Три года

Глава 7

День действительно роскошный, по крайней мере, для сумасшедшей девушки. Я забиваюсь в угол в своей новой одежде, и открытая рана, в которую превратился мой живот, даже на какое-то время перестает кровоточить.

Я скучаю по солнцу. Большую часть времени в этой комнате светло — лампочка почти никогда не гаснет — но это ненастоящее.

Здесь нет ничего реального, кроме боли.

Я размышляю о своем будущем, ожидая возвращения Дорнана. Знаю, что он придет за мной после похорон. Он заставит меня заплатить. Адреналин и страх сжимаются в клубок у меня в животе, пока я жду, когда он придет и причинит мне боль. Может быть, он изнасилует меня снова. Может быть, он приставит пистолет к моей голове и заставит меня встать на колени. Или, может быть, он вырежет мое сердце и съест его на десерт.

Я с силой подпрыгиваю, когда дверь распахивается, и мои ожидания стоят в дверном проеме. Его глаза покраснели, и я чувствую запах бурбона, исходящий от него волнами. Запах такой сильный, как будто он в нем искупался.

На нем костюм и он держит портфель, и каждый сантиметр моей кожи покрывается мурашками, когда я широко ему улыбаюсь.

— Они были открытыми или закрытыми? — спрашиваю я, ухмыляясь так же, как он. Потому что я знаю. На нем костюм, выглаженный и аккуратный, в кармане рубашки — белая лилия смерти.

— Что? — спрашивает он, слегка невнятно произнося слова. Я считаю, что он немного пьян, но недостаточно, чтобы получить какое-либо реальное преимущество.

— Гробы, — мурлычу я. — Насколько все было плохо? Могу поспорить, что эти мальчики очень сильно обгорели.

— Чертова шлюха, — ругается он, роняя портфель на землю.

Когда он бросается ко мне, я отшатываюсь назад, пытаясь вырваться из его хватки. Когда его руки приближаются ко мне в попытке захвата, я соскальзываю по стене и бросаюсь в небольшое пространство, которое он оставил открытым рядом с собой. Как только я оказываюсь позади него, он разворачивается и рычит, но прежде чем он успевает меня остановить, я поднимаю стул и наношу удары ногами.

Мне требуется почти вся моя сила, чтобы развернуть в него стул, и он легко хватается за две ножки. Прежде чем я успеваю уйти с дороги, он с такой силой толкает стул спинкой ко мне, что я взлетаю, отлетаю назад и с глухим стуком ударяюсь о край кровати. Боль в спине возникает мгновенно, и я падаю на пол, на мгновение парализованная.

Я поднимаю голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как он отбрасывает стул в сторону и направляется ко мне. Перекатываюсь на четвереньки и ползу к двери, но он слишком быстр. Грубые руки вцепляются в мои волосы и сильно тянут, заставляя меня встать на ноги, если я хочу сохранить скальп. Стону от острой боли, когда из кожи на моей голове выдергивают миллион волос. Он держит одну руку в моих волосах, а другой поднимает стул. Повалив меня на сиденье, он быстро пытается закрепить мои запястья за спиной чем-то вроде стяжки. На этот раз он не беспокоится о моих ногах.

В любом случае, не похоже, что я смогу что-то предпринять, чтобы защитить себя.

Он берет портфель и ставит его на кровать, распахивая его с довольной ухмылкой. Несмотря на то, что мне нужно выглядеть крутой и собранной, я вытягиваю шею, чтобы посмотреть, что внутри, но ракурс неправильный, и я ничего не вижу.

— Что сегодня за сюрприз? — спрашиваю его.

— Не было бы сюрпризом, если бы я тебе рассказал, — отвечает он, держа в одной руке прозрачный пузырек с жидкостью, а в другой — шприц.

— Еще наркотики, чтобы попытаться заставить меня сказать правду? — спрашиваю. — Давай, Дорнан! У тебя кончилось дерьмо, которым можно меня мучить.

Он поворачивается, ухмыляясь, втыкая острый шприц во флакон. Он набирает жидкость и изображает движение кончика иглы, выпуская из него немного жидкости.

— Я должна бояться? — спрашиваю я, притворяясь равнодушной.

Честно говоря, мне страшно. В прошлый раз я не смогла устоять, когда он дал мне эту штуку, и это было чудо, что я разозлила его настолько, что он вырубил меня, прежде чем раскрыла то, чего мне не следовало рассказывать — что-то об Эллиоте или Джейсе, или деньгах, которые спрятал мой отец, прежде чем Дорнан убил его. В памяти всплывает номер сейфа, который я запомнила до того, как уничтожила документы, и я начинаю паниковать.

Дорнан наклоняет голову набок.

— Дыши, Джули, — говорит он.

Боже, как бы мне хотелось, чтобы он не называл меня этим именем. То же самое имя, которое моя мать использовала, чтобы позвать меня, когда она была слишком измотана, чтобы встать и открыть входную дверь. Или готовить. Или сделать что угодно. Джули, сделай это, Джули, сделай то, Джули, почему ты меня ненавидишь? Ее зеленые глаза проплывают у меня в голове, когда я вспоминаю Проспекта, вышедшего отсюда всего несколько часов назад, даруя мне мгновение покоя и тревожащие попытки вспомнить кто он такой. Ты помнишь меня? Да. Нет. Я не знаю.

— Ты сходишь с ума, Джули, — говорит Дорнан, прерывая мои мысли.

— Расскажи мне об этом, — отвечаю я. — Нужен один, чтобы понимать другого, верно?

Он смеется над этим, сжимая своей толстой рукой мое плечо, пока на поверхность не выступает толстая синяя вена. Я подпрыгиваю, когда он втыкает иглу, и крепко зажмуриваюсь, когда что-то теплое и густое попадает в кровоток.

О Господи. Что бы это ни было, это хорошо. Внезапно чувствую, что плыву в облаке зефира. Я так счастлива, что даже не замечаю, как другая игла вонзилась в мою бледную плоть. Чувствую, как солнце светит мне в лицо, что практически невозможно, поскольку мы находимся в комнате без окон, да еще и ночь. Но все это не имеет значения. Впервые за всю жизнь я чувствую себя потрясающе.

Героин. Препарат, который уничтожил мою мать. Это то, что он мне дал? Это не имеет значения. Я не могу уловить ни одной мысли, мне просто все равно, и когда вторая игола проскальзывает мне в руку, я только надеюсь, что этого дерьма хватит надолго.

В данный момент меня даже не волнует, умру ли я. На самом деле, если мне удастся умереть на этом облаке блаженства, я с радостью уйду.

А потом…

БОЛЬ. АГОНИЯ. КРАСНЫЙ. КРОВЬ. БОЛЬ.

Я открываю рот и кричу, это просто вой страдания, который заставляет Дорнана смеяться. Все становится быстрым, резким и ярким, когда острая реальность моей ситуации вновь накрывает меня. Я не слышу ничего, кроме рева собственного колотящегося сердца в груди. Я втягиваю в легкие воздух, а мое сердце напрягается, борется и бешено бьется.

Голос Дорнана доносится до меня сквозь густой туман паники, которая парализует меня.

— Дыши, малышка.

Я не могу дышать. Делаю неглубокие, быстрые вдохи, которые ничего не дают, и я почти теряют сознание.

Удар! Чья-то рука хлопает меня по щеке, оставляя жжение, которое прорывается сквозь охватившее меня мрачное оцепенение и панику.

— Джульетта, соберись, черт возьми.

Я могла бы учащенно дышать до тех пор, пока не потеряю сознание, но следующее, что я помню, — это еще одна острая боль в моей руке, и еще больше приятного, зефирного вещества в моей крови, которое успокаивает меня, делая меня спокойной почти мгновенно. Я все еще чувствую, как мое сердце бьется быстро, но с каждым вздохом оно немного замедляется, расслабляясь, пока я не чувствую себя достаточно хорошо, чтобы думать.

Он выглядит довольным.

— У меня есть к тебе вопрос, — говорит он. — И, если ты дашь мне правильный ответ, малышка, сможешь получить столько хороших ощущений, сколько пожелает твое извращенное маленькое сердце.

Я настороженно смотрю на него.

— Я не верю ничему, что ты говоришь, чудовище.

Он усмехается.

— Может быть, я и монстр, девочка, но если я монстр, то и ты тоже. Ты думаешь, мы такими рождаемся? В одной руке нож, в другой пистолет? Это жизнь, малышка. Жизнь случилась со мной так же, как и с тобой.

— Тебе следовало защитить меня тогда, — отвечаю я с горечью, — вместо того, чтобы забрать все, что я когда-либо любила.

Он смотрит на меня своими глубокими карими глазами. Он долго молчит, и тишина пугает меня больше, чем любые слова, которые он мог бы мне сказать.

— И все же, — говорит он хриплым голосом, — ты собиралась забрать у меня сына. Мою любовницу.

— Я не мой отец, — шепчу. — Ты не сможешь добраться до него, причинив мне боль.

Он смотрит на меня так, будто я самый тупой человек, когда-либо рождавшийся.

— Я больше не пытаюсь до него добраться, — резко говорит он. — Он чертовски мертв. Получил по заслугам за попытку украсть у меня мою семью. Итак, это между тобой и мной. Это личное. Это стало личным, когда ты обманом затащила свою лживую задницу в мою кровать и убила моих сыновей.

Я бросаю на него самый испепеляющий взгляд, какой только могу.

— Они заслуживали худшего, — говорю я тихо, — за то, что они со мной сделали. То, что ты им сказал сделать. Монстры, все вы, и я собираюсь уничтожить всех вас, даже если это убьет меня.

Не знаю как, но желание заставить их страдать — особенно Дорнана — горит во мне вместе с последними препаратами, которые он мне вколол. Теперь, когда я немного пришла в себя, мой мозг начинает соединять точки, и я догадываюсь о том, что он со мной сделал — сначала дал препарат для эйфории, а потом опустил меня в ад, чертовски сбивая с толку мое тело. Это форма пытки, о которой я читала, но никогда не испытывала.

До настоящего времени.

Дорнан нетерпеливо топает ногой, сидя на краю кровати передо мной.

— Где мои деньги, Джули?

Я закатываю глаза.

— Опять это дерьмо? Я же сказал тебе: я. Не. Знаю.

Он поджимает губы, и я вспоминаю, как всего несколько дней назад он высасывал у меня кровь. Эта мысль заставляет меня дрожать на стуле.

— Джон Портленд не был чертовым идиотом, — говорит он, вставая и проводя рукой по волосам. — И эта чертова шлюха, Ана, тоже. Они должны быть где-то.

Я пожимаю плечами.

— А я продолжаю говорить тебе, что не знаю, где они, Дорнан. Как ты думаешь, если бы я это знала, была бы здесь?

Он бросает на меня взгляд, и я вижу, что он злится. Вот дерьмо.

— Да, — говорит он. — Да. Я проиграл в голове каждый чертов момент, который мы провели вместе, прежде чем понял, что ты ублюдок Джона и вернулась, чтобы отомстить мне за все, что, по твоему мнению, я с тобой сделал.

Мои глаза наполняются слезами.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что, по моему мнению, ты сделал со мной?

Он не отвечает, просто упрямо сжимает челюсти. Я моргаю, и слеза падает на мою щеку, такая соленая, что щиплет кожу.

— Ты должен был защищать меня, — шепчу я, почти задыхаясь от собственных слов. Не хочу показывать свою слабость, терпеть не могу, но от этих чертовых наркотиков у меня развязывается язык и слезятся глаза. — А ты забрал меня у моей матери. Толкнул меня в кольцо животных и приказал им атаковать. Ты позволил им забрать у меня мою душу, — сглатываю слезы, заканчивая предложение. — И наблюдал.

Его лицо остается бесстрастным, но я вижу, как сжимаются его кулаки, а темные глаза продолжают смотреть на меня. Интересно, о чем он думает? Я помню историю, которую он мне рассказал, о дне моего рождения, о том, как он был первым человеком, который когда-либо обнимал меня. Я плачу, думая, будет ли он и последним, кто обнимет меня.

Или он заставит меня умереть в одиночестве.

— Как ты мог смотреть, как я прихожу в этот мир, — шепчу я, — а потом забирать у меня мое существование?

Дорнан смотрит на свои туфли, темные кожаные туфли, подходящие для похорон. Я представляю, как он забивает меня ими до смерти. Это то, что он, вероятно, сделает с большим удовольствием.

Он игнорирует меня, пока я смотрю на него, кажется, видя самое человечное выражением лица, которое когда-либо у него было. Маска спадает, слишком много смерти и разрушений проникает во все аспекты его существования. Впервые я вижу, чтобы он выглядел уязвимым. Конечно, после похорон Чада у него был такой момент, но не такой яркий. Он — это он, а я — это я, и мы вместе заперты в этом аду, пока один из нас не выиграет или не умрет.

Он возится с флаконами с лекарствами, а я смотрю, не в силах отвести взгляд.

Итак, у дьявола есть сердце. Это лучше или хуже?

— Расскажи мне, — хрипло говорит он, снова втыкая иглу в один из флаконов. — Скажи мне, мои мальчики знали, что это ты, прежде чем ты их убила?

Холодок пробежал по моей коже, когда я вспомнила выражение потрясенного узнавания в глазах Чада, в то время как его сердце сжалось в груди.

— Да, — говорю я хрипло.

Он снова садится передо мной, хрупкий голый каркас кровати скрипит под его весом. Смотрит на меня из-под ресниц, играя с полным шприцом в руках. Это вдвое больше, чем он дал мне в первый раз.

— Скажи мне, — требует он. — Расскажи мне, как это было.

Я почти смеюсь, но останавливаю себя. Он хочет знать, каково это было? Смотреть, как свет гаснет в глазах Чада? В глазах Макси? Услышать взрыв, пронзивший воздух, и знать, что я убила еще больше их? Или, может быть, он хочет, чтобы я рассказала о том дне, когда он забрал меня из моего дома, моего безопасного места? Возможно, он хотел бы услышать, что я чувствовала, когда его демонические отродья удерживали меня и по очереди трахали до полусмерти. Пока они заставляли Джейса смотреть. Каково было осознавать, что я не уйду оттуда живой. Как я плакала, когда поняла, что умру под ногами человека, которого называла семьей, человека, который должен был защищать меня от зла в мире, а не отдавать меня ему. Каково было знать, что мой отец погиб от его рук?

Однако меня не волнует, о чем он спрашивает, потому что мой ответ останется прежним. Я не даю ему ни грамма своих воспоминаний, чтобы он мог с удовольствием насладиться моей грустью. У меня все еще есть немного силы, несмотря на то, что физически я бессильна.

Нет. Я ему абсолютно ничего не дам.

Я сжимаю челюсти.

— Нет.

Он мрачно улыбается, и впервые я вижу боль и печаль под злобой на его лице. Он протягивает руку и снова сжимает мою руку, моя вена напрягается, игла скользит внутрь с острым уколом. Тепло наполняет меня, и моя голова откидывается назад. Слишком.

Я чувствую, как мое сердце начинает колотиться в груди.

— Ты должна была рассказать мне, Джули, — говорит он. — Теперь ты меня разозлила. Теперь ты умрешь.

Это последнее, что я слышу. Я не могу двигаться. Не могу говорить. Не могу дышать. Господи, я не могу думать. Сколько он мне дал? Он вылил в меня целый шприц этого дерьма. Героин. Я думаю об огромных зеленых глазах моей матери, закрываю глаза и полностью расслабляюсь.

Думаю, это не самый худший день, чтобы умереть.