Третий лишний

Глава 8. Взрослые мы или дети

На перемене ко мне подошла Клара и сказала:

— Бубликова! Вот твое комсомольское поручение.

И вручила мне конверт. Он был заклеен по всем правилам, так что мне пришлось повозиться, прежде чем я открыла его. На листочке было написано следующее:

«1. Как ты считаешь — взрослые мы или дети?

2. Взять интервью у собственных родителей и родителей твоей подруги на тему „За что вы любите свою профессию“.»

Такие же точно конверты получили Юрка, Лариска и Ленька. Только у мальчишек во втором вопросе были изменения: вместо «твоей подруги» написано «твоего друга». Лариску прямо передернуло от всего этого. Она сказала:

— Что же мы с Бубликовой будем брать интервью у одних и тех же — своих родителей? Чушь собачья!

— Назаренко, не выражайся, а выполняй поручение, — отрезала Клара.

— И не подумаю, — сказала Лариска.

— Раз так, возврати конверт.

— Пожалуйста, очень нужно глупостями заниматься, — сказала Лариска и бросила конверт на стол, как игральную карту.

Клара взяла конверт и, обращаясь к мальчишкам, сказала им с обворожительной улыбкой:

— У вас, надеюсь, нет возражений по поводу поручения?

— Я — несоюзная молодежь, — сказал Ленька, — и потом, я не дурак, чтобы в воскресенье шляться по домам. У меня запланировано «пиф-паф, ой-ой-ой». И планы мои железные. К сожалению, с вашими, барышня, не совпадают.

Я ждала после этого страшного взрыва, похлеще, чем с Лариской, но, удивительное дело, обворожительная улыбка была на месте. Клара сказала мягко:

— Извини, Леня, что не знала о твоих планах, а то бы попросилась с тобой на охоту. Взял бы?

— Нет, — сказал Ленька без всякого раздумья.

— А почему, интересно знать?

— Ты глазами стреляешь, а надо из ружья.

Клара покраснела:

— Зачем так грубо, Леня?

Ленька ничего не ответил. Хотя в душе я и радовалась, что Ленька так отхлестал ее за Лариску, но мне немножко было жаль Клару. Представила себя на ее месте… Обстановку разрядил Юрка.

— У меня, Клара, не только нет возражений против задания. У меня есть ответ на первый вопрос. Только я его не скажу, а принесу на собрание и повешу на доску. Можно?

Мы засмеялись. Клара сказала:

— Конечно, Юрочка, можно. Только ты меня понимаешь… да Катя.

Она подошла ко мне и обняла меня за плечи. Я сказала, потихоньку освобождаясь из объятий:

— По-моему, это интересно — интервью. У нас такого ни разу не было. Ты сама придумала?

— Нет, конечно. Автор — Мария Алексеевна.

Маленький Рац услышал наш разговор, подошел.

— И я хочу, — сказал он.

— Пожалуйста, — ответила Клара и передала ему Ленькин конверт.

Ларискин конверт достался Бедной Лизе.

Когда мы шли домой, Лариска меня ругала, на чем свет стоит.

— Бубликова! Ты меня потрясаешь! Что ты с ней облизываешься? Она тебя растоптала, села на твое место.

— А я села в лужу.

— Ничего ты не села, это она тебя посадила.

— Брось, Лариска! Мне обидно, конечно. Но с фактами надо считаться: я ничего не делала, а она вон как развернулась!

— Ну ты как хочешь, Катерина, а я для нее палец о палец не ударю.

— Тебе можно, а мне неудобно. Скажут: как сама была комсоргом, так глотку драла за поручения, а как не стала — сразу в кусты. Нехорошо это, понимаешь?

— Не понимаю! Бесхребетная ты какая-то, размазня!

— Ладно-ладно, не выражайся!

— А выполняй поручение, так, что ли?

В воскресенье я проснулась как ни в чем не бывало. Нарочно не говорила родителям про интервью — хотела застичь их врасплох.

С утра развила бешеную деятельность. Вымыла полы, отдраила раковины. Даже разобрала завал столетней давности на шкафу, о котором мне мама говорила-говорила, а потом перестала. Я так набросилась на этот завал, что от него в полчаса ничего не осталось. Странно: входишь в комнату, а завала нет. Непривычно как-то. Чтобы заполнить пустоту, на его место я посадила смешного плюшевого бобика. Одно ухо у него торчит, другое висит, так и ждешь — сейчас хвостом завиляет.

Папа просто был потрясен происходящим. Он, наверное, подумал, какая это меня муха укусила, но в декабре, как известно, мух нет, поэтому папа сказал:

— Катерина, пожалей медведей — они же симпатяги. Что мы будем делать, если они вымрут?

— Ты уверен, что они умирают?

— Уверен. Иначе быть не может.

— Ага, значит, ты не веришь в мое исправление?

— Нет, почему же — жизнь течет, все изменяется, — дипломатично ответил папа.

Я решила отомстить:

— Хочешь, и на твоем столе наведу порядок?

— Мой беспорядок понятнее и дороже ваших порядков.

— Александр! — появляется мама. — У тебя, между прочим, дочери растут!

— Вот именно, что между прочим! А надо бы, чтоб как следует.

В общем, спорят, как дети, а воображают, наверное, что решают коренные проблемы воспитания. Мама при этом носится по квартире, как угорелая — она всегда так собирается в гости: гладит платье, причесывается, красится — все сразу, про одно забывает, за другое хватается. Вокруг нее прямо воздушные буруны закручиваются. А папа в пять минут — и уже готов. Стоит в начищенных ботинках, галстук завязывает, как последний пижон. Да еще загадки маме загадывает:

— Как женщина должна одеваться в театр?

— Со вкусом, конечно!

— Быстро!

Мама смеется. И тут замечает, что я сижу на диване как ни в чем не бывало.

— А ты почему сидишь? Еще и тебя ждать?

— Я никуда не иду, а вас прошу задержаться примерно на полчаса, — заявила я торжественно.

— Что еще случилось? — мама бросила свой начес.

— Я буду брать у вас интервью о том, как вы обожаете свою профессию. И чтобы мы учились, на старших глядя, то есть брали бы с вас пример, если вы, конечно, достойны подражания.

Мама прямо ахнула:

— Ну, Катерина, с тобой не соскучишься! Вечно ты что-нибудь придумаешь!

— Это не я! Это поручение!

— Раз поручение — гости откладываются на полчаса, — оказал папа и сел на стул. — Тебе первое слово, товарищ педагог.

И педагог изрек:

— Не дай бог, Катерина, стать тебе учительницей! Если только надумаешь, буду плакать три дня и три ночи — возможно, ты сжалишься над своей бедной мамочкой.

— Ты серьезно? — спросила я. — Так и записать?

— А что ты думаешь? — сказала мама и снова принялась за начес, — Тетради — раз, сумасшедшие дети — два. Ну и другие прелести, о которых не буду тебе говорить.

Я демонстративно взяла карандаш, тетрадь. Приготовилась писать. Мама увидела это и сказала со смехом:

— То, что я говорила, разумеется, не для печати. Ты вот что запиши: «Учитель — трудная, но благородная профессия. Я отправила в жизнь не один десяток ребят. Многие из них стали настоящими людьми. А это самая высшая награда для учителя».

Меня просто потрясло мамино заявление. Я вспомнила нашу географичку, над которой мы издеваемся, и мне стало жалко маму. Я представила, как она каждый день идет на постылую работу. Это не мед, должно быть. Мама заметила, что я расстроена. Она сказала:

— Что ты окисла? Мы, взрослые, тоже ведь любим кокетничать.

Мама обняла меня, заглянула в глаза.

— Знаешь, Катерина, если меня лишат моей работы, я умру, наверное. Со страхом жду пенсии. Правда, еще далеко до нее, но время-то неумолимо.

Я, конечно, поверила ей, но решила все-таки испытать ее до конца.

— Мама, — сказала я, — а может, это у тебя просто привычка… Когда деваться больше некуда?

— Мне предлагали другую работу, абсолютно не связанную со школой, но я отказалась. Ну, а насчет привычки (глаза ее лукаво блеснули) — давно сказал великий Пушкин: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».

Я засмеялась. Я поняла ее — она хотела, чтобы я сама поразмыслила над тем, что она сказала. Это ее коронный номер — серьезное превращать в шутку.

С папой-то моим проще. Он бывший гражданский летчик, по состоянию здоровья списанный на землю. Теперь он всего-навсего диспетчер аэропорта, но самолеты не разлюбил. Наоборот, он ревниво и пристально следит за всей авиалитературой.

Самое большое несчастье для папы то, что у него нет сына и некому продолжить его дело. Поэтому когда приходит к нам Юрка и они садятся за шахматы, папа рассказывает ему всякие интересные вещи про самолеты и агитирует его в летчики.

— Краткость — сестра таланта, — сказал папа, когда я брала у него интервью. — Так и напиши: «Летают настоящие мужчины. Трус не летает никогда».

— Плагиатор несчастный, — сказала мама.

— Плагиатор-авиатор, — передразнил ее папа.

Наконец-то мои интервьюируемые родители и сестрица отправились в гости, а я побежала к Лариске, вернее к ее матери. Честно сказать, у меня слегка дрожали коленки, потому что я не знала, как встретит меня она — с ней у нас были сложные отношения. И начались они три года назад.

У Лариски нет отца, вернее он был когда-то, но она его ни разу не видела. А ее мамаша… Когда мы учились в пятом классе, Лариска прибежала к нам почти ночью — мы уже спать ложились. На ней прямо лица не было, а глаза ее никогда не забуду.

Она прибежала в одном платьице, в резиновых сапогах на босу ногу, а на улице ноябрьская погодка с дождем и снегом. Лариска стояла на пороге и твердила, как заводная:

— Домой я больше не пойду, возьмите меня к себе, Лариска мне пожаловалась, что мать ее пьет уже который день.

Утром она и в школу не захотела идти, сидела у нас дома одна, а ее мамаша, конечно, кинулась в розыски. Короче говоря, попала она к нам, когда мама уже дома была. Она устроила скандал, кричала, что мы не имеем права принимать чужого ребенка. Мама пыталась с ней поговорить, но она не захотела. Она сказала:

— Воспитывать, небось, будете? Не ваше собачье дело — извините за грубость. Лариска, собирайся!

Кое-как успокоили их. Уговорили Лариску идти домой — все-таки она ей мать.

Когда они ушли, мама сказала мне:

— Никогда не бросай Лариску, пусть она всегда к нам приходит.

— Да, мама, — сказала я, — мы и сидим вместе.

— Вот и хорошо. Скажи ей, пусть к нам приходит, когда захочется.

Еще раза два уходила Лариска из дому, потом перестала. От нас она не вылазила, и я была в курсе всех ее дел. Лариска помудрела. Она как-то сказала мне:

— Самое ужасное, Катя, что мать мою только могила исправит. И когда я это поняла, мне стало ее жалко. Безумно. Знаешь, с чего у нее все пошло? Мой отец бросил ее, когда я должна была вот-вот на свет появиться. Единственное, что я хочу, Катя, — уехать подальше от всего этого. Но сейчас мне деваться некуда…

Дома оказались обе: и Лариска, и мамаша.

Мать пировала, Лариска сидела за столом и читала книжку.

Я не знала, что мне делать, и стояла у порога. Спрашивать Ларискину мать о работе сейчас бесполезно — это ясно, как божий день. Уйти сразу вроде бы неудобно. Лариска все-таки заставила меня раздеться, и я присела на краешек стула.

— К тебе, между прочим, по делу пришли — спросить, за что ты любишь свою работу, — сказала Лариска матери.

— Вовсе не за этим, — сказала я, и сделала Лариске глазами.

— Нет, я скажу, коли так. Идите в официантки — не пожалеете.

Дальше она распространяться не стала, все пыталась нас угостить, но мы сбежали к нам.

Что же ты скажешь о моей матери, если тебя спросят? — сказала Лариска, когда мы с ней уселись с ногами на диван.

— Что скажу? Не знаю…

В комнату вошли ранние сумерки. Свет не хотелось зажигать. Чуть-чуть звучал магнитофон.

— Господи, сколько у вас книг, — вздохнула Лариска. — Они здорово украшают комнату, даже если их не читать.

— Да…

— Скоро Новый год. Ты ждешь его?

— Это мой любимый праздник. От одного запаха елки можно сойти с ума… Мне всегда кажется, что это запах ожидания.

— Как ты сказала? Запах ожидания… Ожидания чего?

— Чего-нибудь хорошего.

Лариска засмеялась.

— Не надо смеяться.

— Я над собой. Я уже ничего не жду хорошего.

— Ты из-за матери?

— И да и нет. Иногда мне кажется, что я буду такая же… как мать.

— Откуда ты взяла?

— Я читала про наследственность, что эти, как их там, гены, что ли. Вот и я влюбляюсь на каждом шагу, и мне хочется взаимности.

— Мне тоже.

— Тебе, Катюша? Ты такая еще малышка…

Мы посмеялись, и Лариска снова возвратилась к нашему разговору:

— Что же ты все-таки скажешь о моей матери, если тебя спросят?

— А ты что бы хотела?

Лариска немного подумала.

— То, что я хочу, будет неправдой.

— Но работает-то она хорошо — ты сама говорила. Директор ресторана доволен.

— Если бы она не была такой красивой, все было бы

— по-другому, мне кажется. Ей поэтому и бешеные чаевые

дают, не как другим.

— Чаевые — это ужасно.

— Я об этом ей говорила, но она меня сразила знаешь чем? Она сказала: «Если бы не эти деньги, у нас бы не было красивых вещей». И она права: зарплаты бы не хватило, а отец ничего не платит — они, кажется, не расписаны. И самое ужасное — я люблю хорошо одеваться, и она это знает…

В день, когда состоялось собрание, наш класс встречал всех огромным плакатом:

«Кем быть — вот в чем вопрос».

По этому поводу Юрка Дорофеев сказал:

— Как не стыдно передирать у Шекспира! Другое дело — я.

И пошел к доске. Развернул длиннющий плакат — от верхней планки доски и до пола.

— Клара, — сказал он, — вот что ответил один умный человек на вопрос анкеты. Я к нему присоединяюсь:

«Нынешняя молодежь привыкла к роскоши. Она отличается дурными манерами, презирает авторитеты, не уважает старших.

Дети спорят с родителями, жадно глотают еду и изводят учителей.

Сократ (470–399 гг. до н. э.)»

Представляете, что началось, когда мы прочли дату!

Маруся еле-еле утолкла нас на свои места. Я спросила Юрку, где это он выкопал такую редкость.

— В одном журнале, — уклончиво ответил он.

Пришли первые и последние гости — папа Бедной

Лизы, известный в городе хирург. Он прочел плакат и тоже смеялся.

Тут Рац поднял руку и сказал:

— Взрослые мы или дети — на этот вопрос я хочу ответить в стихотворной форме. Можно?

— Ладно, шпарь по бумажке.

— Кстати, отгадайте автора.

И он начал:

Когда Рац кончил читать, Маруся, держа обеими руками щеки, чтобы не расхохотаться, прикрикнула:

— Как не совестно, Семин, собрание превращать в балаган!

И видимо, желая сделать приятное папе Бедной Лизы, она сказала:

— Лиза Горюшкина! Как ты считаешь — взрослые мы или дети?

Лиза смущенно помолчала, потом выдала:

— Я не знаю, я запуталась, потому что когда мама заставляет меня мыть полы, а я не хочу, она говорит, что я взрослая, а когда я прошусь на вечерний сеанс, оказывается, я еще маленькая.

Лизин папа смутился.

— Ну и ну, — сказал он, — совсем дочь запутали. Ты лучше расскажи, дочка, как ты была на первой операции, что увидела, что пережила, что поняла.

Вот это да! Кто бы мог подумать! Вот так тихоня! Нам ни гу-гу. Характер, однако.

— Знаете, девочки, это было в сентябре. Меня папа пригласил. Оперировали аппендицит. Мне понравилось. С тех пор я читаю медицинские книжки.

Потом выступил Лизин папа. Он рассказывал много и интересно, и я стала представлять, как надеваю белый халат, мою руки, подхожу к столу, где лежит больной, и… падаю в обморок. Нет, хирургия не для меня! Я спросила у Лариски:

— А ты смогла бы стать врачом?

— Не знаю…

Она сидела какая-то вялая, безучастная. Может быть, боялась, что ее спросят о матери, или меня. Но у нас не хватило времени. Маруся сказала, чтобы мы через два дня принесли интервью в письменном виде. Сделаем стенд.