Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

1. Веселие пити

«Руси есть веселие пити, не можем без того жити» — примерно так, согласно летописи, ответил князь Владимир Святой, он же былинный Владимир Красное Солнышко, исламским проповедникам, отвергавшим хмельные радости.

И во времена великих князей московских «хмельной вопрос» неизменно имел государственное значение, а реформы на этом фронте воспринимались как важные вехи в истории — ведь они оказывали очевидное влияние и на доходы государства, и на повседневную жизнь. Кабаки на Руси завелись в незапамятные времена, а со времен царя Алексея Михайловича их открывали повсеместно. И приоритет в создании водки наша страна до сих пор защищает в отчаянном споре с соседями-поляками. Первый российский император — Петр Великий — превратил отчаянное пьянство в элемент государственного ритуала. А в конце XIX века, после введения в империи «четвертой винной монополии», на которой настаивал министр финансов Сергей Витте, в России заговорили о «пьяном бюджете». Особенно рьяно и цветисто клеймили царскую власть за «спаивание народа» народовольцы, а вслед за ними — конечно, большевики и эсеры. Вот уж кто не соглашался с известным афоризмом князя-крестителя.

Государственная — «царская» — монополия распространялась на очистку спирта и торговлю крепкими спиртными напитками. Винокуренные заводы нередко принадлежали частным предпринимателям, но производимый ими спирт покупало государство, спирт проходил очистку и поступал в продажу в казенных винных лавках. В 1913 году общая выручка от винной монополии составила по меньшей мере 26 % доходов бюджета России.

2. Сухой закон

Но с 1914 года в России достать крепкий алкоголь можно было только нелегально. Началась Великая война — и царское правительство ввело сухой закон. Суровее стали бороться и с самогоноварением, которое распространилось чрезвычайно — и не только на селе. Правда, в элитарных кругах ни вино, ни коньяк, ни водка никогда не переводились. Законы, как известно, писаны не для всех. И все-таки сухой закон значительно ударил и по пьянству, и по государственному бюджету.

Это — одно из немногих нововведений Николая II, которое полностью поддерживал Владимир Ленин, сам употреблявший спиртное в весьма ограниченных, даже микроскопических дозах. Он считал, что при строительстве социализма горячительное может принести только вред.

В годы Гражданской войны даже невинных, умеренных пьяниц воспринимали как врагов революции — даже не потенциальных, а самых настоящих. Борьба с поклонниками Бахуса началась с первых дней советской власти, когда мятежные революционные отряды овладевали винными погребами и, конечно, превращались в неуправляемую агрессивную массу. Быстро укротить это явление большевики не могли: не хватало власти. Но с пьяным мародерством пришлось бороться и первому наркому внутренних дел Рыкову. Причем к выпивке прорывались порой настоящие герои революции — матросы, рабочие. Недостаточно было читать им лекции о пролетарской сознательности, приходилось действовать жестоко.

В ВЧК и к Ленину поступали донесения о спаивании населения, из которого потом формируются контрреволюционные отряды. С ними обходились жестко, по законам военного времени. Недаром поэт-партиец Демьян Бедный в то время писал:

Вот так сурово, по законам военного времени, обходились порой с любителями спиртного в первые месяцы и годы власти большевиков.

В августе 1920 года все находящиеся на территории РСФСР вина, коньячные и водочные изделия стали государственной собственностью. Это склады, погреба, коллекции, амбары… За ними следили строго! В продажу драгоценные бутылки не поступали, их использовали в дипломатических целях или при операциях контрразведки.

И даже в мае 1921 года, когда нужно было всерьез думать о выстраивании экономики в мирное время, на 10-й Всероссийской конференции РКП(б) Ленин громогласно заявлял, что «…в отличие от капиталистических стран, которые пускают в ход такие вещи, как водку и прочий дурман, мы этого не допустим, как бы они ни были выгодны для торговли, но они ведут нас назад к капитализму…» Спорить с ним по этому поводу не решались. Декретом ВЦИК и СНК, принятым в мае 1918 года, за самогоноварение предусматривалась уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок… не менее 10 лет с конфискацией имущества. Что и говорить, меры драконовские, но тогда это считалось вполне обоснованным и справедливым. Слишком уж боялись большевики «зеленого змия» — гораздо сильнее, чем отсутствия денег, которые, впрочем, ничего не стоили, в отличие от хлеба. Надо ли говорить, что укротить самогоноварение и частное подпольное производство водки власть не могла: для этого ей просто не хватало следователей, чекистов… И городские жители, и крестьяне, по большому счету, никогда не признавали сухого закона. Не хватало репрессивного аппарата и для эффективной борьбы с наркоманией, которая переживала в те годы свой первый — правда, недолгий — расцвет в нашей стране.

И не удивительно, что столь бескомпромиссной позиции по отношению к производству и продаже спиртных напитков большевики не выдержали. Возрождавшаяся экономика потребовала оборотных средств — а для этого пришлось ослабить антиалкогольную хватку.

3. Первые послабления

Спервоначала — еще при жизни Ленина — разрешили варить пиво, напиток, который Владимир Ильич более-менее уважал. 3 февраля 1922 года было подписано постановление «Об акцизе с пива, меда, кваса и фруктовых и искусственных минеральных водах». По немецким рецептам и технологиям стали производить популярные сорта легкого хмельного напитка — «Баварское», «Красное баварское» и темное «Мюнхенское», «Кульмбахское» и «Бок», светлое австрийское «Венское» (на знаменитом Жигулевском заводе), чешское «Богемское», «Пильзенское», варили портеры и эли, недорогие сорта «Столовое» и «Светлое». Великое разнообразие, так радовавшее глаз после многих лет тотальных нехваток всего и вся. Народ полюбил «Мартовское» и «Кабинетное», высоким спросом пользовался и совсем некрепкий (1−1,5 %) сорт русского пива «Черное», похожего на квас. По статистике, в 1927 году в крупных городах европейской части России молодые рабочие тратили на пиво и вино 16−17 % зарплаты, что было в полтора раза больше трат на книги. В том же году в Ленинграде исправно принимали радостных посетителей 416 пивных, буфетов и столовых.

^{Рыков и нарком финансов Николай Милютин.1920-е годы [РГАКФД]}

Следующий шаг — мягкие наливки. На него выдвиженцы Ленина решились, когда вождь уже тяжело болел. В 1923 году дозволили производство и продажу наливок крепостью не выше 20 градусов. К 1 января 1924 года «Московский казенный винный склад № 1» (позже он получит знаменитое название «Кристалл») выпустил 845 000 литров наливок крепостью до 20 градусов. Казна мало-помалу пополнялась, но о выпуске настоящих водок и коньяков Ленин и слышать не хотел — его соратники знали об этом и побаивались даже умирающего вождя. Рыков всегда был сторонником либерализации отношения к производству спиртных напитков. Это неудивительно, ведь он отвечал за государственную казну, за развитие индустрии — и знал, что пополнение бюджета «молодой республике» необходимо как воздух.

Как только Владимир Ильич уединился в Горках и отошел от дел, его заместители по Совнаркому — Рыков и Цюрупа — начали готовить к трудовым подвигам законсервированные водочные заводы. А сразу после смерти вождя они, его наследники, перешли к более кардинальным шагам. И первую скрипку в упразднении сухого закона сыграл новый председатель Совнаркома Алексей Рыков. Вопрос оказался настолько «больной», что долгие годы фамилия главы правительства у большинства советских граждан ассоциировалась именно с возвращением «беленькой».

4. Та самая «рыковка»

Немедленно обращаться к старым царским стандартам 40-градусного крепкого алкоголя не решались. Шли к рецептам 1913 года мелкими шажками. Сначала — ближе к концу 1924 года — декретом Рыкова было разрешено производить водку крепостью до 30 градусов. Ее в шутку называли «полурыковкой», потому что, дескать, сам Алексей Иванович пьет 40-градусную, а то и 60-градусную. Михаил Булгаков в дневнике сразу отреагировал на это нововведение: «В Москве событие — выпустили 30° водку, которую публика с полным основанием назвала рыковкой. Отличается она от царской водки тем, что на десять градусов она слабее, хуже на вкус и в четыре раза дороже… Если бы „Рыковку“ смешать с „Семашковкой“, так получилась бы отменная „Совнаркомовка“». Семашковкой Булгаков, очевидно, не без издевки называл медицинский спирт — в честь наркома здравоохранения Николая Семашко. Конечно, в слове «рыковка» звучала издевка, но в народе возвращение водки — даже такой, несовершенной — воспринимали как праздник. После выпуска каждого нового сорта «рыковки» народ «рычал» от счастья. Мужчины поздравляли друг дружку, братались, мгновенно скупая все, что поступало на прилавки. Соскучились по легальной водочке! Бывали, конечно, и эксцессы. «Где пьют — там и бьют», известное дело. Во многих городах в первые дни продаж доходило до жестоких драк, до смертоубийства. Так случилось и в Москве — в первый же день продаж 30-градусной. С этим государство вынуждено было бороться — с помощью ведомства того же товарища Семашко.

Конечно, гурманов и знатоков «красивой жизни» 30-градусная «новоблагословенная» «беленькая» не устраивала. Они тосковали по царским временам и удовлетворялись домашними напитками. Что ж, очень скоро власть разрешила и классический «градус». Декрет Совнаркома СССР от 28 августа 1925 года «О введении в действие положения о производстве спирта и спиртных напитков, и торговли ими» разрешал торговлю 40-градусной водкой. А 5 октября того же года ввели винную монополию — так в условиях НЭПа государство обеспечило себе надежный заработок на спиртном.

Производители задумывались и о качестве спиртных напитков, и об ассортименте — на все вкусы. Крепость «русской горькой» колебалась: 30, 38, 40, даже 50 градусов, но народ в основном предпочитал 40-градусную, которую тоже по инерции называл «рыковкой» — только уже без издевки. И верно: Рыков по-прежнему контролировал производство и распространение спиртного. 38-градусная «белая» вызывала такие остроты: «Встречаются на том свете Ленин и Николай II. Бывший царь спрашивает: „Что, Владимир Ильич, и ваши водочку выпустили? И сколько градусов? 38? И стоило из-за двух градусов революцию делать? Ведь можно было столковаться…“»

Шутки шутками, но выпуск водки стал для многих приметой возвращения мирной жизни с ее привычными частными радостями, семейными застольями, праздниками.

Нэпманы выпускали яркие открытки: на одной из них мужчина с плотоядной улыбкой держал в руках рюмку, а подпись гласила: «Водочка! Голубушка!..» На второй изобразили дородную даму, а подпись все разъясняла:

Бутылку объемом 0,1 литра в народе в шутку назвали «пионером», 0,25 литра — «комсомольцем», а 0,5 литра — «партийцем». Но сохранялись и дореволюционные названия, хорошо знакомые нам по юмористической литературе: сороковка, жулик, мерзавчик. В то время ходил и такой анекдот: в Кремле каждый играет в свои карты: Сталин — в «короли», Крупская — в «Акульку», а Рыков — в «пьяницу». Подобным шуткам не было конца… Самая остроумная из них, пожалуй, такая: «После смерти Ленина Рыков с горя запил. И пьет, и пьет, и пьет…» Алексей Иванович не был трезвенником, это правда — хотя не позволял себе и запойного пьянства. Но к выпуску водки в 1924–1925 годах вернулся бы любой грамотный управленец. Сухой закон и так затянулся почти на десять лет.

Рыков не без лукавства утверждал, что к выпуску крепких спиртных напитков, в том числе и «русской горькой», правительство побудили «не столько доходные соображения, сколько невозможность… победить самогонщика». Он говорил: «Выпуск водки является одним из способов борьбы с самогоном… Пока мы не можем искоренить всякое потребление водки — лучше давать ее от государства». Конечно, все было не совсем так: правительству просто требовались деньги, к тому же свободная продажа увеселительных напитков повышала популярность новой власти в самых широких кругах, включая пролетариат, ведь, по словам Маяковского, «класс — он тоже выпить не дурак».

5. Борьба с зеленым змием

Но большевики слишком долго обвиняли царскую власть в спаивании народа — и в одночасье забыть это их сторонники не могли. Чтобы избежать обвинений в оппортунизме, они, параллельно с возвращением на прилавки спиртного разнообразия, усилили борьбу с алкоголизмом — медицинскую и милицейскую. В июне 1926 года ЦК ВКП(б) издал тезисы «О борьбе с пьянством». Серьезный документ, основополагающий и директивный для того времени, к которому Рыков имел прямое отношение.

Основными мерами по борьбе с этим социальным недугом признавались принудительное лечение хронических алкоголиков и не менее напряженная, чем в годы Гражданской войны, борьба с самогоноварением. Суть тезисов вскоре обрела силу закона.

В сентябре 1926 года вышел декрет СНК РСФСР «О ближайших мерах в области лечебно-предупредительной и культурно-просветительной работы с алкоголизмом». Он предусматривал развертывание борьбы с самогоноварением на государственном уровне, развитие антиалкогольной пропаганды, введение системы принудительного лечения алкоголиков. Повсюду организовывались Комиссии по оздоровлению труда и быта (КОТИБы — это была одна из популярных аббревиатур того времени). Члены этих комиссий, получившие название «наркодружинников», организовывали «показательные суды» над алкоголиками, противоалкогольные вечера, с обязательными докладами медиков и «живой газетой» местного коллектива самодеятельности. 16 февраля 1928 года в Москве, в Колонном зале Дома союзов, на собрании «энтузиастов борьбы» было создано весьма представительное Общество по борьбе с алкоголизмом. В президиум этой славной организации вошли герой Гражданской войны Семен Буденный, поэты Демьян Бедный и Владимир Маяковский. Руководил обществом Николай Семашко, старый приятель Алексея Ивановича и во многом его единомышленник. А Рыкову пришлось одновременно и координировать работу этой боевой организации, и развивать производство спиртных напитков.

Это один из диалектических парадоксов советского времени, который при любых маневрах власти вряд ли удалось бы разрешить без моральных потерь: провести индустриализацию без «пьяного бюджета» невозможно. Но и критику царского режима, «спаивавшего народ», нельзя было прекращать. Что в результате? Примерно раз в три года, если не чаще, в стране начиналась пропагандистская кампания против пьянства, «за трезвый быт». Как снова не вспомнить Маяковского — агитатора, горлана, главаря и досконального комментатора эпохи?

Сам поэт трезвенником, как известно, не был, впрочем, как и горьким пьяницей. Но направление пропагандистского пафоса само по себе показательно.

Тем временем производители водки небезуспешно старались повысить качество «беленькой». Над советской «новоблагословенной» к концу 1920-х уже не смеялись.

6. По плану Сталина

В самом конце 1920-х генеральный секретарь перехватил у Рыкова инициативу по этому вопросу (мы увидим, что и по многим другим). В письме к Молотову 1 сентября 1930 года Сталин изобретательно витийствовал: «Откуда взять деньги? Нужно, по-моему, увеличить (насколько возможно) производство водки. Нужно отбросить прежний стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны… Имей в виду, что серьезное развитие гражданской авиации тоже потребует уйму денег, для чего опять же придется апеллировать к водке». Рыков это понимал и давненько предлагал нечто схожее. И его снова привлекли к этому делу — на этот раз не как инициатора, но как главного исполнителя воли партии.

Результат известен. 15 сентября 1930 года Политбюро приняло решение: «Ввиду явного недостатка водки, как в городах, так и в деревне, роста в связи с этим очередей и спекуляции, предложить СНК СССР принять необходимые меры к скорейшему увеличению производства водки. Возложить на т. Рыкова личное наблюдение за выполнением настоящего постановления. Принять программу выкурки спирта в 90 млн. ведер в 1930/31 году»[95]. Этот план удалось не только исполнить, но и перевыполнить.

Отныне продажу спиртного ограничивали только в дни революционных праздников, чтобы не «похабить» священных дат, и во время военных сборов. Кроме того, в дни выдачи заработной платы водку не продавали в магазинах, расположенных по соседству с крупными предприятиями. Но эти запреты действовали только день-два в месяц. В остальные дни приобретать «злодейку с наклейкой» можно было беспрепятственно. И то верно: без «хмельных» доходов страна вряд ли провела бы ускоренную индустриализацию и подготовилась к войне. Оказалось, что торговля водкой, винами и наливками, а также коньяками — не помеха для строительства первого в мире государства рабочих и крестьян, а совсем наоборот.

^{Алексей Рыков, 1927 год [РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 97]}

14 ноября 1931 года в Ленинграде на ул. Марата (дом № 79) был открыт первый в стране медицинский вытрезвитель. Там «временно изолировали» людей, задержанных в нетрезвом виде, оказывали им медицинскую помощь «с целью скорейшего вытрезвления». Особой гуманностью отличалось отношение к спиртным напиткам, которые отбирали у «тепленьких» граждан в вытрезвителе: через 1–2 дня, «после выздоровления», бутылки — и полные, и недопитые — им возвращали. Трудно даже представить такую вежливость в этой грубоватой сфере! Но это тоже штрих к ранней советской истории: без своеобразных всплесков гуманизма ее представить нельзя.

В это время Рыков уже не возглавлял Совнарком, но оставался в правительстве. И водку все равно называли «рыковкой» — независимо от крепости. Кстати, после отставки Алексея Иванович с поста предсовнаркома производство водки и водочных напитков в стране каждый год увеличивалось. 1930 год — 618 миллионов литров, 1933-й — 700, 1936-й — 776, наконец, 1939-й — 1095 миллионов литров. Продавались эти напитки практически без ограничений — правда, главным образом в городах. В селах, несмотря ни на какие запреты, как правило, удовлетворялись крамольным самогоном. И так, если говорить об истории Советского Союза, — вплоть до 1985 года, когда борьба со спиртным приняла радикальный и, может быть, роковой для страны оборот.

Да, пьянство по-прежнему считалось идеологически чуждым хобби для строителей коммунизма, а продажа водки по-прежнему воспринималась как некий вынужденный компромисс, о чем напрямую говорили руководители государства. Пропагандистам приходилось изворачиваться, как ужам на сковородке. В «Крокодиле» пьющих высмеивали нещадно. Доставалось даже работникам Совнаркома, которые рапортовали о выполнении плана по производству «хлебного вина». Большая советская энциклопедия — как считалось, самое авторитетное издание — в 1950 году безапелляционно утверждала: «В Советском Союзе, где окончательно ликвидированы эксплуататорские классы, где непрерывно повышается материальное благосостояние народа, уничтожены социальные корни алкоголизма». Опрометчивый тезис, в который даже в те времена никто не верил. Опытным путем в СССР доказали, что алкоголизм «благополучно» существует и без социальных корней, без «алчной буржуазии». Болезни, связанные с неумеренным потреблением спиртного, уничтожали мужчин в расцвете лет — и с ростом благосостояния трудящихся этот процесс только усугублялся. С невоздержанностью в питии пытались бороться по-научному, но не избегали и насильственных методов.

7. Медицинский вопрос

И здесь необходимо вспомнить, что продолжительность жизни советского человека при Рыкове, несмотря на отмену сухого закона, заметно увеличилась. В этом немалая заслуга одного из постоянных соратников председателя Совнаркома — первого министра здравоохранения в истории нашей страны Николая Семашко. Дело даже не в его врачебных талантах. Семашко удалось создать работоспособный аппарат, постепенно покрывший своей сетью всю страну. Этого определенно не хватало в Российской империи. Семашко стал наркомом в 1918 году, а покинул наркомат почти одновременно с отставкой Рыкова с поста председателя Совнаркома. Знаменитая «система Семашко» — это единство профилактики и лечения, управляемая централизация системы и доступность здравоохранения для всех граждан. На словах все это выглядит как нечто привычное, обыкновенное, естественное. Но система создавалась, когда еще шла Гражданская война, не говоря уж о разрухе, нищете, полуголодном существовании миллионов. Наркомат здравоохранения — такая организация создавалась впервые в мире. И координатором этого проекта был Рыков. Ни в царской России, ни в других европейских странах таких ведомств не существовало. Хотя большие государственные программы, связанные с медициной, не раз разрабатывались и в Германии, и в России.

За несколько лет им удалось выстроить цепочку, напоминавшую партийную вертикаль от «первички» до Политбюро: фельдшерско-акушерский пункт (ФАП) — участковая поликлиника — районная больница — областная больница — специализированные институты. Всех граждан страны прикрепили к участковым поликлиникам по месту жительства, без медицинской помощи — разумеется, бесплатной — не должен был остаться никто. Вошли в систему и медицинские учебные заведения, и влиятельные в то время общественные организации.

Семашко стремился к полной централизации медицины. Это не удалось ни ему, ни Рыкову. Помимо той иерархии, которую он выстраивал, возникла, конечно, и номенклатурная медицина, и ведомственные «ветви» — военная, шахтерская, железнодорожная. Они тоже подчинялись Наркомату здравоохранения, но… не вполне. Рыков, как и Семашко, выступал против этих «исключений из правил». Медицина и просвещение — это две отрасли, которые в рыковские годы развивались честно, даже опережая политические обещания. Здесь прорыв был несомненен.

К 1910 году в России насчитывалось чуть более 20 тысяч врачей и фельдшеров. К тому же лечение, за редким исключением, было делом расточительным. А тут — наркомат взялся за дело всерьез. Многое решала энергия Семашко и поддержка Рыкова, который мечтал, что когда-нибудь в наших палестинах лечить станут не хуже, чем в Германии (ведь немецкие больницы он знал не понаслышке). В 1930-м, несмотря на многочисленные нехватки и последствия войн, в Советском Союзе трудились более 65 тысяч врачей, не считая зубных. И это сказывалось на жизни самых обыкновенных людей.

Ожидаемая продолжительность жизни в России в 1913 году составляла примерно 30 лет. Войны не улучшили эти показатели — и в 1920 году они опустились до 20,5 года. В 1930 году, к концу работы Рыкова во главе правительства, речь шла уже о 36,5 года. 33,7 для мужчин и 39,5 для женщин[96]. Может быть, за это стоит простить председателю Совнаркома пресловутую «рыковку»? Но слишком уж сильна эта досужая легенда — о пьянстве председателя Совнаркома и о низком качестве первой советской водки. Скорее всего, истина, как это часто бывает, где-то посередине.