Третья месть Робера Путифара

10. Вторая месть

В течение последующих двадцати лет Кристель Гийо и ее сестра-близнец Натали все время мозолили глаза Путифару. Они так и жили на том же месте, не покидая пределов не то что города, но даже района, так что он волей-неволей сталкивался с ними нос к носу, стоило ему этот нос высунуть из дому. Всякий раз они восторженно приветствовали его, и приходилось отвечать.

— Здравствуйте, месье Путифар! — восклицали сестры, сияя улыбками.

— Здравствуйте, здравствуйте… — бурчал он себе под нос, избегая встречаться с ними взглядом.

Но после таких встреч возвращался домой вне себя от злости. «Издеваются еще, маленькие стервы!» У обеих жизнь складывалась вполне неплохо, ничего не скажешь. После школы они несколько лет работали парикмахершами. Потом Кристель нашла работу получше в салоне красоты совсем рядом с домом, где жил Путифар. Уже через месяц она, как и следовало ожидать, пристроила туда же и сестру. Похожи они были как две капли воды: высокие, элегантные, уверенные в себе, умело накрашенные девицы, на которых чуть не лопались белые брючки в обтяжку. После смерти отца в 1998 году они унаследовали неожиданно крупную сумму. Где-то с год размышляли и наконец сделали решительный шаг. Так вот и получилось, что в конце июня 1999 года, в тот самый миг, когда Робер Путифар вписывал их имена в свою «тетрадь мщения», Кристель и Натали Гийо тоже писали свои имена — под контрактом: они купили тот самый салон красоты.

Мадам Путифар сочла, что пора и ей включиться в активную деятельность, тем более что салон красоты не по мужской части.

— С делом Лелюка ты управился один, — сказала она, — а в этом я тоже хочу участвовать. Схожу сама в их салон и посмотрю, что там и как. Заодно эпиляцию сделаю, чем плохо!

Взглянув на волосы, выросшие на подбородке, щеках и в ушах старой дамы, сын не стал ее отговаривать.

— Ладно, — покорно сказал он, — только поешь как следует перед уходом. А то вдруг упадок сил…

— Ты прав, Робер. Съем, пожалуй, немного пюре и небольшой бифштекс из конины…

После достопамятного подвига Бурана к мадам Путифар на удивление быстро стали возвращаться жизненные силы. Она вставала ни свет ни заря и только после обеда позволяла себе полежать. Тренировалась, вышагивая взад-вперед по коридору, а уж аппетит у нее проснулся такой, что сына это иногда даже пугало.

— Ты столько ешь, мама, — ты уверена, что все это переваривается?

После обеда он проводил мать до выхода и постоял у подъезда, глядя ей вслед. Господи, до чего же она была огромная! Он об этом как-то подзабыл за то время, что видел ее только лежащей. Вернулась она всего через четверть часа, почти не уставшая и очень оживленная.

— Салон был закрыт. Но я говорила с обеими сестричками и такое узнала… Представляешь, они там все переделывают заново. Через три недели закончат. И знаешь, как они назовут это новое заведение?

— Не знаю.

— «Красота от Кристали»! Перетасовали свои имена.

— «Красота от Кристали»… — усмехнулся Путифар. — По-прежнему развлекаются игрой слов, ехидины…

— Церемония открытия состоится в последнюю субботу сентября, — продолжала мадам Путифар. — В садике позади салона. И знаешь что? Я получила приглашение! Вот, смотри!

Пригласительный билет был овальный, с серебряной каемкой. От него явственно пахло розами. Образчик хорошего вкуса сестер Гийо! Мадам Путифар прихватила еще и буклет:

КРАСОТА от КРИСТАЛИ

Эпиляция. Процедуры для лица. Маникюр. Солярий. Чистка кожи.

В приятной, уютной обстановке Кристель, Натали и их сотрудники окружат вас заботой и сделают еще более обольстительной.

— Что ты на это скажешь, Робер?

— Скажу, что ты молодец, мама.

Теперь настало время думать. Надлежало изобрести изощренную месть, а сделать это не так-то просто. Три дня у Робера ушло на размышления, завершившиеся чуть заметной многообещающей улыбкой.

— Знаешь, мама, я, пожалуй, тоже приглашу себя на эту церемонию. Приглашу на свой особый манер…

На следующий день и через день он раз десять бегал на улицу и куда-то звонил из телефона-автомата. Мадам Путифар была несколько уязвлена.

— Робер! Кому это ты названиваешь? Я думала, мы действуем вместе. Ты что-то от меня скрываешь?

— Прости, мама, но это сюрприз! — отвечал он.

Потом пошел в хозяйственный магазин и принес оттуда рабочий комбинезон, садовые перчатки, резиновые сапоги, а также десяток респираторов, предохраняющих от пыли и запахов. Во всем этом снаряжении каждую ночь в 11 часов он куда-то уходил, и так целую неделю. Возвращался рано утром, потный, провонявший, по уши в грязи, но сияющий. Сбрасывал все на пороге ванной и, насвистывая, принимал душ. Мадам Путифар брезгливо, двумя пальцами переносила загвазданную одежду в стиральную машину.

— Но все-таки, Робер… Что ты такое делал? Канализацию чинил? Чистил конюшни?

Наконец в одно воскресное утро, а именно 12-го числа того же месяца, он достал из шкафа старую дорожную сумку, лежавшую без употребления с незапамятных времен, уложил в нее туалетные принадлежности, кое-какую одежду и поцеловал мать.

— Мама, я уезжаю на две недели, ты, главное, не беспокойся.

— На две недели! А куда?

— Довольно далеко. Мне надо научиться кое-что делать… Нечто вроде стажировки, можно сказать…

— Стажировка? И для этого надо куда-то ехать?

— Лучше, чтобы здесь не знали, чему я там буду обучаться.

— А-а… Но ты же пропустишь церемонию открытия… Она назначена на 25-е…

— Я вернусь как раз к самой церемонии.

— А я, значит, остаюсь одна…

В утешение он ласково приобнял ее и повел на кухню.

— Вот смотри, мама…

Он отдернул занавеску.

— Смотри: отсюда хорошо виден сад позади салона сестриц Гийо. В день открытия, мама, ты в этот сад не ходи. Ни-ни. Очень не рекомендую — надеюсь, ты меня поняла. Оставайся здесь, в кухне, устройся поудобнее вот в своем кресле, я для того сюда его и принес. Теперь твой черед наблюдать за представлением в бинокль, как я наблюдал за Бураном. И, клянусь тебе, там будет на что посмотреть. Только для этого я должен съездить… э… на учебу. Ну вот, не обижаешься больше?

— Все-то у тебя тайны, Робер…

— Я не могу сказать тебе ничего больше, мама. Хочу, очень хочу, но не могу, это испортит весь эффект, честное слово…

— Ладно, ступай… Звонить-то будешь?

Она поправила сыну воротничок и подставила лоб для поцелуя.

— Каждый вечер буду звонить. Ну, пока, мама.

— Ступай, сынок. Взялся, так делай.

Шагая к вокзалу, он впервые осознал, что ни разу не разлучался с матерью (не считая, разумеется, той ужасной ночи в июне 1978 года) вот уже двадцать семь лет, то есть со смерти Путифара-отца. Он не выдержал и заплакал, и попадавшиеся навстречу ребятишки с удивлением оглядывались на огромного лысого дядьку весом в сто тридцать три кило, с дорожной сумкой, который куда-то шел широким шагом, обливаясь слезами.

Путифар сдержал слово и неукоснительно звонил каждый вечер в 19.00. Поскольку мать не знала, чем он занимается, а он не хотел говорить, беседы шли по замкнутому кругу.

— Ну как, продвигаешься? — спрашивала она.

— Медленно, — отвечал Робер. — Медленно. Способностей маловато, и потом, понимаешь, дело для меня совсем новое…

— А коллеги у тебя ничего, симпатичные?

— Совсем молодые, мама. Вдвое моложе меня.

— Но это хоть не опасно?

— Если соблюдать осторожность…

— Работа грязная?

— У меня есть спецодежда, мама…

Бедная старушка по полночи терялась в догадках. А когда в конце концов засыпала, ей снился сын. Он нырял в морские глубины, скакал на диких лошадях, укрощал тигров, прыгал в пропасть…

Наступила наконец суббота, 25 сентября. Проснувшись поутру, мадам Путифар первым делом глянула на небо. День обещал быть ясным. Значит, церемония наверняка будет проходить под открытым небом, как и предполагалось. Чтобы скоротать время, она сходила в мясную лавку, купила большущую курицу и все утро готовила ее со специями в надежде, что вот-вот вернется сын. Поскольку ко времени обеда его все еще не было, она сама съела две трети своего кулинарного шедевра и осушила полбутылки бордо. В 14.00 устроилась поудобнее в своем кресле и навела бинокль на сад салона красоты. Самого салона видно не было, только справа выдавалась каменная лестница. Скоро она высмотрела обеих сестер Гийо: они сновали туда-сюда, все в белом, и отдавали распоряжения каким-то девушкам. Те застилали столы голубыми скатертями, другие развешивали цветочные гирлянды между высокими шестами, установленными на лужайке. Подальше, на подиуме, двое техников налаживали звуковую аппаратуру и проверяли микрофон. В 14.30 подъехал фургон службы доставки, и два курьера выгрузили из него не менее двадцати пяти видов деликатесов. Несмотря на расстояние, мадам Путифар смогла убедиться, что сестры Гийо не поскупились на угощение: лососина, икра, пирожные всех сортов! Она начинала жалеть, что не участвует в празднестве. А Робера все нет… Она все время ждала, что вот-вот послышатся его шаги на лестнице, но напрасно. В 14.45 привезли напитки: фруктовые соки, аперитивы, шампанское.

В 15.00 начали прибывать гости. По большей части парами: мужчины в легких рубашках, с пуловерами, небрежно завязанными на шее или перекинутыми через руку; женщины в легких нарядах и все еще по-летнему загорелые. Кристель и Натали бросались к ним с объятиями и поцелуями. Мадам Путифар не слышала, но легко угадывала, что они восклицают: «О, дорогая, как я рада тебя видеть!» «Как мило, что ты пришла!» «Выглядишь потрясающе!» В 15.15 включили музыку диско, и с десяток гостей с бокалами в руках уже начали пританцовывать. Взрывы смеха и оживленные голоса доносились даже до мадам Путифар. Но где же Робер? Она гадала, в какой момент он собирается вступить в игру, а главное, как? Появится с огромным тазом воды и выплеснет ее на одну из сестер? Бросится на них и сорвет с них платья, чтобы на своей шкуре испытали, каково это — оказаться раздетыми в общественном месте? Нет. Робер, конечно, задумал что-то другое. Но что?

Прошло тридцать минут. Ничего не происходило, и мадам Путифар уже порядком надоело ждать. Она опустила бинокль и потерла глаза. Когда она снова их открыла, взгляд ее упал на гигантский подъемный кран, возвышающийся на пустыре в нескольких десятках метров от сада. Надо же, значит, тут собираются что-то строить? Вроде бы ничего такого до сих пор не замечала. И тут стрела подъемного крана пришла в движение, сопровождаемое ровным рокотом мотора. Невооруженным глазом видна была фигурка крановщика в кабине, высоко-высоко, метрах в двадцати от земли. «Вот ведь люди — и не боятся, и голова у них не кружится, — подумала мадам Путифар. — Страх-то какой: случись порыв ветра — и до беды недалеко!» Если б у ее Робера была такая опасная работа, она бы этого не пережила! Она снова поднесла к глазам бинокль и из чистого любопытства навела его на кабину. Интересно, каков из себя этот человек, сидящий в поднебесье и способный заставить свое стальное чудовище действовать с ювелирной точностью?

Сначала она глазам своим не поверила. Проверила. Проверив, все равно не поверила. Проверила еще раз, и тут уж пришлось признать: крановщика звали Робер Путифар и это был ее сын!

Ошибиться было невозможно: она узнала его бутылочно-зеленую куртку и большую лысую голову. «Робер, ох Робер! Зачем ты туда залез? Ты убьешься!» Руки у нее дрожали, она с трудом удерживала объект в поле зрения бинокля. Ей показалось, что сын посмотрел на нее и помахал ей рукой. Она помахала в ответ и слабым голосом отозвалась: «Ку-ку!» Конечно, это было глупо: он не мог ни видеть ее, ни слышать… Празднество шло своим чередом. Смеялись, танцевали, пили. Никто, похоже, не замечал подъемного крана. Одна из сестер Гийо, кажется Натали, поднялась на подиум и что-то сказала. Ее вознаградили аплодисментами. Стрела подъемного крана находилась теперь прямо над сборищем, но так высоко, что никто ее не видел. На конце ее раскачивался на тросе огромный мешок размером с грузовую цистерну. «Вода! — догадалась мадам Путифар. — Он сейчас их обольет! Откроет мешок и обрушит им на головы тысячу литров воды!» Страх ее сменился ликованием. В памяти встала картина: сын в одних трусах вваливается в квартиру в ту злополучную пятницу 16 июня 1978 года — рыдающий, обессилевший, голодный и, главное, униженный. И та, что так жестоко над ним поиздевалась, та, что двадцать лет безнаказанно дразнила его, сейчас поднималась на подиум: Кристель Гийо! Значит, сейчас эта маленькая дрянь получит свое! Наконец-то! Не зря столько ждали!

На ней была прелестная декольтированная блузка, белокурые волосы эффектно разметались по плечам. Она говорила несколько минут, то и дело прерываемая веселыми репликами и смехом. Гости явно уже напробовались аперитивов. Над их головами мешок почти перестал раскачиваться. Мадам Путифар, трепеща от возбуждения, не знала, на что направлять бинокль. На толпу, которая вот-вот получит мощнейший бесплатный душ? На мешок, который вот-вот прорвется? Или на сына, отважно взявшегося за рычаги своей махины и приготовившегося сбросить груз? «Он дожидается подходящего момента», — поняла она. И этот момент настал: все гости подняли бокалы с шампанским и хором грянули:

— Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! Гип-гип…

На третьем «ура» мешок разверзся, и сделался потоп.

Но это была не вода…

Мадам Путифар поняла это в долю секунды. И в ту же долю секунды ей вспомнились ночные отлучки сына, его грязная вонючая одежда. Так вот оно что! Он обшаривал помойки! Ночь за ночью он собирал и копил содержимое сотен мусорных контейнеров! Он вскрыл тысячи мешков для мусора, потрошил их один за другим и складывал где-то, бог его знает где, кубометры бытовых отходов, которые вывалились сейчас одной чудовищной лавиной. Она прямо-таки взвыла от восторга.

— Ах, сын мой! Какой же ты молодец! Вот уж порадовал!

Первые метры содержимое мешка падало одним слежавшимся комом, потом оно рассыпалось таким широким каскадом, что тень его накрыла весь сад. Гости посмотрели вверх и увидели, что на них валятся полторы тонны всевозможных отбросов. От такого ассорти стошнило бы и свинью: дынные корки с семечками и соком, раскисшие в кашу почерневшие бананы, набрякшие детские подгузники, использованные перевязочные материалы, заплесневелые огрызки пиццы, рыбьи головы и потроха, перепрелая капуста, тухлое мясо, гнилые помидоры…

Все это обрушилось на ошеломленных гостей, не успевших даже опустить бокалы. Воздушные блузки, кружевные корсажи, крахмальные рубашки, укладки и завивки — все в мгновение ока было заляпано самыми отвратительными помоями. У Кристель Гийо по волосам стекала тухлая мясная жижа; она истошно орала, призывая на помощь сестру, которая, наоборот, лишилась голоса от залепившей лицо смеси овощного рагу и кофейной гущи.

— Что, маленькие мерзавки? — торжествовала мадам Путифар. — Все еще гордитесь «етой шуткой»? Все еще хотели бы ее «павторить»?

Она навела бинокль на кабину подъемного крана, и ей показалось, что Робер снова подает ей какой-то знак. Но на сей раз он указывал на что-то на конце стрелы. «Что ты хочешь мне показать, сынок? Все ведь уже вывалилось, ничего не осталось…» Поскольку он настаивал, она направила бинокль туда, куда он указывал пальцем, и безудержно расхохоталась.

От стрелы отделился бумажный платочек и, грациозно порхая, спускался к перемазанной толпе.

— Нате-ка, утритесь! Утритесь!

Она совсем зашлась от смеха.

— Ну, Робер, ну ты артист!

В следующий миг его уже не было в кабине. Она увидела его в бинокль уже на лесенке. Перехватывая металлические перекладины, он проворно слезал вниз, как гигантское насекомое. Соскочив на землю, он помчался со всех ног и скрылся за соседним зданием, оставив подъемный кран стоять, где стоял.

А уже через четверть часа он позвонил в дверь и упал в объятия матери.

— Ты видела, мама? Видела?

— Видела, Робер, все видела! И потоп, и бумажный платочек под конец, все видела. Это было великолепно!

Они допили вдвоем бутылку бордо, радуясь как дети. В какой-то момент мать, однако, забеспокоилась:

— А вдруг тебя поймают? У тебя будут большие неприятности…

— Нипочем не поймают! — заверил ее сын. — Я учился на крановщика в Бордо, а подъемный кран взял напрокат под вымышленным именем в Безансоне! Это башенный кран «Макси MD 345» фирмы Potain, настоящее чудо техники, управлять им легче, чем моей развалюхой! Завтра фирма его сама заберет. Ни о чем не беспокойся, мама.

В тот же вечер он открыл свою «тетрадь мщения» и перечеркнул фотографию сестер Гийо. И с превеликим удовольствием написал под ней большими красными буквами: