Третий фронт. Секретная дипломатия Второй мировой войны

Меморандум 121

Жернова истории мелят медленно. Можно долго искать, предполагать, сопоставлять события, ища в них определенную логическую линию (всегда ли история развивается логично?), но последний вердикт остается невынесенным, пока на стол не ляжет документ.

Тот, кто познакомился с двумя политическими линиями — закулисными контактами США с различными германскими представителями и оттягиванием открытия второго фронта, — безусловно может делать определенные выводы о тесной связи обоих явлений. Теперь не надо строить догадок, ибо мы вооружены документом.

«Стратегия и политика: могут ли Америка и Россия сотрудничать?» — так именуется меморандум, который в конце августа 1943 года составило УСС. «Документ имел специальные грифы: «Секретно»; «Исключено из обычного порядка рассекречивания»; «3-я степень секретности. Степень пересматривается каждые 12 лет. Не подлежит автоматическому пересмотру»[60].

Подобные грифы объяснимы: речь шла о документе, составленном УСС под руководством его директора генерала Уильяма Донована. Более того, рукой генерала на нем было начертано: «Напечатать для информации как документ объединенного комитета начальников штабов» (высшего органа вооруженных сил США). А наверху — сделанное также от руки — обозначение «меморандум 121». Иными словами, документ был апробирован высшим военным руководством США и представлен на рассмотрение военных руководителей США и Англии. Его рассекретили лишь в 1978 году.

Почему же американские военачальники задались в 1943 году этим, на первый взгляд, «теоретическим» вопросом?

Вспомним август 1943 года. Еще катится по миру эхо Сталинграда. Завершается Курская битва. 6 августа президент Рузвельт поздравляет советские войска, которые «…своим мастерством, своим мужеством, своей самоотверженностью и. своим упорством не только остановили давно замышлявшееся германское наступление, но и начали успешное контрнаступление». Однако на главном театре военных действий Советский Союз ведет борьбу один на один: ни в 1942-м, ни в 1943 году обещанный союзниками второй фронт открыт не был. В этой обстановке в августе 1943 года в канадском городе Квебек встречаются Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль. Вместе с ними — все военное руководство обеих стран, высшие офицеры разведки. Предстоят важнейшие решения. И для этих решений готовят проекты, в их числе меморандум 121.

Меморандум начинается с изложения принципиальных основ стратегии Соединенных Штатов в войне. Можно лишь быть благодарным авторам за откровенность, с которой они охарактеризовали эти основы. Первый раздел, озаглавленный «Стратегия и политика неотделимы», содержит такие тезисы:

«Стратегия буквально неотделима от политики. Независимо от того, направляется ли она сознательно к достижению конкретных военных целей, стратегия фактически в весьма значительной степени определяет военные цели, которые можно достигнуть и которые действительно будут достигнуты.

Это особенно справедливо в нынешней войне, в которой существует серьезный недостаток единодушия среди предполагаемых победителей в Европе — Соединенных Штатов, Великобритании и Советской России. На будущее Европы глубоко и, пожалуй, решающим образом повлияют численность и географическое расположение вооруженных сил при прекращении официальных боевых действий против Германии.

Нынешний кризис в отношениях Соединенных Штатов и Великобритании с Советской Россией настоятельно требует пересмотра и определения стратегии и политики, которые определяют форму послевоенного устройства».

Что и говорить, у авторов меморандума были основания констатировать «кризис» в отношениях с Советским Союзом. Ведь США и Англия только-только известили советское руководство об очередном отказе от обещания открыть второй фронт. Это, впрочем, не мешало генералам видеть войну выигранной (кровью советского народа!) и с олимпийским спокойствием рассуждать о будущем мире. Признаться, летом 1943 года советским людям было еще далеко до такого спокойствия. Перед ними во весь рост стояла задача освободить Родину и разгромить нацистского агрессора. Но в Вашингтоне (сейчас мы сказали бы — в Пентагоне) уже спешили определить будущее Европы. Очередной параграф меморандума выглядит так:

«1. Главной американской целью является безопасность Соединенных Штатов.

2. Первым требованием для безопасности Соединенных Штатов является не допустить попыток Германии объединить силы Европы, подчинить их и руководить ими.

3. Второе требование заключается в том, что после поражения Германии ни одна отдельно взятая держава и ни одна группа держав, в которой мы не имеем сильного влияния, не должна руководить силами Европы.

4. Конечная цель заключается в том, чтобы способствовать созданию в Европе некоторых других условий, которые обеспечат мир, свободу и процветание на благо не только Европы, но и нас самих».

Не будем сетовать на то, что среди военных целей США не указан разгром гитлеризма, а последний пункт умышленно расплывчат. Но главное сказано: необходим такой послевоенный баланс сил, который обеспечил бы главенство Соединенных Штатов в Европе. Правда, в достижении этой цели, как объясняется дальше, США зависят от союзников и от создания «действенных союзов». Кто же они, эти союзники? Авторам меморандума больше всего нравится Англия. Но союза с ней «недостаточно для достижения наших основных целей в Европе». Следовательно, надо искать и других союзников:

«При оценке наших возможностей следует рассмотреть еще один элемент — транспорт. Расстояние от предполагаемого западноевропейского фронта до Центральной Германии короче, а транспортные условия лучше, чем от Западной России до Центральной Германии. К тому же западные союзники имеют заметное превосходство над Россией в воздухе».

Уже эта формулировка заставляет призадуматься: о каком превосходстве ведется речь? Ведь так можно говорить о противнике, а не о союзнике в коалиционной войне! И снова пресловутый «геополитический подход»: кому, мол, ближе к Германии. Исходя из этой посылки, авторы констатируют: «На континенте силы Соединенных Штатов, Великобритании и их сателлитов будут значительно меньше, чем у каждой из двух великих континентальных держав — России или непобежденной Германии». Здесь уже недвусмысленно и, прямо скажем, цинично и оскорбительно ставятся на одну доску агрессор и его жертва, враг США и их союзник. Сразу приходят на ум сказанные в июне 1941 года слова Трумэна о том, что если будет побеждать Россия, то следует помочь Германии. Трумэн и тогда, в 1941 году, был далеко не одинок. А в 1943 году родился меморандум, в котором на усмотрение высшего руководства США вносились политические «альтернативы». Вот они:

«Ввиду диспропорции между нашими целями и нашими возможностями предлагаются три альтернативных направления стратегии и политики в отношении Германии и России:

1. Немедленно предпринять попытку урегулировать наши расхождения с Советским Союзом и сосредоточить внимание на общих интересах, которые мы имеем с этой державой.

2. Америка и Великобритания продолжают следовать в течение некоторого времени стратегии и политике, в большой степени независимой от стратегии и политики Советского Союза, в надежде добиться таким путем как поражения Германии, так и укрепления наших позиций на переговорах для достижения некоего урегулирования, враждебного интересам России.

3. Попытаться повернуть против России всю мощь непобежденной Германии, все еще управляемой нацистами или генералами».

Да, так и сказано: повернуть против России!

Чудовищность и безнадежность «третьей альтернативы» сегодня ясна. Но тогда авторы меморандума бесстрастно анализировали все «за» и «против». Например, они считали, что к лету 1944 года «нынешняя нехватка продовольствия и живой силы… вероятно, вызовет значительное снижение военных возможностей России». Поэтому американские генералы и их единомышленники рассуждали:

«Имеется лишь один способ победить Советский Союз только силой: повернуть против него всю мощь все еще сильной Германии (то есть Германии, управляемой нацистами или генералами). Это, вероятно, приведет к завоеванию Советского Союза той самой могущественной и агрессивной Германией, которая объявила войну против России и против нас в 1941 году. Однако, чтобы не допустить последующего господства Германии над всей мощью Европы, мы вместе с Великобританией будем обязаны после завоевания России Германией взяться еще раз и без помощи России за трудную, а может быть, невыполнимую задачу нанести поражение Германии».

Любопытное признание! Оказывается, и закоренелые враги нашей страны ясно сознавали, что без СССР не совладать с «могущественной и агрессивной Германией»., Но это не мешало им прикидывать: можно ли дать Германии разгромить Советский Союз? Ответ: «Даже если бы это было осуществимо с точки зрения количества живой силы и вооружения, — связанный с этим двойной поворот политики, вероятно, неприемлем для американской и британской политики и морали. В Соединенных Штатах, и еще больше в Великобритании, где общественное мнение решительно мобилизовано против Германии (и в гораздо более ограниченной степени в пользу России), вероятно, невозможно повернуть общественное мнение в пользу Германии хотя бы на время (или, по крайней мере, пока завоевание России значительно не продвинется), а затем вновь ориентировать его на успешное ведение нашей собственной войны против Германии».

Могут сказать: чего возмущаться? Ведь ханжески рассуждающие о «морали» авторы меморандума, хотя и неохотно, все-таки приходят к выводу, что победа Германии была бы невыгодна Соединенным Штатам. Но дело не так невинно, как кажется на первый взгляд.

Во-первых, не забудем: шел уже 1943 год. В июне 1941 года Трумэн еще мог рассуждать о том, кому должны помогать США, на чьей стороне воевать. В 1943 году США были связаны вполне определенными обязательствами, в том числе по отношению к своему союзнику — Советской стране. Это был выбор, поддержанный всем американским народом, о чем неоднократно и выразительно говорил президент Рузвельт. Более того, Соединенные Штаты уже скрепили этот союз кровью своих отважных солдат на многих фронтах.

Во-вторых, документ содержит рассуждения о возможности победы Германии над Советским Союзом в 1943 году. Но позвольте: ведь уже закончились победой битвы под Москвой, Сталинградом, Курском. В том же меморандуме говорится, что с 1943 по 1944 год «военные возможности Германии значительно снизятся». Следовательно, о повороте войны в «обратную сторону» можно было говорить только при условии, что кто-то поможет гитлеровской Германии в войне против Советского Союза. Кто же? Соединенные Штаты?

В-третьих, в качестве аргумента против «третьей альтернативы» приводился вовсе не подвиг союзных им Советских Вооруженных Сил, а рассуждения о «трудности» повернуть общественное мнение США и Англии в пользу создания антисоветской коалиции. Что ж, последнее справедливо. Народы этих стран не допустили бы измены. Однако авторы документа осторожно подсказывают: можно было бы повернуть настроения в США и Англии. Как? Да при помощи жупела «красной опасности»!

Конечно, руководители американской стратегической разведки и их единомышленники в объединенном комитете начальников штабов не были такими простаками, чтобы ехать в Квебек с одной лишь идеей «обратить всю мощь Германии против Советской России» в ее, так сказать, чистом виде. Они хорошо знали, что настроения в высшем политическом руководстве США и у многих военных совсем иные. Поэтому составители меморандума «припасли» вспомогательный вариант той же антисоветской линии — так называемую «вторую альтернативу», которую сформулировали так: «проводить независимую стратегию в надежде на дешевую победу над Германией и лучшую позицию для переговоров с Россией». Оказывается, победа должна быть дешевой, а смысл ее — «лучшая позиция» США в послевоенной ситуации. Разберем и этот тезис, изложенный с достаточной откровенностью. Вот прогноз меморандума:

«При отсутствии взвешенных, энергичных и успешных усилий для изменения наметившегося хода событий англо-американская и советская стратегия и политика, вероятно, перейдут в течение последующих шести или восьми месяцев от нынешней фазы сравнительной независимости и начинающегося соревнования в новую фазу острого соперничества. Первая фаза — до конца зимы 1943/ 44 года. При указанных выше условиях ход событий до конца наступающей зимы может быть примерно следующим:

а. Соединенные Штаты и Великобритания

Военные действия на суше могут быть продолжены примерно на нынешнем уровне…

В Западной Европе можно не предпринимать крупных сухопутных операций.

Стратегические воздушные операции могут значительно расшириться. Военно-политическую деятельность можно частично направить на попытку отделить ненацистов в Германии от нацистов и других лиц, ответственных за войну, и предложить им несколько примирительные по характеру условия, если нацисты и генералы будут отстранены от власти.

б. Советская Россия

Операции против Германии могут продолжаться примерно на нынешнем уровне и со значительным успехом…

в. Германия

Германские войска все больше будут перебрасываться из Западной Европы в Восточную. Способствовать этой перемене будут следующие факторы:

отсутствие сильного давления союзников на Западе, сильное давление русских на Востоке и широко распространенный страх немцев перед Россией и коммунизмом…»

Что означали эти рассуждения? В первую очередь отказ от немедленного открытия второго фронта, по крайней мере до весны 1944 года, во-вторых, заранее запрограммированную враждебность к СССР, в-третьих, отказ от принципа безоговорочной капитуляции Германии и сговор с немецкими «ненацистами». Но и этого авторам меморандума было мало. Они считали, что весной — летом 1944 года должна последовать вторая фаза. Как это будет выглядеть? Следуем меморандуму:

«а) Соединенные Штаты и Великобритания могли бы предпринять наступление ограниченными силами на Западе.

б) Немцы, предпочитая англо-американскую оккупацию русской, вероятно, станут оказывать сравнительно слабое сопротивление на Западе, но будут пытаться удерживать свои позиции на Востоке.

в) В такой ситуации правление может перейти от нацистов к немецким генералам.

г) При продвижении в Германию ограниченных англо-американских сил, встречающих слабое сопротивление, и при попытках германской армии сдержать русских на Востоке генералы могут попросить у западных союзников перемирия. После отклонения этой просьбы предположительно могут быть предприняты следующие шаги: передача власти центристско-социалистскому правительству, поддержка этого правительства англоамериканскими вооруженными силами».

Итак, вот он, смысл «дешевой победы»: сговор с неким «центристско-социалистским правительством» (а может быть, с немецкими генералами?). Где же генерал Донован рассчитывал найти такое правительство? Мы ответим на этот вопрос позднее, а пока разберем финальную часть меморандума. В ней авторы останавливаются на последней альтернативе: «высадка мощных сил в Западной Европе и немедленное соглашение с Россией».

Действительно, не будем предвзятыми к авторам меморандума. В числе альтернатив на первое место они все же поставили открытие второго фронта и «немедленное соглашение с Россией». Но какова была аргументация? «Повторяем, основные цели Соединенных Штатов в этой войне: в интересах американской безопасности 1) уничтожить германское господство в Европе и 2) не допустить господства в Европе в будущем какой-либо отдельно взятой державы (такой, как Советский Союз) или любой группы держав, в которой мы не имеем сильного влияния». Поэтому если уж высаживаться в Европе, то мощными силами. Тут авторы документа делятся своим недоумением: «В случае продолжения в умеренно возросшем, но все еще ограниченном масштабе англо-американских операций против стран оси окончание военных действий против Германии застанет советские войска на континенте гораздо более сильными, чем войска западных союзников. Однако, несмотря на такую перспективу, советское правительство все настойчивее продолжает требовать, чтобы союзники предприняли крупное наступление на суше против Германии». Чудаки эти русские! Могли бы располагать превосходством во время торга, и сами рискуют его потерять?

Для осуществления «первой альтернативы» в документе перечисляется ряд пунктов, по которым необходимо достичь соглашения с Москвой, в том числе об участии в войне против Японии, о совместной оккупации Германии, устранении нацистов и военных преступников, о будущем германских вооружений, невмешательстве во внутренние дела друг друга и так далее. Но и здесь не обошлось без ложки дегтя и неприкрытых угроз: «Если соглашение не состоится, у Америки и Великобритании не останется другого выбора, как преследовать свои цели самостоятельно». Иными словами, следует сохранять возможности для первых двух «альтернатив»!

Теперь я смею утверждать, что в наших руках — ключ к деятельности не только Донована (не будем преувеличивать значение его личности), но и всего антисоветского «братства» в США, его теоретическая и практическая программа.

Программа-максимум: она содержалась в «третьей альтернативе» и соответствовала самым затаенным мечтам Гитлера, Геринга, Буллита, Линдберга и иже с ними. Но даже для такого завзятого антикоммуниста, каким был директор УСС во второй половине 1943 года, было ясно, что такая программа недостижима. В начале года, когда на Западе еще было не до конца понято значение Сталинграда, там кто-то мог рассуждать о возможном поражении Советского Союза (читайте доклад СС об Экберге!) и стараться «обратить свою мощь еще непобежденной Германии» против Советского Союза. Но после Курска, после победоносного марша советских армий на запад, после вызванного этим энтузиазма народных масс в США и Англии и подъема народно-освободительного движения в оккупированных странах? После этого оставалась лишь программа-минимум: она предусматривала неминуемый крах Германии и сводилась к обеспечению господствующих позиций США в послевоенной Европе и именно через эту «искажающую призму» рассматривала развитие событий, в том числе и отношение к второму фронту. Но, в отличие от Англии, руководители США — быстрее поняли необходимость отказа от балканских планов Черчилля. Поэтому былые недруги второго фронта теперь превратились в его приверженцев, заботясь о том, чтобы успеть к праздничному столу победителей. Рузвельту, конечно, не были чужды и эти настроения — ведь в его окружении было немало донованов, и внутриполитические соображения не раз заставляли его маневрировать. Но он, а с ним и такие видные военные деятели, как Джордж Маршалл и Дуайт Эйзенхауэр, понимали, что военно-политическими комбинациями войны не выигрываются, а будущий мир невозможен без участия Советского Союза.

Именно эту перспективу, по убеждению авторов меморандума 121, следовало сорвать. Как? Да всеми правдами и неправдами! Саботируя подготовку второго фронта, сея недоверие к советскому союзнику, пытаясь «упредить» освобождение народов Европы, поставить преграды их демократическому развитию после войны. Ведь что мог означать панический вопль о «коммунистической угрозе» для Европы в те годы и месяцы, когда континент томился под гнетом гитлеризма, а коммунисты несли ему свободу? На доновановско-папеновском жаргоне это означало сменить одну оккупацию другой, не допустить поражения прогнивших и скомпрометировавших себя режимов. Именно в этом направлении и разрабатывался главный практический замысел в «послеквебекский период» — добиться смены гитлеровского режима прежде, чем удары советских войск сотрут его с лица земли.

Так в логический ряд встают те, на первый взгляд, непостижимые и абсурдные шаги, которые предпринимало УСС — да и не только оно — в своей закулисной дипломатии. Раз необходимо какое-то «центристско-социалистское», генеральское или иное правительство для Германии, то надо его искать. Тогда понятны авансы Даллеса и Хьюитта. Даже чудовищные по циничности предложения Морди становятся объяснимыми.

Да, о меморандуме 121 нам еще не раз придется вспомнить. В нем открытым текстом было сказано то, о чем обычно молчат.

На первом, решающем фронте

1943 год так глубоко погрузил нас в тину закулисных интриг, что и впрямь можно подумать, что на свете ничего иного и не присходило. Нет, ни в коем случае нельзя допускать «абсолютизации» того или иного предмета исследования, каким бы интересным он ни казался.

1943 год имел другой облик: продолжалась война. Сталинград. Курск. Левобережная Украина. Колоссальные усилия советского народа. Военные действия на других фронтах: на Тихом океане, в Северной Африке. Героическое движение Сопротивления. Приближавшаяся победа! В нем было все — кроме, увы, второго фронта в Европе.

Сейчас самое время вернуться к нашему важному источнику — подлинным документам дипломатической борьбы за реализацию обещания, данного США и Англией еще в 1942 году. Что же делалось для этого? 13 февраля 1943 года И.М. Майский сообщал из Лондона в Москву:

«Еще сложнее реакция британских господствующих классов на наши военные успехи. В их груди живут сразу две души. С одной стороны, очень хорошо, что русские так крепко бьют немцев, — нам, англичанам, легче будет. Сэкономим потери и разрушения. Еще раз используем наш извечный метод — воевать чужими руками. Но, с другой стороны, нам, англичанам, страшно, а не слишком ли в результате усилятся большевики? Не слишком ли повысятся шансы «коммунизма» в Европе? Эти два противоречивых чувства находят теперь отражение в двух основных группировках британского господствующего класса, которые для краткости могут быть окрещены как «черчиллевская» и «чемберленовская». Первая пока сейчас дает крен в сторону испуга перед нашими успехами. Между прочим, это последнее настроение довольно явственно ощущается в руководящем аппарате военного ведомства… Но сейчас Красная Армия еще только на подступах к Ростову и Харькову. Каково будет ощущение «черчиллевской» группы, когда Красная Армия будет на подступах к Берлину, трудно сказать. Не исключены разные неприятные сюрпризы…

Поэтому вопрос о том, когда именно создавать второй фронт, становится основным вопросом для Британского правительства, причем в его решении главную роль играли и играют не столько военные, сколько политические соображения. С точки зрения Британского и Американского правительств, второй фронт надо устроить не слишком рано и не слишком поздно, а как раз «вовремя». Но когда именно? Судя по решениям в Касабланке, англичане и американцы как будто бы думают, что у них еще имеется достаточно времени, прежде чем наступит необходимый момент для действия».

Действительно, в январе 1943 года в Касабланке были приняты решения, касавшиеся действий на Европейском континенте. Но какие? Англия настаивала на пресловутом «балканском варианте», а США были готовы его поддержать, приняв принцип сосредоточения главных сил в Средиземном море. Срока для вторжения в Европу назначено не было. Правда, в официальном коммюнике говорилось о том, что США и Англия «сознают, какую огромную тяжесть войны Россия успешно несет на себе». Однако только после неоднократных настояний И.В. Сталина был назван новый срок открытия второго фронта: август или сентябрь 1943 года.

Американцы пытались успокаивать законную тревогу советских государственных деятелей. Когда в 1943 году специальный представитель президента Рузвельта посол Дэвис посетил Советский Союз, то в беседе с ним К.Е. Ворошилов затронул вопросы военного положения. Вот как это выглядит в записи:

«Ворошилов отвечает, что он уверен в нашей окончательной победе. Однако несмотря на то, что враг уже основательно потрепан в Сталинграде, под Москвой в свое время и других местах на нашем фронте, а также в Тунисе, силы у него еще достаточно крупны, и нам предстоит борьба, которая потребует напряжения всей нашей энергии, и война может затянуться. Если же англичане и американцы нанесут серьезный удар по врагу с Запада этим летом, а мы с Востока, То противник будет быстро сокрушен.

Дэвис говорит, что он придерживается точно такого же мнения. Однако он не думает, что война затянется. Если Гитлер не смог сокрушить СССР в 1941-м, 1942 годах и если он не сможет достичь Баку и сломить Красную Армию этим летом, то он лишится своей головы в этом году. Америка создает большую и хорошую армию. В Америке сейчас уже производится 7 тысяч самолетов в месяц. Американские солдаты, участвовавшие в операциях в Тунисе, теперь являются очень хорошими бойцами. Конечно, американская армия еще неопытная, зеленая, но она будет хорошей армией».

Но вот произошло то, чего так опасались все, кому была дорога совместная и скорая победа над врагом: США и Англия заявили, что снова откладывают вторжение. И.В. Сталин с полным правом гневно писал руководителям западных держав:

«Теперь, в Мае 1943 года, Вами вместе с г-ном Черчиллем принимается решение, откладывающее англо-американское вторжение в Западную Европу на весну 1944 года. То есть открытие второго фронта в Западной Европе, уже отложенное с 1942 года на 1943 год, вновь откладывается, на этот раз на весну 1944 года.

Это Ваше решение создает исключительные трудности для Советского Союза, уже два года ведущего войну с главными силами Германии и ее сателлитов с крайним напряжением всех своих сил, и предоставляет Советскую Армию, сражающуюся не только за свою страну, но и за своих союзников, своим собственным силам, почти в единоборстве с еще очень сильным и опасным врагом».

А ведь во всем мире было ясно, что условия для выполнения дважды данного обещания созрели! Это видели не только в Москве. 2 июля 1943 года А. А. Громыко сообщал в Москву:

«Председатель комиссии по иностранным делам палаты представителей США Блум, с которым я имел беседу (Блум некоторое время тому назад, приглашая меня на концерт, посвященный памяти Рахманинова, выразил желание встретиться и побеседовать), говорил о том, что конгресс в целом хорошо настроен по отношению к Советскому Союзу. Имеются лишь отдельные члены конгресса, которые либо еще не определили свое отношение к нам, либо относятся недоверчиво. В конгрессе сейчас недоумевают, заявил Блум, почему обещанный второй фронт не открывается. Сам он, Блум, также недоумевает. Он считает, что для открытия второго фронта уже существуют очень благоприятные условия».

Можно понять, с какими чувствами вели советские руководители беседы со своими союзниками на эти темы. В октябре 1943 года Э. Иден посетил Москву и объяснил, как «трудно» приходится Англии и США. В записи его беседы с И.В. Сталиным говорится:

«Иден говорит, что мероприятия по подготовке операции «Оверлорд»[61] решительно проводятся. Но премьер-министр хотел, чтобы маршал Сталин ознакомился с этой телеграммой, с тем чтобы он мог видеть, в чем заключаются трудности.

Сталин говорит, что если не хватает сил, то ничего не поделаешь.

Иден говорит, что, как он полагает, силы имеются, и он не думает, что дата вторжения во Францию будет отложена. Однако нужно иметь в виду, что кроме десантных судов, возможно, потребуется использовать в Италии также те семь испытанных в боях дивизий, которые предполагалось перебросить в Англию, для того чтобы они составили ударную группу при высадке во Франции…

Сталин говорит, что, очевидно, дело обстоит так: англичане уже произвели одну высадку. Если предположить, что сейчас имеется, например, 20 свободных дивизий, то вопрос заключается в том, где эти дивизии лучше использовать: в том ли районе, где уже совершена высадка или же где-либо в другом месте.

Иден говорит, что именно в этом и заключается проблема, и добавляет, что, как считает премьер-министр, нельзя рисковать поражением в Италии.

Сталин говорит, что имеются две возможности решения этой проблемы. Первая — это перейти к обороне в Италии и при помощи имеющихся сил, а также тех, которые смогут быть высвобождены в Италии, произвести высадку во Франции. Второе решение заключается в том, чтобы не высаживаться во Франции, а пробиться через Италию в Германию. Можно решить и так и так. Все зависит от расстановки сил».

Сегодня только приходится удивляться — и восхищаться! — тем долготерпением, которое проявляли советские руководители, ведя переговоры с лидерами США и Англии. Вот бы просто стукнуть кулаком по столу — ведь для этого имелось достаточно оснований, даже не зная всех закулисных интриг! Но слишком была велика ставка, слишком велико было чувство ответственности за главное — за исход войны, чтобы поддаваться оправданным чувствам разочарования и возмущения. Ведь этого только и ждали многие деятели в США и Англии, чтобы сорвать сотрудничество в рамках антигитлеровской коалиции! Такого удовольствия советская внешняя политика им не доставила. За ней стоял великий подвиг великого народа, в котором наши дипломаты черпали силу, терпение и настойчивость.

Сама жизнь давала аргументы в пользу коалиции, а что касается отношений между СССР и США — в пользу сотрудничества. Когда в 1943 году Москву посетил председатель управления по делам военного производства США видный представитель делового мира США Дональд Нельсон, то он заявил в беседе с И.В. Сталиным, что «как представитель деловых кругов, он предвидит большое будущее дружественных отношений между США и СССР. Он полагает, что имеется много путей, которыми обе страны могут помогать друг другу». В протоколе беседы далее записано:

«Сталин отвечает, что это правильно.

Нельсон говорит, что интересы США и СССР не сталкиваются.

Сталин заявляет, что интересы СССР и США не сталкиваются и не должны сталкиваться. Они не будут сталкиваться, если некоторые группы в США не будут давать для этого повода».

Как вспоминал Нельсон, по возвращении он был принят Рузвельтом и подробно сообщил о беседе в Москве. Президент разделял убеждение Нельсона о «необходимости создания прочных основ русско-американской дружбы». Размышляя об этом позже в форме письма некоему советскому собеседнику, Нельсон писал: «Ничто не может быть более катастрофичным, чем конфликт между нашими великими державами, которые никогда не воевали друг против друга. Я убежден, что судьба человечества зависит от продолжения дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и Соединенными Штатами… Различия в наших политических системах не представляют собой разумного повода для враждебности. Мы не собираемся менять вашей системы и не думаем, что вы хотели бы изменить нашу. Различие — не повод для того, чтобы не жить в дружбе, не развивать деловые отношения. Надо совместно работать во имя создания такого всемирного сообщества, в котором война станет не только гипотетически, но и реально невозможной».

Да и сам президент в 1943 году видел жизненную необходимость советско-американского сотрудничества. Летом 1943 года, перед ожидавшейся встречей в Квебеке с Черчиллем, для президента был подготовлен документ; озаглавленный «Позиция России», где высказывалась важная точка зрения на будущее отношений США с Советской страной. Она состояла в следующем:

«По окончании войны Россия будет занимать господствующее положение в Европе… Поскольку Россия является решающим фактором в войне, ей надо оказывать всяческую помощь и надо прилагать все усилия к тому, чтобы добиться ее дружбы. Поскольку она, безусловно, будет занимать господствующее положение в Европе после поражения держав оси, то еще более важно поддерживать и развивать самые дружественные отношения с Россией.

Наконец, наиболее важным фактором, с которым должны считаться США в своих отношениях с Россией, является война на Тихом океане. Если Россия будет союзником в войне против Японии, война может быть закончена значительно быстрее и с меньшими людскими и материальными потерями. Если же войну на Тихом океане придется вести при недружественной или отрицательной позиции России, трудности неимоверно возрастут, и операции могут оказаться бесплодными».

Оценки, высказанные неким «высокопоставленным военным стратегом США» (так назвал его директор бюро военной информации Роберт Шервуд, опубликовавший текст этого документа), были весьма близки самому президенту. Сын президента Эллиот вспоминал об одном разговоре с отцом, который сказал ему перед Квебеком:

— В Европе победа придет к концу 1944 года.

Эллиот удивился, но президент настаивал:

— Посмотри, как Красная Армия нажимает на Центральном фронте.

Тогда сын задал вопрос, видимо, навеянный некоторыми вашингтонскими настроениями:

— Можно ли доверять русским?

Франклин Рузвельт ответил:

— Доверяем же мы им сейчас. Какие у нас основания не доверять им завтра?

Записал сын и другое важное высказывание президента:

— Ведь если дела в России пойдут и дальше так, как сейчас, то возможно, что будущей весной второй фронт и не понадобится…

10 августа 1943 года, перед самой встречей в Квебеке, военный министр США Генри Стимсон обратил внимание президента на опасные последствия былых отсрочек: «В свете послевоенных проблем, перед которыми мы встаем, наша позиция… представляется крайне опасной. Мы, как и Великобритания, дали ясное обязательство открыть второй фронт. Не следует думать, что хотя бы одна из наших операций, являющихся булавочными уколами, может обмануть Сталина и заставить его поверить, что мы верны своим обязательствам». Рузвельт согласился, сказал, что Стимсон «сформулировал выводы», к которым пришел он сам. Вот почему, когда в Квебеке английские представители снова начали тянуть к своему «балканскому варианту», пугая США «вторжением русских в Европу» (то есть ведя ту же линию, что и Донован), Рузвельт и некоторые другие военные руководители США заняли иную позицию. Именно вопреки меморандуму в Квебеке было решено, что операция «Оверлорд» будет главной операцией 1944 года. Была поставлена задача: «В сотрудничестве с Россией и другими союзниками добиться в возможно короткий срок безоговорочной капитуляции европейских стран оси».

Но все ли в США мыслили и действовали так? Как мы уже знаем, — не все.

Тегеран и его враги

Процесс выработки и принятия внешнеполитических решений в вашингтонских «коридорах власти» всегда был сложен и неоднозначен. Так было и в годы войны, и — кто знает! — к чему бы он привел, если волю ведущих сил политической и экономической жизни США не выражал бы такой прозорливый деятель, каким был Франклин Делано Рузвельт.

Но были вполне определенные и вполне объективные интересы Соединенных Штатов, которые стояли за Рузвельтом и его непосредственным окружением. Как бы ни пели свои «политические стансы» сторонники сговора а нацизмом, трезвые умы в США видели всю опасность похода Германии за завоевание мирового господства. Правда, они тогда не могли прочитать слов Гитлера о том, что его задачей будет, объединившись с Англией, «наказать» Соединенные Штаты. Не могли они прочитать и секретные планы «ИГ Фарбениндустри», предусматривавшие ликвидацию американских позиций на мировых рынках. Но сама логика войны вела к пониманию этих и подобных им целей германской агрессии. Эта логика вела США к активизации их роли в антигитлеровской коалиции.

Нет слов, Рузвельт и члены объединенного комитета начальников штабов (ОКНШ) читали меморандумы и донесения УСС (ведь ведомство Донована недаром являлось одним из органов ОКНШ). Но только одним из них! Следуя нашей теме, мы все время сохраняли в фокусе именно УСС, ибо именно ему было удобнее вести операции на реально существовавшем до 1944 года «втором», то есть антисоветском, фронте. Но Управление стратегических служб — далеко не единственный источник информации. Оценку противника предпринимали и государственный департамент, и разведка армии, и морская разведка. В конечном счете не американское правительство было органом УСС, а как раз наоборот — УСС было органом правительства. Однако в этой формуле, предупреждающей против переоценки роли УСС, лежит и необходимость признания соучастия многих высших деятелей тогдашней администрации США в неблаговидных операциях на фронтах «тайной войны». Спецслужбы Запада отнюдь не являются неким «государством в государстве». Нет, они представляют собой часть империалистического государственного механизма.

Разумеется, нельзя видеть во всем «происки УСС». Этим мы лишь потрафили бы легендам о «вездесущей» и «всемогущей» американской разведке. В действительности ее «вездесущность» и «всемогущество» были весьма ограниченными. Рузвельт, Маршалл, Стимсон и другие выдающиеся деятели США военного времени прекрасно знали подлинную цену Доновану, Даллесу и его агентуре — недаром военное министерство не раз разоблачало дутый характер многих доновановских «сенсаций», а государственный департамент приходил в ужас от дилетантизма «дипломатов от разведки»…

Когда единству антигитлеровской коалиции угрожала наибольшая опасность? В 1942 году, когда она только создавалась? Вначале 1943 года, когда в США Донован и его сторонники еще могли надеяться, что убедят Рузвельта в возможности сговора с германским «центристским или социалистским правительством»? Или в 1944 году, когда некоторые американские генералы рисовали себе картину быстрого марша от Нормандии до Берлина? Или, наконец, в 1945 году, когда Гиммлер был готов заплатить Даллесу любую цену, лишь бы тот пошел на сговор? Все это, конечно, вопросы умозрительные, ибо решали, к счастью, не те, кто хотел сговориться. Решало совсем другое: реальное соотношение сил на фронтах Второй мировой войны, и в первую очередь на его главном, советско-германском фронте.

На пороге 1942 года вермахт потерпел сокрушительные поражения. Тогда в гитлеровской верхушке появились первые сомнения — не пора ли взять курс на сговор с западными державами? Но тогда в США и Англии очень хорошо понимали угрозу, которую несли им вермахт и гитлеровские претензии на мировое господство. США только-только вступили в войну, и американский народ, испытавший шок Пёрл-Харбора, не принял бы курс на капитуляцию. Непреклонен был и Рузвельт. Лишь небольшая группка «доновановцев» вынашивала иные планы.

Затем год 1943-й. После Сталинграда и Курска стала ясно, что вермахту не одолеть Советской страны. Для тех в США, кто рассматривал войну с эгоистических позиций, отпал главный повод к сотрудничеству с СССР, таи как СССР уже «сделал свое дело», сломав хребет гитлеровской армии. Усилились тенденции к сделке и в германских правящих кругах. Пожалуй, это был самый критический момент, и он отражен в меморандуме 121.

Но история жестоко посмеялась над «великими комбинаторами». Мало того что ставка на «заговорщиков» оказалась несостоятельной. Сама логика вооруженной борьбы на фронтах диктовала руководителям США и даже Англии, что их национальные цели могут быть достигнуты только вместе с СССР, а не в борьбе против него. Можно считать, что уже в конце 1943-го — начале 1944 года сговор был невозможен. Тегеранская конференция руководителей трех великих держав — СССР, США и Великобритании — обозначила этот рубеж.

Если обратиться к ходу дискуссии в Тегеране, то нельзя не заметить, что над ней еще висели тенью идеи меморандума 121. С первого взгляда казалось ясным: в Квебеке «Оверлорд» был предрешен. Можно спокойно было сказать советскому союзнику: решение принято, второй фронт будет открыт. Но в Тегеране это произошло не сразу.

Конференция открылась 28 ноября 1943 года — через три месяца после Квебека. Однако делегация США заняла сначала весьма неопределенную, выжидательную позицию. В первый день Рузвельт сообщил о квебекском решении, но сразу оговорился, что США и Англия, возможно, будут вынуждены отложить высадку на 2–3 месяца. Затем снова возник пресловутый «балканский вариант» — высадка в северной части Адриатики. Разумеется, это вызвало вопросы с советской стороны — особенно когда Черчилль, не возражая в принципе против «Оверлорда», стал предлагать сразу три параллельные операции, которые явно ставили высадку в Северной Франции под вопрос. Первый день не принес ясности.

29 ноября вопрос обсуждали военные представители трех держав. Дважды К.Е. Ворошилов спрашивал своего английского коллегу:

— Считает ли маршал Брук операцию «Оверлорд» своей главной операцией?

Брук уходил от прямого ответа. Никаких решений принято не было. На следующий же день выяснилось и другое, более чем странное обстоятельство: еще не назначен командующий объединенными англо-американскими войсками, которые должны уже через несколько месяцев начать высадку. И.В. Сталин сказал без обиняков:

— Тогда ничего не выйдет из операции «Оверлорд»…

Глава советской делегации добивался ответа на три вопроса:

— каков точный срок высадки?

— кто будет ею командовать?

— будет ли высадка в Северной Франции поддержана такой же операцией в Южной Франции?

Не получив ответа, Сталин даже вынужден был напомнить, что советская делегация собирается 2 декабря уехать. Лишь после этого во время завтрака 30 ноября Рузвельт заявил, что «намерен сообщить маршалу Сталину приятную новость». Это и были ответы на поставленные вопросы. Они гласили:

— высадка состоится в мае 1944 года;

— она будет сопровождена операцией на юге Франции;

— главнокомандующий будет назначен в самое ближайшее время (им стал Дуайт Эйзенхауэр, и И.В. Сталина уведомили об этом 7 декабря, то есть через неделю после Тегерана).

В свою очередь, советская делегация заявила, что в момент высадки союзников на советско-германском фронте будут предприняты наступательные действия, которые не дадут вермахту возможности перебрасывать войска с востока на запад. Как сказал Рузвельт:

— Я надеюсь, что наши нации теперь поняли необходимость совместных действий, и предстоящие операции наших трех стран покажут, что мы научились действовать совместно.

Но до июня 1944 года оставалось еще более полугода.

Еще один «балканский вариант»

Что же оставалось делать врагам второго фронта после того, как решение о его открытии было принято и началась — наконец-то! — практическая подготовка к этой серьезнейшей для США и Англии военной операции? Предположить, что враги сотрудничества капитулировали, было бы по меньшей мере преждевременным.

Квебекские решения — при всей своей важности — оставляли для этого определенные лазейки. К примеру, в окончательных формулировках не было принято американское предложение о том, чтобы отдать операции «Оверлорд» «безоговорочный приоритет». Тем самым у приверженцев «балканского варианта» во главе с Черчиллем (Донован принадлежал к их числу) еще оставались определенные возможности. И они были использованы.

…Уже давно вошел в широкий обиход термин «мягкое подбрюшье Европы». Он принадлежит Уинстону Черчиллю, который именно так обозначал роль Балканского полуострова во Второй мировой войне. Сам термин как бы таил в себе намек: вот оно, мягкое и уязвимое место огромного европейского тела. Стоит лишь ударить…

Но и удачные термины могут обманывать. Когда Черчилль — а с ним и некоторые американские военные и политики — говорили о Балканах, то имели в виду вовсе не военно-географические свойства Балканского полуострова. Кстати, для высадки союзных войск он был куда менее удобен, чем побережье Северной Франции, а его отдаленность от возможных исходных точек предполагаемой операции — куда значительнее. Иными словами, если применять термин «подбрюшье», то оно было далеко не мягким. Дело, однако, совсем не в военной географии, а в политике.

С самого начала споров вокруг второго фронта со стороны Англии настойчиво выдвигалось требование: высадку осуществить на Балканах, здесь сосредоточить основные силы США и Англии, дабы первыми войти на полуостров и не допустить освобождения его советскими войсками. Уже в мае 1943 года Черчилль на встрече с Рузвельтом выступил с широкой программой «балканского варианта» (Донован высказывался в ее пользу еще после своей поездки в Югославию в начале 1941 года, считая Балканы самым слабым звеном в германской стратегии). Эти оценки встретили серьезнейшую критику в военных кругах США, да и в Англии не было единства по этому вопросу.

После Квебека не было сомнения в том, что «Оверлорд» взял верх над «балканским вариантом», но это отнюдь не мешало английским стратегам снова и снова вытаскивать на свет свой излюбленный вариант. Так, когда встал вопрос о необходимости сопроводить «Оверлорд» высадкой войск в Южной Франции (операция «Энвил»), Черчилль снова потребовал операции на Адриатике в районе Триеста. Эйзенхауэр иронически говорил о том, что Черчилль «был одержим» своей идеей.

Лучше, чем кто-либо, определил смысл балканской авантюры Черчилля сам Рузвельт, беседуя со своим сыном Эллиотом в дни Тегерана.

— Всякий раз, — пояснил Рузвельт, — когда премьер-министр настаивал на вторжении через Балканы, всем присутствовавшим было совершенно ясно, чего он на самом деле хочет. Он прежде всего хочет врезаться клином в Центральную Европу, чтобы не пустить Красную Армию в Австрию и Румынию и даже, если возможно, в Венгрию. Это понимал Сталин, понимал я, да и все остальные…

Затем он долго разъяснял смысл английской затеи и подытожил:

— Мы ведем войну, и наша задача выиграть ее как можно скорее и без авантюр. Я думаю, я надеюсь, Черчилль понял, что наше мнение именно таково и что оно не изменится.

Увы, Черчилль долго не хотел этого понять — а с ним и некоторые американские деятели. «Без авантюр» они обходиться не хотели, даже ценой прямого нарушения воли президента.

Вернемся к меморандуму 121. В сопроводительном письме к нему, направленном 20 августа 1943 года бригадному генералу Дину (секретарь объединенного комитета начальников штабов, затем — глава американской военной миссии в Москве), Донован упоминал о какой-то «предполагаемой операции, изложенной в нашем документе о Балканах». Зная позицию Донована, который всегда поддерживал Черчилля в его стремлении заняться «мягким подбрюшьем Европы» и сорвать открытие второго фронта, заранее можно предположить, что речь шла об очередном варианте этого плана.

Действительно, в первом пункте плана говорилось: «Наступающий развал Италии усиливает страх балканских правящих классов перед тем, что «ось» потерпит поражение и что Советская Европа будет господствовать в Восточной Европе», и этот страх надо использовать. Ведь далеко не случайно сам Донован осенью 1943 года отправился в Каир. Отсюда он руководил рядом мероприятий, целью которых были Балканы.

К примеру, под прицелом УСС была Румыния. Как гласят документы, еще в январе 1943 года представитель УСС Бернард Ярроу (в просторечии белоэмигрант Жаров) связался с крупными румынскими предпринимателями Эдгаром и Максом Аушнитами. Те, в свою очередь, обратились к румынскому диктатору Иону Антонеску. Как докладывал Ярроу Доновану от имени Макса Аушнита, Антонеску готов выйти из войны, если «получит от Соединенных Штатов гарантии независимости Румынии». Донован приказал Аллену Даллесу, возглавлявшему европейскую резидентуру УСС, уточнить предложения Аушнита — Антонеску. Даллес в свою очередь доложил, что румынская сторона требует ни меньше ни больше, как «обеспечения границ, существовавших до 1940 года», и «возвращения к прежней ориентации на сотрудничество с демократическими правительствами Запада».

…До сих пор на одном из центральных проспектов Бухареста стоит многоэтажное серое здание, характерное для 30-х годов, — бывшая контора Аушнитов. «Железный король» довоенной Румынии Макс Аушнит (еврейского происхождения) и его семья владели многочисленными предприятиями металлургической и машиностроительной промышленности. Эдгар Аушнит эмигрировал в США, Макс остался в стране и, хотя находился под «домашним арестом», поддерживал прямые связи с Антонеску.

Когда я рассказал об этом видному румынскому историку и публицисту д-ру Эужену Преда, он не удержался от иронии:

— Генерал Донован не отличался хорошим знанием своей клиентуры. Аушниты были известны своей проанглийской ориентацией — ведь они владели акциями знаменитой военной компании «Армстронг — Виккерс». А в условиях острой конкуренции секретных служб США и Англии на Балканах ставка на Аушнитов не обещала особых перспектив. Впрочем, в своих попытках ориентации на Запад они не были оригинальны, если вспомнить румынский зондаж в Мадриде, предпринятый в конце 1943 года…

Что он имел в виду? В ноябре 1943 года в Мадриде советник румынского посольства Григориу от имени Антонеску вел секретные переговоры с американским послом Карлтоном Хэйсом. Последний формально сохранил союзническую лояльность, повторив требование о безоговорочной капитуляции, однако добавил, что при таком условии можно… избежать «оккупации всей Румынии» советскими войсками. Антонеску ответил, что согласится на это в том случае, если капитуляция произойдет после высадки англо-американских войск на Балканах и их продвижения в Румынию. В этом же духе действовал румынский посол в Турции Крецяну, направленный Антонеску в Анкару в мае 1943 года. Диктатор и его однофамилец министр иностранных дел Михай Антонеску прямо предписали Крецяну добиваться высадки западных союзников на Балканах, а лидер буржуазной «оппозиции» Юлиу Маниу просил Крецяну передать западным союзникам, что все готово к их приему и Румыния, «как только англо-американские войска подойдут к Дунаю, перейдет на их сторону». Иными словами: замысел клики Антонеску и буржуазной оппозиции состоял в том, чтобы, толкая США и Англию на «балканский вариант», сохранить свой режим. Как подтверждал Крецяну, Антонеску считал, что США и Англия «скорее заинтересованы в предупреждении советского вторжения в Европу, чем в ликвидации гитлеровского режима». Что же, военный преступник Антонеску догадывался о том, что у него есть единомышленники в лагере западных держав!

…История румынских и американских зондажей длинна. Историки СРР подробнее ее исследовали. Когда я беседовал с одним из них — генералом Георге Захариу, — он сказал:

— Смысл этих зондажей со стороны Антонеску был ясен: увидев, что Германия проигрывает войну, попытаться спасти не только свою шкуру, но и сам прогнивший социальный режим. Перспективу видели в сговоре с антикоммунистическими кругами США и Англии. Причем если Ион Антонеску, так сказать, косил глазами то на Гитлера, то на Запад, то его министр иностранных дел Михай Антонеску смотрел только в сторону США. Свои контакты Михай Антонеску развернул еще в 1942 году…

Действительно, в конце 1942 года по указанию министра началось выяснение возможностей сепаратного мира между Румынией и Германией, с одной стороны, и США и Англией — с другой. Как выяснилось после войны, румынские эмиссары предлагали свои услуги, дабы добиться от Гитлера согласия на то, чтобы допустить высадку союзников во Франции. Антонеску настолько обнадежила реакция Запада, что весной 1943 года он сообщил об этом в Берлин. Там, разумеется, его немедленно поставили на место. Когда в апреле 1943 года Антонеску встречался с Гитлером, тот сделал ему выговор (видимо, считая возможные сделки своей прерогативой). Но вот что любопытно: Гитлер сообщил, что немецкая разведка перехватила шифровку государственного секретаря США Хэлла, который рекомендовал послу США в Лиссабоне поддерживать возможные «инициативы» о переговорах. А чтобы пристыдить своего румынского ставленника, фюрер зачитал текст доклада о зондажах румынских эмиссаров, которые сообщали американцам: «Гитлер, возможно, будет готов к миру по соглашению с англичанами и американцами. Он оставит все занятые ими страны, кроме Украины»[62].

С западной стороны делались неоднократные весьма прозрачные намеки на то, что США и Англия относятся с пониманием к антисоветским целям боярской Румынии.

— Английское и американское правительства заинтересованы в том, чтобы предотвратить угрозу большевизма…

Такое заявление сделал румынскому эмиссару И. Георгиу резидент английской разведки в Стамбуле Честлен. И он же на вопрос — почему не бомбят румынские нефтепромыслы — ответил:

— Потому что мы не хотим этого…

Английская разведка в этом регионе весьма активно конкурировала с американской, базируясь на своих давних связях. Тот же Честлен (английский делец, носивший пышное имя графа де Шателен, однако давно англизированное) владел в Румынии нефтетранспортной фирмой ЮНРИА, которая оказала огромные услуги экс-королю Каролю II. Он знал в Бухаресте «всех и вся», и этим определялся выбор английской разведки, которая выбросила в сентябре 1943 года на территории Румынии «десант» Честлена и офицера-связиста. Любопытна судьба этого десанта: он попал в руки румынской контрразведки, которая не выдала Честлена немцам (как этого требовал наместник СС в Румынии), а разместила в уединенном имении. Практически через Честлена режим Антонеску поддерживал прямую связь с английской резидентурой в Стамбуле (хотя в принципе Честлен должен был контактировать с оппозиционной группой Юлиу Маниу). Более того, радиста Честлена поместили в Бухаресте в… здании службы безопасности. Ион и Михай Антонеску через группу Честлена были полностью в курсе всех контактов.

Но канал связи шел и в Вашингтон. Румынский дипломат Кароль Давилла — бывший посол в Париже — оказался в США. Его разыскал доновановский специалист по Восточной Европе Девитт Пуль и разработал очередной план посылки Давиллы в Румынию в качестве эмиссара УСС.

Разумеется, и в Вашингтоне, и в Лондоне понимали ограниченность своих возможностей. Хотя из Бухареста умоляли англичан и американцев «прийти» в Румынию, «не пустить» большевиков, сие было не во власти комбинаторов. Красная Армия громила вермахт, а с ним — и румынских оккупантов. Поэтому США и Англия были вынуждены привлечь Советский Союз к переговорам о выходе Румынии из войны: когда с румынской стороны к союзникам была послана миссия во главе с бывшим премьер-министром князем Барбу Штирбеем, то после некоторого промедления США и Англия проинформировали СССР об этом, и переговоры пошли на трехсторонней базе. В те дни «Нью-Йорк тайме» (15 марта 1944 года) иронически писала о том, что «англичане и американцы, которым румыны готовы были сдаться, находятся очень далеко».

Поэтому перед фактом неудержимого советского наступления американским разведчикам типа Донована не оставалось ничего другого, как начать тайную войну — на этот раз не против держав разваливавшейся «оси», а прямо и официально против Советского Союза. Когда меморандум 121 в августе 1943 года был отвергнут в Квебеке, Донован начал подкоп под давний официальный запрет Рузвельта вести разведку против СССР. Мы знаем, что запрет отнюдь не мешал резидентуре УСС в Стокгольме и Берне практически действовать именно в этом направлении. Однако на этот раз УСС открыто поставило вопрос об «ослаблении» запрета на работу против СССР. «Неясно, получил ли Донован, — пишет Э. Браун, — прямую директиву объединенного комитета начальников штабов о начале разведывательных операций против России. Возможно, это было устное разрешение. Однако в любом случае он принялся за осуществление своих планов».

Еще в январе 1943 года был составлен документ о засылке агентуры в СССР. Был сделан запрос в государственный департамент, откуда пришел ответ: такие попытки вызовут «серьезные осложнения с политической и военной точек зрения» и нанесут ущерб отношениям США со своим союзником. Да, можно сказать, были разумные люди в Вашингтоне в те времена! Но, увы, и их число оказалось невелико. Американское дипломатическое ведомство всего лишь посоветовало действовать осторожнее и только в контакте с посольством в Москве. Искушенные в этом англичане рекомендовали взять резидента из числа способных и умелых сотрудников посольства, а именно секретаря посольства Левеллина Томпсона-младшего, и предложили свои услуги как «связников» между Томпсоном и Вашингтоном. Тогда государственный департамент возразил: зачем посредничать? Мы и сами можем им руководить…

Так или иначе, первая «официальная» разведоперация против СССР была запланирована в сентябре 1943 года: в Советскую страну послали группу инженеров фирмы «Баджер и сыновья» якобы для монтажа нефтеперегонных установок, а в действительности для сбора разведданных по всей (!) стране вплоть до Владивостока. Такие же группы засылались и в освобожденные страны Восточной и Юго-Восточной Европы, например в ту же Румынию. Специальный отряд УСС под руководством бывшего банкира Фрэнка Визнера осенью 1944 года направился в Бухарест, где успешно конкурировал с группой Честлена в оказании активной помощи реакционным элементам и сборе данных о Красной Армии. Визнер вошел в тесную связь с сохранившейся после краха режима Антонеску и глубоко законспирированной частью фашистской контрразведки.

Не будем, однако, забегать вперед. «Балканский план» включал не только Румынию. В него вошли Болгария и Венгрия, где американские разведчики также намеревались захватить «плацдармы» для будущих действий. Исходной точкой снова и снова был Стамбул — тамошняя резидентура УСС во главе с бывшим банкиром полковником Даннингом Макфарландом. Ему полностью доверял Донован — вплоть до того, что передал ему свой ценнейший «личный канал» к Паулю Леверкюну. Следуя общей любви УСС к пышным наименованиям, Макфарлавд свою сеть на Балканах назвал «Цереус» (вид кактуса). Макфарланд и его помощник Арчибальд Колемэн (мы знаем его по делу Морди), получивший кодовое имя Снапдрагун, расположились в маленьком городке Бабек под Стамбулом. «Цереус» состоял из двух «ветвей»: «Розовую» возглавлял нефтепромышленник Э. Уолкер. Во главе другой «ветви» стоял человек под псевдонимом Дагвуд (его настоящее имя до сих пор не рассекречено). Система была обширной и сжирала в год 500 тысяч долларов. Агентура Дагвуда находилась в самой Германии, в Австрии, Венгрии и Болгарии; а среди них — агент под псевдонимом Триллиум, — в действительности венгерский военный атташе в Турции подполковник Отто фон Хатц.

Что касается Болгарии, то здесь УСС сделало ставку на крупного местного банкира Ангела Куямдинского, эмигрировавшего в США (его состояние оценивалось в 15—20 миллионов долларов). Нью-йоркское бюро УСС установило, что у Куямдинского сохранились большие связи при дворе царя Бориса. Банкир, как констатировали его новые покровители, «был настроен весьма проамерикански», а кроме того, имел контакты с македонской фашистской организацией ИМРО — вплоть до того, что участвовал в финансировании нашумевшего убийства югославского короля Александра I и французского министра иностранных дел Луи Барту в 1934 году.

Все это полностью устраивало разведывательное ведомство: Куямдинский получил кличку Кисе и стал агентом УСС. Был разработан план: дать Киссу документы представителя бюро экономической войны США и послать, разумеется, в Стамбул; находясь там, он должен завязать связи с царским двором в Болгарии и деятелем ИМРО И. Михайловым. На операцию ассигновали ни много ни мало 220 тысяч долларов, с задачей создать в Софии группу, на которую можно было опираться (вплоть до попытки свергнуть правительство и оторвать Болгарию от «оси»). План весьма понравился в Вашингтоне.

Каково же было разочарование, когда из Берна от Даллеса поступило сообщение: Кисс известен как корыстолюбивый делец и авантюрист, и «ни один солидный болгарин не станет с ним связываться». Но Донован не обратил внимания на сигнал. «Полковник» Кисс, прибыв в Стамбул, быстро был взят на учет германской разведкой, все его связи в Софии становились известными в Берлине. Там узнали, что он встречается с болгарским послом в Турции Балабановым, который, связавшись с Софией, якобы предложил переговоры об «отходе» от Гитлера. Донован бил в барабаны, такой, мол, успех! Однако выяснилось, что все это выдумки. Кисс оказался «болтуном» (заключение бюро американской контрразведки на Средиземноморском театре военных действий).

Афера болгарского банкира не принесла лавров американцам. Немногим больше дал «балканский план» в Венгрии. Здесь американская стратегическая разведка снова поставила все на одного агента — упоминавшегося выше подполковника фон Хатца. От него сначала ожидалось многое: во-первых, организация переговоров о выходе Венгрии из войны (это обещал Хатц от имени своих будапештских единомышленников). Еще больше устраивало УСС предложение Хатца заключить «соглашение с представителями венгерского генерального штаба о сотрудничестве в сфере разведки». Прямо скажем: предложение весьма необычное, ибо шла осень 1944 года, Венгрия и США находились в двух различных лагерях, причем венгерская сторона вызывающе игнорировала требование о безоговорочной капитуляции. Однако Колемэн и Макфарланд сочли возможным вести переговоры. Переговоры, явно нарушавшие все союзнические обязательства (!), шли в весьма практической сфере, а именно — о посылке американской секретной миссии в Будапешт, где она должна была вступить в скрытый контакт с венгерской разведслужбой. Размечтавшийся Макфарланд предлагал — ни более ни менее — стать «нашим (американским) уполномоченным в венгерском генштабе, нашим главным представителем и агентом в Центральной Европе». Как видим, прямая параллель с методами, применявшимися в Румынии (миссии Честлена и Визнера).

Что же касается политического смысла намеченной операции, то, как доносил один даллесовский агент, следует полагать, что «венгры будут сотрудничать только в том случае, если западные державы оккупируют Балканы и защитят Венгрию от Красной Армии, которая приближается к ее восточной границе». Знакомая, знакомая песня! Да, в Вашингтоне прекрасно понимали, в чем дело: в соответствующей директиве объединенного комитета начальников штабов говорилось, что «в случае если Венгрия выразит желание вести переговоры о заключении сепаратного мира, то предложения надлежит передать самым срочным образом начальникам штабов для вручения государственному департаменту». Заметьте: для передачи, а не для немедленного отклонения!

Почему появились такие формулировки в директиве будущей миссии? Да потому, что практическая работа по подготовке была поручена двум хорошо нам знакомым по переговорам 1943 года лицам: Даллесу (Баллу) и Тайлеру (Робертсу). Сведения об их переговорах с Гогенлоэ достигли Будапешта, и правительство премьер-министра Каллан, уже давно искавшего связей с США, направило в Швейцарию очередного эмиссара, директора Венгерского национального банка Липота Бараняи. Бараняи хорошо знал Ройала Тайлера по тем временам, когда последний был в Будапеште в конце 20-х годов финансовым контролером Лиги Наций. В задачу Бараняи входило выяснить отношение США к «русскому вопросу» и к возможности спасения хортистского режима. В то же время Бараняи поручили намекнуть американской стороне, что Венгрия не может порвать с «осью», пока американские и английские войска находятся «далеко от Венгрии».

Вслед за Бараняи в Берн был послан сторонник Каллан барон Дьердь Бакач-Бешеньеи, в Стокгольм — барон Антал Уллейн-Ревицки. Последний вел переговоры с уполномоченным УСС Тэйлором Коулом, подчеркивая, что Венгрия просит не применять к ней термина «безоговорочная капитуляция». Барон Бакач-Бешеньеи, в свою очередь, ссылаясь на Даллеса и Тайлера, докладывал в Будапеште, что если дело дойдет до оккупации Венгрии, то она будет осуществлена только войсками США и Англии, то есть без участия Советского Союза. Западные державы, мол, не допустят «русского господства над этим исключительно важным в географическом и военно-стратегическом отношении районом — воротами в Западную Европу». Зная убеждения Даллеса и Тайлера, можно с уверенностью сказать, что барон не преувеличивал, ибо идея воссоздания антисоветского «санитарного кордона» предполагала и наличие в его составе Венгрии. Во время бернских переговоров обсуждался и вопрос посылки американского десанта-миссии в Будапешт. Даже упоминалось имя Донована как главы миссии!

В декабре 1943 года была сформирована американская секретная миссия (кодовое наименование «Спарроу») из трех человек во главе с подполковником Флоримондом Дюком — опытным разведчиком, участвовавшим в секретных контактах с адмиралом Канарисом. Дальше разыгралась такая же история, как с Киссом: УСС получило сведения, что фон Хатц — двойник и работает на нацистскую разведку, снабжая ее полными отчетами о своих связях с американцами. Макфарланд, разумеется, защищал честь своего мундира и расписывал «высокие качества» своего агента. Ему было приказано порвать контакты, но глава «Цереуса» игнорировал запрет. Фон Хатц, в свою очередь, настаивал на посылке миссии, так как хортистское правительство «встревожено перспективой… русского вторжения». По другому каналу УСС получило сообщение о том, что определенные венгерские круги «готовы рискнуть на разрыв с Германией и попытаться защитить свои границы при условии, если им будут даны гарантии против вторжения Красной Армии… Они будут приветствовать любую форму англосаксонской оккупации». Куда яснее!

Итак, политический соблазн был велик, поэтому все предупреждения о двойной роли фон Хатца игнорировались. 13 мая 1944 года группа «Спарроу» была сброшена близ Надьканижи в Венгрии. Сначала все шло хорошо, и даже появился связной от венгерской военной разведки. Трех агентов УСС отвезли в Будапешт, где они предстали перед начальником военной разведки генералом Иштваном Уйсаси. Тот был весьма любезен и обещал встречу с двумя членами правительства. Заодно он спросил: какие предложения привез Дюк?

Развития сей авантюрный сюжет не получил, но не по воле Дюка. В воскресный день 19 марта в Венгрию были, введены немецкие войска и создано новое, преданное Гитлеру правительство. Дюка передали немцам. А УСС? Оно снова потерпело провал. Вдобавок не только Кисе и фон Хатц, но и вся система «Цереуса» оказалась дутой, ибо выяснилось, что ее глава Дагвуд — немецкий агент!

Что такое план «Рэнкин»

Шло тяжелое, трудное время. В совместных боях выковывалась долгожданная победа, соответствовавшая интересам народов стран антигитлеровской коалиции. Этим коренным интересам даже самые изощренные враги Советского государства не могли противопоставить никакой сколько-нибудь убедительной альтернативы. Великие битвы под Сталинградом и Курском, успехи союзных войск в Северной Африке и Италии складывались в единое целое, перед которым меркли интриги врагов коалиции — скажем, такие, какие предпринимались американскими и английскими разведчиками на Балканах. Но не только эти действия омрачали горизонты растущего и укреплявшегося военного сотрудничества, в которое внесло значительный вклад принятое наконец решение провести операцию «Оверлорд».

Но были и другие планы. Один из них родился еще в момент, когда союзники впервые серьезно задумались о том, что второй фронт все-таки нужен. Когда в апреле 1942 года в памятной записке президенту генерал Маршалл писал, что Западная Европа — «единственное место, где объединенные державы могут в ближайшем будущем подготовить и осуществить мощное наступление», то в этом же документе предусматривалась и другая операция по высадке в Западной Европе ограниченными силами, а. именно операция «Следжхамер». О ней писалось: «Эта ограниченная операция окажется оправданной… если:

1. Положение на русском фронте станет отчаянным, то есть если успех германского оружия будет настолько полным, что создастся угроза неминуемого краха русского сопротивления и не удастся ослабить нажим на русском фронте с помощью атаки с запада английских и американских войск. В этом случае атаку следует рассматривать как жертву во имя общего дела.

2. Положение немцев в Западной Европе станет критическим».

Не будем рассуждать о том, что само обоснование операции «Следжхамер» базировалось на сугубо пессимистической оценке возможностей Советского Союза (даже после Московской битвы!). Нельзя за это упрекать Маршалла; скорее наоборот, можно высоко оценить его готовность пожертвовать союзническими силами, чтобы пойти на выручку Советскому Союзу. Но, как известно, предпосылка № 1 вскоре отпала. А предпосылка № 2?

Трудно догадаться, о каком «критическом положении» немцев в 1942 году мог размышлять американский штаб. Но в дальнейшем эта идея не только не исчезла, но получила официальное развитие, а именно в 1943 году — перед Квебеком и после него. Конференции лидеров США и Англии в Квебеке в 1943 году был представлен так называемый «доклад Моргана» — по имени английского генерала Ф. Моргана, возглавлявшего тогда объединенный комитет начальников штабов обеих стран. Основным мероприятием на 1944 год значился в докладах план «Оверлорд» — высадка в Нормандии и его морская часть — «Нептун». Как мы знаем, «Оверлорд» и «Нептун» были утверждены, однако в итоговом документе конференции появился специальный параграф «Высадка на континент при чрезвычайных обстоятельствах». Он гласил: «Мы изучили подготовленные штабом генерала Моргана планы высадки на континент при чрезвычайных обстоятельствах (операция «Рэнкин»), приняли к сведению эти планы и дали указание продолжать работу над ними».

О каких «чрезвычайных обстоятельствах» шла речь? Оказывается, имелись в виду действия на случай внезапного краха гитлеровской Германии. Рассматривались три варианта:

— если сопротивление немецких войск будет сильно ослаблено,

— если немцы уйдут из оккупированных стран,

— если Германия безоговорочно капитулирует.

На чем базировали американские и английские военачальники предположения о столь маловероятном развитии событий? Историк УСС Энтони Кэйв Браун считает, что в 1943 году основным источником явились доклады УСС, а именно донесения Даллеса из Швейцарии, конкретно — визит к Даллесу его агента Бернда Гизевиуса («агент 151»), который в марте 1943 года прибыл в Берн. Браун рассказывает об этом так: Гизевиус передал Даллесу подробнейшую информацию о замыслах группы Бека — Герделера, а всего с марта 1943 по май 1944 года Даллес послал в Вашингтон 145 телеграмм по этому вопросу. Все это, как свидетельствует тот же Браун, «подействовало на стратегическое мышление, например на план «Рэнкин». Более того, «летом 1943 года в Лондоне, — продолжал Браун, — создалось впечатление, что вскоре произойдет крах Третьего рейха. Чтобы быть готовыми к такому ходу событий, был разработан план «Рэнкин»… На этот случай предусматривалась высадка десанта сильных англо-американских и канадских войск, которые, как уже говорилось, должны были пройти через всю Европу до Одера и обеспечить поддержание порядка. При этом союзники намеревались использовать путч против Гитлера, хотя они и неохотно поддерживали людей, планировавших этот путч».

Браун, разумеется, — недоговаривает. В начале 1943 года УСС располагало не только донесениями Даллеса. К этому времени оно немало сделало для того, чтобы наладить прямые связи с теми кругами в Германии, на которые возлагало серьезные политические надежды. Какие именно — мы знаем из «второй альтернативы» меморандума 121, из меморандумов Морди, Папена, Мольтке, из бесед Даллеса с Гогенлоэ. Эта концепция была серьезно обсуждена в рамках «разведывательного братства» США и Англии и даже… Германии. Германии? Не ошибся ли автор, добавив в список разведслужбу адмирала Канариса?

Нет. В 70-е годы были опубликованы более чем сенсационные документы. Оказывается, летом 1943 года в испанском городе Сантандер состоялись тайные переговоры руководителей разведок трех стран — гитлеровской Германии, США и Англии. Сюда, соблюдая строжайшую тайну, прибыли адмирал Канарис, генерал Уильям Донован и генерал Стюарт Мензис. Как свидетельствовал один из присутствовавших при переговорах сотрудников Канариса Юстус фон Эйнем, адмирал подтвердил своим партнерам известную программу: устранение Гитлера, перемирие на Западе, продолжение войны на Востоке. Донован и его английский коллега согласились с предложением Канариса, констатировал фон Эйнем. После этого есть основания полагать, что Донован и Мензис могли советовать генералу Моргану ориентироваться на «крах внутри Германии».

После Тегерана план «Рэнкин» отнюдь не был отложен в дальний ящик. 7 февраля 1944 года, то есть уже после Тегерана, Рузвельт писал Черчиллю: «Союзный комитет начальников штабов зашел в тупик по вопросу о странах и районах, которые должны быть оккупированы английскими и американскими войсками в соответствии с планом «Рэнкин» или после операции «Оверлорд».

Как видим, оба плана рассматриваются как равностепенные, а «Рэнкин» даже упоминается первым. Тупик же заключался в том, что Черчилль собирался отвести себе зону оккупации в Северо-Западной Германии, а американским «коллегам» — в Южной Германии. США сами претендовали на северо-западную часть страны, учитывая, что все снабжение их войск должно будет идти через Бремен и Гамбург. Черчилль утешал президента тем, что США будут «компенсированы» зоной во Франции и французскими военно-морскими базами. На это Рузвельт категорически заявлял, что не собирается долго оставлять свои войска на французской территории. «Я совершенно не желаю осуществлять полицейские функции во Франции, — писал он Черчиллю, — да, пожалуй, также и в Италии и на Балканах». Президент иронически добавлял: «В конце концов, Франция — это Ваше детище, которое Вам долго еще надо будет пестовать».

Тем весомее упоминание «Рэнкина» в этом контексте: видимо, в штабах США и Англии считали этот план находящимся на повестке дня и заботились о его последствиях. Действительно, 23 февраля Черчилль, подробно отвечая президенту, снова упомянул план «Рэнкин» — даже два раза! Первый раз — описывая общую проблематику распределения зон оккупации, второй — прямо, а именно: «Я согласен с тем, что с военной точки зрения ваши предложения могут быть осуществимы, если будет иметь место вариант «О» плана «Рэнкин», то есть крах Германии до начала операции «Оверлорд».

Это писалось 23 февраля 1944 года. Кстати, небесполезно отметить, что в Тегеране ни Рузвельт, ни Черчилль, ни их начальники штабов не проинформировали Советский Союз о наличии плана «Рэнкин». К примеру, фельдмаршал Брук имел и время, и случай о нем сказать. Почему ничего не сказал — понятно, ибо вызвал бы большое недоумение своих советских коллег. Были бы заданы вопросы: на чем США и Англия базируют свои прогнозы о «крахе Германии»? А о надеждах западных держав войти в Германию раньше Красной Армии, пожертвовавшей миллионами жизней во имя общей победы, вслух говорить не полагалось. Не полагалось говорить и о попытках сговора с германскими консервативными кругами, словом, обо всем, что предписывал меморандум 121. Его зловещая тень все время бродила по англо-американским штабам.

«Рэнкин» существовал не только на бумаге. 12 февраля 1944 года в директиве объединенного комитета начальников штабов главнокомандующему экспедиционными войсками предписывалось: «Независимо от установленной даты вторжения вам. надлежит быть готовым в любое время использовать такие благоприятные условия, как отход противника перед вашим фронтом, для того чтобы вторгнуться на континент с теми силами, которые к этому времени будут в вашем распоряжении», то есть еще до намеченной операции «Оверлорд» и, что самое главное, до вступления в пределы Германии Красной Армии! Генерал Брэдли в своих воспоминаниях писал: «Полный крах Германии смешал бы все карты. Для предотвращения хаоса на континенте мы должны были бросить все силы в Европу, немедленно форсировать Ла-Манш, вторгнуться в Германию, разоружить ее войска и захватить контроль над страной в свои руки».

И опять-таки: это были не теоретические рассуждения. Армия Брэдли должна была выделить 10 дивизий для немедленной высадки; войска США должны были оккупировать всю Германию, а английские, двигаясь из Италии, захватить Австрию. Кроме того, им великодушно отдавались германские военно-морские базы в Балтийском море. Затем 17 мая 1944 года — прямо накануне вторжения! — в план «Рэнкин» были внесены изменения, согласно которым в случае ухода вермахта из Норвегии (ожидалось и это) союзные войска займут Киркенес, Хаммерферст, Тромсё, Нарвик, Тронхейм, Ставангер, Берген, Кристианстад и столицу Осло.

«Правда, но не вся правда»

24 мая 1944 года государственный департамент США направил посольству СССР в США памятную записку следующего содержания:

«Государственный департамент в соответствии с соглашением, достигнутым на Московской конференции, желает довести до сведения Советского посольства, что к американским официальным представителям в Швейцарии обратились недавно два эмиссара одной германской группы с предложением попытки свергнуть нацистский режим. Эти эмиссары заявили, что они представляют группу, включающую Лейшнера, лидера социалистов и бывшего министра внутренних дел в Гессене; Остера, генерала, бывшего правой рукой Канариса, арестованного в 1943 году гестапо, и который был под надзором после освобождения и недавно освобожден от официальных обязанностей Кейтелем; Гёрделера, бывшего мэра Лейпцига; и генерала Бека. Другими германскими генералами, упомянутыми позже в качестве членов этой оппозиционной группы, являются Гальдер, Цейтцлер, Хойзингер (начальник штаба Цейтцлера), Ольбрехт[63] (начальник германской армейской администрации), Фалькенхаузен и Рундштедт. В отношении Цейтцлера было сообщено, что он привлечен Хойзингером и Ольбрехтом на том основании, что должен принимать участие в любом плане для того, чтобы достигнуть упорядоченной ликвидации Восточного фронта и избежать таким образом обвинения за военную катастрофу там, чего он очень боится.

В апреле сего года эмиссары обратились к американскому представителю в Швейцарии[64] и выразили от имени группы свое желание и готовность попытаться изгнать Гитлера и нацистов. Было заявлено, что группа сможет оказать достаточно влияния на германскую армию для того, чтобы заставить генералов, командующих на западе, прекратить сопротивление союзным высадкам, как только фашисты будут изгнаны. Условие, при котором эта группа соглашается действовать, выражалось в том, чтобы она имела дело непосредственно с Соединенным Королевством и Соединенными Штатами после свержения фашистского режима. Как прецедент для исключения СССР из всех переговоров она привела недавний пример с Финляндией, которая, по их утверждениям, имела дело исключительно с Москвой.

Американский официальный представитель, который получил вышеупомянутую информацию, немедленно выразил эмиссарам свое убеждение, что американское правительство не примет и не может принять никаких подобных предложений, что политика союзников по вопросу безоговорочной капитуляции Германии была ясно высказана и что США ни при каких условиях не будут рассматривать никаких предложений, относящихся к Германии, без участия СССР. На следующие подобные обращения был дан такой же ответ. Этот ответ, конечно, выражает позицию правительства США. Британское посольство было извещено о вышеизложенном»[65]

Что же, наши союзники отказались наконец от сепаратных переговоров с гитлеровской Германией? Они своевременно поставили СССР в известность о коварных германских происках, направленных на спасение рейха и раздоры коалиции?

Не тут-то было! Еще «великий молчальник», кумир германского милитаризма фельдмаршал Гельмут фон Мольтке говорил: «Говорите правду, только правду, но не всю правду». Составители памятной записки от 24 мая следовали именно этому рецепту.

Да, действительно, контакты имели место.

Да, именно эти лица принимали участие в заговоре. За исключением Хойзингера и Рундштедта, которые лишь знали о заговоре, но не участвовали ни в каких действиях, остальные лица действительно принадлежали к числу заговорщиков.

Да, в Вашингтоне и Лондоне не дали положительного ответа. Но… Американское и английское правительства узнали о заговоре не в мае 1944 года, а за шесть лет до этого. Все эти годы германских консерваторов втайне поощряли. С ними вели не только разговоры, а сепаратные переговоры (вспомним лишь о Даллесе и Гогенлоэ, Морди и Папене, Хьюитте и Шелленберге!). На антисоветские авансы заговорщиков в адрес США и Англии отвечали отнюдь не протестами, а в таком же антисоветском духе.

Перечисленного, на мой взгляд, достаточно, чтобы понять смысл демагогического американского демарша и лицемерных ссылок на решения Московской конференции 1943 года, где было решено не вести сепаратных переговоров. Теперь спросим: почему вспомнили о московских решениях лишь в мае 1944 года?

Для ответа на этот вопрос следует учитывать как минимум три аспекта: первый — положение на фронтах Второй мировой войны; второй — особенности военного планирования США и Англии; третий — внутренняя ситуация в терпящей поражение нацистской империи.

…Лето 1944 года застало воюющие стороны на пороге важнейших событий. В Тегеране была достигнута договоренность об открытии второго фронта. К тому времени антигитлеровская коалиция обладала значительными ресурсами. Ей противостояла коалиция агрессоров — более чем 9 миллионов солдат и офицеров вермахта и 2,7 миллиона человек в войсках стран-сателлитов. Японские вооруженные силы достигли 4,5 миллиона человек. Главное ядро вражеских армий находилось на Восточном фронте, где действовало более 60 процентов всех сил и средств — 179 дивизий и 5 бригад вермахта, 49 дивизий и 18 бригад союзников Германии — всего около 4,3 миллиона человек.

К этому времени немецкая армия уже давно лишилась ореола непобедимости — и это видело даже ее командование. 15 февраля 1944 года гросс-адмирал Редер — главнокомандующий военно-морским флотом Германии, один из столпов нацистской стратегии — собрал своих ближайших помощников, чтобы обсудить общую ситуацию. Он обратился к ним со следующими словами:

— Мне кажется, что я стою голый. Дела обстоят так: 1943 год показал, что в общем ходе войны мы оттеснены в оборону…

Для такого вывода он имел все основания: в начале 1944 года были разгромлены крупнейшие стратегические группировки вермахта под Ленинградом и на Правобережной Украине. В ходе боев были освобождены значительные части Украины и Крым. Советские войска вышли на юго-западную границу СССР и перенесли военные действия на территорию Румынии.

Эти победы выражались в таких цифрах: ведя зимнее и весеннее наступления 1944 года на фронте протяженностью свыше 2,5 тысячи километров, советские войска продвинулись на отдельных направлениях до 450 километров и разгромили более 170 дивизий противника. И хотя бои шли далеко от районов будущего второго фронта, они помогали и англо-американскому командованию: Гитлер оттягивал одну за другой дивизии с запада на восток. 20 декабря 1943 года на оперативном совещании генерал Буле попытался возражать:

— Только мы сформируем что-либо, как этого уже нет…

— Кому вы это говорите? — возмутился фюрер. — Ведь мне очень трудно. Я каждый день смотрю на ситуацию на Востоке. Она катастрофична…

В свою очередь, начальник штаба оперативного руководства генерал Йодль фиксировал в дневнике: «невероятные переброски на восток», «лучших людей отсылаем», «как можно будет вести войну в воздухе против вторжения?»

Так было до самого лета 1944 года.

В конце апреля 1944 года в Москве на совместном заседании Политбюро ЦК партии и Ставки Верховного Главнокомандования было принято решение провести новое мощное наступление, что полностью соответствовало соглашениям, достигнутым в Тегеране.

В чем состоял замысел? Главный удар нанести на центральном участке по группам армий «Центр» (фельдмаршал Буш) и «Северная Украина» (фельдмаршал Модель), оборонявшихся в Белоруссии и западных областях Украины, а затем начать освобождение других районов страны и выступить на помощь народам соседних стран, попавших под иго захватчиков. Наступление должно было начаться операцией Ленинградского и Карельского фронтов на севере, чтобы оттянуть сюда часть сил противника, а затем нанести удар совместными силами четырех советских фронтов в Белоруссии. Активная роль предназначалась и партизанам. Планировалось, что, когда противник будет вовлечен в бои в Белоруссии, 1-й Украинский фронт развернет наступление на львовском направлении.

Удар в Белоруссии должны были нанести 1-й Прибалтийский, 3-й, 2-й и 1-й Белорусские фронты, которыми командовали И. Баграмян, И. Черняховский, Г. Захаров, К. Рокоссовский. Была создана мощная группировка — 25 общевойсковых, 2 танковые и 1 воздушная армия (166 стрелковых дивизий, 12 танковых и механизированных корпусов). Операции дали название «Багратион», а ее начало назначили на 23 июня.

Маршал Советского Союза А.М. Василевский вспоминал впоследствии: замысел Белорусской операции «был прост и в то же время смел и грандиозен. Простота его заключалась в том, что в его основу было положено решение использовать выгодную для нас конфигурацию советско-германского фронта на Белорусском театре военных действий, причем мы заведомо знали, что эти фланговые направления являются наиболее опасными для врага, следовательно, и наиболее защищенными».

А как оценивали советские планы в гитлеровском генштабе? Анализ документов, принадлежавших начальнику «отдела иностранных армий Востока» генералу Гелену и его заместителю полковнику Весселю, свидетельствует, что хваленые нацистские разведчики не смогли распознать замысел операции «Багратион». Гелен и Вессель предсказывали, что главный удар советских войск последует в юго-западном направлении — на Станислав и Люблин, а далее на Словакию и Балканы. Базируясь на высосанных из пальца агентурных данных, они расписывали «разногласия» в Москве: будто политическое руководство выступало за удар на Балканы, военное — за удар на Варшаву и Данциг. Вессель категорически заверял, что удар последует через Бескиды и Карпаты на Балканы и даже к Средиземному морю. Операцию в Белоруссии он оценивал как «отвлекающий маневр», а возможность удара на Минск объявлял «сомнительной».

Результаты общеизвестны: группа Буша оказалась разгромленной наголову. Положение не спас и Модель, заменивший провалившегося фельдмаршала. 6 июля Гитлер задал начальнику оперативного отделения генштаба Хойзингеру вопрос о потерях в Белоруссии. Тот ответил:

— В котлах остались от 12 до 15 дивизий. Однако общие потери достигают 26 дивизий…

А вот признание самого Гитлера:

— Я могу сказать лишь одно: невозможно представить себе большего кризиса, чем мы пережили в этом году на востоке…

17 июля 1944 года жители советской столицы стали свидетелями поразительного события. По улицам Москвы прошли под конвоем более 57 тысяч немецких военнопленных, захваченных во время разгрома группы армий «Центр». Автору этой книги довелось участвовать в доставке для прохождения по Москве нескольких генералов и офицеров группы армий «Центр». Помню, с какими каменными лицами входили в самолет Ли-2 господа генералы. Они никак не могли примириться с мыслью, что под Бобруйском для них повторился Сталинград, а все искусство фельдмаршала Буша оказалось бессильным перед блистательным мастерством советского командования.

Среди пленных был человек с особой репутацией: комендант Бобруйска генерал Гаман. В самолете он заметно нервничал и все время порывался что-то спросить, и наконец обратился ко мне с вопросом:

— Скажите, мы не будем делать посадок?

В разговоре выяснилось: Гаман опасался, что самолет сделает остановку в одном из городов, где генерал хозяйничал в годы оккупации. Когда же наш Ли-2 стал под Гомелем заходить на посадку, Гаман побледнел. Его предчувствия оправдались: ведь и в Гомеле он был комендантом (а до этого в Орле). И удивительное дело: хотя о нашем полете знали немногие, на аэродром стал сходиться народ. Когда самолет подрулил, собралось несколько сот человек. Гаман слезно умолял не открывать выходные люки. Пришлось вызвать дополнительную охрану, чтобы спокойно довести «пассажиров» до барака, где они должны были переночевать, а затем продолжить путь к месту назначения.

«Багратион» и вся летняя кампания 1944 года на советско-германском фронте органически вошли в общие действия антигитлеровской коалиции. Г.К. Жуков вспоминал, что, когда в апреле его вызвали в Ставку для обсуждения планов боевых действий, И.В. Сталин сказал:

— В июне союзники собираются все же осуществить высадку крупных сил во Франции. Немцам теперь придется воевать на два фронта. Это еще больше ухудшит их положение, с которым они не в состоянии будут справиться…

Когда же планирование «Багратиона» было завершено, И.В. Сталин направил Черчиллю следующее послание: «Летнее наступление советских войск, организованное согласно уговору на Тегеранской конференции, начнется к середине июня на одном из важных участков фронта. Общее наступление советских войск будет развертываться этапами, путем последовательного ввода армий в наступательные операции. В конце июня и в течение июля наступательные операции превратятся в общее наступление советских войск».

Эти планы были осуществлены. В США и Англии высоко расценили действия советских войск. Так, 1 июля Черчилль писал И.В. Сталину: «Теперь как раз время для того, чтобы я сказал Вам о том, какое колоссальное впечатление на всех нас в Англии производит великолепное наступление русских армий…» 3 августа 1944 года посол США в Москве довел до сведения Советского правительства письмо, полученное им от генерала Эйзенхауэра: «Я, естественно, глубоко взволнован тем, как Красная Армия уничтожает боевую силу врага. Я желал бы знать, как мог бы я должным образом выразить маршалу Сталину и его командирам мое самое глубокое восхищение и уважение».

Черчилль, подводя итоги летней кампании 1944 года, заявил в палате общин: «Пытаясь воздать должное британским и американским достижениям, мы никогда не должны забывать о неизмеримой услуге, оказанной общему делу Россией… Я считаю себя обязанным сказать, что Россия сковывает и бьет гораздо более крупные силы, чем те, которые противостоят союзникам на Западе».

Действительно, ни одна немецкая дивизия не была отправлена с советско-германского фронта на запад. Генерал-фельдмаршал Ганс Клюге, командовавший войсками во Франции, панически писал Гитлеру: «Войска на Западе с точки зрения притока людских резервов и техники были почти изолированы. Это было неизбежным следствием отчаянного положения на востоке». И хотя ситуация на западе доставляла гитлеровскому командованию много хлопот, оно продолжало концентрировать основное внимание на Восточном фронте. Так, 9 и 11 июля протокол оперативного совещания у Гитлера фиксировал: «Тема совещания: стабилизация положения в центральной части Восточного фронта, где сложилась крайне серьезная обстановка». На другом совещании Гитлер, долго и подробно анализируя ситуацию группы «Запад», все-таки резюмировал:

— Если говорить о том, что меня больше всего беспокоит, то это проблема стабилизации Восточного фронта…

Да, о взаимодействии двух фронтов думали и в Москве. 8 июля 1944 года Г.К. Жуков по вызову Верховного Главнокомандующего прибыл в Москву. На завтраке у И.В. Сталина шла речь о задачах завершающего этапа войны. «Обсуждая возможности Германии продолжать вооруженную борьбу, — вспоминал Г.К. Жуков, — все мы сошлись на том, что она уже истощена и в людских и в материальных ресурсах, тогда как Советский Союз в связи с освобождением Украины, Белоруссии, Литвы и других районов получит значительное пополнение за счет партизанских частей, за счет людей, оставшихся на оккупированной территории. А открытие второго фронта заставит наконец Германию несколько усилить свои силы на Западе.

Возникал вопрос: на что могло надеяться гитлеровское руководство в данной ситуации?

На этот вопрос Верховный отвечал так:

— На то же, на что надеется азартный игрок, ставя на карту последнюю монету…

— Гитлер, вероятно, сделает попытку пойти любой ценой на сепаратное соглашение с американскими и английскими правительственными кругами, — добавил В.M. Молотов.

— Это верно, — сказал И.В. Сталин, — но Рузвельт и Черчилль не пойдут на сделку с Гитлером. Свои политические интересы в Германии они будут стремиться обеспечить, не вступая на путь сговора с гитлеровцами, которые потеряли всякое доверие своего народа, а изыскивая возможности образования в Германии послушного им правительства».

Справедливые опасения?

Смысл заговора

Как-то в Бонне я смотрел любопытную телевизионную передачу. Ее авторы задались вопросом: если бы в 1944 году в Третьем рейхе существовало телевидение, то как бы выглядели его передачи 20 июля? Этот прием позволил сценаристам зримо представить все перипетии этого бурного дня, начавшегося взрывом бомбы в восточно-прусской ставке Гитлера, подложенной отважным Клаусом фон Штауффенбергом, и кончившимся разгромом заговора и расстрелом его руководителей во дворе здания генштаба на берлинской улице Бендлерштрассе. Кстати, одним из действующих лиц этого телеспектакля был майор Отто-Эрнст Ремер, батальон которого сыграл решающую роль в срыве путча в Берлине и спас жизнь Геббельсу. Тот самый Ремер, который 41 год спустя стал одним из лидеров западногерманского неонацизма.

События 20 июля действительно драматичны. Но за их драматизмом, за отважными действиями Штауффенберга и группы его молодых друзей стоит не менее серьезная политическая драма, которую составляла подготовка и попытка путча. Его историки обычно начинают с конца 30-х годов, когда у небольшой группы консервативных военных и не менее консервативных политиков появились первые сомнения в успехе нацистских замыслов. До этого они помогали укреплению фашистской диктатуры, росту военной мощи рейха, разработке планов агрессии. Но вот стали зарождаться сомнения: а зачем Гитлеру ссора с Англией и Францией? Не лучше ли напасть на СССР в союзе с ними? Эти вопросы обсуждались в аристократических гостиных, в весьма узком кругу, но дискуссии результатов не имели. Держа, как говорится, «кукиш в кармане», господа генералы и послы продолжали служить Гитлеру или, удалясь в отставку, заниматься в своих поместьях составлением бесчисленных политических прожектов.

Но положение резко изменилось, когда вермахт стал получать сокрушительные удары от Красной Армии. Поражения под Москвой и Сталинградом стали сигналом для «прожектеров», которые начали искать пути к замене Гитлера каким-либо более приемлемым для них (и для Запада) режимом. Затем к ядру формировавшейся в 30-х годах политической фронды присоединились молодые офицеры-фронтовики, которые, побывав на советско-германском фронте, поняли неизбежность краха авантюрных замыслов Гитлера и его генштаба.

Заговор созревал очень долго, медленно. Сначала его участники вообще не хотели предпринимать насильственных действий и, упаси бог, трогать фюрера. Затем у тех же молодых офицеров родились планы террористических актов (например, планировался взрыв самолета, в котором летел Гитлер). Однако главные деятели — генерал Бек и его друзья-фельдмаршалы, «теоретик» заговора Гёрделер — всячески оттягивали решительные действия. Лишь энергия графа Штауффенберга сломала это пассивное сопротивление и дала возможность произвести взрыв в «Волчьем логове».

Сейчас известно, насколько разнородным был этот заговор, созревший в верхах рейха. Лишь немногие из его участников действительно руководствовались национальными интересами немецкого народа. Группа, которую возглавлял полковник граф Клаус фон Штауффенберг, поняла необходимость связи с подпольным Сопротивлением и с Советским Союзом. Однако главные участники заговора задумали его в других целях: они хотели сохранить «великую Германию» и — самое главное! — предотвратить военный триумф Советского Союза. С этими намерениями они и стремились заручиться поддержкой антикоммунистических кругов в США и Англии. В послании Гёрделера гитлеровскому генералитету прямо говорилось: «Войну нельзя выиграть ранее применявшимися средствами и прежними методами… Однако положение можно спасти». Гёрделер разъяснял: необходимо договориться с США и Англией, «что разрешит сосредоточить все военные усилия немецкого народа на Востоке… Вермахт должен оставаться способным удержать Восточный фронт на старой восточной границе Польши».

Если группа офицеров из окружения Штауффенберга и так называемый «кружок Крейсау» (в него входил граф Мольтке) считали уход со всех захваченных территорий необходимым, а оккупацию Германии державами антигитлеровской коалиции неизбежной, то Гёрделер и его единомышленники требовали, чтобы и впредь «Германии принадлежало руководство европейским блоком», а сама Германия была сохранена в границах 1914 года. Гёрделер писал в 1943 году: «Как и Германия, обе англосаксонские державы заинтересованы в том, чтобы большевизм не продвинулся на Запад». Он разработал 11 требований, адресованных западным державам. Они предусматривали согласие на уход с оккупированных территорий «на севере, западе и юге Европы», но «продолжение обороны на Востоке».

С глубокой враждебностью группа Гёрделера, мечтавшая о возрождении монархии, относилась к левым силам и особенно к находившимся в советском плену солдатам и офицерам из патриотического движения Национального комитета «Свободная Германия». Зато заговорщики не гнушались контактов с СС и через своего эмиссара фон Попица прямо информировали Гиммлера о своих замыслах. Они стремились заручиться молчаливым согласием обер-палача.

Когда после неудачи покушения следователи СС стали разбирать обширную документацию, которую оппозиционеры хранили весьма небрежно, то в меморандуме под названием «Цель» были обнаружены такие установки:

— «укрепление немецкого влияния… сохранение единого национального государства для всех живущих вместе немцев»;

— «центральное положение Германии в кругу других национальных государств вынуждает Германскую империю содержать достаточно мощные вооруженные силы. Их сохранение должно быть достигнуто внешнеполитическими средствами. Следует обсудить, может ли немецкий вермахт стать ядром европейских вооруженных сил. Наличие сильного вермахта является обязательной предпосылкой будущего мира…»;

— «центральное положение, численность и высокая производительность обеспечивают немецкому народу руководство европейским блоком»;

— «Германия должна обладать компактной колониальной территорией в Африке»;

— «…следует достичь приемлемого взаимопонимания с английской империей и Соединенными Штатами Северной Америки»;

— «все оккупированные территории немедленно передаются под власть военных генерал-губернаторов, которым будут приданы опытные, твердые характером гражданские чиновники и уполномоченные министра иностранных дел».

Чем в принципе эта программа отличалась от обычных установок германской империалистической политики? Да ничем! Даже на уход с оккупированных вермахтом территорий не могли решиться те, кто называл себя «оппозиционерами». А когда речь зашла о европейских границах после войны, то они потребовали:

— «сохранить Германию в границах 1914 года, признав на юге решения Мюнхенской конференции 1938 года (то есть ликвидацию независимости Чехословакии. — Л. Б.) и отдав Германии Южный Тироль»;

— Эльзас-Лотарингию превратить в «автономную страну» или разделить ее между Германией и Францией;

— у Польши отнять Познань, компенсировав ее… «государственным союзом с Литвой»;

— восстановить антисоветский «санитарный кордон» 20—30-х годов.

А чтобы США и Англия смогли почувствовать себя хозяевами в Восточной Азии, Германия должна взять на себя функцию «охраны Европы от России»!

Здесь уж могли ликовать не только гитлеровские пропагандисты и политики, но с ними и их единомышленники в США и Англии! При этом трудно сказать — являлась ли эта программа самостоятельным творчеством заговорщиков или она была навеяна их беседами с американскими и английскими эмиссарами? Скорее второе, ибо Канарис своей собственной персоной на допросе в гестапо показывал:

— Мы при случае обсуждали возможности мира. В первую очередь — заключение мира с западными державами и совместная борьба с большевиками. Фельдмаршал Клюге спросил меня, какой компромисс может быть достигнут с англичанами. Я мог ему сообщить лишь то, что через месяц Валленберг изложил как английскую позицию: на востоке границы 1914 года; Польша и Литва должны образовать государственную унию и, ввиду их антибольшевистских настроений, примкнуть к Германии; Австрия и Судетская область остаются немецкими, Южный Тироль вплоть до линии Боцен — Меран снова будет немецким, район Эйпен — Мальмеди остается немецким, об Эльзасе-Лотарингии Германия будет вести непосредственные переговоры. Германский суверенитет неприкосновенен, никаких репараций, вместо них совместное восстановление Европы, экономическое объединение европейских государств без России…[66]

Итак, шведский банкир Валленберг, на которого ссылался Канарис, привез из Англии ту же программу, о которой мечтали заговорщики. А раньше мы видели элементы этой программы и в беседах с Даллесом, Хьюиттом Морди и другими американскими противниками второго фронта.

Архиконсервативные идеи Бека — Гёрделера были зеркальным отражением антисоветских настроений в США и Англии. И наоборот: Донован, Даллес и иже с ними искали в среде заговорщиков исполнителей своих внешнеполитических замыслов. Именно поэтому американские разведчики не ограничивались сбором информации, а направляли эту информацию в определенный политический канал. В марте и июне 1944 года представитель заговорщиков Адам Тротт цу Зольц посетил американского посланника в Швеции Джонсона и вел с ним долгие беседы, убеждая его в необходимости отказаться от требования безоговорочной капитуляции и разработать взаимоприемлемые условия капитуляции Германии.

В этой ситуации Даллес неоднократно направлял в Вашингтон, а также Эйзенхауэру доклады, в которых высказывался за «позитивные жесты». Эйзенхауэр и его начальник штаба генерал Бедэл Смит (будущий директор ЦРУ в 50-е годы) склонялись к поддержке этой идеи. Когда в апреле 1944 года Адам Тротт цу Зольц прибыл в Швейцарию и вел очередные переговоры с ближайшим сотрудником Даллеса Шульце-Геверницем, то выдвинул новый «аргумент», утверждая, что в Германии постоянно «растет влияние России» и Национального комитета «Свободная Германия», не последнюю роль здесь играет большое число советских военнопленных; Россия предлагает немецкому народу «поток конструктивных идей» на послевоенный период, а Западу «нечего предложить». Тротт разработал программу из 7 пунктов, которая должна была предотвратить «полевение масс».

Даллес, как и раньше, направил эти предложения в Вашингтон. Свои идеи Тротт высказал еще раз в Стокгольме, в том числе корреспонденту «Тайм-Лайф» Дж. Скотту. Непосредственно перед покушением сеть связей была упрочена: в Мадрид послали сотрудника «Люфтганзы» Отто Иона. Он бывал здесь и раньше; а в июле 1943 года встречался с американским военным атташе полковником Уильямом Хоэнталем. Ион впоследствии вспоминал: «…я говорил, что вермахт может драться еще семь лет, и саркастически добавил, что пройдет добрых три года, пока они (американцы. — Л. Б.) очутятся у Бранденбургских ворот, — если раньше нам не удастся окончить войну благодаря «смене режима». Он (Хоэнталь) спокойно принял мои слова к сведению. Тогда, не называя имен, я сказал, что «мы» можем попытаться еще до рождества «изменить режим». Однако нам нужна поддержка в форме заявления союзного командования, согласно которому с германскими фельдмаршалами будут обращаться, как с Бадольо… Я спросил, возможно ли поддерживать контакты. Он ответил положительно, дал, мне секретный телефонный номер и обещал хранить все в строжайшей тайне».

На этот раз Ион привез в Мадрид точные данные о сроке путча. Информированность УСС о ходе заговора была настолько высокой, что в момент высшего напряжения — а именно 20 июля 1944 года — «агент 512» Гизевиус находился в берлинском штабе заговорщиков и непосредственно наблюдал за ходом событий. И хотя почти все, кто находился в здании ОКБ на Бендлерштрассе, погибли или были арестованы, Гизевиус «чудом» спасся и через несколько дней оказался у Даллеса в Берне.

В нашем распоряжении есть секретное донесение Даллеса в Вашингтон от 21 января 1945 года. В нем излагаются сведения, полученные от заговорщиков еще 17 августа 1944 года, вскоре после покушения. Донесение гласит: «Источник сообщил, что полковник фон Штауффенберг, совершивший покушение на Гитлера, в случае удачи путча планировал заключить мир с Советами и объявить в Германии «режим рабочих и крестьян». Старомодные генералы не были согласны с этим планом и, как прежде, выступали за соглашение с западными союзниками без Советов. Однако они не возражали фон Штауффенбергу, так как он был единственным человеком, который решился рискнуть своей жизнью, и только он мог подложить бомбу. Они надеялись, что будут в состоянии повести последующее развитие в более консервативном направлении»[67].

Таков был циничный расчет «старомодных генералов», которые охотно жертвовали отважным патриотом, а своих американских партнеров в очередной раз стращали «режимом рабочих и крестьян», от которого Штауффенберг был весьма далек. Сам Даллес добавил свои предложения: надо немедленно ослабить рузвельтовское требование безоговорочной капитуляции и обещать немецким генералам, которые откроют путь западным войскам, что их не объявят военными преступниками. Все это следует сделать, прежде чем советские успехи на Востоке повергнут Германию в хаос…

Можно понять, почему 23 мая 1944 года, то есть перед самым вторжением в Нормандию, в ходе которого должны были осуществляться союзнические операции «Оверлорд» и «Нептун», всем высшим командирам экспедиционных войск была разослана такая директива: «Политические настроения немецких генералов имеют большое значение. Если вермахт в результате «Нептуна» понесет тяжелый урон, то генералам может принадлежать решающая роль в формировании будущего… Увидев неизбежность поражения, они, возможно, не захотят продолжать вести войну до момента, когда в Германии воцарится хаос. Они, видимо, убеждены, что выторгуют лучшие условия капитуляции, чем это сделали бы нацисты… Если первые недели вторжения покажут, что союзников не удержать, то, возможно, высшие немецкие офицеры решатся на быструю акцию против Гитлера».

И вот поразительное совпадение: до двадцатых чисел июля союзники, высадившиеся в Нормандии, не предпринимали активных действий на фронте, как бы выжидая исхода событий.

20 июля 1944 года не принесло результатов, которых ожидали основная группа заговорщиков и ее идейные сообщники за рубежом. Фактически они бесчестно воспользовались смелостью и мужеством Штауффенберга и его друзей. Генералы проявили поразительную медлительность и неосторожность, бросив дело на пол пути. Вот только один пример: предназначавшийся на пост главнокомандующего вооруженными силами генерал-фельдмаршал фон Вицлебен прибыл в штаб заговорщиков с многочасовым опозданием, но в полной форме и с маршальским жезлом. Узнав, что Гитлер жив, он через 45 минут уехал домой. А вскоре Гиммлер начал расправу…

Конечно, меня могут спросить: не преувеличиваю ли я роль заговора? Думается, нет. И вот почему:

а) преувеличение невозможно, поскольку американские действия на фронтах «тайной дипломатии» не кончились в июле 1944 года, а в предыдущий период отнюдь не замыкались на заговорщиках-генералах, а целили дальше, к Гиммлеру;

б) заговор 20 июля был для Донована — Даллеса и его единомышленников наиболее реальной рабочей гипотезой для оказания влияния на политику США и Англии. Мы ни в коей мере не утверждаем, что Даллес сам «организовал» заговор, хотя после войны стремился создать подобное впечатление. Заговор был следствием глубокого внутреннего кризиса военно-политической верхушки гитлеровской Германии, возникшего как результат мощных ударов советских войск. Однако он по своей социальной сути был не способен добиться успеха, ибо был построен не на идее свержения гитлеризма, а на попытке сохранить империалистическую Германию и ее захватнические завоевания; он был не народным движением, а верхушечным сговором представителей военной, экономической и политической элиты. Американские антикоммунисты-разведчики, ослепленные иллюзией, будто возможно «не пустить Советы в Европу», не были в состоянии оценить реальные возможности заговорщиков и, следовательно, вводили в заблуждение высшее руководство Запада.

Ведь далеко не случайно, что официальная информация о заговоре в Германии и о предложениях заговорщиков заключить сепаратный мир с Западом последовала в адрес СССР лишь 24 мая 1944 года (причем в неполном и заведомо искаженном виде). Фактически это означает, что все разветвленные контакты с германскими представителями на протяжении 1942–1944 годов представляли собой прямое нарушение обязательств США, взятых ими в начале войны, — не вступать ни в какие сепаратные переговоры с противником. И если даже на минуту принять контраргумент, будто эти контакты поддерживались с «антигитлеровскими кругами», то как объяснить переговоры Даллеса с Гогенлоэ и Шпитци? Или предложения Морди и Хьюитта? Наконец, если даже считать, что вред, причиненный УСС, оказался не столь велик, ибо все его расчеты провалились, то несомненно и другое: назойливым выдвижением своих антикоммунистических альтернатив Донован и Даллес стремились мешать налаживанию военного и политического сотрудничества США с Советским Союзом, являвшимся единственным эффективным средством выигрыша войны. Они постоянно засыпали своими меморандумами ту группу американских политиков, которые сдерживали развитие и укрепление антигитлеровской коалиции и, апеллируя к самому Рузвельту, пытались подорвать его курс. Тем самым «третий фронт» становился реальной помехой делу достижения Победы.

После «Оверлорда»

6 июня 1944 года? Я должен признаться, что мне стоило труда вспомнить эту дату в моей фронтовой биографии. Когда сорок лет спустя один английский коллега задал мне вопрос: «Где вы были в день открытия второго фронта, и как вы реагировали на это сообщение?», я ответил не сразу. Мне даже пришлось вытащить из архивной папки записку, составленную моим однополчанином, ныне покойным подполковником Евгением Наровлянским, в которой были зафиксированы все передислокации штаба фронта, в котором мы служили, — штаба Донского, затем Центрального, Белорусского, наконец, 1-го Белорусского фронта, который из Сталинграда пришел в Берлин.

Итак, лето года сорок четвертого? Последнее лето. Так озаглавлена одна из повестей Константина Симонова. И мы жили этим ощущением, ибо июнь следующего, сорок пятого мы встречали уже в Берлине. Но в 1944 году штаб фронта еще находился в лесу под Овручем, а между линией фронта и Берлином пролегла добрая тысяча километров. В июне в штабе шла непрерывная и трудная подготовка очередной операции, целью которой было освобождение Советской Белоруссии. Правда, мы, рядовые офицеры, тогда не знали кодового названия «Багратион», но работа шла напряженнейшая. Ведь противник еще был силен: советским войскам противостояли 179 дивизий и 5 бригад вермахта, а с ними 49 дивизий и 15 бригад сателлитов — всего 4 миллиона человек (замечу: 179 из 324 дивизий вермахта). На «белорусском выступе» немецкая группировка насчитывала 800 тысяч солдат и офицеров, 9500 орудий и минометов, 900 танков и штурмовых орудий. Иными словами, перед одним нашим фронтом стояло не меньше, а больше дивизий, чем перед высадившимися в Нормандии войсками генерала Дуайта Эйзенхауэра.

6 июня было обычным днем подготовки операции — ее начало предстояло в 20-х числах. Утром, обработав сводки армий, я отправился на узел связи, спрятанный в хорошо замаскированных блиндажах. К вечеру из очередной сводки генштаба, пришедшей из Москвы, мы узнали о высадке.

Когда я отвечал моему английскому коллеге (он принадлежал к военному поколению и хорошо помнил дни высадки), то не хотел кривить душой. Конечно, для нас открытие второго фронта было событием огромной важности. Но мы так долго его ждали, он так долго откладывался, что отравленный осадок все-таки оставался. Да и размышлять было некогда: близился день начала собственных операций…

Сегодня все стало на свои места. Никто не отрицает роли дня 6 июня 1944 года, который завершил долгую и трудную предысторию второго фронта и положил ему начало. Стало реальностью то, о чем долго мечтали все люди на земле, жаждавшие скорейшего разгрома нацизма. Можно понять, что впоследствии день 6 июня был назван одним американским публицистом «самым длинным днем»: в истории боев экспедиционных войск на континенте он был первым и самым тяжелым. Советские воины, у которых таких «самых длинных дней» к июню 1944 года набралось больше тысячи, могли понять ощущения своих братьев по оружию и желали им полного успеха. Эти пожелания от всего сердца были высказаны советским руководством в адрес руководителей США и Англии, в адрес всех солдат и офицеров войск генерала Эйзенхауэра.

Советские люди не забыли и не забывают о той материальной помощи, которую союзники оказали нашей стране в тяжелом единоборстве. Не будем спорить о ее объеме — на Западе сегодня много охотников его раздувать. Мы в любом случае благодарны за этот символ совместных действий. Каждый из нас с добрым чувством вспоминает о мощных «студебекерах» и вездесущих «виллисах», но как не хватало их в самые трудные месяцы и годы войны! Открытие — хотя и запоздалое — второго фронта было существенным вкладом в общую борьбу, доказавшим возможность и способность государств, противоположных по социальной природе, объединить свои усилия в борьбе с общим врагом, действовать во имя общей цели.

Генерал Эйзенхауэр собрал уникальные силы: 39 дивизий, 12 отдельных бригад и 10 отрядов, более 10 тысяч самолетов; 4 тысячи десантных судов — более 2 миллионов человек. Им противостояли лишь 18 дивизий вермахта, около 500 (!) самолетов. Высадке благоприятствовали многие обстоятельства, в том числе просчеты немецкой разведки, которая не ожидала операции в этот день. Надо же было случиться так, что командующий группой армий «Б» генерал-фельдмаршал Роммель, на участке которого высадились союзники, утром 6 июня был за сотни километров, в кругу своей семьи, а командующий 7-й армией Дольман по непонятным причинам отменил приказ о повышенной боевой готовности. Высадка же ожидалась вообще не в Нормандии, а в районе Па-де-Кале…

После того как открытие второго фронта стало реальностью (Гитлер долго не верил в это; фельдмаршал Рундштедт, командовавший Западным фронтом, убеждал фюрера, что это вовсе не основная операция союзников), войска вермахта оказывали отчаянное сопротивление. Завершить создание плацдармов удалось не сразу. Лишь 14 июня американские войска вырвались с полуострова Котантэн на оперативный простор, 26-го был взят Шербур. Продвижение же в глубь Франции началось лишь 27 июля. Эти трудности воспринимались как понятные: советским бойцам на советско-германском фронте были известны боевые качества и опыт солдат вермахта. Мы ждали дальнейшего развертывания операций Эйзенхауэра…

То, что произошло летом 1944 года, означало крупнейший провал не только прогнозов, но всей политической линии, которая вдохновляла американские антикоммунистические силы и их «оперативный орган» — ведомство генерала Донована. В самом деле: из «трех альтернатив» меморандума 121 не только взяла верх, но и была реализована самая неугодная и немилая сердцу врагов — сотрудничество с Советским Союзом. При всех «но» и «однако» высадка в Северной Франции означала решительный переход США и Англии к единственно «верной линии — к совместным военным действиям с СССР, сжимавшим гитлеровский рейх с запада и востока. Джозеф Поповский, сойдя на берег Нормандии, еще не знал, что ему предстоит встреча на Эльбе с советскими воинами. Но он вместе с тысячами таких же, как и он, проникался сознанием, что нет и не может быть иного пути, чем непримиримый бой с гитлеризмом. Ибо впервые перед гражданами США и Англии возник подлинный, страшный лик этого чудовищного механизма, о котором они имели лишь смутное представление и не знали, какую подлинную угрозу он несет не только Советскому Союзу, но всем странам мира.

Оказался и ошибочным расчет на перспективы верхушечного заговора и сговора с его участниками. Хотя для этого были заботливо созданы специальные военные планы («Следжхамер», затем «Рэнкин»), союзники ничего не получили от германского генералитета «в подарок». И дело здесь совсем не в том, что США не были уступчивы и «не ободрили» заговорщиков. Сам замысел строился на ложной предпосылке, что антикоммунистическим заговором можно подменить платформу антигитлеровской коалиции. Деятели типа Донована и Даллеса не захотели распространить эту платформу на отношение к силам Сопротивления в самой Германии — там они искали только архиконсервативных политиканов, далеких от антифашизма. Результат известен.

Однако сугубо ошибочным было бы предположение, что враги сотрудничества США и Англии с Советским Союзом успокоились. Если в 1943 году они ставили вопрос: «Могут ли Америка и Россия сотрудничать?» и давали отрицательный ответ, то в 1944 году (и позже) продолжали доказывать свою правоту. Им было нипочем, что своими действиями они мешали ускорению разгрома фашизма. Об этом свидетельствуют новые операции, развернувшиеся на тайном фронте войны.

Среди них следует обратить внимание на одно необычайное пристрастие Аллена Даллеса: на его агента, которому он присвоил имя Джордж Вуд. Под этим именем скрывался нацистский дипломат Фриц Кольбе, сотрудник отдела связи между министерством иностранных дел Германии и штабом верховного главнокомандования вермахта (ОКВ).

…История появления Кольбе в числе американских осведомителей довольно забавна. 23 августа 1943 года в кабинете резидента британской МИ-6 в Швейцарии графа Уильяма Ванден Хювеля появился человек, назвавшийся немецким врачом Кохерталером. Он предложил графу «важное дело», но был выдворен за дверь. Тогда Кохерталер отправился в американское посольство, где повторил свое предложение сотруднику Даллеса Джеральду Майеру, добавив, что приехал в Швейцарию по просьбе некоего чиновника из немецкого МИД, который хотел бы видеть Даллеса. Майер решил доложить просьбу своему начальнику. Оба, долго не задумываясь, решили дать согласие. В этот же вечер в доме 23 по Херренгассе появился невысокий лысоватый человек: Фриц Кольбе, сотрудник отдела, возглавлявшегося посланником Карлом Риттером. В задачу Кольбе, объяснял он, входит предварительный просмотр всех дипломатических документов перед докладом Риттеру. Тут же он вынул из портфеля ни много ни мало 186 копий различных секретных документов!

Даллес пришел в восторг. Он доносил, что «на 400 страницах… предстает картина будущей катастрофы и окончательного развала» (прекрасный аргумент для плана «Рэнкин»!)… «Дни разведслужбы Канариса сочтены» (почему бы американцам не связаться с разведслужбой СС?). «В телеграммах ощутимы последние предсмертные корчи заржавевшей нацистской дипломатии»…

Однако в Вашингтоне не сразу решились на использование данных Вуда (их еще по-другому назвали «Бостонской серией»). Сначала сомнения высказали английские эксперты. Потом, после того как экспертиза сочла документы подлинными, ее руководитель стал размышлять: кто стоит за Вудом? Это мог быть сам Риббентроп, который хотел осложнить сотрудничество между СССР и западными союзниками. Ведь не случайно среди документов, переданных Даллесу, было очень мало материалов о немецких намерениях и планах, зато много сообщений о продвижении советских войск в Восточную и Центральную Европу. Все они, как под диктовку, сообщали о «хаосе», вызываемом этим продвижением. Невольно создавалось впечатление, что единственная сила, способная задержать этот «потоп», — Германия, а если западные державы разрушат нацистский рейх, то «никто не будет способен сопротивляться русским»… Руководитель экспертизы сотрудник УСС Белин прямо спрашивал: «Не могут ли эти данные быть подброшены с целью повлиять на выработку позиций при разработке операции?»

Что верно, то верно.

Следует отметить, что со стороны «оппозиционеров» Даллесу все время подбрасывались предложения, мягко выражаясь, провокационного характера. К примеру, еще до путча, а именно 13 мая 1944 года, к Даллесу явился его «агент 512» (Гизевиус) и привез очередной сенсационный план: заговорщики готовы помочь западным войскам, если США и Англия разрешат вермахту удерживать Восточный фронт, а для этого (цитирую телеграмму Даллеса): «(1) При помощи местного командования три союзнические авиадесантные дивизии высаживаются в районе Берлина; (2) Мощные десантные операции проводятся близ Бремена и Гамбурга вдоль немецкого побережья; (3) Надежные немецкие части, дислоцированные в районе Мюнхена, изолируют Гитлера и высшее командование в Оберзальцберге»[68].

Даллес продолжал: «Та же оппозиционная группа считает, что война проиграна и единственная надежда на то, что удастся задержать распространение коммунизма в Германии, возлагается на оккупацию возможно более значительных районов Европы американцами и англичанами. Это поможет нашим войскам вступить в Германию еще до краха Восточного фронта…»

Правда, Даллес в своем докладе Доновану выражал сомнение в способностях и силах «оппозиционной группы». Но как мог он, хорошо информированный человек, передавать в Вашингтон такое заведомо провокационное, полубредовое сообщение? Разве он не знал, что никаких «надежных войск» в Мюнхене нет, а Гитлер вообще находится в Восточной Пруссии? И разве кто-либо мог в Вашингтоне серьезно думать о высадке у Гамбурга, когда она готовилась в Нормандии? Но, видно, соблазн передать очередной антисоветский «аванс» был велик. В результате УСС разослало по высшим эшелонам власти документ о серьезных замыслах «германских генералов и гражданской оппозиции».

Казалось, после высадки в Нормандии и провала заговора 20 июля никому не могло бы и прийти в голову вспоминать о «десантах». Ан нет! Как свидетельствуют архивы УСС, весной 1945 года после большой паузы у Даллеса снова очутился Вуд. Он выжил после провала заговора и теперь появился в Берне, чтобы передать своему шефу самоновейшее предложение очередной группы. Правда, он уже ссылался не на генералов, а на неких «социалистов из организации Рейхсбаннер». Эта группа во главе с самим Кольбе бралась устроить новый путч — на этот раз в самом Берлине, однако с одним условием: американцы должны сбросить на столицу воздушный десант. Как пишет историк УСС Р.Г. Смит, «это была бы новая попытка отдать Берлин в американские руки прежде, чем русские вступят в город». И что же? Даллес снова передал этот бред (не побоюсь такого выражения) в Вашингтон…

Даллес упорно бил в одну точку: хотел поссорить США с Советским Союзом. Для этого он не брезговал прямыми фальшивками. Так, 7 февраля 1945 года он направил в Вашингтон донесение того же плана. Оказывается, некий источник, «принадлежавший к консервативной старой группе, стремящейся к соглашению с западными союзниками», убежден, будто «Советы придут в Германию с тщательно подготовленной и обученной группой немцев, включающей Паулюса, Зейдлица и других лидеров комитета «Свободная Германия» и Союза немецких офицеров. Учитывая англо-американские возражения по поводу превращения этой группы в германское правительство, Советы, очевидно, используют ее в своей зоне оккупации. Так как она станет единственной немецкой организацией и будет пользоваться советской поддержкой, то она будет рассматриваться немцами как правительство Германии»…

Далее сей источник предлагал США и Англии срочно создать свои «правительства» в зонах оккупации. А Даллес? Он подтверждал заведомо ложные слухи о деятельности Национального комитета «Свободная Германия» и предлагал «втихую быстро начать неофициальную работу в Швейцарии, Франции и других странах, чтобы отобрать отдельных немцев, имеющих связи в Германии и способных помогать на определенных фазах германских дел и, возможно, служить в качестве членов технических комитетов при оккупационных властях».

Ни дать ни взять — подготовка к расколу Германии еще до начала ее союзной оккупации! Ведь прекрасно известно, что слух о формирующемся «будущем правительстве» из членов комитета «Свободная Германия» был изготовлен не кем иным, как Геббельсом, а Даллес быстро его подхватил, дабы подкрепить свой авантюристический план сбрасывания десантов.

Даллес был не одинок в муссировании подобных разведывательных перлов, единственной целью которых было посеять семена недоверия в рядах коалиции. В истории американской разведки есть страница, опять-таки связанная с Ватиканом и начавшаяся еще в 1943 году после освобождения Рима союзными войсками. Сюда в числе прочих прибыл из-за океана католический священник Морлион — руководитель группы «Про Деи», иначе именовавшейся «католическим антикоминтерном». Морлион имел тесные связи с УСС, и вскоре в Вашингтон стали поступать секретные донесения поистине сенсационного характера о тайнах Ватикана и его дипломатических представителей и (что было особенно интересно для Вашингтона) сведения, поступающие из Японии. По указанию заместителя Донована генерала Джона Магрудера новому источнику было присвоено кодовое наименование Вессель (Корабль) и особая степень секретности. В одной из телеграмм Магрудера в адрес представителей УСС на Средиземноморском театре военных действий прямо говорилось: «Материал Весселя обладает особой ценностью. Он представляет собой уникальный канал, идущий из Японии. Мы знаем, что им интересуется президент и государственный департамент».

Действительно, Вессель сообщал об уникальных событиях: о совещаниях у императора, о беседах японских дипломатов, о поисках выхода из войны и «компромиссных» условиях Японии, при которых Япония пошла бы на заключение мира. Сообщения затрагивали и возможную позицию Советского Союза. Можно понять, что последнее особо заинтересовало высшее руководство США, поскольку оно считало необходимым условием победы над японским милитаризмом участие Советского Союза.

И вот, пожалуйста: как раз перед самым Ялтинским совещанием УСС представило Рузвельту очередное донесение Весселя. В нем говорилось, что Советский Союз не предпримет никаких шагов на Дальнем Востоке. Японский посол в Москве якобы уже ведет переговоры с целью закрепить советско-японский пакт о ненападении, взамен чего Япония порвет с Германией и выйдет из «Антикоминтерновского пакта». Это сообщение вызвало в Вашингтоне крайнее возбуждение. А Вессель не унимался: он сообщал, что Советский Союз уже готов к «посредничеству» между Японией и США. Более того, что советская сторона уже создала «временное германское правительство», которое будет провозглашено во время очередной встречи «большой тройки».

Не будем продолжать; ибо в скором времени выяснилось, что все донесения Весселя — чистейшие фальшивки, изготовленные итальянским «желтым» журналистом Витторио Скатолини за сходную цену — 500 долларов в месяц. «Суперразведчики» из УСС в течение 6 месяцев пользовались его «информацией» и передавали ее в самые «верхи», вплоть до президента. Заблуждение, ошибка? Едва ли. Фактически Донован и его рьяные помощники руками Скатолини пытались посеять в руководстве США недоверие к их советскому союзнику, помешать нормальному ходу советско-американских отношений.

И это не единственный пример того, как разведчики США подсовывали, мягко говоря, дезинформацию. В феврале 1945 года начальник штаба армии США Маршалл передал генштабу Красной Армии, как он сам подчеркнул, важные разведывательные сведения. Он сообщил, что в марте немцы собираются предпринять два удара — один из Померании на Торн, другой — из района Моравска Острава на Лодзь. На деле оказалось, что главный удар готовился и был осуществлен не в этих районах, а около озера Балатон. Сообщая об этом президенту Рузвельту, И.В. Сталин 7 апреля 1945 года отмечал, что советскому командованию удалось избежать катастрофы, потому что он пользовался иным источником информации.

Да и свое командование УСС нередко снабжало неверными прогнозами. В декабре 1944 года оно заверяло, что вермахт находится на грани краха, а через несколько дней Гитлер нанес удар в Арденнах. В марте — апреле 1945 года ведомство Донована утверждало, что гитлеровские войска создают на юге так называемую «Альпийскую крепость», куда отводят войска и сосредоточивают силы. В действительности никакой «крепости» в Альпах не существовало…

Конечно, разведки не выигрывают и не проигрывают войн. Как ни привлекательны бывают сюжеты из жизни разведслужб и их героев, они являются лишь небольшой и далеко не главной частью огромной картины борения социальных и военных сил, которое свершалось на нашей планете.

В США и Англии безусловно было много разведчиков, которые честно служили великому делу, не подозревая, что результатами их деятельности злоупотребляли многие их начальники в Вашингтоне и Лондоне. Только поэтому и позволил себе автор приложить некое «увеличительное стекло» к ряду событий, развертывавшихся, в сущности, на периферии войны, где им, собственно, и было место.

Новый заход?

Все мы считаем победу над гитлеровской Германией и милитаристской Японией водоразделом войны и мира. А вот когда об этом спросили сотрудников Центрального разведывательного управления — ветеранов УСС, то они даже удивились.

— Для нас, — отвечали они, — война вовсе не кончилась.

Поэтому, когда некоторые западные историки называют события, развернувшиеся в Северной Италии и Швейцарии в конце 1944-го — начале 1945 года, «первой операцией «холодной войны», то им нельзя отказать в некоторых основаниях.

Речь идет о том, что теперь известно не только историкам. Переговоры Аллена Даллеса с обергруппенфюрером СС Вольфом стали теперь темой беллетристики, кино и телевидения. Но я попытаюсь взглянуть на этот эпизод несколько шире и привлечь нескольких новых свидетелей, которые помогут понять весьма глубокий смысл и широкий объем тогдашних операций американских разведчиков. И начну не непосредственно с того, что происходило в Берне, Цюрихе и Лугано.

…Место действия — Ватикан. Свидетель — посол Германии при святейшем престоле Эрнст фон Вайцзеккер. Фигура Вайцзеккера примечательна. Один из самых опытных дипломатов, посол в Осло и Берне, затем заведующий политическим отделом МИД, представитель «старой школы», он — несмотря на личное отвращение к методам нацистской дипломатии — долго (с 1939 по 1943 год) оставался на посту статс-секретаря, то есть заместителя Риббентропа, а с 1943 года стал послом при папском престоле. Он давно был в курсе как общих намерений внутригерманской оппозиции, так и ее внешнеполитических связей. Через Вайцзеккера проходили соответствующие документы еще в период деятельности в Берлине. Еще больше он мог наблюдать со своего ватиканского поста.

Если снова заглянуть в его дневник, изданный после войны канадским историком Леонидасом Хиллом, то мы увидим, что он полон записей, отражающих как настроения посла, так и многие дипломатические акции. Сразу после Сталинграда Вайцзеккер замечает, что нацистская печать начинает спекулировать на мифе о «большевистской опасности для Европы» (запись 12 февраля 1943 года) и в нейтральных странах провоцирует дебаты о том, что Англия дерется «не на той стороне». Затем — после речи Геббельса о «тотальной войне» — дипломат задумывается о необходимости искать каналы для переговоров. Ему кажется, что главная миссия Германии — «дать Европе новый порядок», ибо грядет «третья мировая война между марксизмом и демократией». Вайцзеккер ожидает, что папа должен усилить свои попытки «объединить древние культурные нации Запада против большевизма» (13 декабря). Так в настроениях Вайцзеккера отражались давно знакомые и, можно сказать, «классические» черты антикоммунистической паранойи, которой был поражен не только немецкий посол в Ватикане. Ведь именно здесь, под покровительством курии, совершались многие закулисные контакты, причем уже с 1942 года к ним подключились и представители Соединенных Штатов. Шли и контакты, связанные с заговором 20 июля.

Но вот июльские события миновали. Осторожный Вайцзеккер не оставил в своих записях никаких следов своей реакции на них. Зато есть другие свидетельства: беседы посла с американскими деятелями. Первый из них — бывший посол США в Германии м-р Хью Вильсон, с которым Вайцзеккер «случайно» встретился, гуляя по ватиканскому немецкому кладбищу Кампо Санто Тевтонико. Вильсон только что вернулся с аудиенции у папы, и посол использовал возможность побеседовать с гостем из-за океана. «Я говорил ему об уверенности нашей ставки в победе, — записал Вайцзеккер, — чтобы затем подискутировать об обратном. Я сказал, что союзники лишь укрепляют немецкое сопротивление, когда предают анафеме всех немцев. Это будет стоить американцам много крови» (12 августа 1944 года). Это, как говорится, уже не ново: такие мысли не раз высказывали немецкие эмиссары до 20 июля, стремясь подорвать требование безоговорочной капитуляции.

Но вот 26 августа 1944 года в дневнике Вайцзеккера появляются иные интонации: «20 августа я встретил на кладбище в Кампо Санто Тевтонико знакомого мне с августа 1939 года по Берлину полковника Донована». Почему снова это место для встречи? Дело в том, что кладбище Кампо Санто Тевтонико, созданное еще в Средние века, непосредственно примыкало к собору Св. Петра. Здесь с эпохи Карла Великого хоронили лиц немецкого («тевтонского») происхождения, и для немецкого дипломата был более чем обычным визит на Кампо Санто Тевтонико. А случайного визитера Донована могло заинтересовать, к примеру, надгробие кардинала Карла фон Гогенлоэ — предка одного из нацистских эмиссаров, приезжавших к Даллесу.

Что же действительно привело Донована в сень собора Св. Петра?

«Он приехал из Неаполя и интересовался вопросом: с кем в Германии можно сотрудничать? Я ответил, что не знаю, ибо не знаю, кто там остался. Мои тамошние связи оборвались. У меня сложилось впечатление, что из-за ошибок американской политики теперь все уже поздно. Когда русские дойдут до Эльбы, дело западных держав будет проиграно».

Запись эта чрезвычайно интересна, ибо свидетельствует об умонастроениях директора УСС сразу после провала его главных надежд, связанных с 20 июля. Казалось бы, все рухнуло. Но Донован упорен: он ищет себе (и политике США) опору. И хотя ему пришлось выслушать ехидные упреки посла, беседа на этом не завершилась. Вайцзеккер нарисовал своему собеседнику такую картину: либо вся Германия будет оккупирована советскими войсками, либо она придет к сепаратизму. Последнее он не одобряет, так как сепаратизм «ведет к нестабильности».

Эти рассуждения требуют некоторого разъяснения, так как запись весьма конспективна. До немецкой стороны дошли сведения о планах расчленения Германии, которые США официально выдвигали на ряде совещаний, в том числе в Москве и Тегеране. Конечно, у такого «хранителя немецких традиций», каким чувствовал себя Вайцзеккер, это не могло не вызывать большую тревогу, и он поспешил сообщить об этом Доновану, но тот успокоил его:

«Донован сказал две интересные вещи:

1. В США еще колеблются относительно сепаратизма (он лично против и дал понять, что Рузвельт тоже).

2. Передача восточной части русским в качестве зоны вовсе не предрешена».

Спрашивается: зачем было директору УСС так подлаживаться под своего партнера вплоть до того, что говорить ему явную неправду — ведь деление Германии на зоны уже было фактически предрешено? Ответ вытекает из главной установки: искать тех, «с кем можно сотрудничать». Последняя проблема, безусловно, обсуждалась серьезно, что видно из дальнейшей записи:

«…На мой вопрос, почему Америка разочаровывает тех немцев, которые ориентируются на Запад, Д.[69] ответил, что группа 20 июля частично ориентировалась на Восток. Кроме того, генералы все-таки остались вместе с Гитлером». Как видим, Доновану пригодились «доносы» Гизевиуса на Штауффенберга и соответствующие доклады Даллеса, чтобы требовать от Вайцзеккера и его единомышленников полной «благонадежности».

Увы, кроме записи посла у нас нет других, более полных сведений о переговорах Донована с Вайцзеккером. Но есть все основания полагать, что говорилось там о многом. Иначе с чего бы посол вслед за беседой сел за составление очередного меморандума в американский адрес нью-йоркского епископа Спеллмана[70], уже не раз принимавшего участие в американо-германских контактах? Содержание меморандума известно. Вот оно:

«Грядущий мир должен представлять собой конструктивное общее соглашение, которое спасет Европу для западной цивилизации. С 1918 года[71] Россия перестала быть частью Европы. И впредь Европа будет заканчиваться у русской границы. Поэтому мирное соглашение должно решить — будет ли Германия принадлежать Европе или нет…

Практически это должно означать:

1. Оккупацию и охрану Германии американскими и британскими войсками. Только они пригодны для такой функции, ибо их страны не имеют территориальных претензий к Германии.

2. Начальную помощь Германии в снабжении, здравоохранении и т. д.

3. Внутренние немецкие дела должны решаться самими немцами…

5. Германские границы спорны лишь на востоке. Покуда идет мировая война и покуда неясны военные цели Советской России… нельзя говорить об окончательном начертании границ. Этот вопрос не должен решаться на стадии перемирия, а оставаться прерогативой позднейшего мирного договора.

Примечание:

Вышеназванные пункты имеют силу только в том случае, если германская территория будет оккупирована исключительно американскими и британскими войсками».

В этих рассуждениях можно усмотреть лишь одно: очередной вариант, приспособленный к новым условиям, то есть к факту неизбежной оккупации Германии союзными войсками. В нем есть все прежние замыслы: ориентация на раскол коалиции, противопоставление западных союзников Советскому Союзу и стремление сохранить максимум для будущей Германии. Судя по всему, меморандум подвергся обсуждению в Вашингтоне, ибо через некоторое время в Рим прибыл некий посланец (д-р Гебель), который встретился с Вайцзеккером и задал ему следующие вопросы:

1) Готов ли посол указать союзникам путь, который привел бы к свержению Гитлера?

2) Кто мог бы осуществить переворот?

3) Кто из участников покушения 20 июля остался в живых?

4) Находится ли посол в связи с ними?

5) На какой базе возможен переворот?

6) Произведут ли переворот политические или военные круги?

Вайцзеккер отвечал (привожу его собственную запись): «20 июля создало прецедент, который призывает к осторожности. После этого дня реакция[72] в Германии крайне бдительна и замышляет, хотя и в сложнейших условиях, как можно скорее положить конец войне Гитлера. Хотя многие участники 20 июля погибли, появились новые люди, готовые в необходимый момент снова испытать судьбу. Мое нынешнее положение посла при Ватикане в последнее время несколько мне мешало, однако никогда не затрудняло поддерживать контакт (пусть и косвенный) с людьми, которые, как правило, связаны как со мной, так и с моей семьей. Переворот могут совершить только военные, ибо теперь только генералы допускаются к фюреру и только они могут подкрепить оружием свои приказы. Многие из них способны заключить мир, однако они либо рассеяны, либо не могут установить личный контакт. Нити заговора могут соединиться только извне. Без прямой помощи союзников это соединение произойти не может. Поэтому я вношу следующее предложение: так как я знаю людей и пути к ним, я был бы готов встретиться с авторитетным лицом. Предпочел бы одного из знакомых мне англичан (м-р Кирк-Патрик, сэр Александр Кадоган или посол Кеннерт)[73]. Сначала Вашингтон информировать не надо, так как велика опасность утечки информации. Не надо посылать телеграмм, не надо упоминать мое имя. Этот контакт и в дальнейшем должен идти по чисто английской линии. Подобные меры вызваны не «затуманиванием», а необходимостью сохранить секретность во имя конечной цели».

Если читатель упрекнет меня за несколько неуклюжий перевод этого весьма важного документа, то в качестве извинения скажу, что он написан на неуклюжем немецком языке и даже содержит непростительные для опытного посла фактические ошибки.

Но как полезно бывает использовать не один источник, а сравнить несколько! К примеру, дневник посла за лето 1944 года не содержит ни слова о предстоящих событиях, о его американских контактах. А они, оказывается, были. Донован еще до августовской встречи побывал в Ватикане, а именно в начале июля 1944 года. Он получил личную аудиенцию у святого отца (обсуждал с ним вопросы «коммунизма, Германии и России»), после чего посетил немецкого посла. Вайцзеккер информировал его о ходе заговора и в свою очередь спросил: чего заговорщики могут ожидать от союзников, если произведут переворот? Они договорились встретиться в августе.

Итак, вот первая поправка: беседа 26 августа не была результатом случайной встречи. Вторая поправка: Донован был не единственным, кто поддерживал связь с послом. Эту миссию выполнял и полковник военной разведки США Джозеф Родриго. Посредником служил ближайший сотрудник посла Альбрехт фон Кессель — человек с большими связями в военных кругах. Впрочем, мы даже можем привести его характеристику из документов УСС: «42-летний профессиональный дипломат, первым постом которого было немецкое посольство при Ватикане (1930–1932). Вслед за этим он служил как вице-консул в Катовицах, Словакии и в Мемеле, затем в течение трех лет в германском посольстве в Берне (1935–1937). Работал у Вайцзеккера в министерстве с 1937 по 1941 год, а потом — до назначения в июле 1943 года на нынешний пост в Ватикан — был консулом в Женеве. Считается, что он настроен против нацистов и против японцев. Есть неподтвержденные слухи, что располагает связями с СД».

Кстати, коли мы уже заглянули в эти документы, посмотрим, что писали чиновники УСС о самом Вайцзеккере: «Посол при Ватикане с апреля 1943 года. До этого был преемником фон Бюлова в качестве статс-секретаря МИД, в этой должности иногда занимался отношениями с Америкой. Был послан в Ватикан, чтобы иметь на этом весьма важном посту дипломата первого ранга… Не согласен с внешней политикой Риббентропа, но поддерживает весьма тесные связи с оберштурмбаннфюрером Эллингом, советником посольства и одной из главных фигур СД в Италии. Пользуясь маской «исследователя германо-ватиканских отношений», он создал в Риме сеть агентов, состоящую преимущественно из монахов-бенедиктинцев и дипломатов, которая действует и после ухода немецких войск. Отношения Эллинга к нацистскому режиму определяются его стремлением сохранить дееспособность Германии на будущее. Вайцзеккер не член нацистской партии, однако его националистические настроения и большой опыт делают его весьма полезным для нацистов». Как видно, деятели УСС прекрасно знали, с кем имеют дело. Алело шло! В тех же документах УСС за конец 1944 года подтверждается запись посла о желательности передать связь с ним англичанам. Отчет УСС о «мирных зондажах немецких дипломатов через Ватикан» от 21 января 1945 года, направленный в объединенный комитет начальников штабов США, гласит, что Вайцзеккер и Кессель «31 октября 1944 года проинформировали британских представителей о том, что они собираются передать важную информацию, касающуюся маршала Гейнца Гудериана[74]. Запросив инструкции от британского Форин офис, британские представители получили ответ, что их руководство считает ненужным принимать какие-либо обязательства. 15 ноября представитель Форин офис Генри Гопкинсон сообщил полковнику С. Хилл-Диллону, что министерство не возражает против контакта с Кесселем с целью сбора развединформации без принятия обязательств. Британцы заинтересованы в том, чтобы Кессель оставался на своем посту в германском посольстве и работал на них[75].

17 ноября офицер британской разведки встретился с фон Кесселем. Кессель заявил, что его главная задача состоит в том, чтобы сделать для Германии все возможное, пока события не примут стремительный характер и Германия и Западная Европа не потерпят полный крах. Он сказал, что, помогая Германии, хочет помочь Британии и западной цивилизации. На встрече был также сотрудник посольства барон Сигизмунд фон Браун[76]. Фон Браун заявил, что, хотя нынешнее немецкое правительство не заинтересовано в заключении мира, маршал Гудериан и маршал Рундштедт хотят этого и способны сделать это на Западном фронте».

Такова была информация, которую Вайцзеккер счел необходимым довести до западных союзников. Он действовал не только по «английскому каналу» — через полковника Родриго он адресовался прямо к Доновану. В дополнение Кессель изложил свой план — отправиться в Швейцарию, где может встретить «влиятельного друга», советника немецкого посольства барона фон Ноштица[77] для ведения переговоров с Гудерианом и Рундштедтом. Но цель Вайцзеккера была достигнута: 24 января 1945 года Донован доложил о новом плане объединенному комитету начальников штабов, причем он действовал быстрее, чем его английские коллеги, которые еще с октября 1944 года «пережевывали» сообщения, пришедшие из Рима.

Теперь отвлечемся от документов американской разведки и рассмотрим реальное положение на фронтах в конце 1944 года. После паузы, которая задержала (как мы теперь знаем — в ожидании исхода заговора) союзные войска в Северо-Западной Франции, союзные армии продолжили свое наступление. Одновременно завершилось грандиозное наступление советских войск в Белоруссии и на других фронтах. Последовательно и закономерно осуществляла Ставка Верховного Главнокомандования задуманные удары. Вслед за завершением операции «Багратион» началась Львовско-Сандомирская операция на Западной Украине. Здесь, в районе Броды, были окружены восемь вражеских дивизий. К концу августа немецкая группа армий «Северная Украина» понесла крупное поражение, а советские войска освободили юго-восточные районы Польши и вышли в предгорья Карпат, к границе с Чехословакией.

Немецкое командование тщетно пыталось латать дыры. Когда же оно перебросило на помощь своим войскам в Белоруссии и Западной Украине 8 дивизий из группы «Южная Украина» генерал-полковника Фриснера, то и по этой группе был нанесен сокрушительный удар. 20 августа здесь началась Ясско-Кишиневская операция 2-го и 3-го Украинских фронтов для освобождения Молдавии и выхода в Румынию. Операция завершилась полным успехом.

Не ослабевали советские удары и на северном участке фронта. Здесь одна за другой была осуществлена серия операций 1-го, 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов, а также Ленинградского фронта и Краснознаменного Балтийского флота. Советские войска очистили от захватчиков Эстонию и Литву, почти всю Латвию и вступили в Восточную Пруссию. Наконец, осенью 1944 года была разгромлена группа немецких войск в Заполярье, и началось освобождение Северной Норвегии. На всем огромном протяжении государственной границы — от Крайнего Севера до Черного моря — захватчик был изгнан с советской земли. У него оставался лишь небольшой плацдарм на земле Советской Латвии.

Свет свободы всходил над странами Восточной и Юго-Восточной Европы, где уже давно шла героическая антифашистская борьба народов против оккупантов. В июле 1944 года в польском городе Хелме прозвучал исторический манифест Польского Комитета Национального Освобождения. Близился день свободы и для других стран. Морис Торез говорил, обращаясь по радио к своим соотечественникам, ко всем народам Европы: «Что было бы с нами сейчас без Советского Союза, без усилий и жертв этого замечательного народа и его героической Красной Армии!» «Победы Красной Армии, — отмечал в 1944 году Пальмиро Тольятти, — это и наши победы; это победы всего прогрессивного человечества, всех людей, которые хотят, чтобы гитлеризм и фашизм были быстрее раздавлены».

Удары советских войск привели к развалу гитлеровской коалиции. Еще в августе Финляндия обратилась к Советскому Союзу с просьбой о мире и вышла из войны. Победоносное наступление советских войск в ходе Ясско-Кишиневской операции создало условия для вооруженного восстания патриотических сил Румынии под руководством коммунистов. 23 августа 1944 года был сметен военно-фашистский режим в Румынии. 24 августа Румыния объявила войну Германии. В сентябре войну Германии объявила Болгария, в которой победило народное восстание. Советские люди с радостью читали военные сводки как с советско-германского фронта, так и с Запада. Илья Эренбург писал осенью 1944 года: «Велика радость жнеца; а мы были пахарями Победы. Вот почему Красную Армию приветствуют как освободительницу и Парижский совет Сопротивления, и король Норвегии, и рыбаки Греции, и епископы Англии. Пусть для многих еще недавно мы были падчерицей Европы, пусть одни глядели на нас свысока, другие искоса, третьи исподлобья; теперь полны признательности просветленные взгляды; и на всех языках мы читаем те же многозначительные слова: «Советская Россия спасла Европу и мир».

За это время сотрудничество в рамках коалиции поднялось на новый уровень, поскольку речь шла о совместных действиях. Так, перед началом высадки со стороны руководства США и Англии высказывалось пожелание, чтобы советское наступление оттянуло немецкие силы на восток и по меньшей мере не дало ОКБ возможности перебросить войска с востока на запад. Операция «Багратион» и действия на других участках советско-германского фронта выполнили эту цель: фельдмаршалы Роммель, Клюге и Рундштедт не получили ни одной дивизии в подкрепление группы армий «Запад». Затруднены были и переброски их дивизий с запада на восток, хотя они и производились. Масштабы советского наступления превзошли даже то, что обещала советская делегация в Тегеране, — и это в то время, как на западе действия войск Эйзенхауэра вызвали некоторое разочарование общественности (как иронически писала лондонская «Таймс», «возможно, что вокруг начавшегося наступления было поднято слишком много шумихи»). Медленно продвигались и англо-американские войска в Италии, а намеченная еще на май высадка в Южной Франции была отложена и началась лишь в августе. В итоге союзные войска, к сожалению, не достигли намеченных целей (выйти в Рур и Саар) и остановились на 800-километровом рубеже реки Маас — «линия Зигфрида» — река Рейн, то есть примерно у западной границы Германии. Продолжить наступление они смогли только в феврале — марте 1945 года.

Что это означало для американской стратегической разведки, и в первую очередь для ее политических намерений? Фактически один провал за другим. Как мы знаем, прогнозы меморандума 121 не оправдались. Затем — летом 1944 года — сорвалась ставка на заговор, и операцию «Рэнкин» пришлось позабыть. Теперь же — осенью 1944 года — появилась новая комбинация. На этот раз союзное командование прельщали сногсшибательной перспективой безболезненного открытия Западного фронта. Вероятно, Эйзенхауэра и Монтгомери могла привлечь перспектива двинуться в Германию, к Берлину без всяких трудностей…

Как и прежде, это был замысел «с двойным дном». Как и прежде (в эпоху разработки плана «Рэнкин»), Донован и его политические единомышленники под предлогом «возможных изменений» в Германии спускали на тормозах принцип безоговорочной капитуляции и предумышленно подрывали сотрудничество с Советским Союзом. Как и прежде, ими двигали те же опасные планы, весьма далекие от целей совместного разгрома гитлеровского режима. Ибо речь снова и снова шла о том, чтобы сепаратно сговориться с совершенно определенными — и отнюдь не антифашистскими! — немецкими кругами и «опередить» Советский Союз, «не пустив» его в Германию. А метод был на этот раз избран сугубо специфический: подменить полную и безоговорочную капитуляцию «частичными капитуляциями» перед западными войсками, но не перед войсками советскими.

Обратимся к конкретным данным об этой новой форме подрыва антигитлеровской коалиции.

Мы помним, что Альбрехт фон Кессель обещал вступить в переговоры с «маршалами» Гудерианом и Рундштедтом, которые якобы готовы открыть фронт (на каких условиях — об этом достаточно выразительно объяснил Вайцзеккер в своих меморандумах). Но не прошло и нескольких недель, как в игре появился новый участник: еще один, на этот раз подлинный — фельдмаршал Кессельринг (командующий группой войск «Ц» в Италии). Исполняющий обязанности директора УСС Дж. Эдвард Бакстон 13 и 28 декабря информировал объединенный комитет начальников штабов:

«Александр Константин фон Нейрат, германский кон-сул в Лугано, который находится в контакте с маршалом Кессельрингом; генерал-лейтенант Харстер, начальник охранной полиции и службы безопасности в Италии, обергруппенфюрер и генерал войск СС Карл Вольф сообщили для сведения представителя УСС:

1) Кессельринг является одним из немногих оставшихся германских генералов, которые сохранили самостоятельное мнение и интерес к политике. Однако он хотел бы остаться в тени и собирается действовать через генерала Шпейдле (возможно, речь идет о генерал-лейтенанте д-ре Гансе Шпейделе[78], бывшем ранее начальником штаба у Штюльпнагеля в Париже; пленные немецкие офицеры описывают его как антигитлеровца), который ранее был в Париже и некоторое время в штабе Кессельринга. Но Шпейдель недавно арестован гестапо. Кессельринг сам выздоровел и уехал в Германию на три недели.

2) Предстоит возобновление переговоров с англичанами и с британским генконсулом в Цюрихе Эриком Кэйблом, однако появились некоторые новые посредники. Как сообщил Нейрат, англичане настаивают на присутствии представителя вермахта.

3) Нейрат считает, что, учитывая положение Харстера и Вольфа, невозможно будет договориться с Кессельрингом только по линии ОКВ. Однако некоторые гестаповцы в Северной Италии захотят сотрудничать с Кессельрингом, чтобы спасти свою шкуру, если использовать немецкие войска в Северной Италии как сепаратную группу для ликвидации нацистов…

Представитель УСС оценил этот проект как фантастический, однако ему кажется, что англичане знают об этом больше, чем они ему сообщили».

Ба, знакомые все лица! Тот самый Эрик Кэйбл, который занимался связями с немцами в 1942 году. Есть и новая фигура: Александр фон Нейрат. Листаем американскую справку: «Сын бывшего немецкого министра иностранных дел и имперского протектора Богемии и Моравии. Его отец, очевидно, сохранил председательство в тайном имперском кабинете. Молодой Нейрат занимает незначительный пост консула в Лугано с июля 1943 года. Во время немецкого вторжения в Голландию в 1940 году был первым секретарем германского посольства в Брюсселе. По имеющимся данным, занимался военной разведкой и вербовкой агентов. Покинул Брюссель 10 мая 1940 года и после службы генконсулом в Милане был офицером связи между Роммелем и итальянской ставкой в Северной Африке. Его жена — из семьи Макензенов, близкой к Гитлеру. Он участвовал в ряде попыток СД установить контакт с союзниками. Видимо, является активным агентом нацистской партии».

Но не успел м-р Бакстон доложить о Нейрате, как пришло новое донесение:

«Через линию фронта в Рим прибыл монах-бенедиктинец дон Джузеппе Бьонди. Его послал майор Бегус из службы безопасности (СД) в Вероне (штурмбаннфюрер, руководитель VI отдела РСХА в Италии, политический советник немецкого командования в Италии). Бегус уполномочил Бьонди вступить в контакт с папой через генерал-аббата бенедиктинского ордена отца дона Эммануэле Каронти… Бегус просил передать папе следующее послание:

«На шестом году войны Германия осталась одинокой в борьбе против большевистской России. В интересах спасения человечества Германия просит его святейшество обратиться за помощью к англо-американцам и гарантирует абсолютную тайну переговоров с Ватиканом».

Бегус считал, что Бьонди должен услышать от папы «да» или «нет». Если придет положительный ответ, то немцы собираются приступить к переговорам через нормальные дипломатические каналы. Тем не менее Бегус специально рекомендовал не встречаться с немецкими дипломатами в Ватикане, а вернуться через Швейцарию и вступить в связь с Александром фон Нейратом, германским консулом в Лугано… Представитель УСС в Риме получил сделанные от руки записи Бьонди, обобщающие смысл послания к папе и перечисляющие детали поручения, выполненного Бьонди в Риме по просьбе Бегуса».

Таким образом, для английских и американских разведчиков было ясно, с кем они имеют дело. Более того, в очередном документе Бакстона от 24 января 1945 года прямо связываются зондажи Нейрата, Бьонди и Кесселя, и делается такой вывод: «Все эти зондажи представляются взаимозависимыми и исходящими из одного источника: от возглавляемого Гиммлером руководства СД в Германии. Возможно, что такие лица, как Вайцзеккер, фон Кессель, действуют не как нацисты или агенты нацистского режима, а как германские националисты, однако нацисты рассматривают их действия как служащие нацистским целям».

Казалось, все ясно: операция проводится агентурой Гиммлера и служит нацистским целям! Но…

Именно с этого момента и начинается злополучная авантюра Донована «Кроссворд» — «Санрайз», в марте — апреле 1945 года значительно обострившая отношения внутри антигитлеровской коалиции и омрачившая последние дни жизни президента Рузвельта.