Третий лишний

Глава 7. Все мы немножко черепахи

Стол сиял новыми тарелками. Хватательные орудия — вилки и ножи — как часовые, слева и справа, охраняли этих блестящих красавиц. Налицо и главная мамина бронебойная сила — крахмальные салфетки, тугие, словно листовое железо. По-моему, если попилить такой салфеткой нос, можно его лишиться. Папа, который ратовал за то, чтобы все было попроще, а по выражению мамы, рубил ее главный и святой принцип — «как у людей», — выступил с краткой речью.

— Мама! — так он называл мою маму, — крахмальные салфетки — это хорошо. Но у меня есть предложение: заменить их бумажными плюс шампанское Для компенсации крахмала.

Мама, задетая за живое, сказала немного нервно.

— Папа, ты серьезно? Не забывай, что за столом будут сидеть дети-восьмиклассники.

— И ты думаешь, — сказал папа, — что им приятнее иметь дело с салфетками, чем с шампанским?

Мама выбросила свой последний козырь:

— Но это непедагогично!

— А как думает новорожденная? — сказал папа, обращаясь ко мне.

— По-моему, ничего страшного — ведь к нам и Маруся придет.

Мама все еще не сдавалась, но была близка к этому, она переключилась на другую тему:

— Что за дурацкая привычка называть учителей усеченно!

А потом приказала:

— Живо на кухню! Таскать! Скоро гости! Терпеть не могу, когда они приходят к пустому столу. Салфетки не трогать — надо приучаться к культуре.

Мы с папой ринулись на кухню, и вскоре на столе было все, чтобы накормить человек двадцать, а у нас и десять не набирается. Мама всегда готовит, как на Маланьину свадьбу, по выражению папы, а кто такая Маланья, он не знает. Наверное, какая-нибудь женщина, которая выходила замуж при царе Горохе.

Я пригласила узкий круг — тех, кто мне нравится. Исключение составила по известной причине Клара Радюшкина.

Само собой разумелось, что Клара не войдет в узкий круг. Но вчера, на последнем уроке, Юрка вдруг написал мне на промокашке: «Посмотри, как хороша Клара! По-моему, она украсит наш стол». Я написала в ответ: «На какую киноактрису похожа она?» Юрка понял намек и написал следующее: «Не злись, ты все равно лучше всех». Я действительно злилась, потому что Лариска рассказала мне, как Юрка пытался ее поцеловать на рыбалке. Значит так: бегает ко мне, увлечен Лариской, а влюблен в третью? Как только я так подумала, мне стало не по себе. Неужели мне нравится этот пижон и я хотела бы… Тут меня вызвали к доске решать задачку по физике. Я ее, конечно, не знала, как решать, и от двойки меня спас звонок. Я отозвала Клару в сторонку и пригласила ее. Она очень удивилась и, улыбаясь, сказала:

— Спасибо, мне очень приятно.

Юрка все это видел, конечно. Он ушел домой, весело насвистывая. Раз так, подумала я, приглашу и Леньку. Для себя. И весь вечер буду с ним, а на тебя, Юрочка, даже не посмотрю. Мне стало сладко от боли, которая вошла в мое сердце. Я начала страдать. Я прекрасно понимала, что не нравлюсь Юрке нисколечко, просто у него такая манера — вдруг одаривать вниманием, а потом не замечать вовсе. На предпоследнем вечере он танцевал только со мной. Я прямо растаяла. И еще он смотрит в глаза с каким-то значением. Он, конечно, пошел меня провожать, взял меня за руку и вел, как я вожу свою сестренку. Мы молчали. Это тоже мне казалось многозначительным. Но я все равно ждала, что он мне что-нибудь хорошее скажет. Это просто было необходимо. Но Юрка поступил, как самый настоящий гангстер — взял меня за плечи и попытался поцеловать. Я уперлась руками в его грудь. Он сразу отпустил меня и сказал:

— Я пошутил, прости.

На следующий день я была для него просто соседка по парте. Ну, да ладно. Главное — Лариска не знала, что я пригласила Клару. Я не успела ей сказать об этом. Лариска удрала с физики.

Как ей объяснить, зачем я это сделала? Наверное, она права насчет моей бесхребетности. Но здесь все сложнее. Предположим, я бы ее не пригласила, когда меня об этом попросил Юрка. Ага, сказал бы он, ты боишься ее, как соперницу. И злишься на нее за то дело.

И он был бы прав, но мне так не хотелось этого! Пытаюсь изобразить гордость и независимость. Ха-ха-ха! Если уж быть откровенной, я это сделала еще и в воспитательных целях: нельзя Лариске уступать бесконечно, что я до сих пор делала. Ах, боже мой! Воспитательница — меня бы кто воспитал!

Короче говоря, я вечно влипаю в какие-нибудь истории. И нет мне покоя. Вот и сейчас волнуюсь ужасно.

Первой пришла Маруся. Она была одета как всегда строго, по-спортивному: черная узкая юбка и ослепительная кофточка. Чуть не вышел конфуз. Не успела Маруся снять пальто, как наша Татьяна изрекла:

— Вы Маруся? А что вы принесли Кате?

Маруся сделала вид, будто ничего не поняла. Но мама так посмотрела на нас с папой… В удобный момент она скажет: «Сколько раз вам втолковывать, что Татьяна — магнитофон». Мы это сами знаем, и мама права. Я сказала маме:

— Мама, убери подальше эту жуткую вымогательницу.

Маруся принесла мне роскошную коробку конфет и томик Есенина. Она познакомилась с моими родителями, и пошли разговоры. С мамой они моментально нашли общий педагогический язык. Папа сделал насмешливые глаза, сказал:

— Только не устраивайте педсовет, ладно?

И пошел открывать дверь. Пришли сразу пятеро: Юрка, Рац, Бедная Лиза, Серега Непомнящий и моя Лариска. Сразу сделалось шумно. Папа крикнул как мальчишка:

— Тише! В квартире две учительницы!

Все засмеялись, еще громче загомонили.

Мама пригласила к столу, но я сказала:

— Еще не все.

И посмотрела на Юрку. Он отвел глаза и улыбнулся, как сфинкс.

Леньку и Клару пришлось ждать недолго. Они пришли вместе. Ленька смущенно улыбался, видно, чувствовал себя не в своей тарелке и не знал, что ему делать с руками — он их то и дело засовывал в карманы. Все стали Леньку подбадривать, звать к себе, а Юрка, как всегда, не удержался от колкости:

— Что ты в карманах ищешь, не подарок ли?

Ленька огрызнулся довольно добродушно:

— А как же, без подарка нельзя.

Он еще немножко полазал по карманам и извлек, наконец, заячий хвост, белый, пушистый. Зеленые Ленькины глаза засияли, и он сказал, вручая хвост:

— Дорогой имениннице от Серого Волка. Ну, погоди!

Просто молодец, Ленька! Придумал такое. Ну, в общем, как настоящий охотник.

— Ленечка, Леня, — сказала я, взяв его за руку и ведя к столу, — неужели ты убил этого зайца сам?

— Сам, Катя, — сказал Ленька и засмеялся. — Я как-нибудь возьму тебя с собой на охоту, пойдешь?

— Пойду… Только мне страшно убивать… зайцев.

— А мы не будем. Выгоним бедного зайчика, а стрелять не будем. Только посмотрим.

Я почувствовала к Леньке горячую благодарность. Именно горячую, сама не зная за что. Мне хотелось, чтобы он весь вечер был рядом со мной, чтобы я (будто бы нечаянно) касалась его руки, а он бы вскидывал на меня удивленные глаза. От избытка чувств я сказала, обращаясь к Марусе:

— Мария Алексеевна, правда, хороший парень?

Она меня поняла, закивала, засмеялась.

Наконец мы сели за стол, папа угостил нас шампанским. Разливая, он сказал специально для Маруси:

— Воду пьют за здоровье неучей, верно? Я думаю, паша дочь не такая.

Меня прямо подбросило на месте. Я сказала сердито:

— Папа, как не стыдно заниматься вымогательством. Теперь я знаю, в кого твоя младшая дочь!

А потом мы ели до упаду — мама умеет угощать, правда, всегда получается немножко Демьянова уха, но маму это не смущает. «Сейчас пойдете дергаться, — так она называет современные танцы, — и все растрясете».

Мы так и сделали. Ленька танцевать не умел, но я его все-таки уговорила. Надо отвоевать себе кусочек жизненного пространства, и все, а там — кто во что горазд. Но Ленька сказал довольно быстро: «Я — пас».

Мы сели с ним рядышком на диване и стали смотреть. Юрка, конечно, находился при Кларе. Удивительно, но меня это не трогало, а ведь не далее как вчера я страдала. Что это — легкомыслие? Лариска танцевала с Серегой Непомнящим — Какие Двадцать Копеек впервые не придурялся, а серьезно, даже слишком серьезно делал свое дело. Его кудрявая голова того и гляди отломится от шеи. А Лариска держала себя благопристойно и скучно. Ко мне не подошла ни разу. Обиделась. Надо бы все объяснить ей, но я не могла себя заставить.

К нам подсела Маруся. Она только что пришла из кухни, где, наверное, вела разговоры с моими. Я спросила ее:

— Вас замучили там всякими расспросами? Конечно, про меня — как я да что я…

— Нет, представь себе — нет. Мы анекдоты рассказывали. Папа у тебя просто молодец на этот счет.

— Мария Алексеевна, расскажите анекдот, — попросил Ленька.

Она не стала ломаться. Она рассказала нам анекдот. Про черепаху, которую звери послали за шампанским к Новому году. Ее не было и не было. И звери стали ругать черепаху. Без пяти двенадцать дверь приоткрылась, и черепаха сказала: «Если вы будете обо мне говорить плохо, я вообще не пойду».

— А в нашем классе есть черепахи? — спросила Маруся.

— Конечно, есть! И не одна.

Бедная Лиза — типичная черепаха. Ее, например, вызывают отвечать, она выходит к доске и молчит. Раза три ее спрашивают, учила ли она. Минут через пять она скажет: «Учила». Ну так отвечай! Она опять молчит. Учитель не сажает ее только потому, что у Бедной Лизы такой несчастный вид… После долгого молчания она наконец выдаст: «Я не знаю, как начать», хотя мы ей уже хором подсказываем первую фразу.

— А кто собирается взяться как следует за математику? — спросила Маруся.

— Это я, — сказал Ленька.

— И я, — сказала я.

— Пленку кто не проявил до сих пор и не сделал замечательный фотомонтаж «Без дураков»?

— Юра, наш свет Дорофеич!

Перебрали чуть ли не весь класс, и оказалось, что все мы немного черепахи.

Магник завывал по-прежнему, но мы его уже не слышали — разговорились, как это ни глупо, про свое житье-бытье.

Сколько раз я замечала, что люди, собираясь отдохнуть от работы, в основном говорят о ней. У нас часто бывают учителя на праздники. Так эти праздники больше похожи на педагогические раздумья, тревоги, радости, огорчения, и так далее, и тому подобное. А о маминых учениках мы знаем все, что знает о них она.

Так вот, мы вспомнили последние события. Маруся сказала:

— Знаете, ребята, мне даже снился этот День вежливости, только наоборот. Будто вхожу я в класс, а вы стоите на головах, как йоги. Ну все до одного. Я спрашиваю: «В чем дело?». А вы мне отвечаете: «У нас День вежливости». Мне стало жутко, и я проснулась.

— А что, это идея, — сказал Маленький Рад, — так учителей приветствовать.

Маруся сказала:

— И так все были страшно удивлены в этот день, особенно Ираида Федоровна. Она пришла в учительскую и спрашивает меня: «Мария Алексеевна, что это случилось с вашими детьми?» А что, говорю, плохо вели себя? «Напротив. Ни одного замечания. Так тихо. Если бы пролетела муха…» Вид у нее был такой озадаченный. Вы недовольны, спрашиваю. «Что вы, что вы! Только непривычно это, как в пустыне».

Бедная Ираида Федоровна! Уже на следующем уроке все было по-прежнему. Мне показалось, что она даже довольна. Но все-таки она спросила:

— А что, День вежливости кончился?

— Кончился! — закричали мы радостно.

Наверное, это было глупо — проводить День вежливости. Один день паиньки, прямо кис-кис, мур-мур, а остальные? Но в то же время есть же месячник безопасности движения. Что же получается? Только месяц соблюдать правила уличного движения, не давить людей, а потом можно? Месяц все-таки больше, чем день, но насчет месяца нам и в голову не пришло. Да мы, наверное, и не выдержали бы.

Короче говоря, мы решили провести День вежливости. А что, нельзя? Это Маруся придумала, и нам очень понравилось. К тому же был вполне конкретный повод.

В ту неделю мы дежурили по школе. Жуткий порядок решили навести, особенно это касалось восьмого «а». Мы не пропустили ни одного без воротничка (выдумка Елены Ивановны, чтобы все носили белые воротнички, не школа — инкубатор), без сменной обуви.

Порядок невозможен без принуждения, поэтому мальчишки щедро раздавали щелчки, особенно малышам. Маруся посмотрела на все это и говорит:

— А вот если я вас начну щелкать? Вам понравится?

При этом мальчишки рассыпали всякие обидные словечки.

Маруся оставила нас после уроков и говорит:

— А еще культурными людьми себя считаете…

Поскольку отличились мальчишки, они и должны

были подготовить доклад «Что такое настоящий рыцарь». Его поручили Леньке Рыбину, как самому выдающемуся нерыцарю. Доклад был самый короткий в мире. Ленька вышел к столу, махнул рукой:

— Завязывай, пацанва! Житья не стало! Лично я решил.

И пошел на место. Мы, конечно, засмеялись, а Маруся хмуро сказала:

— Шуточками не отделаетесь. Завтрашний день объявляю Днем вежливости.

И добавила:

— Чтобы я вместо дурак и дура и так далее и тому подобное слышала бы только человеческие слова, имена собственные, например: Лариса, Лиза, Катя, Клара, Юра. Чтобы здоровались друг с другом. А на дежурстве — без рукоприкладства, на уроках — без замечаний. Попробуйте не выполнить! — И ушла, вежливо сказав — До свидания.

Маруся редко так с нами разговаривала. Значит, надо выполнять.

Какой это был трудный день! Привычка — она ведь вторая натура. Но этого мало. Сколько насмешек стерпели! Входим, например, в восьмой «а» и говорим:

— Просим, пожалуйста, выйти из класса в коридор.

А класс проветрить.

У них прямо челюсти отваливаются. Ушам своим не верят.

— Вы случайно не чокнулись?

И пальцем крутят около виска.

— Нет, — говорим, — у нас День вежливости.

В этот день мальчишки нас называли именами собственными и пропускали впереди себя из класса.

На следующий день Маруся сказала:

— Неужели сегодня все будет по-прежнему?

— Что вы, Мария Алексеевна!

Дня два мы приходили в норму, на третий Ленька провел операцию «Циркуль»: перед уроком черчения собрал все до одного циркули. Учитель черчения особенно не ругался, он даже сострил:

— Я понимаю, после Дня вежливости разрядка просто необходима.

В общем, весь урок мы рассказывали друг другу разные интересные истории, зато на дом получили двойную порцию. Но мы не возмущались…

…Пока предавались воспоминаниям, Лариска подружилась с Кларой. Они сидели обнявшись. Мне это показалось подозрительным. Не такой Лариска человек, чтобы обниматься с соперницами — она ведь претендует только на первые роли. Мы-то с ней дружим потому, если уж честно, что я уступаю ей во многом. Может, и Клара уступила? Как бы там ни было, но мне неприятно смотреть на их объятия. Я хочу, чтобы Лариска обнималась только со мной. Лариска, конечно, заметила, как я скисла, и сказала:

— Не грусти, барышня! Не злись, Бублик!

— Никакая я не барышня! И у меня, между прочим, есть имя!

Лариска подошла ко мне и обняла. Она зашептала мне на ухо: «Юрка с Ленькой, кажется, опять выясняют отношения».

В самом деле, в комнате их не было, я это заметила, конечно, но не придала значения — мало ли куда можно выйти. Пошла их искать. Они стояли в коридоре в петушиных позах. Казалось, вот-вот ударят друг друга. У каждого в руке, отведенной за спину, по листку белой бумаги.

Интересно, интересно… Я спряталась за вешалку — она у нас такая круглая, стоячая — и притаилась.

Слышу:

— Да? А вот этого не хочешь, — сказал Ленька зло.

— Не хочу, потому что условие переврали.

— Заливай!

— Ну честно. Так бывает.

— А как докажешь?

— Очень просто. Вот смотри.

И они притихли. Я вышла из своего укрытия. Мальчишки стояли лицом к стене. Юрка писал на стенке.

Тихо подкралась, встала на цыпочки. Боже! Что я увидела! Алгебру, самую натуральную.

— Ребята… Вы не того?

Ленька повернулся первым.

— А что, Катя?

Тут выступил Юрка:

— Это наша тайна, Катя. Но раз ты нас накрыла, мы тебе скажем. Скажем, Лень?

У меня прямо глаза стали квадратными. Какая нежность — кто бы мог подумать… Юрка сказал:

— Мы с Леней решили поднасесть на математику. Он способный парень.

— Как это называется? «Пифагоровы штаны», что ли?

— Какие штаны?

— Ну ваше тайное математическое общество?

— Здорово, Катя! Честное слово! Спасибо за идею.

— Спасибом не отделаешься. Принимаете к себе? Надоело списывать.

Мальчишки переглянулись.

— Это опасно, — сказал Юрка.

— Почему?

— Боюсь влюбиться…

— Пижон несчастный! Так знай же: третий — лишний. Леня, пойдем танцевать!

Я взяла Леньку под руку. Он посмотрел на меня удивленно.

— А что, нельзя? — спросила я.

Мне стало немножко страшно: вдруг он скажет

«нельзя», что тогда?

— Можно, даже очень, — сказал Ленька.

Мы ворвались в комнату. Я крикнула:

— Бал продолжается!

И закружила Леньку вокруг себя. Потом включили музыку.