюда его пригласили в Милан — в резиденцию группенфюрера СС, начальника охранных войск и СД в Италии Вильгельма Харстера. 25 октября 1944 года состоялась встреча Харстера с Маринотти, на которой присутствовали начальник СД в Италии штурмбаннфюрер СС Клаус Хюгель и немецкий консул в Лугано Александр фон Нейрат — сын бывшего имперского министра иностранных дел. Харстер объявил собравшимся, что имеет от Гиммлера поручение установить контакт с западными союзниками. Для этого Маринотти должен отправиться в Швейцарию и предложить англо-американскому командованию следующую сделку: оно должно согласиться на «почетный» уход войск Кессельринга из Италии, после чего эти войска будут переброшены на советско-германский фронт. За это Харстер обещал отказаться от выполнения плана «выжженной земли» в Северной Италии с ее развитой промышленностью.

Маринотти сначала обратился к английской резидентуре, где его просто высмеяли. У УСС он имел немногим больший успех: его предложения не были приняты всерьез, однако в своем докладе в Вашингтон Даллес отметил, что органы СС в Италии проявляют интерес к секретным контактам с союзниками. В документах СС сохранился доклад самого Харстера, в котором говорилось так: «Даллес проявил желание, чтобы с ним консультировались. Он имеет задание от президента Рузвельта установить контакт с немецкими эмиссарами. Последние должны принадлежать СС, ибо американцы ожидают успеха только от контактов с СС… Целью переговоров должно быть высвобождение американских войск для переброски их в Азию». Даллес по этому поводу заявил, что Харстер «извратил» его позицию, чтобы заинтересовать своих начальников. Однако, помня о беседах Даллеса с Гогенлоэ, мы должны весьма осторожно отнестись к этим самооправданиям.

Не успел Маринотти доложить Харстеру о своей неудаче (примитивность мышления эсэсовского генерала не могла устроить УСС), как в игру вступил Ватикан. 14 октября архиепископ Миланский кардинал Ильдефонсо Шустер — высший представитель Ватикана на оккупированной немцами территории Италии — послал одного из своих секретарей, дона Джузеппе Бикьераи, с письмом на имя штандартенфюрера СС Эугена Дольмана, в котором предлагал ему свои услуги в разработке «соглашения между Кессельрингом и партизанами».

Имя Эугена Дольмана нам еще встретится. Профессиональный переводчик и италовед, он располагал превосходнейшими связями в Италии, где жил с 1927 года. Десять лет спустя случай помог ему сильно продвинуться. Гитлеру срочно понадобился переводчик при приеме группы итальянских фашистов, и им стал Дольман. Дебют оказался столь успешным, что фюрер взял его во время своего визита в Рим. После этого Гиммлер сделал Дольмана своим «личным наблюдателем» в Риме. Скоро ему присвоили звание штандартенфюрера (полковника) СС — так успешно он работал на Гиммлера. Роль молодого полковника особенно возросла после краха Муссолини, когда немецкие власти судорожно пытались наладить свои контакты с итальянскими властями в отныне оккупированной ими Италии. Дольман был назначен офицером связи между СС и военным командованием, то есть с Кессельрингом, в доверие к которому он быстро вошел.

Дольман сразу понял важность предложения кардинала Шустера, с которым он поддерживал отношения по поручению своего начальника — Карла Вольфа. Если при помощи Шустера СС удалось бы «нейтрализовать» своих главных противников — отряды движения Сопротивления, — то положение оккупантов было бы значительно облегчено. Шустер предлагал, чтобы Кессельринг обязался не разрушать итальянские заводы и фабрики, не имевшие военного значения; партизаны же должны были принять на себя обязательство прекратить все действия против немцев. Такое соглашение должно было предотвратить разрушения, которые, по мнению Шустера, могли стать «основой для победы большевизма в Италии». Как видим, прямой парафраз слов папы, сказанных американскому послу еще в 1942 году!

Началась сложная игра. Бикьераи стал выяснять позицию Комитета национального освобождения (КНО), но немедленно получил резкий отказ. При этом итальянские патриоты прекрасно понимали, что у Шустера есть другой адресат — командование англо-американских войск. Как говорилось в одном из документов КНО, Шустер надеялся на англо-американцев, «поскольку они не хотели, чтобы коммунизм, который мог рассчитывать на поддержку широких масс рабочих, привыкших к хорошо организованным широким действиям, превратился бы в неудержимую силу».

Опасения КНО оказались обоснованными. Бикьераи, не имея на то согласия КНО, направился к Даллесу, изложил ему свой план и попросил наладить контакты с Ватиканом (Милан не имел прямой связи с Римом). Бикье-раи попросил переслать предложения Шустера в Казер-ту — в штаб фельдмаршала Александера, которому номинально подчинялись и партизанские силы КНО. Познакомившись с текстом предложений, Даллес назвал его «необычным документом» и по своим каналам довел его до сведения штаба в Казерте. Вскоре Даллес узнал, что КНО отклонил предложения Шустера, и поэтому не возражал, когда и в штабе Александера отклонили, как он пишет в своих мемуарах, этот план. Тем не менее первая реакция УСС на план Шустера не была категорически отрицательной. Даллес готов был обсуждать план, хотя знал все его «ловушки»: в первую очередь то, что Кессельринг вовсе не помышляет уходить из Северной Италии; знал он и о том, что остатки муссолиниевской банды не собираются участвовать в предполагаемом «перемирии». Лишь некоторое время спустя, а именно 8 декабря, Даллес сообщил в Вашингтон, что «план трудноосуществим». К этому времени и в штабе Александера поняли нереальность предложения Шустера.

Но карусель вертелась. Вслед за Бикьераи с УСС связался Александр фон Нейрат — участник осеннего совещания у Харстера — и предложил свои услуги для осуществления сепаратной капитуляции немецких войск на Западе — не только в Италии, но и во Франция перед фронтом Эйзенхауэра. Это предложение было встречено Даллесом с одобрением: Нейрат дал понять, что рассчитывает на согласие Кессельринга, Вольфа и немецкого посла в Северной Италии Рана. Даллес согласился поддержать зондажи Нейрата.

Вокруг идеи сепаратного мира тайные эмиссары кружились, как пчелы около улья. В январе 1945 года с УСС связался агент Кальтенбруннера, предлагавший сепаратный мир; он же адресовался к Ватикану, заявив, что «церковь многим обязана немцам, ибо только они ведут борьбу с большевизмом». С такой же идеей обратился к Даллесу в феврале 1945 года представитель Шелленберга, а две недели спустя «некий австрийский промышленник», опять же от имени Кальтенбруннера…

Этот список можно было бы продолжить. Однако, как отмечают исследователи итальянской ситуации Бредли Смит и Елена Агаросси, «ни одна из этих попыток не привела к прекращению военных действий». Что верно, то верно. Ибо цель закулисных контактов была совсем иной. Иной была цель и у операции, названной американцами «Санрайз» («Восход солнца»), причем англичане чаще применяли свое обозначение — «Кроссворд».

Зная ее предысторию, обратимся именно к этой операции.

Действующие лица

Карл Вольф считает, что все началось именно с него. Сидя в потертом кресле в своем дармштадском кабинете, он говорил:

— Теперь многие утверждают, что начали переговоры по своей инициативе. Но разве они могли чего-либо добиться без меня? Ко мне стекались все донесения об американских, английских и ватиканских зондажах. Я мог все запретить, мог даже засадить в тюрьму слишком рьяных посредников. Мог, наконец, доложить Гиммлеру в таких тонах, что они были бы немедленно оборваны. Но я этого не сделал…

Слушая эти слова, я не мог сдержать улыбку. Когда за пару лет до разговора с Вольфом я встречался с бывшим немецким послом в Италии Рудольфом Раном, он (не без оснований) утверждал, что Вольф не имел достаточного политического кругозора, чтобы понять смысл переговоров, и лишь исполнил его, Рана, замысел. В свою очередь, штандартенфюрер СС Дольман утверждал, что никаких переговоров не было бы без него. Западногерманский публицист Хейнц Хёне — исследователь истории СС — полагает, что все начал малозаметный гауптштурмфюрер Гвидо Циммер, предложивший конкретный ход к американцам через барона Парилли. Наконец, американский историк Дж. Толэнд говорит о троих — Вольфе, Дольмане и Ране. Он пишет: «Эти трое были убеждены в том, что при внезапном крахе немецкого сопротивления в Северной Италии итальянские партизаны немедленно провозгласят коммунистическое правительство. Французские коммунисты на западе, итальянские — на востоке, и так образуется красный пояс в Южной Европе. Единственное решение проблемы виделось им в том, чтобы договориться с западными союзниками об упорядоченной капитуляции немецких войск. Тогда Запад перехватил бы Северную Италию, упредив партизан».

Пожалуй, Толэнд прав. В штабе Вольфа часто говорили на эту тему. Об этом знал и Гвидо Циммер — сотрудник службы безопасности (СД) в Милане, располагавший хорошими связями в итальянских промышленных кругах, поскольку его начальник штурмбаннфюрер Хюгель участвовала в упоминавшихся ранее контактах Маринотти с УСС. Знал Циммер и Дольмана. Поэтому через Циммера и наладилась связь с бароном Луиджи Парилли — папским камергером, респектабельным промышленником, зятем еще более крупного фабриканта и в прошлом представителем американских фирм «Кэш» и «Кельвинатор» в Италии. В этих кругах эсэсовские офицеры всегда находили желанную поддержку.

Парилли был известен в штабе Вольфа. Дольман познакомился с ним еще в 1944 году, и уже тогда барон предлагал ему свои услуги, делая многозначительные намеки. Дольман вспоминал, например, о таких его словах:

— Знаете ли, дорогой доктор, хорошо иметь много друзей, особенно когда я думаю о моих друзьях в Швейцарии. Я давно их не видел. Это интересные люди с весьма интересными связями. Ах, если бы мне получить визу…

Как пишет в своих мемуарах Дольман, он сразу понял: речь идет об американских и английских связях. Что думал обо всем этом Вольф? К этому времени он часто беседовал о сложившейся ситуации с Раном. Опытный и хорошо знавший нравы гитлеровской дипломатии чиновник, Ран был откровенным сторонником антикоммунистической «западной ориентации». Он не питал никаких иллюзий по поводу перспектив войны и давно считал, что «пора спасать то, что еще можно спасти». Что же касается, как он сам мне говорил, «чувства самосохранения», то оно у него было развито изрядно. Именно поэтому он рассматривал стекавшиеся к нему донесения разведки с определенной точки зрения: а как можно использовать ситуацию, чтобы спастись, да еще с выгодой?

Когда подчиненные Вольфа, эсэсовские офицеры-разведчики Хюгель и Циммер доложили Вольфу о настойчивых предложениях барона Парилли, то он решил проинформировать о них начальника разведки СС Вальтера Шелленберга — давнишнего сторонника идеи сговора с западными союзниками. Однако Шелленберг молчал. Тогда Хюгель и Циммер с согласия Вольфа стали действовать сами. При этом на решение Вольфа подействовало одно странное событие, укрепившее его во мнении, что контакта ищут сами западные союзники.

…В начале 1945 года итальянские фашисты арестовали группу партизан, среди которых оказался агент английской разведки. Имя его осталось невыясненным, так как у него были разные псевдонимы: Такер, Дракер, Уэллаби, Лаллаби. Когда же он был доставлен к «министру обороны» маршалу Грациани, то сообщил ему, что якобы послан в Северную Италию для предотвращения разрушения ценных объектов на последней стадии войны. Грациани сделал вывод: миссия агента — установление связи с «правительством Сало» и с немцами. Поэтому «Такер» был передан СС и подробно допрошен, в том числе и Вольфом. Вольф стал раздумывать: с чего бы это союзникам предпринимать такие действия? Видимо, они хотят сохранить для себя Италию, особенно Милан и Турин, в предприятия которых вложены большие капиталы США и Англии. Следовательно, они будут готовы заплатить немалую цену за это, а также за помощь в деле отстранения коммунистов-партизан от власти. Более того: Вольф надеялся, что если он установит связь с союзниками, то это будет первым шагом к расколу антигитлеровской коалиции.

Надо учесть и такое важное обстоятельство. Сам Вольф только что вернулся из Берлина. Там он докладывал Гиммлеру об «обнадеживающих» сигналах: беседах фон Нейрата, переговорах вокруг предложения кардинала Шустера, которые, по мнению Вольфа, свидетельствовали о заинтересованности Запада в сделке с Германией. 4 февраля этот вопрос был главным на совещании у Гиммлера. Наконец в ночь с 6 на 7 февраля Вольф попал на аудиенцию к Гитлеру.

Вот как он сам описывал эту поистине решающую беседу:

— Фюрер принял меня в своем большом кабинете в имперской канцелярии. Так как я просил приема как высший командир СС и полиции в Италии, то должен был присутствовать и министр иностранных дел. Это мне было ни к чему, но я не мог возражать. Был также Хевель — представитель министра иностранных дел при фюрере, и Фегелейн — личный представитель Гиммлера. Мы сидели все вместе на диванах около низкого столика. В основном говорил я, Риббентроп молчал — как воды в рот набрал. Хевель иногда вставлял замечания.

— О чем же вы говорили?

— Я был исполнен готовности сказать фюреру о необходимости вступить в политические переговоры. Гиммлер, которому я за день до этого рассказал о своем плане, не дал определенного ответа. Когда я спросил, можем ли мы рассчитывать на быстрое появление нового «чудо-оружия», он ответил, что это знает только фюрер. Следовательно, мне не оставалось ничего другого как спросить Гитлера…

— Получили ли вы ответ?

— Нет. Именно поэтому я подробно стал излагать свой план. Я рассказал, что ко мне в последнее время тянутся щупальца с трех сторон — от Ватикана, американцев и англичан. С Ватиканом мне было все ясно: перед лицом всего католического мира папа хочет предстать спасителем человечества. Англичане, в свою очередь, считают, что послевоенной Европой должны управлять именно они. По мнению американцев, Англия отжила свой век, и теперь ведущую роль должна играть Америка. Все вместе они не хотят, чтобы коммунизм стал победителем в этой бойне. «Я прошу вас, мой фюрер, дать мне указание взять эти нити в свои руки. Гиммлер не способен дать мне такие инструкции, только вы можете это сделать!» — такими словами я закончил свою информацию.

— Зная Гитлера, — продолжал Вольф, — я чувствовал, что мои идеи ему нравятся. Мне было известно и то, что в прошлом такого рода предложения вызывали немедленный отказ и даже взрыв бешенства. На этот раз фюрер молчал, расхаживая по кабинету и пощелкивая пальцами. Конечно, молчали и мы…

Эта сцена закончилась, по словам Вольфа, так: Гитлер попрощался с ним, сказав: «Благодарю за доклад, с которым вы прибыли. Это очень интересно. Действуйте и постарайтесь получить максимально благоприятные предложения». Вольф отсалютовал и покинул кабинет вместе с другими. Риббентроп был озадачен и сказал Вольфу, что «надо подумать, как интерпретировать слова фюрера». Это они и сделали, отправившись в загородную резиденцию Риббентропа.

— Сказал ли вам Риббентроп, что и он задумал такую же операцию в Швеции?

— Нет, я об этом узнал позже. Риббентроп не любил, чтобы кто-либо вмешивался в его дела. В ходе беседы мы пришли к заключению, что поведение фюрера, который формально не дал указания на переговоры с Западом, все-таки дает право начать активные действия.

Этот рассказ Вольфа более чем примечателен, если оценивать его не обособленно, а в общем контексте политических расчетов гибнувшего рейха. Из предыдущих глав книги мы могли составить себе довольно определенную картину того, как за официальными кулисами шла напряженная игра. Ее участники руководствовались самыми различными соображениями, но все они могут быть приведены к одному знаменателю: попытка взлома единого антигитлеровского фронта на базе антикоммунизма.

Что же, и по этому эпизоду действий Риббентропа у нас имеется свидетель — непосредственный и неоднократный участник закулисных переговоров, бывший журналист, а затем референт по вопросам Англии в имперском министерстве иностранных дел Фриц Хессе, который неоднократно выполнял самые ответственные и щекотливые поручения своего шефа. Он делал это в 1939 году, с неменьшим рвением принялся за то же самое в 1945 году.

— Да, — говорил мне пенсионер Хессе во время бесед в его мюнхенской квартире, — в начале 1945 года я был вызван к Риббентропу и получил указание направиться в Стокгольм для установления контактов с представителями английского правительства.

Хессе была вручена специальная инструкция, которая одновременно была послана руководителям ряда дипломатических миссий. Эта инструкция, как о ней вспоминал мой собеседник, недвусмысленно указывала на необходимость «разъяснить» представителям Соединенных Штатов и Англии, что поражение Гитлера для них невыгодно и они должны вступить в союз с Германией. «Кто владеет Германией, — аргументировал Риббентроп, — будет господствовать не только над Европой, но и над всем миром… Если Запад заполучит на свою сторону Германию, то будет настолько силен, что у него появится шанс приостановить Советы». Как утверждает Хессе, эта инструкция была подписана Риббентропом, спустя некоторое время одобрена Гитлером, и с ней Хессе вылетел в Стокгольм. Представитель Риббентропа Мелльхаузен направился в Лиссабон, а фон Шмиден — в Швейцарию.

Как же была осуществлена операция Риббентропа? Об этом мы можем узнать от очень авторитетного человека. Бывший статс-секретарь германского МИДа, а в 1943–1945 годах — посол Германии в Ватикане Эрнст фон Вайцзеккер в свое время (и ныне в глазах западной историографии) считался одним из наиболее разумных и дальновидных дипломатов, якобы не зараженных бациллами нацистского фанатизма. Скептически относясь к фюреру и своему министру, Вайцзеккер видел и понимал многие роковые просчеты рейха (хотя не делал необходимых выводов и оставался на своем посту).

Опубликованный ныне его архив содержит подробное описание того, как 17 февраля 1945 года в ватиканскую резиденцию посла пришла большая шифротелеграмма от министра за номером «S-6О», объемом 16 страниц. Она содержала инструкцию о том, что должен был довести посол до сведения курии, — папы и высшего руководства западных держав. Директива состояла из следующих восьми пунктов (в изложении Вайцзеккера):

1. Германия будет драться, пока ее противники не убедятся в ее непобедимости.

2. Советский Союз становится все сильнее и хочет сделать освобожденные им страны «частью СССР».

3. Целью СССР является завоевание Германии и господство в Европе, то есть превращение ее в коммунистическую.

4. Сталин хочет истребить германскую интеллигенцию, сделать Германию советской, создать «балканский блок» и уничтожить Англию.

5. Германия не может стать демократической, она может быть либо нацистской, либо коммунистической, и тем самым США и Англия «должны быть заинтересованы в том, чтобы с Гитлером ничего не случилось».

6. Необходима «новая система европейского равновесия», то есть Европа, объединенная против России. Иначе Германия сговорится с Россией.

7. В этой системе должны участвовать Германия и Италия.

8. Союз Запада с Германией предотвратит новые войны в Европе. Поэтому надо отказаться от принципа безоговорочной капитуляции.

Прочитав это, Вайцзеккер пришел в замешательство. С одной стороны, как разумный человек он понимал грубость риббентроповского маневра (он даже назвал его «галиматьей»). С другой — счел необходимым использовать документ, а именно «не упустить момента», начать переговоры с Западом, добиться прекращения боев на Западном фронте, поскольку «возможны другие повороты».

Вот на что возлагались все надежды руководителей рейха! Именно эти надежды стали движущим мотивом действий Вольфа и Риббентропа. Сопоставим даты: 7 февраля оба были у Гитлера, 17 февраля пошла риббентроповская директива «S-бО», и примерно в это же время Вольф вступил в контакт с американской стратегической разведкой.

Визиты барона Парилли

…Итак, февраль 1945 года. 21-го числа в доме известного швейцарского педагога Макса Хусмана в Люцерне появился барон Парилли. Хусман знал Парилли давно и поэтому не удивился, когда еще в январе полиция сообщила, что барон обратился с просьбой о швейцарской визе и сослался на Хусмана. Пока полиция проверяла рекомендации, Хусман проинформировал о намерении Парилли своего друга, офицера швейцарской разведки майора генштаба Макса Вайбеля. 22 февраля Хусман и Парилли оказались гостями Вайбеля в Цюрихе.

Что же сказал барон своему швейцарскому знакомому? Если верить мемуарам Даллеса, то речь шла о том, что Парилли был озабочен угрозой разрушений в Северной Италии и предлагал меры по прекращению огня, которые предотвратили бы разрушения. Ран вообще не упоминает о миссии Парилли, Дольман ничего не говорит о первом разговоре Парилли с Хусманом, а затем с Хусманом и Вайбелем. Р.Г. Смит в официальной истории УСС также ограничивается сообщением о том, что Парилли был «готов перевернуть землю и небо, чтобы спасти Северную Италию от разрушений».

Однако имеются и другие сведения. Так, английский историк Ион Кимче в своей книге «Война генерала Гюисана[87] на два фронта» так воспроизводит содержание разговора Парилли с Хусманом: Парилли знает, что немцы готовят разрушение всего индустриального Севера Италии. У него есть друзья в СС, которые не хотят этого и готовы спасти Италию от бедствия; они были бы рады окончить войну в Италии, если западные союзники согласятся на создание совместного фронта против Советского- Союза в Европе.

Кому верить? Если принять первую версию и речь шла только о «спасении Северной Италии», то интерес Вайбеля и, главное, Даллеса к миссии Парилли, давшего понять, что действует не по собственной инициативе, можно оправдать. Однако если сразу было ясно, что речь идет об операции, направленной на раскол коалиции, то не приобретает ли участие американцев совсем иной характер? Последнее предположение, как мы увидим, куда ближе к истине. Тем более что сообщение Кимче получило авторитетное подтверждение. Майор Вайбель составил секретный доклад о своей операции, который долго находился под замком. В 1971 году Вайбель умер, а в 1981 году доклад был опубликован. В нем читаем: «Парилли утверждал, что определенные круги в СС выражают надежду на возможность совместного с западными союзниками продолжения войны против Советского Союза. Он высказался за установление контакта союзных представителей с некоторыми немецкими руководящими деятелями в Северной Италии с целью выяснить — имеются ли перспективы на какое-либо взаимопонимание».

Об этих же планах Парилли говорил лично Вайбелю во время их встречи, состоявшейся на следующий день в Цюрихе, куда Вайбель срочно прибыл по вызову Хусмана. Вайбель прекрасно понимал, что означает политическая сторона зондажа Парилли. «Западные союзники, — писал он в своем докладе, — должны были учитывать, что любая немецкая попытка вступить в переговоры с одной из держав сразу рассматривалась бы другой как одностороннее действие. Россия была в этом отношении особо чувствительна, и ее недоверие было вполне понятно, если учесть те взгляды, которые высказывались немцами по поводу характера окончания войны. Поэтому в интересах всех союзников, включая Россию, была совместная позиция по отношению к немцам, дабы исключить впечатление, будто возможно спекулировать на расколе между западными союзниками и Россией. Ибо именно эта мысль о расколе была последней надеждой немецкого руководства. Она красной нитью проходила через все переговоры, ведшиеся до капитуляции рейха».

Вайбель был недалек от истины, и это мнение разделяли его начальники в швейцарском генштабе. И. Кимче в своем исследовании швейцарской военной политики подтверждает, что замысел гитлеровской Германии был ясен, к примеру, командующему швейцарской армией генералу Гюисану. Он понимал, что в Германии были силы, которые «цеплялись за надежду, что им после исчезновения Гитлера удастся заключить сепаратный мир с союзниками и затем совместно с американцами и англичанами остановить продвижение русских в Центральную Европу».

И тем не менее Вайбель решил свести Парилли с американцами! Сам Даллес вспоминал об этом так: 25 февраля из Берна он вместе со своим ближайшим помощником Геро фон Геверницем отправился с визитом к генералу Гаррисону — начальнику разведки 6-й американской армии, которая стояла в Эльзасе. Для этого надо было пересечь швейцарскую границу и попасть на освобожденную территорию Франции. Здесь их настигла радиограмма из Берна: майор Вайбель просит Даллеса срочно прибыть в Люцерн. Даллес сразу понял, что швейцарская разведка хочет сообщить ему нечто важное. Поэтому он и Геверниц бросили все дела и помчались в Базель, а оттуда в Люцерн.

Вечером 25 февраля Даллес и Геверниц встретились с Вайбелем в ресторане близ Люцерна. Тот «в общих чертах» информировал Даллеса о необычном визитере и предложил ему встречу с Парилли. Даллес сразу согласился и решил послать Геверница, который тем же вечером в отеле «Швайцер хоф» встретился с Парилли и Хусманом. Парилли, а особенно Хусман, были очень разговорчивы, расписывая угрозу разрушения Северной Италии. Барон, в частности, снова повторил, что эсэсовское руководство в Северной Италии «совсем другое, чем о нем думают», и назвал имя Циммера. Затем последовало второе имя: Дольман. Наконец барон назвал третье — Вольф. В ответ на это Геверниц заявил, что «было бы интересно» встретиться с Дольманом, Вольфом и даже с фельдмаршалом Кессельрингом. Разумеется, на территории Швейцарии. Так УСС, зная всю подоплеку замысла Вольфа и иже с ним, подхватило шар, брошенный эсэсовским эмиссаром. Заметим: в беседах с Парилли вопрос о военной капитуляции немецких войск — а именно этим Даллес оправдывал впоследствии свое согласие — вообще не поднимался!

Зато Вольф понял Даллеса лучше, чем Даллес это изображает. Когда я беседовал на эту тему в Дармштадте, то мой собеседник сказал:

— У меня сразу сложилось впечатление, что американцы заинтересованы в переговорах. Поэтому мы решили перейти к следующему этапу…

…Полночный телефонный звонок вырвал штандартенфюрера Дольмана из объятий Морфея. Ему было приказано немедленно выехать к Вольфу в Фазано, причем прихватить штатский костюм. Дольман сразу сообразил, что речь идет о каком-то важном задании. К полудню он добрался до Фазано, где Вольф принял его, загорая на балконе своей резиденции на берегу озера Гарда.

Вольф проинформировал Дольмана о миссии Парилли и приказал ему вместе с Парилли и Циммером направиться в Швейцарию. Политические директивы Дольман должен был получить у немецкого посла Рана, что произошло немедленно. В качестве возможного «козыряв в переговорах Ран рекомендовал использовать все еще мощный потенциал группы армий Кессельринга. Кроме того, он дал Дольману важный совет: ни в коем случае не возбуждать у своих американских собеседников подозрения, будто Вольф и его единомышленники собираются «вбивать клин между союзниками». Наоборот, он должен был уверять, что Вольф и Ран убеждены в прочности антигитлеровской коалиции и, по их мнению, она «просуществует минимум до полного поражения Германии». Когда я в 1974 году беседовал с Раном, он пояснил мне: конечно, Вольф надеялся «вбить клин», и это было главным оправданием его миссии в глазах Гитлера и Гиммлера. Но есть вещи, о которых думают, но не говорят. Иными словами, совет Рана был прямым выводом из первой встречи Парилли с Хусманом и Вайбелем. Они своей реакцией как бы подсказали, что прямое и незамаскированное изложение замысла эсэсовской стороны поставило бы американцев в трудное положение.

Парилли получил указание срочно отправиться в Швейцарию, где 2 марта сообщил Вайбелю, что на переговоры прибудут прямые представители СС — а именно Дольман и Циммер. Вайбель, в свою очередь, проинформировал Даллеса, который решил на этот раз послать на встречу не Геверница, а другого своего сотрудника — Пола Блума. Блум выехал в Лугано. Здесь Вайбель зарезервировал целый этаж в лучшем луганском ресторане «Бьяджи».

…Могу засвидетельствовать: Вайбелю нельзя было отказать в умении найти подходящее место для встреч подобного рода. Ресторан «Бьяджи» — теперь он называется «Ристоранте Бьянки» — находится в самом центре Лугано, на узенькой улочке Виа Пессина. По улице течет пестрая толпа, в которой легко затеряться. В рекламе говорится: «Ресторан «Бьянки» — ранее «Бьяджи» — до сих пор остался местом светских встреч, каким он был в прошлом веке». Как мне рассказал метрдотель, ресторану почти 300 лет. Сначала здесь был рыбацкий трактир, а в конце XVIII века владельцы переоборудовали его на светский манер. Таким он и остался до сегодняшнего дня. Сам ресторан невелик, однако за одной из колонн скрывается дверь, ведущая на второй этаж. По устланной красным ковром лестнице можно пройти до украшенной старинной инкрустацией двери. За ней — помещение, в котором каждый понедельник собирались и собираются по сей день члены аристократического клуба «Ротари». Помещение разделено аркой на две части, что было очень удобно для «раздельных» бесед, которые любили практиковать Вайбель и Хусман со своими партнерами.

3 марта 1945 года Дольман, Циммер (их беспрепятственно пропустили через границу по указанию Вайбеля), Парилли, Хусман и заместитель Вайбеля капитан Ротплетц прибыли в «Бьяджи». Однако встреча началась странно: Вайбель вдруг оказался занятым другими делами, а Блум прибыл с трехчасовым опозданием. Поэтому первая часть беседы шла между Дольманом и профессором Хусманом, не имевшим никаких официальных полномочий. Когда профессор неосторожно заявил, что речь может идти только о безоговорочной капитуляции, Дольман вскричал:

— Вы хотите от нас, чтобы мы совершили государственную измену?

Обстановка накалилась. Дольман стал нервничать, так как поучения Хусмана, говорившего о преступности войны, пришлись ему не по душе. Парилли, в свою очередь, явно скучал и перевел беседу в практический план:

— Какие перспективы после проделанной работы откроются перед теми, кто будет принимать участие в переговорах?

Хусман заверил, что союзники обойдутся с ними «гуманно». Дольман был недоволен поворотом разговора и затронул другую тему.

— Готовы ли союзники к прямым переговорам с Гитлером, Гиммлером или с назначенными ими уполномоченными?

Хусман ответил отрицательно. Выяснив этот вопрос, Дольман стал интересоваться тем, как другая сторона относится к вопросу о капитуляции, Мнения быстро сошлись: капитуляция только для Италии, т. е. для войск Кессельринга и фашистских соединений. Далее, «корректный марш» сдающихся войск и их быстрейшее возвращение домой (!), офицерам оставляется оружие.

Важно отметить: Дольман тактично последовал совету Рана и на этот раз не поднимал вопроса о «совместной войне против Советского Союза», ограничившись намеком на то, что он ожидает от союзников «справедливого мира», который «сорвет коммунистические планы в Северной Италии». В то же время швейцарские участники переговоров были озадачены тем, что Дольман вовсе не выступал как «проситель», а вел себя очень уверенно. Именно поэтому они решили, что надо обо всем договориться еще до прибытия Блума, чтобы не шокировать американцев. В итоге, после долгих бесед, они получили согласие Дольмана на следующие пять пунктов: война для Германии проиграна, расколоть союзников невозможно, они не будут вести переговоры с уполномоченными Гитлера или Гиммлера, предметом нынешних переговоров может быть только Северная Италия. Наконец, ускорение окончания войны должно считаться долгом каждого немца.

Вайбель изображает это своим большим достижением. Но какова была подлинная цена сей «договоренности»? Согласиться с тем, что война проиграна и что союзников не расколоть, Дольману было совсем не трудно — это ничего не стоило и ничего не меняло. Пункт о Гитлере и Гиммлере имел (как и пункт о «расколе») как бы сигнальное значение; он предупреждал Вольфа, что он ни в коем случае не должен ссылаться на свои прямые связи с обоими. Зато пункт о «местном характере» переговоров был исключительно важен для Даллеса. Дело в том, что высшие руководители трех держав антигитлеровской коалиции твердо условились, что переговоры о капитуляции Германии могут вестись только всеми вместе. Когда же в конце войны перед западными союзниками стала появляться соблазнительная перспектива сговора с немцами, то появилась и спасительная уловка: речь, мол, идет о «местной», или «частичной», капитуляции.

Тем временем появился и м-р Блум. Прибыв с опозданием на три часа, он провел с Дольманом, Циммером и Парилли лишь 20 минут. Вайбель сперва проинформировал его о результатах. После этого Блум появился в зале «Бьяджи» (он приятно удивил эсэсовцев тем, что подал им руку). Разговор был недолгим, ибо Вайбель сделал все дело за Блума. Кроме того, как впоследствии выяснилось, Блум получил от Даллеса указание меньше всего говорить о военных делах (еще одна любопытная черточка для оценки будущих уверений, будто речь шла только о военной капитуляции!). Зато он должен был интересоваться — кто стоит за Дольманом? Последний сначала уклонился от ответа, заявив, что «выступает как частное лицо и не имеет поручения» (он быстро учел намеки о Гиммлере!). Лишь вскользь заметил, что принадлежит к штабу генерала СС Вольфа и может только обещать, что в случае желательности переговоров с США он будет пытаться убедить Вольфа в необходимости приехать в Швейцарию…

Тогда произошло следующее: по заданию того самого Даллеса, который (если опять же верить его мемуарам) «не ожидал ничего от встречи», Блум передал Хусману, а Хусман — Дольману записку с двумя именами: Парри и Усмиани. Это были имена двух руководителей партизанского движения, попавших в руки карателей. Смысл записки был ясен: в знак «доброй воли» Вольф должен был освободить Парри и Усмиани (представителей буржуазной «Партии действия»).

На этом встреча закончилась, Дольман и Циммер отправились в Италию. 4 марта они доложили Вольфу о том, что произошло в Лугано. Вольф принял все сказанное к сведению, заметив, что освобождение Феруччо Парри и Антонио Усмиани для него проблемы не представляет.

Вольф вступает в игру

Как оценили в штабе Вольфа итоги «второго раунда»? С одной стороны, Дольман должен был бы выразить недовольство; Хусман вроде как бы отверг идею «раскола» союзников и повторил формулу безоговорочной капитуляции. Но в то же время американская сторона своим предложением об освобождении Парри и Усмиани дала ясно понять, что заинтересована в продолжении контактов. Далее, некоторые высказывания Блума и Хусмана позволяли надеяться, что американцы будут вести себя «гибко». Например, Хусман сказал, что после войны будет создана «элита» из представителей всех стран, включая Германию, а Блум говорил о том, что все участники переговоров о капитуляции будут «участниками послевоенного восстановления». Циммер настаивал на том, что высказывания Блума и Хусмана необходимо интерпретировать в позитивном для Германии духе и что для США вопрос о безоговорочной капитуляции представляет «предмет торга». Дольман, в свою очередь, сделал вывод, что можно надеяться на сговорчивость американцев. Наконец, у Парилли создалось убеждение, что Вольф сможет убедить американцев в реальности «русской опасности».

Именно тогда Вольф, взвесив все «за» и «против», решился взять дело в свои руки и стал готовиться к поездке к Даллесу. Для этой цели его наставник Рудольф Ран разработал стройный план капитуляции «на свой манер». Он включал: приостановление наступательных действий со стороны англо-американских войск; обязательство немецкого и итало-фашистского командования не производить разрушений; «секретное» перемирие, которое вступит в силу через день после падения Берлина; сохранение немецких соединений, которые должны быть отправлены в Германию, для того чтобы предотвратить «беспорядки и грабежи». Этот план в принципе содержал все элементы замысла Гитлера — Гиммлера — Вольфа. В самом деле, он фактически предусматривал нарушение союзнических обязательств («секретное» соглашение, сохранение вермахта и превращение его в «антикоммунистическую полицию»). Вольф в принципе одобрил план Рана и положил его в основу своих предстоящих переговоров.

Но как реагировал на переговоры в Лугано Аллен Даллес? Этот вопрос подробно разбирают в упомянутой выше книге «Операция «Восход солнца» Б. Смит и Е. Агаросси, которым первым удалось ознакомиться с теми донесениями, которые посылал Даллес в главный штаб УСС в Вашингтон и в штаб фельдмаршала Александера в Казерту, — донесениями, которые надо рассматривать в контексте всей деятельности Даллеса в Швейцарии.

Итоги деятельности швейцарской резидентуры УСС к началу 1945 года были, по мнению обоих исследователей, скудными. Надо иметь в виду, что Даллес был буквально одержим идеей «задержать русских». Так, в связи с готовившимся заговором против Гитлера он все время добивался от Вашингтона, чтобы тот дал участникам «генеральского заговора» надежду на некую благожелательность со стороны союзников, дабы «противодействовать советскому влиянию». Летом 1944 года эта страница деятельности Даллеса закрылась. Тогда он сосредоточил внимание на том, чтобы усилить и поддерживать антикоммунистические группы в итальянском движении Сопротивления. На этом поприще он лавров также не собрал. Оказались дутыми и его обещания добиться «местных капитуляций» на Западном фронте. «Война приближалась к концу, однако УСС в Европе добилось весьма малого, — пишут Смит и Агаросси. — Его разведывательные данные были весьма скромны в сравнении с блестящими успехами англичан в деле раскрытия шифров… После более чем трехлетней болтовни о значении «политического ведения войны» ничего достигнуто не было. В марте 1945 года Даллес и УСС в Европе нуждались в эффектном успехе», — так не без иронии замечают исследователи.

Конечно, в этой иронии есть доля преувеличения. Склонность Даллеса к антикоммунистическим авантюрам едва ли уступала его честолюбию, и позиция Даллеса в операции «Санрайз» в первую очередь определялась его идеологическими предубеждениями. Ему не надо было себя переламывать, чтобы пойти на переговоры с Вольфом. Тем более что, как мы знаем из бесед Даллеса с Гогенлоэ и Шпитци в 1943 году, он уже тогда проявлял большой интерес к СС как к «фактору поддержания порядка». Из краха заговора 20 июля он сделал для себя вывод: в Германии все решает СС, следовательно, для ускорения капитуляции необходимо участие СС. Во имя этого абсурдного и провокационного вывода Даллес даже стал убеждать своих начальников, что теперь надо ставить на СС.

…На календаре «Санрайз» — 4 марта. Дольман, Циммер и Парилли доложили о втором раунде. Вольф обсудил ситуацию с Кессельрингом, Раном. В принципе принимается решение продолжить переговоры. 6 марта Парилли — у Вайбеля и сообщает о том, что через 36 часов Вольф прибудет в Швейцарию. Вайбель связывается с Даллесом. Даллес докладывает в Казерту, откуда приходит вполне разумное указание: если речь идет о капитуляции, то Кессельринг должен — как это полагается! — послать парламентеров через линию фронта с белым флагом или договориться о перелете их в район дислокации союзных войск.

Но Даллес ни за что не хочет выпустить переговоры из своих рук. Он требует: переговоры надо вести негласно и в Швейцарии. Так и было сделано.

Встреча в Цюрихе

Сегодня поездка из Фазано в Цюрих не представляет особого труда. Выехав на автостраду, ведущую к швейцарской границе (и заплатив соответствующий сбор, ибо в Италии автострады платные), можно за полчаса добраться до границы. Досмотр не занимает много времени. Дальше — швейцарская (бесплатная) автострада. Она оставляет справа живописное Луганское озеро и сам город Лугано и устремляется на север, к знаменитому Сен-Готардскому перевалу. Здесь еще осталось несколько десятков километров старого, узкого шоссе, которое серпантином поднимается вверх к началу многокилометрового автотуннеля. Раньше автомашины приходилось грузить на станции Сен-Готард на специальные железнодорожные платформы, чтобы следовать по единственному тогда Сен-Готардскому железнодорожному туннелю — гордости техники конца XIX века. Сейчас поезда идут без остановки. Без остановки летят и машины по выложенному кафелем 20-километровому туннелю. Пока он двусторонний; скоро будет готов второй туннель, и тогда движение будет раздельным, что обеспечит большую безопасность. Пройдя под перевалом, автострада спускается в долину «Озера четырех кантонов», и через три часа — вы в Цюрихе.

Весной 1945 года поездка по маршруту Фазано — Цюрих выглядела иначе. Не было автострад, не было быстроходных автомашин. Северная Италия была оккупирована вермахтом. Швейцария оставалась нейтральной и очень тщательно охраняла свою южную границу. Отправляясь в далекий путь, Вольф понимал, что во всем предприятии есть большая доля риска: а вдруг его интернируют швейцарские власти? А вдруг его опознают: ведь он личность в Северной Италии более чем известная?

— Меня заверили, что будет сохранена полная секретность, — рассказывал мне Вольф. — Разумеется, я и мои помощники ехали в штатском. На всякий случай была придумана легенда: мы, мол, члены немецко-итальянской комиссии, занимающейся вопросами железнодорожного сообщения между североитальянскими портами и Швейцарией…

К вящему удовольствию Вольфа, все прошло без инцидентов. В 7 часов 30 минут утра 8 марта с итальянской стороны к швейцарской границе подъехали две машины. В первой были Вольф, его адъютант оберштурмфюрер СС Веннер и Дольман, уже знакомый с будущими американскими партнерами. Во второй машине ехали Циммер и Парилли; в ней же сидели Парри и Усмиани. Ни о чем не догадывавшиеся, они утром были вывезены из эсэсовской тюрьмы и считали, что их везут на расстрел.

Парри и Усмиани были как бы «визитной карточкой» для Вольфа, ибо должны были явиться доказательством его лояльности. Однако Вольф был предусмотрителен.

— Я решил, — рассказывал он, — запастись и другими рекомендациями для Даллеса. Взял бланк с полным перечислением своих титулов: обергруппенфюрер СС, генерал войск СС, высший начальник СС и полиции и полномочный генерал вермахта в Италии, командующий тыловой областью и начальник военной администрации. В тексте я указал имена лиц, которые могли бы дать обо мне справки и рекомендации.

— Кого же вы назвали?

— Первым — Рудольфа Гесса. Правда, я тогда не знал, где он находится, и наугад назвал Канаду. Дальше — папу римского, добавив имя профессора Вазелла, которого я освободил по просьбе папы. Кроме того, я написал, что «папа в любой момент готов к посредничеству». Упомянул я и главу ордена сальваторианцев патера Панкрациуса Пфейфера. Из моих итальянских друзей я упомянул графа Кальви ди Бергола и герцогиню Аоста, полагая, что их знают в США…

На границе все произошло очень быстро. Вайбель провел приехавших через пограничный пост. Он тут же связался с Даллесом по телефону, сообщив, что, во-первых, Вольф выполнил просьбу Даллеса об освобождении Парри и Усмиани, во-вторых, прибыл сам. Тогда группа разделилась: первым поездом уехали Парри и Усмиани в сопровождении говорившего по-итальянски сотрудника швейцарской разведки Франко Ливио. Он должен был доставить освобожденных в одну из цюрихских больниц, ибо состояние обоих было ужасное. В следующий поезд сели Вольф со свитой, Вайбель и его неизменный спутник профессор Хусман.

Тем временем и Даллес был наготове. Геверниц снял в Цюрихе виллу в малолюдном квартале на берегу Цюрихского озера на улице Генферштрассе. Помещение было удобным для переговоров, так как в него можно было проникнуть лишь через три запирающиеся одна за другой двери. Когда же группа во второй половине дня прибыла в Цюрих, Даллес сообщил Хусману, что Вольфа следует привезти к нему только после того, как Даллес лично убедится, тех ли итальянских деятелей освободил Вольф.

Кстати, почему Даллес хотел обязательно встретиться с Парри? Было ли это желание продиктовано сентиментальными соображениями — увидеть человека, спасенного от смерти? Отнюдь нет — и это можно понять из разговора седовласого Парри со своим «освободителем». Парри спросил его:

— Какую сделку вы заключили с немцами, что они меня освободили? Я хочу немедленно отправиться в Италию, чтобы продолжить борьбу с нацистами и фашистами!

Именно это не входило в планы Даллеса, который под различными предлогами стал убеждать своего собеседника в том, что он должен минимум две недели пробыть в Цюрихе. Парри и Усмиани нехотя согласились.

Чем же занимался все это время Вольф? Ведь с момента перехода границы прошло более 8 часов. Вайбель — по примеру встречи в Лугано — использовал паузу для своеобразной «профилактической подготовки», главным лицом которой снова стал профессор Хусман. Во время поездки он оставался наедине с Вольфом и беседовал с ним на самые различные темы: о Рузвельте, западных демократиях и Советском Союзе, об ошибках, допущенных Гитлером (например, о том, что он мог бы предотвратить вступление США в войну), о безысходности военного положения Германии, о личной ответственности Вольфа и так далее…

Если, основываться на докладе Вайбеля, то цель Хусмана в многочасовой беседе с Вольфом была такова: подготовить его к мысли, что капитуляция неизбежна; заставить не поднимать вопроса)о расколе союзников; еще раз (для успокоения штаба Александера в Казерте) добиться подтверждения, что Гитлер и Гиммлер не давали Вольфу указаний о поездке в Швейцарию, наконец, убедить Вольфа, что он не должен поднимать вопроса о судьбе всего рейха, а говорить только о Северной Италии. Тем самым Вольф еще раз получил ясное предупреждение о «запретных темах».

Именно этим можно объяснить характер увертюры переговоров на Генферштрассе. Когда Хусман ввел Вольфа в уютную комнату с камином (Даллес, видимо, начитавшись детективных романов, считал, что камин располагает к откровенности), Даллес открыл «заседание» и дал слово Хусману, который повторил уже известные Вольфу рассуждения. После этого Хусман оставил Вольфа с Даллесом и Геверницем. Как принято писать в романах определенного толка, уютно потрескивали дрова, и, попивая виски, гости стали болтать о том о сем…

К сожалению, сведения о содержании этих переговоров не так обширны, как доклады Вайбеля о его собственной деятельности. Сам Даллес изложил ход бесед так: Вольф сообщил, что «готов поставить свою организацию на службу союзникам во имя прекращения военных действий». Однако его желания, мол, недостаточно, ибо необходимо согласие военных, в первую очередь Кессельринга. Такое согласие Вольф берется получить. Если Даллес обеспечит связь с верховным командованием союзников, то Вольф добьется приезда Кессельринга или его уполномоченных в Швейцарию.

В ответ Даллес заверил его, что такая связь у него есть — не только с Казертой, но и с Вашингтоном. Он констатировал, однако, что не может дать никаких заверений, так как ему неизвестна позиция Кессельринга. Переговоры были продолжены в 9 часов утра на следующий день, правда, не с Даллесом, который срочно уехал в Берн, чтобы доложить в Вашингтон и Казерту о беседах с Вольфом. Американскую сторону снова представлял Геро фон Геверниц. Вольф уточнил: через неделю планируется визит самого Кессельринга к Даллесу. Далее, СС освобождает 350 английских и американских военнопленных, содержащихся в лагерях Северной Италии.

Наконец, командование войск СС «облегчит» возвращение итальянских офицеров из Германии в Северную Италию, чтобы они «непосредственно после прекращения огня смогли выполнять важные задачи в своей стране». Вайбель пишет, что вопрос о возвращении итальянских офицеров был поставлен самой западной стороной, что проливает свет на англо-американские планы «наведения порядка» после капитуляции при помощи вермахта.

Но об одном условии переговоров Даллес умолчал. О нем рассказывал мне Вольф:

— Г-н Даллес выдвинул одно предварительное условие для дальнейших переговоров. Оно сводилось к тому, что я должен обязаться не вступать в такие же переговоры с какой-либо другой союзной державой…

Тут я воспользовался случаем и решил спросить об эпизоде с «Такером», который был мне известен из исторических публикаций.

— Такер? — переспросил мой собеседник. — О, конечно, я хорошо помню эту историю и по этому поводу хотел бы сообщить следующее. Где-то в середине февраля, после моего возвращения из Берлина, мне доложили, что захвачен секретный английский эмиссар, направлявшийся из Швейцарии в Северную Италию. Вместе с ним были два итальянца — радист и шофер. Захватившая их фашистская полиция смогла установить, что эмиссар имел задание попасть к Муссолини или к главнокомандующему фашистскими войсками маршалу Грациани. Как только органы СС узнали об этом, я потребовал привезти захваченных к себе и лично допросил англичанина, назвавшегося Такером…

— Что же выяснилось?

— Я долго беседовал с Такером, поселив его в прекрасном отеле в Гардоне. В конце концов, он раскрыл цель своей миссии: ему нужно было выяснить у Грациани, что он захочет получить от западных союзников за предотвращение коммунистического восстания в Италии и создания там советской республики? Именно эту перспективу видели в союзном штабе маршала Александера в Казерте и именно ее хотели предотвратить.

Вольф сказал Такеру:

— Вы напрасно ищете связи с Грациани. У него нет реальной власти. Если вы хотите предотвратить захват власти коммунистами, обращайтесь ко мне. Поэтому я вам предлагаю вернуться обратно. Вас доставят на швейцарскую границу. Затем вы должны отправиться в Казерту и задать от моего имени вопрос Александеру: что он предложит мне за выполнение его желания? Ваши итальянские сопровождающие останутся заложниками, вы должны дать мне знать о результатах…

По словам Вольфа, Такер быстро согласился и заявил, что берет на себя подобную посредническую миссию. Было условлено, что он сообщит день и час своего возвращения из Казерты в Швейцарию специальным кодом:

— Слушайте передачи Би-би-си в полдень. Сразу после двенадцати будет объявлено: «Внимание!» и последуют цифры. Первая — день встречи на границе, вторая — час.

Признаюсь, с некоторым недоверием я слушал этот рассказ, скорее пригодный для дурного детектива. Однако Вольф продолжал:

— Такера отпустили. Прошел февраль, сообщения от него не было. В начале марта я получил приглашение от м-ра Даллеса и отправился в Швейцарию, полагая, что либо Такер обманул меня, либо англичане не готовы к переговорам со мной. Однако вся эта история получила неожиданное продолжение.

— Какое?

— Когда Даллес 8 марта сказал мне, что я не должен устанавливать контакта с другими союзниками, я решил ему рассказать о Такере. Ведь иначе Даллес, узнав об этом другими путями, мог заподозрить меня в двойной игре. Он выслушал меня и весьма обеспокоился. Тут же дал указание своему помощнику Геверницу связаться по телефону в Берне со своими английскими коллегами. Разговор состоялся сразу. Я слышал только то, что говорил Геверниц, однако понял, что его собеседники на другом конце провода очень смущены. Более того: оказалось, что Такер сидит в Берне в кабинете начальника английской разведки!

Выяснилось следующее: как раз в тот день, когда Вольф уехал в Цюрих, по радио пришел сигнал от англичан. Однако в штабе Вольфа, приняв сигнал, уже не могли связаться со своим начальником. Вольф спросил у Даллеса: что ему делать, ведь Такер был первым, и Вольф ему обещал вести переговоры? Даллес ответил, что берет урегулирование инцидента на себя и Вольф должен поддерживать контакты только с ним.

Любопытно? Конечно. Этот эпизод свидетельствует не только о конкуренции двух разведок (англичане давно были раздражены операциями Даллеса). Он подтверждает, что весь комплекс контактов с эсэсовцами носил сугубо политический характер (что так активно отрицалось потом!).

Следующий раунд — Аскона

Встреча Вольфа и Даллеса в Цюрихе имела далеко идущие последствия. Хотя на первый взгляд особых договоренностей достигнуто не было, Вольф понял свою встречу с Даллесом в Цюрихе как «зеленый свет» для политических решений. Когда Вайбель и Хусман сопровождали его до границы, то они все вместе стали обсуждать состав будущего немецкого правительства! Стали называть имена: Кессельринг — президент, Нейрат — министр иностранных дел, Шахт — министр финансов, Вольф — министр внутренних дел[88]. Обсуждались и другие проблемы: поведение немецких войск по отношению к партизанам. Вольф заявил Вайбелю, что, по его сведениям, англо-американские войска готовятся начать наступление 25 марта и что до этого момента, то есть в течение 14 дней, партизанская проблема «должна быть решена». Как именно? Вольф пояснил: во избежание беспорядков союзники должны совместно с ним добиться у партизан отказа от восстания. В противном случае он не может ничего гарантировать, так как имеет строжайшие указания Гиммлера о борьбе с партизанами и не сможет их игнорировать.

Как пишет Вайбель в своем докладе, он попытался разъяснить Вольфу, что это не только военная, а «общеполитическая проблема всей войны», и расправа с партизанами сделает для союзного командования невозможным ведение переговоров о перемирии. «Правда, — добавляет Вайбель, — Вольфу трудно было согласиться с тем, чтобы одинаково щадить коммунистов и некоммунистов». В частности, он категорически отказывался признавать коммунистические отряды «воюющей стороной». После долгих споров сошлись на том, что Вольф будет вести себя сдержанно, если англо-американское командование «обуздает партизан». Эсэсовец был удовлетворен, тем более что уже вечером 9 марта пришло сообщение из Казерты: фельдмаршал Александер посылает для ведения переговоров двух высших офицеров своего штаба.

Что происходило на союзнической стороне? 8—10 марта Даллес послал в Казерту и Вашингтон ряд донесений, в которых весьма позитивно оценил свою встречу с обергруппенфюрером и рекомендовал продолжить переговоры. Так, в докладе от 10 марта прямо указывалось, что «этот план (т. е. соглашение с Вольфом. — Л. Б.), в том случае, если успешно завершатся переговоры Вольфа с Кессельрингом, представляет уникальный шанс приблизить окончание войны, захватить Северную Италию и, возможно, при благоприятных условиях прорваться в Австрию». Уже из этих строк можно видеть, какие перспективы рисовались в воображении Даллеса! Ему было при этом наплевать, в какую опасную совместную игру с СС он вовлекает свое высшее начальство. Главное — опередить других!

С этой целью Даллес пошел на прямой подлог. В своем первом докладе от 8 марта он сообщил, что в числе сопровождающих Вольфа лиц находится представитель верховного главнокомандования (ОКВ). Известие это было не таким уж безобидным. Дело в том, что в Казерте (и в Вашингтоне) не были в большом восторге от переговоров с СС и всячески искали намеков на то, что речь пойдет о военной капитуляции, которая входила в компетенцию ОКВ. В своей очередной телеграмме — от 9 марта — Даллес перечислил состав делегации, однако не опроверг своего предыдущего сообщения. Затем в игру вступил начальник Даллеса генерал Доновен, политические взгляды которого не составляли секрета: для него был приемлем любой антикоммунистический сговор. Доновен «отредактировал» телеграммы Даллеса. Так, последний докладывал, что Вольф, «возможно, готов к заключительным переговорам». Доновен поправил: «Они, возможно, готовы дать точное обещание по поводу прекращения немецкого сопротивления в Северной Италии» (как раз этого Вольф не обещал!). Далее, Даллес признавал вероятность того, что предложения Вольфа одобрены Гиммлером, Доновен вычеркнул эту фразу. С такими «коррективами» он доложил обо всем Рузвельту, государственному секретарю Стеттиниусу и главнокомандующему англо-американскими войсками Эйзенхауэру.

Со своей стороны, и фельдмаршал Александер посоветовал принять предложение Даллеса. Однако проявил осторожность: 10 марта он порекомендовал перепроверить, насколько надежны предложения Вольфа и стоит ли за ним Кессельринг. В Лондоне согласились с этим и даже выразили некоторое неудовольствие по поводу того, что с немецкой стороны фигурируют эмиссары СС. Британское высшее командование высказало мнение, что можно согласиться на посылку военных представителей для переговоров, однако при условии, что будет проинформирован Советский Союз. Черчилль наложил резолюцию: «Согласен». На следующий день он подтвердил свое решение: не посылать представителей, пока «не будут проинформированы русские».

Мы еще вернемся к этому важнейшему аспекту операции «Санрайз», пока же зафиксируем: в то время как в Лондоне и Вашингтоне шли дискуссии, Даллес продолжал действовать. 12 марта он приехал в Люцерн, к Вайбелю, и они совместно послали неизменного коммивояжера Парилли к Вольфу. Они хотели узнать, как развиваются события, и в первую очередь узнать позицию Кессельринга и планы самого Вольфа. Парилли быстро вернулся и сообщил, что Вольф готов продолжать контакты и без Кессельринга (в эти дни Кессельринг неожиданно был отозван в Берлин). Особо настойчиво Вольф просил не вступать в переговоры с другими немецкими эмиссарами и держать все в секрете. Любопытная деталь: он просил не упоминать о переговорах даже в шифротелеграммах, так как немецкая радиоразведка знает американские шифры. Наконец, в порядке «взаимности» он ходатайствовал об освобождении из плена «любимого» адъютанта Гитлера оберштурмбаннфюрера Вюнца.

Сообщения Парилли немного обеспокоили Даллеса: больше всего его встревожило известие о том, что Кессельринг отозван и что вместо него назначен генерал фон Фитингоф, с которым Вольф еще не связался. А из Казерты 13 марта уже телеграфировали, что в Швейцарию для ведения переговоров вылетают заместитель начальника штаба верховного командующего на средиземноморском театре американский генерал-майор Лимэн Л. Лемнитцер и начальник разведки штаба английский генерал-майор Теренс С. Эйри с сопровождающими лицами!

В своих мемуарах Аллен Даллес с наигранной наивностью описывает, как он был ошарашен сообщением из Казерты — как будто не он сам рекомендовал вступить в официальные переговоры с Вольфом и Кессельрингом! Он поспешил к генералам (они уже прибыли в освобожденную Южную Францию) и проинформировал их о появившихся сложностях. Однако Лемнитцер и Эйри не испугались — они настаивали на том, чтобы Даллес организовал им встречу с Вольфом.

Сказано — сделано. Генералы переоделись в штатское и получили документы унтер-офицеров службы УСС, якобы направлявшихся в кратковременный отпуск в Швейцарию. 15 марта «сержанты» Никольсон и Макнили пересекли границу нейтральной Швейцарии и направились в Берн, в резиденцию Даллеса (здесь они сидели взаперти, выходя в город лишь ночью). Теперь надо было найти достаточно удобное место для встречи с Вольфом. Им стал «рыбацкий домик» зятя Геверница, известного немецкого промышленника Стиннеса, — в Асконе, на берегу озера Маджиоре.

И сегодня стоит этот домик. Правда, там, где в конце войны тянулись заболоченные берега, теперь построены гостиницы и частные виллы. Мне сказали, что бывший домик Стиннесов находится где-то около отеля «Европа», и я нашел его во дворе этого здания.

Сложенный из крупного бута, домик стоит так удобно, что лодки могут заезжать прямо в «гараж» под террасой. Окна обращены к морю — опять-таки удобно! На террасе, как свидетельствует фотография того времени, генералы Лемнитцер и Эйри могли нежиться на солнце. Летом 1982 года их место заняла семья врача из-под Кёльна, который регулярно снимает домик у владельца этой гостиницы и хорошо знает историю домика.

— Да, это один из домов Стиннесов. Главное их поместье находилось на горе, в огромном парке, носящем по сей день древнегерманское название «Парсифаль», — рассказал мне врач. — Но Стиннесы уже давно распродали свои владения. Рыбацкий домик оказался беспризорным, пока его не облюбовал хозяин гостиницы. Теперь же его сделали исторической достопримечательностью…

Действительно, на стене я увидел бронзовую доску с английским текстом: «В этом доме 19 марта 1945 года представители верховного союзного и немецкого командования в Италии провели секретную встречу с целью окончить войну в Италии. Результатом этой встречи была безоговорочная капитуляция германских войск в Италии численностью 1 миллион человек, подписанная 29 апреля 1945 года в Казерте. Капитуляция вступила в силу 2 мая и стала предвестником конечного краха нацистской Германии». Автору этой надписи нельзя отказать в стремлении превратить домик в Асконе в «соперника» инженерной школы в Карлсхорсте, где в ночь на 9 мая 1945 года была подписана действительная безоговорочная капитуляция фашистской Германии. Насколько эти претензии неосновательны, мы увидим из дальнейшего повествования.

Обстоятельства встречи в Асконе известны из мемуаров Даллеса, оснастившего свой рассказ многочисленными анекдотами, например о том, как чрезмерной предосторожностью американцы привлекли к домику излишнее внимание. Но подлинным анекдотом — не шпионским, а политическим! — была та реальная ситуация, которая сложилась на пороге встречи, состоявшейся 19 марта. Рассмотрим эту ситуацию опять же с двух сторон. Немецкая: Вольф якобы договорился о возможной капитуляции с Кессельрингом, который уже не командовал в Северной Италии и еще ни словом не обменялся с Фитингофом, который стал командующим. Союзная сторона: Лемнитцер и Эйри выехали из Казерты, зная, что о переговорах должен быть проинформирован Советский Союз и он, возможно, пришлет своих представителей. Однако до 19 марта оба участника предстоявших секретных переговоров не получили никаких уточнений по этому поводу. Казалось бы, имелись все предпосылки — с обеих сторон, — чтобы встречу по меньшей мере отсрочить. Но она состоялась — по настоятельному требованию англо-американской стороны.

В Асконе Вайбель и Хусман применили такую же систему «раздельных переговоров», как в Лугано и Цюрихе. Сперва Хусман беседовал с Вольфом, а Вайбель — с Даллесом, Лемнитцером и Эйри. Затем Вольф встретился с Даллесом, наконец состоялось «пленарное заседание» обеих сторон (Вольф, Дольман, Даллес, Геверниц, Лемнитцер, Эйри). Результат был таков: Вольф сообщил, что один капитуляцию осуществить не может. Он должен достичь соглашения с генералом Фитингофом, и на это понадобится три-четыре дня. Правда, он мог бы сперва поехать к своему старому другу Кессельрингу, принявшему командование всем Западным фронтом, дабы добиться от него одобрения капитуляции в Италии и, возможно, того же на всем Западном фронте. На это нужна неделя, не меньше…

Лемнитцер в принципе согласился (хотя здесь явно попахивало стремлением Вольфа выиграть время!). Более того: он предложил, чтобы в союзную ставку были посланы «немецкие военные эксперты» для согласования действий Вольфа с действиями союзников. Лемнитцер считал возможным прямо пропустить немецких офицеров через линию фронта. Однако Вайбель и Вольф предпочли «испытанное посредничество» Швейцарии. Затем англо-американские представители официально уполномочили Вольфа на поездку к Кессельрингу, надеясь, что тот окажет влияние на Фитингофа.

Каков же был реальный результат переговоров? Приблизились ли союзники к той цели, достижение которой должно было бы оправдать все рискованное предприятие, приблизились ли они к безоговорочной капитуляции немецкой группы армий «Ц»? Как раз-то в решении этой кардинальной проблемы итоги секретной встречи в Асконе оказались самыми скудными. Фактически Вольф не обещал ничего конкретного. Зато вместо итальянской «синицы в руке» появился кессельринговский «журавль в небе».

Напрашивается вопрос: сознательно ли рисовал Вольф перспективу внезапной капитуляции на всем Западном фронте, или это было блефом? Или политическим намеком? Ведь не случайно Вольф сообщил Даллесу, что начальником штаба у Кессельринга является генерал Вестфаль — тот самый, с которым Александр фон Нейрат вступил в контакт, зондируя возможности переговоров с УС-С о сепаратном мире. Бесспорно, что Вольф после встречи 19 марта еще сохранял надежду на раскол между западными союзниками и Советским Союзом. Это он зафиксировал в меморандуме на имя Гиммлера, составленном сразу после Асконы.

Именно эта надежда, вдохновлявшая Гитлера и Гиммлера, все время подстегивала Вольфа. Я ощутил это даже во время беседы с престарелым генералом. Например, я спросил его об одном «пассаже» в докладе Вайбеля, который сообщал следующее: во время первой встречи Дольмана с Хусманом и Блумом Дольману «стало ясно, что союзников не расколоть», но он скрыл это от Вольфа.

— Это было действительно так? — спросил я Вольфа.

— Конечно, — ответил он. — Если бы Дольман мне сказал об этом, то я вообще не стал бы вступать в переговоры. Зачем бы они мне были нужны?

Что решила англо-американская сторона? Лемнитцер доложил своему начальству о встрече в весьма позитивных тонах, ожидая, что Вольф «на следующей встрече должен будет либо привезти конкретные планы, либо признаться в несостоятельности». Фельдмаршал Александер и, в свою очередь, генерал Доновен рекомендовали продолжать начатое. Оба считали, что Вольф скоро прибудет на новую встречу вместе с представителями ОКВ. Одновременно они категорически возражали против участия советских офицеров в переговорах, так как речь идет только о североитальянском фронте.

Таково было положение к 19–20 марта 1945 года.

Если взглянуть шире…

Смотреть в бинокль на историю — дело полезное и даже увлекательное. При помощи специфических средств, доступных исследователю (документы, карты, свидетельства очевидцев, мемуары), становится возможным разглядеть событие во всех его мельчайших подробностях. Но этот метод таит в себе опасность односторонности. Когда занимаешься мелочами и кажется важной каждая деталь (где? когда? как?), то невольно теряешь общий обзор событий. В мемуарной литературе, посвященной операции «Санрайз», это особенно ярко заметно, поскольку почти каждый автор (Даллес, Вайбель, Дольман), кроме всего прочего, занят реабилитацией своей собственной персоны. Им, безусловно, не до исторического контекста!

Попробуем избежать этой односторонности и восстановим некоторые обстоятельства того времени, которые играли не только важную, но поистине решающую роль. Итак: февраль — март 1945 года. Что это были за месяцы?

Февраль — месяц Ялтинской конференции «Большой тройки», время важнейших совместных решений, направленных на завершение великой битвы за освобождение Европы, на разгром гитлеровского агрессора. Как раз к этому времени закончилась грандиозная Висло-Одерская операция советских войск, вышедших на подступы к Берлину. Не менее успешно продвигались советские войска в юго-восточной части Германии и Венгрии. Войска союзников, оправившись от ударов немцев в Арденнах, готовились к очередному наступлению на Западе (оно было назначено на 8 февраля) и в Северной Италии (оно затягивалось и началось лишь в марте). На Балканах Болгария, Румыния и Венгрия были освобождены; на территории Югославии шли упорные бои. Никто не сомневался, что наступает последний этап войны в Европе.

Именно теперь требовалось полное и честное сотрудничество в рамках антигитлеровской коалиции. Особенно если учесть, что ставка Гитлера на ее раскол была известна всем участникам этой коалиции, а в Ялте была подтверждена верность принципу безоговорочной капитуляции. Никто и ничем не должен был в этих условиях подавать оснований хотя бы для тени подозрений в верности общему делу! Однако…

Хронология такова: лишь 12 марта Советский Союз был проинформирован (раздельно с американской и английской стороны) о том, что в Берн (!) прибыл германский генерал Вольф «для обсуждения с представителями Соединенных Штатов и Великобритании вопроса о капитуляции немецких вооруженных сил в Северной Италии». Посол США в Москве А. Гарриман сообщил также, что фельдмаршал Александер направит своих офицеров в Берн. В тот же день В.М. Молотов ответил от имени Советского правительства, что оно не возражает против переговоров, если в них примут участие и советские офицеры. 16 марта правительство США заявило, что отказывает советским представителям в этом праве, что, разумеется, вызвало резкую реакцию правительства СССР. Оно заявило, что не может дать согласия на переговоры, ибо считает необходимым «исключить возможность ведения сепаратных переговоров одной или двух союзных держав с германскими представителями без участия третьей державы». По этому вопросу завязалась острая переписка в рамках «Большой тройки», которая продолжалась до 12 апреля.

Таковы хронологические рамки дипломатического конфликта. Но у него была и определенная предыстория, которая иллюстрирует нечистую игру США и Англии.

…Уже 10 марта в Лондоне задумались над тем, что без информации советского союзника обойтись невозможно. Там дали Александеру указание не посылать своих эмиссаров до решения вопроса об информации Советского Союза. Американский генштаб был такого же мнения, считая, что необходимо «избежать позднейшей критики» (как в воду смотрели!). Однако военный министр Стимсон предпочел скрыть от Рузвельта, что вопрос уже поднят с английской стороны, и изобразил все в виде собственной инициативы. 11 марта государственный департамент и Форин офис приступили к формулированию ноты, причем «конкуренты» толком не договорились между собой, и Черчилль без консультаций с США выдвинул идею, что в ноте надо запросить мнение Советского Союза. Поэтому Александер получил указание, что Лемнитцер и Эйри могут ехать в Берн, но должны ждать дополнительных распоряжений.

Нота была составлена и направлена, причем с заведомой неточностью. Переговоры велись не в Берне, а в Цюрихе, Вольф был не обычным генералом, а генералом СС, и, что самое главное, переговоры начались не 12 марта, а еще в феврале. Но советская сторона не стала вдаваться в подробности. СССР дал принципиальную оценку, справедливо поставив весь вопрос в зависимость от участия советских представителей. Когда пришел ответ В.М. Молотова, британская военная миссия в Москве сочла его вполне разумным и попросила Александера принять меры для реализации советского предложения. Сделать это было действительно непросто, поскольку СССР тогда не имел дипломатических отношений с Швейцарией. В свою очередь, Лемнитцер радировал из Берна, что по техническим причинам желательно прибытие одного, а не нескольких советских офицеров…

Тут-то и «взорвалась бомба» — не советская, а американская! В Вашингтоне были вне себя от идеи прибытия советских представителей. Стимсон писал в дневнике, что «Черчилль суется не в свои дела», Посол Гарриман и глава военной миссии США в СССР Дин телеграфировали из Москвы, требуя немедленно отказаться от советского предложения, — для этого, мол, нет «оправдания», и вообще оно ставит «общие вопросы наших политических отношений» (Дин даже употреблял термин «советское требование», хотя западные державы сами просили Советский Союз внести свои предложения). Государственный департамент стал на такую же позицию. Начали искать аргументы, чтобы получить согласие Рузвельта, причем наиболее веским стал довод Дина, что если в Берн прибудут советские представители, то немцы «станут несговорчивыми». Стимсон, в свою очередь, доказывал, что в Швейцарии будет идти речь лишь о военных делах и поэтому «политики не должны иметь к этому отношения».

Так или иначе, но в Вашингтоне было решено дать отрицательный ответ. Советскому Союзу было заявлено, что, во-первых, в Берне не велись переговоры, а лишь «подготовительные беседы», во-вторых, они носили сугубо военный характер, являющийся компетенцией главнокомандующего войсками на средиземноморском театре. Последний не будет возражать против участия советских представителей, но только на позднем этапе переговоров в штабе в Казерте. При этом фельдмаршал Александер сохранит «единоличное право вести переговоры и принимать решение».

Мы видим, что у СССР были все основания выразить свой протест 16 марта. Более того: 17 марта в Москву пришло сообщение от фельдмаршала Александера, в котором он подтверждал согласие на приезд советских представителей в том случае… если «ведущиеся в Берне переговоры будут идти успешно». Очередной конфуз! Ведь Советское правительство убеждали, что в Берне не ведется никаких переговоров, а Александер своей собственной персоной подтверждал, что переговоры ведутся! Но не в этих, порой анекдотических, противоречиях дело. Они отражали внутреннюю противоречивость позиции США и Англии в гораздо более важных, принципиальных вопросах отношений между державами антигитлеровской коалиции.

Собственно говоря, что так задело США и Англию в советском ответе? Ведь СССР не выдвигал никаких принципиальных возражений по поводу самих переговоров о капитуляции. Он и не мог этого делать, будучи заинтересованным в быстрейшем окончании войны. В истории боев на советско-германском фронте мы, бывало, сами предлагали немецким войскам капитулировать — под Сталинградом, под Корсунь-Шевченковским, под Кенигсбергом. Президент Рузвельт в личном и строго секретном послании на имя И.В. Сталина 25 марта 1945 года писал: «…Как военный человек, Вы поймете, что необходимо быстро действовать, чтобы не упустить возможности. Так же обстояло бы дело в случае, если бы к Вашему генералу под Кенигсбергом или Данцигом противник обратился с белым флагом»,

29 марта И.В. Сталин писал Рузвельту:

«Я не только не против, а, наоборот, целиком стою за то, чтобы использовать случаи развала в немецких армиях и ускорить их капитуляцию на том или ином участке фронта, поощрять их в деле открытия фронта союзным войскам.

Но я согласен на переговоры с врагом по такому делу только в том случае, если эти переговоры не поведут к облегчению положения врага, если будет исключена для немцев возможность маневрировать и использовать эти переговоры для переброски своих войск на другие участки фронта, и прежде всего на советский фронт».

По поводу же аналогии с Кенигсбергом и Данцигом И.В. Сталин не без основания заметил:

«К сожалению, аналогия здесь не подходит. Немецкие войска под Данцигом или Кенигсбергом окружены. Если они сдадутся в плен, то они сделают это для того, чтобы спастись от истребления, но они не могут открыть фронт советским войскам, так как фронт ушел от них далеко на запад, на Одер. Совершенно другое положение у немецких войск в Северной Италии. Они не окружены, и им не угрожает истребление. Если немцы в Северной Италии, несмотря на это, все же добиваются переговоров, чтобы сдаться в плен и открыть фронт союзным войскам, то это значит, что у них имеются какие-то другие, более серьезные цели, касающиеся судьбы Германии».

Сегодня нельзя не признать абсолютной правоты И.В. Сталина. Конечно, он был прав, предполагая «другие, более серьезные цели» у немецкого командования. Мы их знаем: раскол союзного лагеря, разгром партизанского движения совместно с участием англо-американских войск, выигрыш времени. «Более серьезные цели» были и у западной стороны. И.В. Сталин косвенно писал о них в другом послании Ф. Рузвельту, предупреждая об опасности сепаратного сговора. Он видел реальные последствия складывающейся ситуации: на советско-германском фронте вермахт оказывал ожесточенное сопротивление (в марте бушевали бои в Венгрии и Померании), а на Западном фронте Эйзенхауэр, начав в конце февраля наступление, двигался почти без сопротивления. Наконец, в Северной Италии фельдмаршал Александер с 1944 года не предпринимал никаких активных действий…

Чем дальше упрямились в своей позиции США и Англия, тем больше они давали оснований считать, что их намерения выходят далеко за рамки североитальянского театра военных действий. Конечно, можно согласиться с Б. Смитом и Е. Агаросси, которые считают, что в марте — апреле 1945 года ни Рузвельт, ни даже Черчилль не собирались вступать с Гитлером в военный сговор. Однако они недалеки от истины, когда утверждают: «К моменту приближения краха нацистской Германии политические расхождения и споры между участниками «Большой тройки» стали выступать наружу… Бернская операция как раз идеально подходила для того, чтобы обострить и, может быть, ускорить этот процесс».

Вот мнение английского историка и публициста Кимче: «Легко понять нараставшее недоверие Москвы. Сначала Кремль узнал о встрече в Фазано, на которой руководящие деятели немецкой группы армий, возглавляемой фельдмаршалом Кессельрингом, решили искать сотрудничества с (западными) союзниками, чтобы задержать продвижение Советской Армии в Центральную Европу. Вслед за этим высший начальник СС и полиции в Италии появился в Швейцарии и освободил двух партизан, не являющихся коммунистами. И, наконец, Молотову сообщают, что заместитель фельдмаршала Александера генерал Лемнитцер и начальник разведки английский генерал Эйри отправляются в Швейцарию якобы для того, чтобы сказать Вольфу, что он может приехать в Казерту для сдачи. Почему, собственно говоря, это не мог сказать Вольфу с равным успехом Даллес? Конечно, шла еще какая-то игра, и о ней узнал Кремль. А спустя некоторое время Гиммлер вел аналогичные переговоры с Бернадот-том и другими шведскими посредниками… Было ли все это только случаем?»

Разумеется, ответ на этот вопрос мог быть для Советского Союза только отрицательным. Тем более что из Швейцарии поступали тревожные сообщения, сигнализировавшие о темной и нечестной игре, задуманной американцами. Поэтому нечего удивляться, как это делают некоторые западные авторы, что тон и содержание советских протестов были резкими.

Но вот другой вопрос: почему США и Англия, несмотря на эти протесты, весь март и начало апреля 1945 года так упорно держались за авантюру Даллеса? Причин было несколько. Конечно, фельдмаршал Александер с чисто военной и достаточно ограниченной своим театром военных действий точки зрения с удовольствием принял бы капитуляцию группы «Ц» и итало-фашистских войск. Бои 1944 года не принесли фельдмаршалу больших (и легких) лавров. Но, судя по всему, не эти соображения решали дело — Александер лишь выполнял указания объединенного верховного главнокомандования и обоих правительств. Соображения последних Б. Смит и Е. Агаросси излагают так:

«Постепенно складывалось мнение, что широкая немецкая капитуляция в Италии будет иметь далеко идущие последствия. Так как немецкое сопротивление на Западе уже было подавлено, то потеря 20–25 дивизий на Юге могла бы привести к полному развалу немецкого фронта перед англо-американскими войсками. В любом случае такая капитуляция дала бы западным державам возможность быстро продвинуться на север и восток… В то время как Советы продолжали бы наталкиваться на неизменно прочное сопротивление немцев на Восточном фронте, западные державы смогли бы прорваться через уязвимые районы Северо-Адриатического побережья и войти в Центральную Европу. Тем самым война завершилась бы динамичным англо-американским наступлением, которое дало бы Западу в руки многие территории, судьба которых еще не была определена. Оно дало бы в руки Западу значительную часть тех зон Германии и Австрии, которые подлежали советской оккупации».

Переведем это на язык «большой политики». Если стоять на позиции Ялтинских соглашений, если придерживаться совместной линии и совместных планов разгрома фашизма, если стремиться к соблюдению уже принятых решений в послевоенной Европе, то, конечно, не было резона цепляться за план Даллеса — Вольфа. Но если ставить перед собой иные задачи, а именно — ревизовать Ялтинские решения, не уважать собственных союзников, да еще вдобавок раздавить поднимающиеся демократические режимы, тогда, разумеется, «капитуляция» в Северной Италии приобретала колоссальное значение. Те политические крути в Лондоне и Вашингтоне, которые со скрежетом зубовным воспринимали рост авторитета и мощи Советского Союза и его армии, не желали согласиться с восторжествовавшим в Ялте курсом на военное и политическое сотрудничество стран антигитлеровской коалиции, связывали с планами УСС многое. Тем более что после встреч в Цюрихе и Асконе Даллес и Доновен создали у военных руководителей США и Англии впечатление, будто капитуляция группы армий «Ц» — дело двух-трех дней. Более того, они заверяли, что скоро капитулирует весь Западный фронт во главе Кессельрингом. Ради этого, рассуждали в УСС (и не только в УСС), стоит идти на риск и продолжать игру с Вольфом, жертвуя добрыми отношениями с СССР. Недаром Дин и Гарриман доказывали Рузвельту, что участие СССР в переговорах «затянет их»…

Здесь-то мы и подходим к особенно провокационному аспекту замысла Даллеса. Он сводится к тому, что своими действиями и докладами он вместе с Доновеном (или Доновен вместе с ним) вводил высшее руководство США и Англии в заблуждение. Они рассчитывали на капитуляцию, но для этого-то оснований не было! Это выяснилось очень скоро.

После Асконы

Что же происходило после того, как Вольф покинул Швейцарию? Лемнитцер и Эйри остались там, ожидая результатов его поездки к Кессельрингу. 23 марта неутомимый Парилли Сообщил, что Вольф не смог, как было условлено, 20-го вылететь к Кессельрингу и поедет машиной 21-го. Затем последовало сообщение, что надо ждать еще два-три дня и союзники «не должны захлопывать двери». Оба генерала двери не захлопнули и терпеливо ждали у Вайбеля в его поместье под Люцерном, коротая время за картами. Лишь 30 марта Вольф вернулся в Фазано[89] — однако с мизерными результатами. Кессельринг, хотя и одобрил его действия, но заявил, что на Западном фронте он капитулировать не собирается. Поэтому Вольф решил утешить своих партнеров, по-другому: он, наконец, обратился к Фитингофу, надеясь хотя бы здесь заручиться поддержкой.

Фитингоф занял двойственную позицию. Он одобрил шаги Вольфа, но, в свою очередь, отказался капитулировать. Во-первых, заявил генерал, он не хочет «предавать» войска, сражающиеся в Югославии и севернее Альп; во-вторых, капитуляция казалась ему невозможной при жизни Гитлера. Единственное, на что Фитингоф был готов, сводилось к фактическому невыполнению приказа о «выжженной земле». Сообщая об этом, Вольф подчеркивал свои личные трудности: Гиммлер приказал сделать заложниками членов семьи Вольфа, а Кальтенбруннер неоднократно пытался скомпрометировать деятельность Вольфа в глазах рейхсфюрера СС. Вольф просил еще 10 дней, чтобы «принести капитуляцию на серебряном подносе».

Для «упрощения связи» он просил прислать связного офицера союзной ставки прямо в свой штаб.

Лемнитцер, Эйри и Вайбель стали обсуждать новую реальную ситуацию, которая резко отличалась от радужных для заговорщиков надежд Асконы. В результате возникли два послания Вольфу (чем не переговоры?), которые Парилли должен был заучить наизусть. В первом союзные генералы сообщали, что «понимают трудности» Вольфа, и — как будто бы ничего не произошло! — предлагали, чтобы «акция, наконец, началась», т. е. чтобы Фитингоф прислал парламентеров через линию фронта (или через Швейцарию). Более того: они приглашали Фитингофа и Вольфа снова прибыть в Швейцарию. Второе послание напоминало об обещании предотвратить разрушения и расправы с пленными и заложниками. Оба генерала сочли свою миссию законченной и убыли в Казерту.

Однако на этом переговоры не окончились: 6 апреля в Швейцарию в очередной раз прибыл оберштурмфюрер Циммер, 8-го — барон Парилли. Через них Вольф сообщал союзникам о принимаемых им мерах. В частности, он предупреждал, что будет вынужден реагировать на «наступательные действия и акты саботажа со стороны партизан». Наконец он, ссылаясь на Фитингофа, сообщил условия, на которых тот готов был бы пойти на капитуляцию:

«1. Процедура сдачи оружия должна происходить в торжественной, солдатской форме и носить характер почетного военного ритуала.

2. Офицеры и солдаты должны сохранить личное оружие и пояса с пряжкой, что должно быть вознаграждением за их храбрость и за их волю прекратить военные действия и предотвратить дальнейшее бесполезное кровопролитие.

3. Группа армий «Ц» должна остаться в плену на территории Италии и заняться полезными восстановительными работами».

Наконец, Фитингоф потребовал, чтобы ему был прислан проект акта о капитуляции. Это показалось чрезмерным даже Даллесу и Александеру. Поэтому Фитингофу ответили, что дело может ограничиться лишь посылкой немецких парламентеров в Казерту. Со своей стороны союзники решили направить «для бесперебойной связи» радиста в штаб Вольфа в Фазано. Располагая американскими шифрами, он должен был поддерживать связь прямо со штабом Александера. Вольф согласился, и вскоре радист начал работу (это был чех, хорошо говоривший по-немецки). На календаре стояло 10 апреля 1945 года.

Итак, что же дал месяц даллесовской интриги? Капитуляцией и не пахло. Вольф не смог выполнить своих обещаний, Кессельринг вообще вышел из игры, Фитингоф ставил вызывающие условия. Войска группы армий «Ц» оказывали значительное сопротивление, когда после долгих проволочек 9 апреля фельдмаршал Александер все-таки решился начать наступление (на его отсрочку, бесспорно, повлияли швейцарские переговоры). Войска продвигались очень медленно. Зато отношения внутри антигитлеровской коалиции были значительно омрачены. Продолжался обмен резкими посланиями, в которых припертые к стенке Рузвельт и Черчилль были вынуждены оправдываться. Казалось, пришло время отбросить операцию «Санрайз» в сторону и заняться главным: завершением разгрома фашизма! Все шло к тому, и даже Черчилль стал сомневаться в пользе закулисных интриг.

Но не Даллес и не УСС! Сообщения Парилли — Вольфа были причесаны и изображены как «наивные предложения», в которые, мол, сам Вольф не верит и заботится лишь «о военном статусе» будущих военнопленных. Зато в штаб-квартире УСС в Вашингтоне на первый план выпятили готовность Вольфа и немецкого командования предотвратить разрушения; все условия Фитингофа были утаены, сохранился лишь намек на то, что подняты «вопросы военной чести».

Даже в Казерте рассуждали более реалистично, чем Даллес и Доновен. Вернувшиеся туда несолоно хлебавши Лемнитцер и Эйри стали задумываться: если Фитингоф действительно хочет военной капитуляции, почему он не пошел на предложение послать парламентеров через линию фронта? Они направили Даллесу письмо для Вольфа, считая необходимым вернуться к требованию о безоговорочной капитуляции (Даллес именно этого условия не передал!). Фельдмаршал Александер 12 апреля отправил в Вашингтон и Лондон телеграммы, в которых заявил, что перспективы достижения капитуляции при помощи операции «Санрайз» безнадежны. 14 апреля Черчилль послал в Вашингтон рекомендацию прервать все контакты, так как «приемлемой» капитуляцией и не пахнет. В этом послании Черчилль прямо признал: после того как Советскому Союзу «отказали» в участии в переговорах, они фактически продолжались; более того, в Москве возникло подозрение, что война для западных держав превращается в прогулку за счет Советского Союза. В Вашингтоне ничего не могли возразить, однако лишь 21 апреля Даллес получил строжайшее указание прервать все связи с Вольфом.

Почему лишь 21-го? Потому что УСС и Даллес были исполнены решимости продолжать свои действия, доведя их хотя бы до видимости успеха. А это становилось все труднее. 16 апреля у Вайбеля появился «бродячий барон» Парилли и сообщил: Вольф вызван в ставку Гитлера и должен предстать перед лицом рейхсфюрера СС. Гиммлер уже не раз требовал доклада, а сейчас он категорически приказал Вольфу прибыть в Берлин. Сотой тревожной вестью Вайбель и Парилли поспешили к Даллесу.

От Гесса до Вольфа

В тот самый день, когда советские войска начали свое историческое наступление на Берлин — 16 апреля 1945 года, — самолет Карла Вольфа приземлился на военном аэродроме южнее столицы. Здесь его уже ожидали. По поручению Гиммлера его личный врач Гебхардт должен был доставить вызванного на доклад Вольфа к рейхсфюреру СС. От Гебхардта Вольф узнал о ситуации: положение рейха безнадежное, Гиммлер толком не знает, что ему предпринять, и старается быть подальше от имперской канцелярии, куда является на доклад очень редко. Гебхардт, с которым Вольф был накоротке, дал понять, что Гиммлер сам завязал контакты с западными союзниками, но держит их в строжайшем секрете. Тогда Вольф понял сложность своего положения: хотя он действовал в том же направлении, его шеф формально должен был Вольфа немедленно наказать за «недозволенные действия» — дабы на Гиммлера не пала тень.

Разговор длился недолго, пока Вольф и Гебхардт не прибыли в отель «Аддон» — один из наиболее фешенебельных отелей в самом центре Берлина, недалеко от Бранденбургских ворот и имперской канцелярии. Правда, от былой роскоши осталось немного: часть здания была разрушена. Здесь Вольфа ожидал приказ: на следующий день явиться на доклад к Гиммлеру в санаторий Хоэнлихен, специально оборудованный для верхушки СС (километрах в ста севернее столицы).

17 апреля Вольф явился к Гиммлеру. Зная своего шефа (и зная о его контактах с Западом), он довольно быстро сумел найти оправдание тому, что встречался с Даллесом, и убедил Гиммлера, что эта встреча соответствовала как смыслу указаний Гитлера, так и идеям самого рейхсфюрера. Но это был лишь один подводный камень. Другой был поставлен Эрнстом Кальтенбруннером — соперником и личным врагом Вольфа. Будучи начальником Главного управления имперской безопасности СС, он располагал подробной информацией о всех затеях Вольфа и его подчиненных. Кальтенбруннер был вдвойне заинтересован в том, чтобы скомпрометировать Вольфа: во-первых, он хотел свести с ним личные счеты и убрать его со своего пути; во-вторых, он сам уже засылал эмиссаров к Даллесу и не хотел иметь конкурентов. Конечно, все это походило на комедию: три эсэсовских главаря занимались одним и тем же делом, и при этом каждый из них хотел отпихнуть другого в сторону!

Для Вольфа речь шла о собственной голове, и он ринулся в бой. Сначала он довольно умело отвел обвинения Кальтенбруннера в том, что, мол, уже договорился о капитуляции группы армий «Ц», что не входило в планы фюрера.

— Это не так, — оправдывался Вольф. — Один человек вообще не может договориться о капитуляции миллионной группы. Дело еще далеко от капитуляции, мы только обсуждаем ее…

Кстати, Вольф был прав: ни в Цюрихе, ни в Асконе еще капитуляцией не пахло.

— Смотрите, — убеждал Вольф своих начальников, — мы уже ведем переговоры с англо-американцами, хотя они торжественно обязались перед русскими вообще никаких переговоров с нами не вести!

Этот политический аргумент произвел впечатление на Гиммлера, равно как и заверение Вольфа, что не он, а американцы первыми начали переговоры. Вдобавок Кальтенбруннер совершил тактическую ошибку: он обвинил Вольфа в том, что тот без ведома рейхсфюрера вступил в контакт с высшим представителем Ватикана в Северной Италии кардиналом Шустером. Вольф же был настолько предусмотрителен, что сам никогда с Шустером не встречался, а поручил это своему подчиненному, штандартенфюреру Вальтеру Рауффу. Таким образом, поставленная Кальтенбруннером ловушка не сработала. Тогда Вольф снова развернул свои аргументы в пользу сговора. Как он сам мне объяснял:

— Моим исходным пунктом была прозападная и антивосточная ориентация…

Препирательства шли долго. Вольф перешел в контратаку, ссыпаясь на свои заслуги перед рейхом, на свою личную преданность фюреру и его директивам. Он категорически потребовал, чтобы весь спор решил сам Гитлер. Гиммлер сразу испугался.

— Вольф, вы были в феврале вместе с Риббентропом у фюрера. После этого Риббентроп послал Хессе в Стокгольм для завязывания контактов, однако фюрер был вне себя от возмущения! — сказал он.

— И понятно почему, — парировал Вольф. — Только потому, что Фриц Хессе, а с ним и Риббентроп провалились. Фюрер не любит неудачников, даже если это его собственные министры!

Наконец, три эсэсовских главаря договорились, что Вольф и Кальтенбруннер вдвоем отправятся в имперскую канцелярию. Гиммлер заявил, что у него много других, более срочных дел (например, эвакуация концлагерей в глубь страны и так далее; о собственных переговорах с графом Берн ад оттом он умолчал). В час ночи Вольф и Кальтенбруннер отправились в путь.

— Часа в три, — вспоминает Вольф, — мы въехали в горящий Берлин и долго колесили, пока добрались до имперской канцелярии. Все это время я не хотел вслух обсуждать с моим спутником наши сугубо секретные дела. Когда же мы вышли из машины и направились через двор к входу в здание, то я сказал Кальтенбруннеру: «Если ты снова вывалишь перед фюрером всю грязь, в которой мы копались много часов, то заруби себе на носу: я на виселицу один не пойду. И ты, и рейхсфюрер — вы оба пойдете со мной!»

Как видим, господа обергруппенфюреры заговорили на своем излюбленном языке — языке угроз и шантажа. Кальтенбруннер все понял и сразу изменил тон. Когда оба явились к личному представителю Гиммлера при ставке Фегелейну, то Кальтенбруннер сказал:

— Вольф прибыл, чтобы дать фюреру объяснение о контактах, которые он наладил, веря в их пользу для рейха. Доложи так, чтобы его приняли…

Не забудем, была глубокая ночь. Но в бункере имперской канцелярии ночь и день смешались. Еще предстояло так называемое «вечернее» (на самом деле ночное) оперативное совещание, и три эсэсовских генерала в ожидании уселись у двери в комнату Гитлера. Дверь открылась, вышел фюрер.

— А, Вольф, — обратился он к гостю из Италии, — как хорошо, что вы здесь. К сожалению, я сейчас иду на совещание, примерно на час. Для вас не составит труда подождать меня, ведь вы проделали утомительный путь? Я очень охотно с вами побеседую…

Кальтенбруннер был явно ошарашен этим тоном, который вовсе не предвещал расправы. Зато Вольф приободрился. Он мысленно повторил все свои аргументы (Ран заблаговременно изложил их в специальной записке). Так прошел час, пока его не вызвали.

Этот разговор Вольф запомнил очень хорошо, куда лучше, чем свои беседы с Даллесом. Во время дармштадтской беседы я спрашивал сам себя: почему? Либо потому, что с Даллесом он говорил через переводчика? Либо потому, что не хотел распространяться на щекотливую тему — Гитлера давно нет, а ЦРУ близко? С другой стороны, для нациста Вольфа слова его фюрера были евангелием, которое надо запомнить навсегда…

Итак, беседа в ночь с 17 на 18 апреля. Она началась с того, что Гитлер (получив предварительно доклад Кальтенбруннера) задал Вольфу критический вопрос о его встрече с Даллесом. Тогда лихой обергруппенфюрер произнес такую тираду:

— Мой фюрер! Разрешите напомнить, что когда я был у вас 6 февраля и на беседе присутствовал господин имперский министр иностранных дел, я вас спросил: когда же, наконец, появятся новое секретное оружие и реактивные истребители? Я тогда доложил, что ко мне засылают посланцев Ватикан, англичане и американцы. Я доложил об этом и попросил указаний. То обстоятельство, что вы не запретили контакты, я истолковал как активное их узаконение. В равной мере вы не запретили их имперскому министру, и он таким же образом истолковал вашу реакцию. Мне было ясно, что если я провалюсь, то вы от меня в интересах рейха должны будете отказаться. Я решил действовать. Теперь я явился к вам, хотя вы меня и не звали. Однако я пришел к вам как к высшему авторитету, вершителю судеб Германии!

Эта произнесенная с пафосом тирада, как вспоминал Вольф, произвела должное впечатление. Гитлер сразу сменил тон, сделавшись весьма любезным.

— Вы, Вольф, — сказал он, — конечно, знаете только ваш южный участок фронта. Он по-своему важен. Однако Восточный и Западный фронты еще важнее. Мне некогда посвящать вас и других командующих во все подробности. Да вам это и не так важно. От вас я ожидаю одного: вы должны держать в своих руках ситуацию на итальянском театре военных действий со всеми тамошними интригами и предательством. Вы это делали безупречно. Я рад, что вы добились успеха.

Итак, индульгенция была выдана! Сразу после этого Гитлер отложил продолжение разговора на вторую половину дня. Совещание продолжалось в паузе между бомбежками в саду имперской канцелярии. Гитлер и Вольф прохаживались по террасе, Кальтенбруннер и Фегелейн стояли поодаль. Появился и Гиммлер, в разговоре он не участвовал.

Хотя Гитлер и пообещал Вольфу, что даст ему указания относительно контактов с Даллесом, он начал совсем с другого — с описания боев за Берлин. Это и понятно: 18 апреля Советская Армия была уже на окраине города, и грохот советских орудий был слышен весьма явственно. Сначала Гитлер стал объяснять Вольфу, что теперь у него вместо Гудериана новый и очень способный начальник генштаба — Кребс, который «понимает, чего я хочу». С некоторым удивлением Вольф услышал такую оценку боев:

— На Одере прошли крупные бои. Мы подбивали в день по 150, 200, даже по 250 русских танков. Такого кровопускания не выдержит даже Россия. Ведь она в значительной мере зависит от американских и английских поставок, прибывающих морским путем…

Я не удержался и переспросил Вольфа:

— Гитлер действительно так думал? Ведь так утверждают сегодня лишь некоторые западные историки, желающие приписать Западу лавры, которые ему не принадлежат, и принизить роль советских войск?

— Не знаю, верил ли в свои слова Гитлер, — ответил мой собеседник. — Но точно так им было сказано. «Россия не вынесет таких потерь», — повторил он.

Дальше Вольф изложил гитлеровскую концепцию заключительного этапа войны. Вот она:

— Я намеренно создал три основные зоны сопротивления, — сказал Гитлер. — Первая — имперская столица Берлин. Я останусь здесь и буду ее оборонять. Вторая — в Альпах, под командованием Кессельринга. Третья — в Дании и Норвегии, под командованием Буша. Немецкие войска концентрически будут отходить в три зоны. При этом я преднамеренно оставляю между зонами свободные пространства — от Гамбурга до Берлина, от Берлина до Альп. Там столкнутся противоестественные союзники — коммунистические Советы и сверхкапиталистические американцы. Конечно, Сталин не удовольствуется тем, что было условлено в Ялте. Он захочет ринуться вперед и всеми своими войсками перейдет условленную демаркационную линию. Вот тогда-то англо-американцы дадут отпор. Американцы и без того слишком далеко запустили русских в Европу. Они будут вынуждены их отбросить назад. И тогда настанет момент, когда я получу наивысшую плату за мое участие в войне!

Вольф точно помнил, что лицо Гитлера в момент произнесения этих слов приняло торжественное выражение. Я же вспомнил о другом: о тех шаблонах, которые буквально пудами извергаются западными пропагандистами, дабы оправдать политику НАТО. Разве не приняли бы они в свои ряды Адольфа Гитлера с его бредовыми вымыслами о русских, которые вот-вот пересекут демаркационную линию и вторгнутся в Европу, где им дадут отпор доблестные американцы?

Случилось так, что я приехал на беседу с Вольфом из соседнего города Ашаффенбурга, где по случаю десятилетия со дня ратификации исторического Московского договора между ФРГ и СССР два дня дискутировали советские, западногерманские и американские политики, журналисты и историки. Здесь шла речь и о войне, и о послевоенном периоде, причем некоторые ораторы усердно распространялись на тему о «советском экспансионизме», об «угрозе советского вторжения в Западную Европу». В этом же ключе выступал и главный американский участник дискуссии — бывший помощник государственного секретаря США м-р Сонненфелдт, повторявший дежурные прописи администрации президента Рейгана и старавшийся изобразить весь период международной разрядки 70-х годов как «роковую ошибку». Советским ораторам было не особенно трудно вскрыть ложность подобных рассуждений, ибо даже многие представители ФРГ (в их числе — депутат бундестага социал-демократ Эгон Бар, христианско-демократический политик Вальтер Лейслер Кип, бывший статс-секретарь Пауль Франк) энергично защищали политику разрядки, заявляя, что ей нет никакой разумной альтернативы. Тем не менее нам пришлось напомнить аудитории о том, что вымыслы о «красной опасности» имеют за собой долгую и позорную историю, не делающую их более убедительными, а, наоборот, разоблачающую провокационный характер этой «лжи века».

Вот почему я с большим вниманием слушал и записывал рассказ Карла Вольфа, который невольно дал еще одно убедительнейшее свидетельство «анамнеза» антикоммунистической пропаганды. То, о чем в полубреду говорил в своей берлинской клетке нацистский фюрер, — разве это не был сценарий третьей мировой войны? Разве не об этом же в 1943 году рассуждал Аллен Даллес, говоря, что эта война «само собой разумеется, разразится» между США и СССР?

…Я было уже хотел прервать дармштадтскую беседу, однако Вольф продолжал рассказ. Оказывается, на прощание Гитлер сказал ему следующее:

— Вы знаете, насколько тесно я был связан узами дружбы с моим заместителем Рудольфом Гессом. Я всегда следил с большим участием за его жизненным путем. Тем тяжелее мне было пережить удары судьбы, которые он получил. Нет, я не мог его защищать! В интересах Германии я должен был его предать. Ведь что бы сказали итальянцы и японцы по поводу того, что заместитель фюрера полетел к противнику без согласования с союзниками?

Вольф сразу понял: Гитлер говорил о полете Гесса 10 мая 1941 года в Англию с целью сговора с западными державами, по поводу которого официальная версия гласила, что Гесс действовал в порыве умопомрачения и Гитлер об этом ничего не знал. Фюрер прямо сравнил действия Гесса и Вольфа:

— И вы действовали на свой страх и риск. И вы думали, что приносите Германии пользу. Но что меня особо радует — вам сопутствовала удача! Зато если бы вы потерпели крах, я бы от вас отказался, как отказался от Гесса…

Вот, оказывается, и «историческое обрамление» переговоров Вольфа с Даллесом! Таким образом, я получил из авторитетного (в данном случае) источника подтверждение долговременного и глубинного смысла всего комплекса потаенных — и сорвавшихся! — планов международного антикоммунистического сговора, в начале которого стоял Гесс, а в конце — Вольф! Судите сами: в 1941 году Гесс (с молчаливого ведома Гитлера) старался привлечь Англию к антисоветскому «крестовому походу», а в 1945 году, перед самым крахом рейха, Вольф пытался (опять же с молчаливого согласия Гитлера) добиться продолжения антисоветской войны с участием Запада…

В ответ на мою просьбу рассказать, что ему известно о полете Гесса, Вольф ответил:

— Гесс полетел якобы без ведома Гитлера. 10 мая 1941 года он вылетел на «Ме-110» в Шотландию, чтобы встретиться с герцогом Гамильтоном, знакомым ему со времен берлинской Олимпиады 1936 года. С Гамильтоном Гесс хотел — за шесть недель до нападения на Советский Союз! — вести переговоры о возможности перемирия или даже сговора с Англией (возможно, и с Францией) против России. Тогда утверждали, что в замысел Гесса входило обеспечение нейтралитета со стороны Запада, дабы прикрыть тыл и не оказаться вовлеченными в войну на два фронта. Однако в действительности целью было достижение союза с Англией и Америкой против Советского Союза. Это была главная, подлинная цель Гесса!

— Конечно, тогда об этом не говорилось. Гитлер срочно собрал всех гаулейтеров и рейхслейтеров. От СС присутствовали Гиммлер и я. Гитлер объявил Гесса жертвой умопомрачения и пристрастия к оккультным наукам, причем я еще тогда обратил внимание на то, что фюрер избегал личных выпадов против Гесса, больше обвиняя его окружение и «астрологическую критику». Кстати, эти астрологи были немедленно изолированы и брошены в концлагеря, где их услугами пользовались многие чины СС, в том числе Шелленберг. Он сам мне рассказывал, что в одном из гороскопов предсказывалось, что удел Гиммлера — спасти Германию путем соглашения с западными державами. Что же касается отношения к Гессу, то Гиммлер всегда отзывался о нем с какой-то жалостью. Он даже разрешил мне навещать жену Гесса и отвозить ей подарки к рождеству. В последующие годы Гитлер не любил возвращаться к этому вопросу. Тем больше я был удивлен, когда 18 апреля он заговорил о своем заместителе. «Гесс не сделал ничего, что могло бы затруднить проведение моей политической линии. Если он вернется, я верну ему все его посты», — так сказал Гитлер во время нашей последней беседы…

Иными словами: и Вольф усмотрел все параллели, которые видел Гитлер между событиями весны 1941-го и весны 1945 года. Мол, формального согласия Гитлер не дал, но хотел, чтобы переговоры продолжались. Не случайно же через день после отлета Вольфа из Берлина ему было присвоено высшее в СС звание оберстгруппенфюрера. На прощание Гитлер приказал Вольфу отправиться обратно, «передать привет» генералу Фитингофу и не терять бодрости.

— Возвращайтесь в Италию, продолжайте связь с американцами и постарайтесь добиться лучших условий. Не спешите с переговорами. Идти на безоговорочную капитуляцию на основе столь туманных обещаний было бы смешно…

Вернувшись в Италию, Вольф немедленно вызвал к себе Парилли, Веннера и Циммера и изложил содержание берлинских бесед (для передачи Даллесу). 22 апреля Циммер привез это сообщение Вайбелю в Швейцарию. В тот же день Даллес получил указание из Вашингтона прекратить операцию «Санрайз». Конец?

На уровне фарса

Можно себе представить, каково было удивление Вайбеля (он продолжал оставаться главным связным между Вольфом и Даллесом), когда на следующий день барон Парилли сообщил ему, что 23 апреля на швейцарскую границу прибудет Вольф, а с ним подполковник генштаба Виктор фон Швейнитц.

Что же внезапно изменилось? Почему вдруг Фитингоф, столь долго возражавший против капитуляции, послал не только Вольфа, но и своего представителя, да еще с письменными полномочиями для подписания капитуляции? Вайбель склонен искать ответ в энергии Вольфа. Однако он забывает о другом, более существенном обстоятельстве. Уже две недели продолжалось наступление союзников в Северной Италии и вырисовывались «клещи»: 8-я англо-американская армия продвигалась по восточному побережью, в то время как 5-я американская армия шла на Болонью. 19-го в городе вспыхнуло восстание, через два дня закончившееся победой. Вот почему по инициативе посла Рана 22-го в штабе Фитингофа в городке Рекоаро на экстренное совещание собрались все военные руководители, а также сам Ран и гаулейтер Тироля Франц Хофер. Собравшиеся уговаривали Фитингофа действовать пока не поздно и спасать то, что еще можно было спасти. Фитингоф уступил, однако снабдил Швейнитца такими полномочиями, которые весьма ограничивали его действия, повторяя все былые требования — от «почетной капитуляции» вплоть до использования немецких войск «для поддержания порядка». Вдобавок Фитингоф устно проинструктировал Швейнитца — ничего не подписывать, пока «действует немецкое правительство»!

Не забудем: Даллес в этот момент не имел права поддаваться ни на какие маневры с немецкой стороны, ибо ему вообще было запрещено — иметь с ней какие-либо дела. Если раньше он мог лишь предполагать, какие тяжелые последствия имели его интриги для отношений внутри союзного лагеря, то теперь он все знал точно. Во-первых, еще 9 апреля Лемнитцер прислал Даллесу в Берн телеграмму, в которой настойчиво предупреждал, чтобы он не давал повода немцам утверждать, что «ведутся переговоры». 11 апреля Лемнитцер и Эйри писали ему же, что немцы преследуют цель вбить клин между союзниками и ведут сложную игру. 13 апреля Лемнитцер разъяснял Даллесу: «Мы считаем вполне возможным, что в любом случае немцы будут стараться внести беспокойство в лагерь союзников». Наконец, 15 апреля Даллес выезжал в Париж для встречи с Доновеном, который посвятил его во все подробности разыгравшегося конфликта. Но тем не менее он потребовал от Даллеса — вопреки указаниям из Вашингтона и Лондона — продолжения его контактов с Вольфом и быстрейшего осуществления капитуляции группы армий «Ц». Доновен изложил и причины: необходимо как можно скорее войти в Северную Италию, пока ее не освободили коммунистические партизанские отряды, и еще быстрее захватить Триест — до того, как он будет освобожден войсками маршала Тито…

Как видим, последовательность удивительная — последовательность политики антикоммунистов, одержимых своими идеями, идущих на обман не только «инакомыслящих», но и друг друга. К примеру, Даллес прекрасно знал, что капитуляция в Северной Италии не будет иметь никаких последствий для Триеста. Ведь Вольф лично проинформировал Даллеса, что Триест исключен из сферы группы армий «Ц» и, следовательно, даже если Фитингоф капитулирует, Триест не будет сдан американцам. Еще меньше реальности было в предположении, что если не произойдет капитуляция, то немцы останутся оборонять район Венеции, а советские войска из Венгрии (!) и Югославии войдут в Триест. Как говорится, у страха глаза велики. Но чего не случается с людьми, когда они одержимы антикоммунистическим фанатизмом!

Из указаний Доновена Даллесу было ясно, что он должен продолжать свои действия. Именно поэтому пришедший к нему приказ об отмене операции «Санрайз» не произвел на него особого впечатления. В прямое нарушение своего служебного долга Даллес принял делегацию, состоявшую из Вайбеля, Хусмана и Парилли, которая изложила ему суть новой миссии Вольфа. Последний к этому времени расположился на швейцарской территории в ймении Вайбеля близ Люцерна. Даллес же, несмотря на приступ подагры, приехал в Люцерн. Присутствовал и помощник Даллеса Геверниц. В результате совещания Даллес решил направить в Казерту телеграмму, в которой предлагал (вопреки директиве!) возобновить переговоры. 25 апреля из Казерты пришел весьма неопределенный ответ, из которого явствовало лишь одно: «парламентеры» Швейнитц и Веннер могут ждать в Люцерне. Познакомившись с этим ответом, Вольф решил вернуться в свой штаб (ведь боевые действия на фронте продолжались полным ходом) и попытаться осуществить «одностороннюю капитуляцию», т. е. без согласия на это союзного командования.

Эту идею со скепсисом встретил даже Вайбель. И действительно, Вольф не смог даже добраться до своего штаба, ибо весь район был уже в руках партизан. 25 апреля случилось то, чего так боялся Вольф и так хотело предотвратить союзное командование: началось всеобщее антифашистское восстание в Северной Италии. И вот всемогущий обергруппенфюрер попал в руки партизан! Ему не могли помочь ни отряды СС, ни собственные усилия, но помощь все-таки пришла. Откуда? От м-ра Даллеса и майора Вайбеля.

Невероятно, но факт. Под командованием Вайбеля был сформирован специальный отряд с участием бывшего американского консула в Лугано Дональда Джонса, Геро фон Геверница и… двух офицеров СС; они пробились к вилле Локателли, в которой был окружен Вольф, и вывезли его (переодетого в штатское) снова на швейцарскую территорию, откуда он направился на швейцарско-немецкую границу. Чем не фарс?

Собственно говоря, кому теперь было капитулировать? 26 апреля была освобождена Верона. Партизаны освободили Геную и целехонький город с портом передали союзникам. Никакого хаоса и беспорядка, который предсказывали Вольф и Даллес в обоснование идеи «координированных действий», и в помине не было. 26 апреля партизаны торжественно, промаршировали по Болонье перед командующим 15-й англо-американской группой армий генералом Марком Кларком. Более того, отпали даже и такие специфически даллесовские поводы для капитуляции: необходимость сохранить гражданские сооружения (они были захвачены в целости) и «предотвращение восстания». Но инерция еще действовала: 26 апреля Даллес получил из Казерты разрешение на приезд немецких парламентеров, в том числе Вольфа, в штаб Александера.

Да, подполковник фон Швейнитц и оберштурмбан-нфюрер Веннер терпеливо сидели в имении Вайбеля и ждали своего часа. Даллес принялся за дело: во-первых, он послал телеграмму о том, что Вольф уже не в Швейцарии (скрыв всю недостойную историю с освобождением захваченного партизанами генерала СС). 28 апреля парламентеры в сопровождении Геверница прибыли в Казерту.

Ну, а наш главный герой? Карл Вольф, спасенный Даллесом, прибыл в Боцен, где снова поспешно собрались все командующие. Всю ночь с 28 на 29 апреля они совещались, слушая сообщения Вольфа о его «чудесном избавлении» и вылете парламентеров в Казерту. Совещались, пока… не были сняты со своих постов. Тот самый Кессельринг, которого Вольф изображал своей главной опорой и который не раз фигурировал в этом качестве в докладах Даллеса и Доновена, объявил Фитингофа и иже с ним изменниками и снял их с занимаемых постов. Следовательно, подписывать капитуляцию — если бы даже пришло подтверждение из Казерты! — оказалось бы некому. Еще раз скажем: чем не фарс?

Вольфу в этой ситуации пришла в голову такая мысль: арестовать нового командующего группой армий «Ц» генерала Шульца и действовать без него. В свою очередь, Кессельринг метал громы и молнии: он приказал арестовать Фитингофа и собирался то же самое сделать с Вольфом. Трагикомичность положения, однако, состояла в том, что в Казерте в торжественной обстановке 29 апреля Швейнитцем уже была подписана капитуляция, и она должна была вступить в силу 2 мая в 12 часов по Гринвичу. Подписи-то стояли, но войска группы армий «Ц» не знали этого. Лишь полный разгром немецких войск предотвратил дальнейшее продолжение боев. Бои кончились, так как с немецкой и фашистско-итальянской стороны их некому было вести. Впрочем, мир гораздо больше был взволнован другим: в ночь на 2 мая капитулировал Берлин. Планы спасения Третьего рейха были перечеркнуты советскими солдатами.

…Сегодня, сидя в малоуютной и запущенной дармштадтской квартире, Карл Вольф считает, что его не поняли и не оценили[90]. Не говоря уже о послевоенных годах, бывший обергруппенфюрер думает, что Аллен Даллес недостаточно использовал имевшиеся шансы и, может быть, Вольфу следовало бы иметь дело с англичанами. Не очень доволен он и своими ватиканскими друзьями, и итальянцами. Все это он хочет изложить на страницах будущих мемуаров.

Но оставим Вольфа с его заботами. Он и впрямь имел причины для расстройства: ведь в конечном счете его военно-политическая операция не увенчалась успехом. Гитлеру и Гиммлеру не удалось вбить клин между участниками коалиции, Рузвельт и Черчилль не стали просить фюрера о помощи в «войне против русских». В равной мере и Даллесу было мало чем похвастаться: восстания итальянских партизан он не предотвратил, капитуляцию немецких войск получил не «без пяти минут двенадцать», а практически в пять минут первого, Рузвельта со Сталиным не поссорил и все послевоенные годы должен был оправдываться по поводу своих швейцарских переговоров.

Тем не менее есть все основания назвать эти переговоры первой операцией будущей «холодной войны». Это определение впервые употребил один германский историк, специализирующийся на исследовании закулисных контактов военного времени, и я с ним согласен. Оно тем более справедливо, если оценивать действия Аллена Даллеса в свете тех событий, которые развернулись сразу после окончания Второй мировой войны. Ведь переговоры с СС были противоестественны в условиях антигитлеровской коалиции, но приобретали смысл, когда Соединенные Штаты предъявили претензии на мировое господство.

Мы еще не знаем всей документации УСС за 1945 год, не знаем о всех секретных операциях будущих руководителей ЦРУ и руководителей британских секретных служб. Но и из того, что уже выяснилось, вырисовывается картина, не оставляющая сомнений в своей политической направленности.