Три лица Януса

ОПАСНАЯ ИГРА ХОРСТА

Кенигсберг готовился к рождеству. Невеселым было оно в этом году. Сорок четвертый год развеял иллюзии большинства немцев. Немного осталось тех, кто верил в возможность иного поворота войны, в новое оружие, в раздоры между членами антигитлеровской коалиции, в непогрешимый гений своего фюрера. Все заманчивее становилась мысль о сепаратном мире с Англией и Соединенными Штатами Америки, и "верные слуги" Гитлера снова подумывали о бомбе для своего вождя.

На Западном фронте немецкие войска совершенно неожиданно, после того как целые гарнизоны гитлеровцев сдавались случайно завернувшему в город американскому мотоциклисту, перешли в наступление по всему фронту.

В то же время сорок четвертый год был годом целого ряда поражений вермахта на Восточном фронте. Несколько сильных ударов Красной Армии в различных направлениях обратили в беспорядочное бегство германские войска. Двести девятнадцать немецких дивизий и двадцать две бригады были разбиты и выведены из строя. Германская армия потеряла один миллион шестьсот тысяч человек, шесть тысяч семьсот танков, двадцать восемь тысяч орудий и минометов, двенадцать тысяч самолетов. Гитлеровский союз профашистских государств распался: Финляндия, Румыния и Болгария были выведены из войны, советские войска вступили на территорию третьего рейха.

Стремясь спасти положение на Востоке, Адольф Гитлер бросил против Красной Армии последние стратегические резервы. Он стал снимать отборные части с Западного фронта для переброски на советско-германский фронт.

Когда английские и американские войска вышли на линию Зигфрида и продолжали наступать с запада, они втрое превосходили западную группировку вермахта в живой силе и в оснащении боевыми и техническими средствами.

Казалось, ничто не может задержать наступления союзнических войск, вступивших на территорию Бельгии и приближающихся к границам Германии. Но напрасно ждал мир широких и решительных действий англо-американского командования. У Лондона и Вашингтона была своя стратегия. Реакционные силы Соединенных Штатов Америки и Великобритании из кожи вон лезли, чтобы затянуть мировую войну, максимально ослабить первое в мире социалистическое государство, обескровить ненавистную им Россию.

Но как часто бывает в истории, те, кто хотел поживиться за счет хитроумных закулисных расчетов, переиграли. Сориентировавшись в обстановке, сложившейся на Западном фронте, Адольф Гитлер принял решение перейти к активным действиям в районе Арденн. Гитлер намеревался задержать движение союзников к границам Германии,это позволило бы продвинуть вперед идею о сепаратном перемирии и высвободить определенные резервы для затыкания брешей, пробитых Красной Армией.

Несколько ранее войска Красной Армии, освободив Белоруссию, вышли к границам Польши и Восточной Пруссии. На севере над нашей армией нависала восточнопрусская группировка гитлеровских войск в составе сорока дивизий. По территории Восточной. Пруссии проходили магистрали, которые связывали окруженные в Прибалтике тридцать немецких дивизий армейской группы "Курляндия" с центральными районами Германии. Здесь располагались наиболее важные военно-морские базы, крупнейшие промышленные предприятия оборонного значения. Наконец, Восточная Пруссия надежно прикрывала с северо-востока столицу третьей империи, с которой Кенигсберг связывало знаменитое Берлинское шоссе.

"Любой ценой удержать Восточную Пруссию!" — таков был категорический приказ Гитлера.

"Отрезать восточнопрусскую группировку немецких войск от основной территории Германии и ликвидировать ее!" — решила Ставка Верховного Главнокомандования.

Эта задача возлагалась на войска 3-го Белорусского фронта под командованием генерала армии И. Д. Черняховского и на -2-й Белорусский фронт, которым командовал Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.

Войскам обоих. фронтов предстояло разгрызть крепкий орешек. От песчаных дюн косы Куриш-Нерунг, у самого Балтийского моря, до правого берега Вислы протянулась сплошная линия укреплений. Триста с лишним километров противотанковых рвов, надолб, танковых ловушек, тысячи километров колючей проволоки, ощетинившиеся стволы орудий и минометов, укрепленные и превращенные в настоящие крепости деревни, хутора и юнкерские имения, с их метровыми стенами, по пятьсот — шестьсот мин на каждом квадратном километре и выстрелы "волков-оборотней" в спину — вот что ожидало русского солдата в Восточной Пруссии.

Остановившись у ее границ, советские войска стали накапливать силы для решительного броска вперед. А Кенигсберг готовился к рождеству…

По приказу гаулейтера партии, обер-президента и имперского комиссара обороны Восточной Пруссии, имперского комиссара Украины и начальника гражданского управления Белостокской области, кавалера золотого знака национал-социалистской партии Эриха Коха, а попросту палача народов, городской магистрат Кенигсберга принял решение о широком праздновании рождества Христова. По мысли восточнопрусских наместников Гитлера, это должно было поднять боевой дух войск и населения, показать всем, что земля Восточной Пруссии — незыблемый бастион и Красной Армии, стоящей у ее границ, никогда не одолеть эту неприступную крепость… Вместе с тем нацистские руководители надеялись не только на бога. По всей Восточной Пруссии шла лихорадочная работа по подготовке новых укреплений и модернизации старых, передислоцировались войсковые подразделения с учетом возможных направлений русского удара, части пополнялись солдатами и офицерами — уроженцами Восточной Пруссии.

Рождественский бал для офицеров Кенигсбергского гарнизона намечалось провести в ресторане "Блютгерихт" — "Кровавый суд". Всех желающих, а ими были все офицеры гарнизона, ресторан вместить не мог, поэтому билеты распределялись по списку, попасть в который было нелегко.

Монотонный шум моторов убаюкивал, и кое-кто из пассажиров начал клевать носом. Командир группы разведчиков-десантников, направленных Центром для проведения операции "Лотос", капитан Петражицкий переменил позу. Он вытянул затекшую от неудобного положения правую ногу и стал потирать ее руками. Потом взглянул на часы. По его приблизительным расчетам, самолет миновал Прибалтийские республики и идет сейчас над Балтийским морем, между Ботническим заливом справа и побережьем Восточной Пруссии слева. Петражицкий посмотрел на противоположный борт самолета, за Которым находилась Восточная Пруссия, и попытался представить ее аккуратно возделанные поля, с немецкой педантичностью проложенные дороги, остроконечные кирки местечек, желтые дюны и рукастые сосны на берегу. Все это он видел на многочисленных фотографиях, постоянное рассматривание которых входило в круг обязанностей сотрудников отделения, которое возглавлял подполковник Климов. Правда, до войны капитану пришлось проезжать по территории Восточной Пруссии, когда он возвращался из Берлина в Москву. Но из окна вагона многого не увидишь, особенно в том случае, если поезд идет по Пруссии ночью.

…К столу Генриха фон Шлидена подошел оберштурмбанфюрер Вильгельм Хорст. Он поздоровался, поздравил Вернера с праздником и, подчеркнуто вежливо спросив разрешения, уселся рядом.

В это время на эстраде широкобедрая прима в который раз резко повернулась спиной к зрителям и потрясла обтянутым трико задом. Офицеры довольным ревом снова одобрили ее "искусство".

— Вам не нравится, гауптман? — спросил Вернера Хорст.

Вернер пожал плечами:

— Я не ханжа, оберштурмбанфюрер, но предпочитаю балет.

— Балет? — переспросил Хорст. — Мне казалось, что вам должно нравиться вот это… — И он кивнул головой в сторону эстрады.

— Почему, оберштурмбанфюрер? — спросил гауптман.

— Ведь вы воспитывались в Новом Свете, а, насколько мне известно, старое классическое искусство там не в чести.

— Я вырос в Азии, потом жил в Рио-де-Жанейро и несколько лет учился в Штатах. Но в Бразилии и в Соединенных Штатах достаточно поклонников классического балета. И потом в нашей семье поддерживались старые добрые традиции. Мой покойный отец считал, что немецкий дом должен быть немецким домом, даже если немец живет среди эскимосов.

Оберштурмбанфюрер усмехнулся:

— Скажите, а среди эскимосов вам не приходилось жить? Я понимаю, что германского представительства у них нет, но вы могли проводить свои каникулы, гауптман, на Аляске… В ту пору, когда учились в американском колледже.

"Что ему нужно? — подумал Вернер. — Не нравится мне этот разговор. Ведь это похоже на допрос…"

Вслух он сказал деланно равнодушно, будто пытаясь скрыть обиду, вызванную словами Хорста:

— Многие немцы учились в американских колледжах, оберштурмбанфюрер. Не думаю, чтоб это считалось отрицательным обстоятельством. Перенять техническую мысль потенциального противника, а потом использовать ее в борьбе с ним же!.. Именно этому учит нас фюрер. А каникулы я проводил на родине, в нашем имении. Фон Шлидены — коренные баварцы, оберштурмбанфюрер.

— Простите, гауптман, я не хотел вас обидеть. В последнее время нервы на пределе, вот и сострил неудачно. А ваш отец был настоящим немцем, сказал Хорст. — Предлагаю за него тост.

— С большим удовольствием, оберштурмбанфюрер. Благодарю вас, оберштурмбанфюрер, — дрогнувшим голосом сказал растроганный Вернер.

— Вы, верно, очень любили своего отца? — спросил Хорст. И, не дожидаясь ответа: — Кстати, можете не называть меня по званию. Мы с вами не на службе сейчас.

Он долил бокалы и снова поднял свой

— Называйте меня просто Вилли, — вдруг сказал он по-английски. — Или Билл, если бы мы были с вами в другом месте. — Хорст усмехнулся: — Вы удивлены? А я ведь тоже бывал в Штатах. И вы правы: у янки есть чему поучиться. Итак, давайте выпьем, — продолжал он уже по-немецки. — Только не будем целоваться, мне не нравится этот наш немецкий обычай. Но после этого 'бокала вы можете говорить мне "ты".

"Что это? — подумал Вернер. — Игра в кошки-мышки? Или случайное совпадение? Вряд ли такой тип, как Хорст, стал бы вести эти разговоры попусту…"

По природе своей вспыльчивый и несколько неуравновешенный в детские и юношеские годы, Янус-Сиражутдин поставил себе целью изменить свой характер, стать сдержанным и невозмутимым при любых жизненных обстоятельствах. Он понимал, что кровь, текущая в его жилах, может подчас заставить забыть про инстинкт самосохранения, когда речь зайдет о необходимости ответить на действие, задевающее честь и достоинство сына Ахмеда. Об этом говорил Сиражутдину и Арвид Вилкс, когда согласился с намерением приемного сына стать разведчиком.

Разработанный им самим и настойчиво проводившийся комплекс мер по воспитанию новых психологических качеств в своем характере, система самовоспитания, от которой ни на йоту не отступал Сиражутдин, привели к тому, что он превратился как бы в другого человека.

Вернер фон Шлиден был спокойным, немногословным немцем, исполнительным и аккуратным. Он никогда не повышал тона при общении с подчиненными, был ровен с друзьями, всегда выступал в роли миротворца, когда обстановка в кругу друзей накалялась, а это происходило в последнее время все чаще: у офицеров германской армии были все основания нервничать и терять самообладание.

Когда они выпили на брудершафт, к столу, пошатываясь, подошел Гельмут. Увидев оберштурмбанфюрера, он вытянулся и попытался сохранить это состояние насколько было возможно.

— А, Гельмут! — сказал Вильгельм Хорст. — Как настроение, мой дорогой?

— Отличное, мой шеф, — несколько развязным тоном ответил Дитрих, — Я пришел сказать Вернеру, что мои друзья ждут его, по я не знал, что здесь и вы тоже.

— Хорошо, Гельмут, вы можете идти, а я пока посижу с гауптманом. Потом он придет к вам.

Штурмфюрер щелкнул каблуками, повернулся, качнувшись в сторону, и направился в другой зал, к своим друзьям.

Снова раздался гогот. Зал приветствовал появление героини сегодняшнего вечера, одетой в весьма вольный, если не сказать больше, костюм.

— Пир во время чумы, — сказал оберштурмбанфюрер.

Вернер фон Шлиден удивленно взглянул на него:

— Не понимаю, оберштурм… простите, Вилли…

— У русских есть национальный поэт — Пушкин. Он не особенно популярен на Западе, но русские его весьма почитают. Я читал его драму "Пир во время чумы". Почему-то она мне вспомнилась именно сейчас. — Вильгельм Хорст испытующе посмотрел на Шлидена. Тот, казалось, не слушал своего нового друга, сидел к нему вполоборота, равнодушно оглядывая зал. "Спокойно, Вернер, спокойно", — твердил про себя в это время фон Шлиден.

— Ты любишь русскую литературу? — тихо спросил Хорст по-русски.

Вернер фон Шлиден не повернул головы.

— Тебе нравится русская литература? — громко спросил Хорст уже по-немецки.

Вильгельм Хорст безукоризненно говорил по-русски. В слове "литература" он нажал на "а", и это получилось у него как у завзятого москвича. Вернер почувствовал, будто сдавили сердце клещами, тысячи предположений, самых фантастических, пронеслись в голове. Может быть, Хорст наш человек, не знающий пароля для связи? Нет, такого не бывает… И все же… Ловушка?! Ведь Хорст гестаповец… А что он может знать о Шлидене? Провал в другом месте? А оттуда цепочка дотянулась до Вернера? Ну ладно, вопрос на английском — это понятно. Все знают, что Шлиден учился в Америке… А вот русская фраза…

Вильгельм Хорст не заметил замешательства гауптмана. Вернер ничем не выдал своего смятения. Разве что выглядел несколько удивленным, но это было вполне понятным. Обратитесь к любому человеку на незнакомом языке — и увидите тот же результат.

"Что это было? — подумал Янус. — Проверка? Может быть, где-нибудь я оставил след?! Или весь этот разговор в праздничную ночь можно целиком отнести за счет дьявольской интуиции Вильгельма Хорста, матерого волка из службы безопасности?! Мне ничего, увы, неизвестно… Но теперь нужно быть настороже. Что ж, вызов принимается, Вилли. Необходимо в свою очередь прощупать старшего офицера для особых поручений при обергруппенфюрере Бёме, том самом Бёме, который ведает всеми тайными службами Восточной Пруссии. Хорошо, хорошо…

А оберштурмбанфюрер неспроста затеял с гауптманом этот "милый" рождественский разговор. Он давно присматривался к этому человеку, который за короткий срок сумел расположить к себе многих офицеров гарнизона. Да и его помощник, штурмфюрер Гельмут фон Дитрих, без ума от бывшего крупповского инженера. Разумеется, им стоило заняться. Люди, вызывающие сильную неприязнь или большую симпатию окружающих, всегда интересовали Хорста. Опытный работник секретной службы, он считал, что неяркие люди не проявляют в других людях повышенных эмоций, а Вернер фон Шлиден внешне выглядел заурядным, и тем не менее пользовался репутацией замечательного человека. Нет-нет, право же, стоило присмотреться к нему поближе! Да и прощупать в профилактических целях не грех… Вот он и закинул Вернеру крючок с русской литературой вместо наживки.

Гауптман повернулся к Хорсту, пожал плечами:

— Я с нею мало знаком. Читал кое-что Достоевского. "Преступление и наказание", например. Когда меня призвали в армию, я пытался понять, чего стоят все эти разговоры о загадочной русской душе. Чтобы успешно воевать, надо знать противника! Не правда ли, Вилли?

— Ты совершенно прав, Вернер. К сожалению, этот факт мы почти не учитывали, а теперь… — Он махнул рукой. — Выпьем еще, Вернер! — Он наполнил бокал. — Хорошо вам, обычным офицерам, — сказал Хорст. — Делаете свою работу, и все у вас ясно и понятно. А у нас очень трудная служба, Вернер. Мы живем двойной жизнью.

Вильгельм Хорст помолчал.

— Ты слышал легенду о Янусе? — вдруг спросил он.

Вернер внутренне вздрогнул:

— Это из древнеримской мифологии, кажется?

— Да, это бог времени у древних римлян. У него два лица. Одно обращено в прошлое — старое, другое смотрит в будущее — оно молодое. У разведчика тоже два лица, но, к сожалению, и ему не дано видеть свое будущее.

— Выше голову, Вилли! Я верю в гений фюрера и то сверхоружие, которое он обещает. Не надо так мрачно думать.

— Об этом оружии я знаю побольше, чем ты, Вернер. Весь вопрос в количестве времени, отпущенного нам судьбой…

— Будем надеяться. А что касается Януса, то, по-моему, его двуликости мало для разведчика. Разведчик должен иметь и третье лицо.

— Какое же, Вернер? — с улыбкой спросил Хорст.

— Настоящее, — сказал Вернер фон Шлиден.

"Третье лицо Януса, — подумал он. — Это неплохая идея… Посмотрим, как будут развиваться мои отношения с Хорстом дальше. Пока я для него Вернер фон Шлиден, баварский немец. Пока ли? Этот его рассказ о Янусе весьма подозрителен. А если… Да, тут есть нечто. Версия третьего лица нуждается в проработке, но именно здесь я вижу зацепку, на которой надо строить игру с Вильгельмом Хорстом".

Хорст тем временем внимательно смотрел на гауптмана.

— Неплохо сказано, — произнес он, помедлив — Расскажите мне что-нибудь, Вернер. Вы человек, многое повидавший на свете… Поживший в самых разных странах.

— Не больше, чем вы, Вилли, даже гораздо меньше, — ответил Шлиден. Кстати, к разговору о вашей работе, — продолжал Вернер. — Ваша профессия, насколько я понимаю, вырабатывает способность подмечать вещи, которые для непосвященного не представляют никакого интереса…

— Разумеется, — перебил его Хорст.

— Так вот, мне рассказывали в Берлине историю провала одного русского разведчика. Он сидел в ресторане в форме немецкого офицера, его окружали друзья, считавшие его стопроцентным немцем. Они пили шнапс. За этим же столом сидел ваш коллега, контрразведчик, хорошо знавший Россию и русские привычки. Ну совсем как у нас сейчас, только русского шпиона не хватает за нашим столом, Вилли… И вот после очередной рюмки русский разведчик в немецком мундире поднес к носу и понюхал хлебную корочку. Привычка, присущая только русским. И разведчик сделал это инстинктивно. Но сотрудник службы безопасности подметил жест… Вот вам и мелочь, Вилли. Забавная история, не правда ли? Между прочим, вы все время держите корочку хлеба в руке…

Вильгельм Хорст глянул на свои пальцы, действительно катавшие кусочек хлеба, криво усмехнулся и отбросил хлеб в сторону.

— А ты шутник, Вернер, — сказал он. — Я рад, что познакомился с тобой поближе… Не хочешь ли выпить?

— С тобой всегда с удовольствием.

"Заурядный офицер технических войск германской армии — таким я должен быть для всех окружающих, — думал Вернер, поднимая рюмку. — Видимо, от особо проницательных людей, обладающих профессиональной интуицией, а у Хорста хорошо развито чувство разведчика, мне куда труднее скрывать свое настоящее лицо…"

Тем временем Хорст выпил свою рюмку и, будто прочитав мысли гауптмана, задумчиво произнес:

— Значит, по-твоему, Вернер, у Януса три лица… Забавно. Если у разведчика три лица, то как узнать, какое из них настоящее. Первое, второе или третье?

Фон Шлиден усмехнулся. Он понимал, как не просто играть с Вильгельмом Хорстом, только не удержался от того, чтоб оставить последнее слово за собой:

— Ищите и обрящете, — сказал он.

Штурман знаком дал десантникам понять, что пора прыгать. Ребята разом встали, хотя все они твердо знали, кто за кем прыгает из самолета. Капитан Петражицкий поднял вверх правую руку, призывая их к вниманию, и показал пальцем на широкоплечего лейтенанта Сорокина, своего помощника, который должен был прыгать первым.

Ребята один за другим покинули самолет. Капитан Петражицкий завершил выброску десантно-разведывательной группы. Когда истекли строго отмеренные секунды, над его головой хлопнул серый, под цвет ночи, купол парашюта. Капитан поправил автомат на груди и увидел далеко внизу неведомую затаившуюся землю.

— Вам известно, Хорст, безопасность какого груза вы должны обеспечить?

— Нет, экселенс, ведь сопровождающий его человек оттуда! — Вильгельм Хорст показал пальцем в потолок кабинета своего шефа обергруппенфюрера СС Ганса-Иоганна Бёме. — У него особые полномочия рейхсфюрера, а такие посланцы не любят делиться секретами с провинциалами! — Хорст попробовал улыбнуться.

— По-моему, вы сожалеете о своей неосведомленности, Хорст, — сухо сказал обергруппенфюрер. — Хотя следовало бы радоваться этому. Оберштурмбанфюрер согнал с лица последние следы улыбки и застыл в ожидании. — Все готово к отправке транспорта?

— Так точно, экселенс. Время отправки и маршрут до Данцига знаю лишь я и этот… как его… Краузе. Согласно инструкции наши охранные функции заканчиваются в Данциге. Там транспорт получит новый маршрут и конвой наших коллег из службы безопасности генерал-губернаторства.

— Хорошо, — сказал Бёме. — Надеюсь, вы, как всегда, добросовестно выполнили это особое поручение? Идите, Хорст, и помолитесь господу богу или дьяволу, для вас это, по-моему, все равно, чтобы эти грузовики благополучно добрались до места. По крайней мере, до Данцига…

"Что он знает, этот эсэсовец? — думал Вернер фон Шлиден, возвращаясь со службы домой. — Он вел со мной явно провокационные разговоры… Но этот дружелюбный тон! Не понимаю. Кто он такой на самом деле? Необходимо немедленно запросить. Центр. Пусть тщательно.проверят досье на Вильгельма Хорста".

— Вернер! — окликнули его.

Гауптман обернулся и увидел Ирму. После той ночи у Герлаха они встречались еще не раз. Теперь Ирма прочно значилась в подружках гауптмана. Это останавливало ретивых поклонников Ирмы — Вернера знали и уважали офицеры гарнизона. Впрочем, Ирма и Вернер действительно подружились и часто бывали вместе.

— Не хочешь ли заглянуть ко мне? — спросила Ирма.

— Если ненадолго — с удовольствием, — сказал Вернер. — Завтра рано утром выезжаю в Пиллау.

— Пойдем. Я приготовила тебе сюрприз.

Им оказался настоящий кофе.

— Где ты достала его, моя маленькая? — спросил гауптман.

— Это уже секрет. Сейчас сварю тебе кофе,, дорогой.

Вскоре на столе дымились чашечки с кофе. Ирма достала из шкафа бутылку коньяку.

— Выпьем немного, Вернер, — сказала она. — Ты знаешь, мне так тошно в последнее время. Опротивело все, надоело. И страшно, Вернер. Страшно… Эти бомбежки… И русские. Я боюсь их, Вернер!

— Не надо, Ирма. Это у тебя расшатались нервы. Русские не придут сюда, в Восточную Пруссию. Ведь это оплот Германии!

— С тобой так спокойно всегда. Ты уверенный, сильный…

— Успокойся. Ну чего тебе бояться русских, глупенькая?

— Ты прав, я ничего не сделала им плохого. Но все остальные! Думаешь, я. не знаю? Мне рассказывали те, кто прибыл с Восточного фронта… А ты сам, Вернер? Ты не боишься?

— Я никогда не был на Восточном фронте, — сказал фон Шлиден. — И вообще я липовый, не настоящий офицер. Я инженер, на которого надели военный мундир.

— Зачем ты дружишь с Дитрихом, этим эсэсовским щенком? Он ублюдок, Вернер. Ах, как я их всех ненавижу!

— Перестань, Ирма! Выпей глоток.

— Ненавижу! Они принесли на нашу землю несчастье. Они! И землю эту ненавижу!

Вернер обнял Ирму за плечи и притянул к себе. Она спрятала голову на груди гауптмана.

— Не надо так говорить, Ирма, — сказал он. — Не имеешь права так говорить. Нельзя ненавидеть родину. Она не виновата. Родина и люди, которые принесли ей зло, далеко не одно и то же. Успокойся, глупышка.

"Что ему надо? — подумал Вернер фон Шлиден. — Что ему надо, проклятому Хорсту?"