Третья месть Робера Путифара

13. Одри Поперди

Вписывая одиннадцать лет спустя имя Одри Поперди в свой «список мщения», Робер Путифар имел на то более чем веские основания. Не эта ли проклятая девчонка обрекла его на пожизненное одиночество? После пережитой драмы он в последующие годы подумывал иногда прибегнуть к услугам брачного агентства, но боялся, что то же самое может прийти в голову и Клодине. «А при моей невезучести, — думал он, — можно не сомневаться, что ее-то мне и сосватают…» Получить от нее еще один презрительный отказ ему никак не улыбалось.

— Я ее недавно видела по телевизору! — воскликнула однажды за завтраком мадам Путифар.

— По телевизору? Это в честь чего? Надеюсь, в передаче «Происшествия»?

— Ничего подобного. Она певица.

— Певица? Оперная?

— Нет, эстрадная. Это была музыкальная передача для подростков. Дурацкие песенки для десятилетних соплячек.

— И у нее та же фамилия?

— Только имя. В передаче она значится как Одри. Просто Одри.

— Интересно… Очень интересно…

Путифар потер руки. Он еще не придумал, какую кару уготовит юной Одри, но заранее радовался этой третьей и последней мести. Блистательный успех двух предыдущих все еще кружил голову ему и его матери. Всего за какой-то месяц они провернули две грандиозные операции — эффективно, зрелищно… и безнаказанно. Попутно мадам Путифар окончательно возродилась к жизни и обрела, можно сказать, вторую молодость.

— Ты все-таки не слишком-то шустри, мама! — предостерегал ее сын.

— За меня не беспокойся, Робер. Я прямо как заново родилась. Так что делать-то будем?

Твердо решив на сей раз принять деятельное участие в операции, она по собственной инициативе сходила в газетный киоск и вернулась с охапкой иллюстрированных журналов для девочек.

— Смотри, Робер! Принесла тебе чтива! Эта паршивка, оказывается, знаменитость!

Одри, ибо только так ее теперь называли, красовалась на многих обложках и фигурировала во множестве текстов. Выглядела она совсем девочкой.

— Наверное, заставили ее снять брекеты, когда фотографировали, — съязвил Путифар.

— И петь-то не умеют, а туда же — раз-два, и в звезды! — возмущалась его мать. — В мое время нужны были годы, чтобы пробиться. И голос! А эти нынешние пищат в микрофон, как недорезанные цыплята… Ах, то ли дело Эдит Пиаф!.. И вот такое вот не пойми что за полгода зарабатывает больше, чем ты за всю жизнь!.. Смотри-ка, она тут интервью дает, вот послушай.

— Ну-ка, почитай.

— «Одри: “правдивые ответы”», — начала мадам Путифар.

— Звучит многообещающе, — хмыкнул сын.

— «Одри, ты знаешь условия игры: на каждый вопрос ты должна отвечать всю правду. У тебя есть один джокер — право не отвечать на один вопрос. Ты готова? — Да. — Тогда начнем: лучший момент твоей карьеры? — Запись моего первого диска. — А худший? — Такого пока не было».

— Будет, девочка моя, будет, не беспокойся… — прокомментировал Путифар. — Давай дальше, мама.

— «Твои планы? — Записать второй диск. — Твой любимый цвет? — Голубой».

— Подумать только, как же мы жили и не знали!

— «Твои хобби? — Грызть что-нибудь вкусненькое перед телевизором, гулять с подругами, играть с братишкой».

— Ясно, что не опера и не астрономия, — усмехнулся Путифар.

— «Есть ли у тебя бойфренд? — Да. — Как его зовут? — Брендан. — Твоя фамилия? — Джокер».

Путифар расхохотался:

— Понятное дело! Хороша звезда с фамилией Поперди!

Скоро и он, в свою очередь, наткнулся на разворот, посвященный молодой певице.

— Вот послушай, мама. «Имя: Одри. Рост: 1,65 м. Вес: 53 кг. Глаза: голубые. Волосы: каштановые. Прозвище: Дуду. Фамилия: совершенно секретно». Смотри-ка, похоже, она накрепко заблокировала доступ к своей фамилии, наша мадемуазель Поперди…

На другой день они приобрели компакт-диск восходящей звезды, который и прослушали за кофе в гостиной.

— Слышал бы это твой бедный отец! — вздохнула мадам Путифар. — Он, который признавал только великую музыку! Помнишь, он всегда слушал у себя в ателье…

Слова показались им бессмысленными, а мелодии невыносимыми.

— Хоть бы что-нибудь было понятно! — сказал Путифар, проглядев по диагонали тексты песен. — Вот, например, послушай:

Кто ответить готов,

Как быть, если время сорвалось с тормозов?

В чем тайна и в чем секрет

Ребенка, которому тысяча лет?

Жизнь, я вижу, мчится бегом

В хрупком теле твоем.

Никто не знает, и я не пойму,

Почему,

Почему ты такой,

Вот такой…

— И кто ей только сочиняет такой бред? — удивилась мадам Путифар.

— Здесь сказано, что эту песню она сама и сочинила, — ответил сын. — И слова, и музыку.

— Оно и видно!

Изучив все доступные материалы, они пришли к выводу, что самым жестоким ударом для Одри будет, если они откроют широкой публике ее фамилию. Оставалось придумать для этого наилучший способ, то есть самый убийственный. Случай сыграл им на руку и на этот раз: в начале октября все стены украсились афишами четыре на четыре метра: «ОДРИ. Дворец культуры. 17 октября».

Мадам Путифар сочла, что концерт, который должен был состояться в соседнем, более крупном городе, идеально подходит для того, чтобы открыть фанатам подлинную фамилию их кумира. Позвонили по указанному на афише номеру. Да, билеты еще есть, но желающие приобрести их должны поторопиться. В тот же день Путифар встал в очередь к кассе большого музыкального магазина. Очередь состояла из полусотни девочек, а также их мам, бабушек и дедушек. Мужчина лет шестидесяти впереди него с улыбкой обернулся:

— Внучке вот билет покупаю, ей восемь лет… Вы тоже?

Он чуть не ответил: «Нет, я — маме, ей восемьдесят восемь», — но удержался. Не стоило привлекать к себе внимание.

Мадам Путифар посоветовала сыну побывать во Дворце культуры для разведки на местности. Тогда можно будет выработать стратегию. Поскольку главное было — попасть внутрь, ему было все равно, на что брать билет. Оказалось, что до выступления Одри попасть можно только на концерт рок-группы «Металлик трэш».

— Думаю, там будет в основном молодежь, — сказала мадам Путифар. — Я бы на твоем месте надела не пиджак — он все-таки слишком строгий, — а вон ту зеленую тенниску, это будет как-то… поспортивнее…

Экипированный соответственно этому совету, Робер Путифар в субботу вечером сел в свою желтую малолитражку и отправился слушать группу «Металлик трэш». Вернулся он в час ночи в не самом адекватном состоянии.

— Ну? — спросила его мать, выглянув в коридор в ночной рубашке.

— Что? — громовым голосом отозвался Путифар. Мать так и подскочила.

— С ума ты сошел, так орать? Весь дом перебудишь!

— Прости, — извинился он, слегка понизив голос, — я сидел рядом со звуковыми колонками… уши заложило… ничего не слышу… спокойной ночи.

Следующие три дня он все еще говорил так оглушительно, что мать, разговаривая с ним, старалась держаться на расстоянии. Но время он потратил не зря.

— Смотри, мама, — гремел он, набрасывая на листке план, — вот это зал. Я сидел примерно тут. А здесь туалет. Чтобы туда попасть, надо выйти в коридор. В коридоре я обнаружил лестницу «посторонним-вход-воспрещен». Я по ней поднялся. Она ведет на мостик над сценой — для осветителей, наверно. Если на него встать, весь зал под тобой…

— Ну и?..

— Ну и, — протрубил Робер, — представь, если оттуда сыпануть на головы зрителям несколько тысяч листовок. На которых написано… ну, ты знаешь.

Они с упоением представили себе эту сцену: листовки порхают в воздухе, садятся на головы, на плечи. Люди ловят их, читают… «Поперди! Видали? Ее зовут Поперди!» Первые смешки, потом откровенный хохот и, наконец, вишенка на торте: Одри, ничего не понимая, вынужденная прервать песню на полуслове, тоже ловит листовку, читает… и разражается рыданиями: «О, негодяи! Какое коварство!» А Робер с мостика кричит ей во всю глотку: «Это вам от Робера и Клодины! Помните, мадемуазель Поперди?» — и удирает, прежде чем все опомнятся.

Они долго думали над текстом. Чтобы было лаконично и убийственно. В конце концов остановились на предельно простой формулировке. Робер набрал текст на компьютере — шестьдесят раз на одной странице. Потом в копировальном центре, который теперь располагался на первом этаже его дома, сделал с этой страницы сотню ксерокопий. Вечером мать и сын вооружились ножницами и весело ими защелкали. К десяти часам шесть тысяч одинаковых листовок были готовы. Путифар, разыгравшись, влез на стол и осыпал мать этим конфетти. На каждой из шести тысяч бумажек было всего несколько слов: