Три года

Глава 4

Что-то холодное льется мне на голову, и я задыхаюсь, отплевываясь и резко просыпаясь.

Поднимаю глаза и вижу Дорнана, стоящего надо мной, с пустым стаканом из-под воды в руке и выражением раздражения на лице настолько сильным, что мне хочется хихикать.

Я — груда спутанных конечностей на полу. Чувствую вкус железа во рту. Свежая кровь у меня на языке, смешивается со слюной и старой кровью, прилипшей к зубам после нескольких недель ударов по лицу. Так много крови, что вкус ее стал для меня привычным.

Наклоняюсь и сплевываю немного крови на пол рядом с собой, совершенно не заботясь о том, как это может выглядеть. В конце концов, за мной наблюдает только Дорнан, и я почти уверена, что он уже привык к моей крови. В комнате пахнет погибелью — засохшей кровью, мочой и смирением. Смертью еще не пахнет — у смерти совсем другой запах. Она пахнет гниющей плотью и старой кровью, которая больше не циркулирует, больше не способна ответить на болезненный разрез ножом. Агония, моя агония, полна энергии и боли, но смерть тиха, холодна и совершенно окончательна.

Скоро, я в этом уверена, мы со смертью встретимся в этой комнате, и тогда, возможно, наконец-то получу облегчение от этого ада.

Время идет, но все остается по-прежнему. Пытка. Еда. Боль. Пока однажды Дорнан не навестил меня и не сделал что-то другое.

— Ты хочешь умереть сегодня? — спрашивает он меня.

Я смотрю на потолок со своего места, привязанная к каркасу кровати, все в том же бюстгальтере, трусиках и испорченной футболке. Как мило с его стороны, что он предоставил мне выбор. Я дрожу, когда его рука скользит между моих ног.

— Знаешь, как французы называют оргазм?

Задыхаюсь от удивления, когда он нажимает на мой клитор и начинает очень нежно его мять. В уголках моих глаз наворачиваются слезы, когда я пытаюсь сохранить хоть какое-то подобие контроля.

Это ужасно. Это приятно.

Последние дни и недели у меня не было ничего, кроме боли. Ничего, кроме крови, электрошока и погружения в воду. Ничего, кроме ножей, битого стекла и ненависти.

— Они называют это «маленькой смертью». Маленькая смерть. Чего ты хочешь сегодня, малышка? Маленькая смерть? Или большая?

Он останавливается, и я делаю глубокий судорожный вдох, пытаясь прийти в себя.

Слово «пожалуйста» дрожит на кончике моего языка, легкое и отчаянное, и я физически прикусываю его, чтобы удержаться от его произнесения. Просить было бы глупо. Это только усугубит ситуацию.

Он задумчиво облизывает нижнюю губу и выхватывает нож из-под моей головы, держа его вертикально, слегка прижимая заостренный конец лезвия к обнаженной плоти прямо над моим сердцем. Я пытаюсь отпрянуть, но лежу на спине, деться некуда.

— Я мог бы вырезать твое сердце, — говорит он, нажимая на кончик лезвия немного сильнее. Я вздрагиваю, когда он врезается в мою кожу, из моей груди поднимается неприятное, жгучее тепло. Моя кровь. Снова. Кажется, он читает мои мысли.

— Интересно, сколько крови у тебя осталось внутри, Джули? — жестоко размышляет он. — Я мог бы медленно высосать из тебя ее всю. Я могу сделать так, чтобы твоя смерть длилась всю жизнь.

Часть меня хочет сказать: «Тебе лучше начать», но я не говорю. Плотно закрываю глаза, когда его другая рука берет немного крови, сочащейся из моей груди, и опускает мой бюстгальтер, размазывая кровь по моему соску. Сначала тепло, но почти сразу становится холодно, и я съеживаюсь, чувствуя, как мой сосок затвердевает до твердого пика.

Он повторяет то же самое с другим моим соском, сильно ущипнув. Холодная кровь заставляет мою кожу покалывать, и я невольно дрожу.

— Тебе нравится это?

Я крепче зажмуриваюсь, когда он погружает кончики пальцев в рану на моей груди и прикладывает тот же палец к моему клитору, отодвигая мои трусики в сторону и проводя неглубокими влажными кругами.

— Открой глаза, — говорит он.

Я не делаю этого. Он отвечает на мое непослушание, сильнее прижимая нож к моей груди.

— Открой. Свои. Еб*ные. Глаза.

Лезвие проникает глубже в мою грудь, попав в твердое место над грудиной. Я вскрикиваю и открываю глаза.

— Хорошо, — говорит он. — Итак, ты не ответила на мой вопрос, не так ли?

Я просто тупо смотрю в его черные глаза.

— Ты хочешь умереть сегодня, Джули?

Свежие слезы наворачиваются мне на глаза, и гнев расцветает в моем хрупком сердце.

Он начал это. Получил по заслугам за убийство моего отца и натравливание своих сыновей на беззащитную девочку-подростка.

— Забавно, — шепчу я. — Я никогда не давала твоим сыновьям выбора.

Это самоубийство — так говорить, но я ничего не могу с собой поделать. Я избита и сломлена, и мне все равно, что произойдет дальше. Ярость наполняет его черты, и он так сильно сжимает зубы, что могу представить, как они разлетаются от давления.

Но по мере того, как нож Дорнана все глубже погружается в мою грудь, миллиметр за мучительным миллиметром, я не могу не бороться. Тяну за веревки, связывающие мои запястья и лодыжки, скручивая их и в то же время пытаясь удержать грудь от движения. Пытаюсь не дать клинку Дорнана войти глубже.

Это все? Неужели это действительно конец? Этого не может быть, пока. Конечно, он еще не закончил со мной.

И, конечно же, это не так. С тошнотворным хлюпаньем он вынимает нож из моей груди и кладет его рядом с моей головой. Я поворачиваю глаза и напрягаюсь, чтобы увидеть его, лежащего на пружинах кровати рядом со мной. Оно так мучительно близко, но, поскольку мои руки крепко связаны, я никак не могу до него дотянуться.

Меня вернули в происходящее его руки на моих трусиках. Он пытается сдернуть их вниз, но на них лежит мой вес, и они застревают на моих бедрах. И я совсем не помогаю ему своим собственным весом и сжатыми бедрами.

Он тянется к ножу и двумя быстрыми движениями срезает с меня трусики и бросает их на землю. Теперь на мне нет ничего, кроме футболки и бюстгальтера, которые он уже разрезал.

В одно мгновение, прежде чем я успеваю моргнуть, он седлает меня, все еще полностью одетый, его штаны расстегнуты, а его член тверд и готов в его ладони.

И как только он начнет, я хочу умереть. Хочу, чтобы он ударил меня ножом. Что угодно, только не это. Я не могу описать это чувство иначе, чем то, что происходит с моим сердцем. Она разбивается, как старая фарфоровая кружка — трещина, которая глубока, но выглядит просто как невинная маленькая линия в узоре, пока однажды вы не подносите ее к губам, чтобы выпить, и она разбивается, разливая кипящую жидкость на грудь, обжигая кожу и заставляя кричать.

Вот что чувствует мое сердце.

Мужчина наклоняется надо мной, его татуированные руки по обе стороны от моей головы, так что куда бы я ни посмотрела, вижу только Дорнана. Он заполняет мой взгляд так же, как он заполняет меня изнутри. Грубо. Больно.

Я начинаю плакать, закрывая глаза, слезы текут по моему лицу и собираются в ушах, некоторые текут мимо и скатываются по шее. Он тоже не скучает по ним; опуская голову вниз, он прижимается губами к болезненному месту чуть ниже моего уха.

— Это приятно? — спрашивает он, широко улыбаясь, его ресницы слегка опускаются от удовольствия, которое он явно испытывает.

Я сердито качаю головой. Нет. Это неприятно. Такое чувство, будто я хочу умереть.

Пружины тянут мои волосы, а он продолжает входить в меня, толкая вверх по кровати, пока я не убеждаюсь, что большая часть моих волос навсегда застряла среди пружин.

— Я буду стараться сильнее, — шепчет он, кусая меня за шею, наклоняется и прикладывает большой палец к моему опухшему клитору.

Мои ноги начинают дрожать, а дыхание учащается, когда я изо всех сил пытаюсь сопротивляться его прикосновениям, тому, как растет удовольствие внутри меня. Если бы я не была связана, если бы он не был монстром, мы могли бы быть двумя переплетенными любовниками, приближающими друг друга к краю, как он это называл, к маленькой смерти.

Я не могу. Не буду.

— Пожалуйста, прекрати, — прошу я, поскольку круги, которые он продолжает выводить, грозят взорвать меня.

Что со мной происходит? То, как он прикасается ко мне, не должно иметь значения, потому что это Дорнан. Человек, который все разрушил; человек, который прямо сейчас уничтожает последние кусочки меня на этой голой кровати. Я не должна ничего чувствовать, но после нескольких недель ужаса и боли примитивная часть меня кричит об этом освобождении, об этом маленьком акте удовольствия, о каком-то чертовом отдыхе от безжалостной агонии, которой является мое существование.

Но мой мозг возражает: мой высший разум требует, чтобы я этого не допустила.

— Остановись! — плачу я на этот раз громче. Что еще я могу сделать? Это намного, намного хуже, чем любая боль, которую он мне причинил до сих пор.

Потому что моему телу это нравится.

Он не останавливается. Вместо этого целует меня прямо в губы, и прежде, чем я успеваю укусить, открываю рот шире и стону, взрываясь миллионом умирающих звезд. Мое сердце замирает, когда я крепко сжимаю его внутри себя. Удовольствие и опустошение звучат в моем голосе, когда я плачу и кричу ему в рот.

— Хорошая девочка, — говорит он со злой ухмылкой и ускоряется. Я закрываю глаза и рыдаю, когда он вырывается из меня, и через мгновение я чувствую, как горячие струи покрывают то место на моем туловище, где он срезал все красивые цвета и оставил гигантское месиво плоти и крови.

Я зажмуриваюсь и продолжаю надрывно рыдать, когда его вес смещается с кровати, мои громкие крики разносятся по крошечной комнате.

Он терпеливо ждет, пока я плачу и кричу, пока ничего не остается. Затем я смотрю на низкий потолок, на паутину, трещины и тусклую, отслаивающуюся краску, которую кто-то, должно быть, нанес давным-давно. Он так долго стоит рядом со мной, что я почти забываю, что он здесь.

— Я думал, что тебя сломает боль, — наконец говорит он. — Но удовольствие? Какой чертов сюрприз.

Он наклоняется и вытирает слезы с моих щек, затем слизывает всю кровь и слезы с каждого пальца.

— А что касается слез, — мрачно добавляет он, — думаю, что твои самые вкусные.