Три льва

ГЛАВА 13 В «гостях»

Кмитич открыл глаза. Над ним склонилось лицо, похоже, женское. Только пара светлых глаз, остальная часть лица закрыта чадрой. «Неужто ангел? Вроде на турчанку похож», — кажется, мысли сами шевелились в гудевшей больной голове.

— Воды, — еле прошептали сухие бумажные губы оршанского князя. «Ангел» понял слова Кмитича, и к губам его прикоснулась чаша с прохладным чуть горьковатым пахучим питьем. Кмитич жадно выпил всю чашу и вновь, уронив голову во что-то мягкое, погрузился в нездоровый сон…

Он шел по черному лесу в поисках папарать-кветки, шел, раздвигая густые кусты, но привычного матового света, льющегося меж листьев папоратника, не видел.

— Микола! — стал звать он старшего брата, идущего где-то сзади. Обернулся… Микола шел след в след и также остановился, выжидательно глядя на Кмитича-младшего. Странно. Это был вовсе и не Микола, а Боноллиус. В руке он держал факел.

— Бегите, пан канонир, — сказал Боноллиус, усмехаясь своими тонкими губами…

Кмитич вновь открыл глаза. На этот раз над ним никого не было, что-то прохладное и приятное покоилось на его голове. Повязка? Страшно хотелось пить. Он со стоном повернул голову. Прямо перед лицом на каком-то подносе стояла знакомая чаша с питьем. Кмитич с трудом протянул к чаше руку, обхватил ее дрожащими пальцами и, разлив треть содержимого чаши, вновь выпил чуть горьковатую жидкость. И вновь провалился в сон…

Ему снились кошмары. То он вновь стоял на смоленских мурах возле пушки, то вновь поджигал порох в осажденном казаками минском замке, то его опять привязывали к кресту каратели Чернова…

Однажды, открыв глаза, он вновь увидел перед собой голубые глаза, но то было явно видение из сна — Елена Белова в своей партизанской волчьей шапке-маске. Шапка растворилась, остались одни глаза. Теперь это было уже знакомое лицо голубоглазой женщины в чадре и золотистой шапочке, и вновь приятная прохлада на голове, вновь утоляющее жажду горьковатое питье, правда, на этот раз густое, намного гуще, чем прежде. И Кмитич снова провалился в глубокий сон…

Кмитич проснулся. Голова больше не болела. Ум был ясен и чист. Князь помнил все, что с ним произошло — Каменец, Боноллиус, взрыв… «Где я? В госпитале?» — подумал Кмитич, вдыхая незнакомые пряные запахи, глядя на замысловатый лепной потолок с полумесяцами и звездами. «Неужто турецкие хоромы?» — испугался полковник и, медленно поднявшись, сел. Голова резко закружилась. Он застонал, немного посидел с опущенной головой… Огляделся. Кмитич находился в достаточно просторной комнате, где из мебели были лишь диваны вдоль стен и подушки. Рядом с диваном, на котором сидел Кмитич, стоял поднос с чашей пахучего густого напоя. Кмитич взял чашку и немного отпил. Густой отвар не понять чего… Кмитич оглядел себя. Облачен он был в темно-оранжевую парчовую, явно турецкого покроя одежду, расписанную темно-зеленым узором. На голове была плотная повязка. «Ранило в голову», — сообразил Кмитич, осторожно пробуя повязку рукой. Сухая… Ему стало все ясно — он в плену. Видимо, после взрыва всех, кто выжил, забрал визирь… Но кто выжил? Где Володыевский, где Потоцкий? Живы ли? Где Боноллиус? Успели ли уехать Михал с Мальгожатой? Все эти вопросы разрывали Кмитича. Встав было, он тут же ощутил слабость и со стоном опустился на диван. И никого вокруг, чтобы спросить. «А ведь на обычного пленного я как-то совсем не похож, — подумал Кмитич, — в самом деле, словно в гостях. Может, это и не турецкий плен вовсе? А женщина в чадре? Ничего не понимаю…»

Был день. Это Кмитич определил по маленьким зарешеченным окошкам, в которые посмотреть не было никакой возможности, разве что если собрать все диваны и навалить один на другой. Но слабость не позволяла даже мечтать заняться этим… Вдруг двери открылись, и в комнату вошли люди: два янычара, с широкими саблями, тут же вставшие по бокам двери, старичок с длинной седой бородкой и молодой парень. На старичке и парне были большие круглые белые тюрбаны, шаровары, туфли с закрученными вверх носками, чтобы не попирать носком обуви прах предков. Это были определенно турки. Парень оказался переводчиком. Он достаточно сносно говорил по-литвински, лишь с легким акцентом — звук «д» в его произношении не звенел, как у литвинов. «Сын какой-нибудь нашей невольницы, ни разу не бывавший на родине», — подумал Кмитич, внимательно взглянув на парня. Тот и в самом деле по внешности мог быть как турком, так и литвином, например, из Брестского воеводства, где черноволосых людей с карими глазами можно было часто встретить. Старичок оказался лекарем. Он внимательно осматривал и ощупывал Кмитича. Переводчик коротко переводил команды старичка и совершенно не реагировал на вопросы князя, который беспрестанно спрашивал:

— Скажите, где я? Что с моими товарищами?..

Вскоре старичок закончил осмотр, размотав повязку на голове Кмитича, мило улыбнулся в очередной раз и без всяких слов переводчика удалился. Ушли и янычары, все время визита стоявшие, как изваяния, у двери. Не успел Кмитич опомниться, как двери вновь распахнулись, и три девушки в чадрах принесли подносы с едой. На одном подносе был зажаренный фазан, украшенный перьями, на втором фрукты — виноград, хурма, персики, а на третьем — некое питье в кувшине. Поставив все это к ногам Кмитича, девушки поклонились и мелким шагом удалились, не сказав ни слова. Хотя что они могли сказать!

Кмитич, почувствовав изрядный голод — «И сколько же дней я не ел?», — набросился на еду, запив все душистым чаем, который ранее никогда не пил, считая чай, как считал и Михал, азиатской дурью. После сытного обеда полковник почувствовал себя гораздо лучше, вялость и усталость пропали… Вновь появились три девушки и унесли пустые подносы, теперь перед Кмитичем поставили глубокое блюдо с водой для мытья рук…

«Что ж, со мной обходятся более чем благородно, — удивлялся оршанский князь, — но это и настораживает. Что-то тут все далеко не просто…»

День закончился. Больше никто не тревожил Кмитича, и он уснул, хотя сон долго не шел к оршанскому князю: слишком уж много мыслей толкалось в его голове.

Утром следующего дня девушки вновь принесли еду, только уже вместо жареного фазана была индейка, которую Кмитич едва одолел наполовину. Затем его отвели в ванную комнату. Ну а еще через час пришли янычары и дали понять, что Кмитичу нужно идти вместе с ними.

— Надеюсь, не на казнь, если уж меня так сытно кормили, — улыбнулся янычарам Кмитич, но те, похоже, не понимали русского языка: ни киевско-русинского, ни, тем более, литвинского.

Кмитича вели недалеко, по широкому арочному коридору, украшенному тонким орнаментом и чудной работы лепниной. Вскоре перед ним распахнулись широкие бирюзовые двери, и его, слегка подталкивая, ввели в наполненную ритмичной музыкой большую залу, богато украшенную расписными персидскими коврами. Вокруг курились благовония, в центре этого великолепия сидел человек в высоком белом не то тюрбане, не то шапке-колпаке с четками в руках. Две огромных темно-коричневых кисти торчали по краям его диковинного высоченного головного убора, а третья кисть, размером с половину лица самого человека, свисала у виска. Зеленый халат был отделан темным мехом. Две девушки, сидя по-турецки в углу залы, играли на арфе и бубне, а третья задавала ритм, хлопая в ладоши. Головы женщин, играющей на арфе и хлопавшей в ладоши, были покрыты платками, поверх которых были надеты колпаки, перевязанные лентами. У девушки, играющей на бубне, колпак отсутствовал, но голову покрывал белый платок. Перед человеком в огромном головном уборе танцевали еще три девушки с оголенными животами и закрытыми лицами. Они соблазнительно передергивали бедрами, мелко трясли животами, не останавливаясь в танце, глубоко приседали на корточки, тряся упругими круглыми ягодицами под цветастыми шароварами (у каждой шаровары были разного цвета: желтые, голубые, красные), выпрямлялись, вновь трясли животами, плавно, словно змеи, извивались их оголенные руки… Кмитич аж забыл, где он находится. С открытым ртом он смотрел на чарующий чудо-танец этих сказочных танцовщиц. Ничего более грациозного и соблазнительного он еще в своей жизни не видел. «Разве у нас такое где есть?» — думал ошарашенный полковник…

Он даже забыл про мужчину в центре, который медленно перевел взгляд с танцующих на Кмитича и тут же поднял руку. Музыка враз смолкла, танцовщицы замерли, Кмитич очнулся. Человек («Не иначе сам султан», — подумал Кмитич) сделал второй короткий жест — и музыкантши с танцовщицами удалились, приняв на бегу полусклоненную позу. Осталась лишь охрана — высокие янычары с огромными саблями — да уже знакомый молодой переводчик.

Человек в большой чалме с огромными кистями указал на место перед собой, и Кмитич прошел, сев напротив. Вторым жестом человек указал на разложенные по блюдам и вазонам фрукты и какие-то чисто турецкие сладости. «Интересно, он заговорит когда-нибудь?» — подумал Кмитич, кивнул в знак благодарности и взял с подноса яблоко.

— Великий султан Мехмед Четвертый приветствует тебя, о русский князь Самуэль Кмитич, наш дорогой гость, — произнес наконец-то переводчик.

— Вы знаете, как меня зовут? — приподнял удивленно брови Кмитич.

— Нам все о вас известно, — через переводчика сказал султан, мягко улыбнувшись. Это был мужчина, судя по виду, примерно одного с Кмитичем возраста, с загорелым лицом с приятными правильными чертами, худощавый и стройный. Его голос также звучал достаточно мелодично и приятно. «Пожалуй, у турок красивый язык, — подумал Кмитич, вслушиваясь в мелодию незнакомой ему речи, — по крайней мере, красивее, чем тарабарское лопотание финнов, мордвинов и прочих вепсов-московитян». Гость? Значит, гость… Кмитичу это понравилось — это означало, что здесь он временно и сможет уйти, когда захочет. От сердца слегка отлегло.

— Я тоже рад лично познакомиться с господином султаном, — ответил, приободрившись, Кмитич, — и у меня сразу вопрос: где я нахожусь и и как долго? Что случилось в Каменце и живы ли паны Володыевский и Потоцкий?

Султан улыбнулся так, будто Кмитич спросил что-то либо смешное, либо запретное.

— Я рад, что вы интересуетесь здоровьем и жизнью ваших товарищей, ибо у нас тут по этому поводу были кое-какие подозрения, которые вы, пан Кмитич, мы надеемся, рассеете.

— Какие сомнения?

Но султан не спешил отвечать на вопросы Кмитича.

— Если вы ничего не помните, а вы и не можете помнить, то я вкратце вам расскажу, — заговорил султан, прожевав и проглотив пару виноградин.

— Итак, мой уважаемый князь Кмитич. 27-го августа по вашему христианскому календарю в городе прогремел взрыв. Даже два взрыва. Взорвался склад с порохом. Как нам говорил ваш пан Маковецкий, взорвалось около двух сотен бочек пороха. Во дворе в это время находилось около пятисот человек.

— Это так, — вставил Кмитич, но понял, что зря: перебивать султана — плохой тон.

— Мы, конечно же, подумали, что русины это сделали нарочно, чтобы не отдавать нам Старый замок. Однако после тщательного расследования выяснили, что пожар произошел на складе самопроизвольно. Многие из ваших говорили, что это был несчастный случай, но не провокация. Да и смысла в провокации особого не было, если учесть, что так много погибло именно ваших людей, а моему войску взрыв не причинил никакого вреда.

— Что с панами Потоцким и Володыевским? — не вытерпел Кмитич.

— Пан Потоцкий получил легкую контузию, но даже это не помешало ему на следующий день принять визиря и передать ему ключи от города. Мы выполнили свое обещание, все, кто хотел, мирно покинули город. Володыевский… Его нашли… Ему снесло осколком полголовы…

Кмитич закрыл глаза, перекрестился, бормоча молитву. Этого он боялся больше всего. Ну, хотя бы жив Потоцкий.

— Много погибло людей? — спросил Кмитич.

— Около ста. И более трехсот получило ранения, контузии и прочие увечья. И вот когда разбирали завалы, то под обломками нашли и вас, пан Кмитич.

— Примите мою благодарность, — поклонился Кмитич.

Султан довольно улыбнулся. Ему явно было приятно принимать благодарность от человека, о котором он так много слышал от своих соглядатаев.

— Вы были совсем плохи, пан Кмитич. Вы не приходили в себя целую неделю. И если бы не моя жена Кютюр, мои врачи бы вас не выходили. Это она, пресветлая моя Кютюр, отпаивала вас какими-то известными только ей травяными настоями, лечила вашу пробитую голову. Одним словом, еще через неделю, уже здесь, в Стамбуле, вы пришли в себя и дело пошло на поправку.

— Так, значит, я в Стамбуле?! И не ел и не пил две недели?! — Кмитич немало удивился. — Как такое возможно?

— Кютюр вас отпаивала своими настоями. Благодаря этому дух в вашем теле и держался, — объяснил султан.

— Мне надо ее отблагодарить.

— Не обязательно. Точнее, отблагодарите, но я вам потом сам скажу, как.

— Значит, я не в плену? Мои товарищи тоже все отпущены?

— Конечно, пан Кмитич, Вы не в плену, и все ваши товарищи отпущены.

— А можно узнать, кто вообще погиб в тот страшный день? Я волнуюсь еще за одного близкого мне человека. Кто-нибудь составлял списки погибших?

— Так, составлял, — кивнул султан, — сам пан Потоцкий, когда шло разбирательство. У меня есть этот список на турецком и русском языках.

— Можно взглянуть в этот список?

Султан щелкнул пальцами, и из-за занавеса выскочил невысокий человек. Мехмед, не оборачиваясь, бросил в его сторону пару слов, и человек скрылся. Через несколько мгновений он вновь появился с длинным списком в руке. Бумагу он протянул Кмитичу, согнувшись в поклоне. Кмитич схватил лист, с ужасом ожидая увидеть длинный перечень знакомых имен. Чудо! Список, составленный убористым каллиграфическим почерком старосты Потоцкого, оказался вовсе не велик в отличие от длины самого листа. И в нем не было ни одной знакомой фамилии! Ни одной кроме Володыевского… Правда, из знакомых был вписан русинский ротмистр Громыко, но тут же вычеркнут с пометкой: «нашелся, легко ранен». Еще из знакомых было две фамилии — Маковецкого и Мушальского, — напротив которых стояли аналогичные пометки, что они не убиты, но лишь ранены и по ошибке были записаны в перечень…

«Значит, из всего высшего состава погиб один лишь Юрий Володыевский! — опустил лист Кмитич. — Он один, потому как вскочил на коня, чтобы предупредить остальных, и получил осколок в затылок…»

«И Боноллиус тоже спасся, — думал с облегчением Кмитич, — в принципе, и не удивительно, ведь я его толкнул на землю, и во время второго взрыва он не стоял, как я, а лежал». Почему-то, несмотря на то, что именно Боноллиус заварил всю эту кашу, из-за которой Кмитич теперь сидит в не особо желанных, пусть и почетных гостях, из-за которой погиб Володыевский и еще сотня человек, оршанский полковник зла на него не держал. Да, Боноллиус поступил дурно, но не подло. Пан инженер всегда отличался таковой мальчишеской прямолинейностью и честностью и своим поступком, в принципе, себе самому нисколько не изменил. Так, прав был Боноллиус: зря клялись и молились не уступать врагу. Верно, не Боноллиус тянул за язык старосту произносить святую клятву перед алтарем… Клятву нарушили. И вот пан инженер сделал то, что считал предельно честным перед Богом — выполнить клятву или умереть. Наивное рыцарство? Да. Но это Боноллиус.

Кмитич поднял голову, вспомнив наконец-то про султана и ожидавшего в полупоклоне слугу. Отдал список, еще раз поблагодарив терпеливо ожидавшего рядом человека.

— А вот тут, пан Кмитич, — мило улыбнувшись, продолжил султан Мехмед, — начинается самое неприятное для вас. Кто-то сказал, что это вы могли поджечь арсенал. Бездоказательно? Да. Но был в вашей биографии случай, когда вы, в самом деле, взорвали себя и свой гарнизон во время осады казаками замка в вашем городе, что называется Минск-Литовский. Чудесным образом вы тогда выжили, пан Кмитич. Вероятно, что вы повторили свой подвиг? И вновь вам повезло выжить? Может, прав был в свое время Иван Хованский, называвший вас дьяволом, а?

— Невероятно. Это лишь ваши догадки, — усмехнулся Кмитич, — да, я взрывал замок в Менске, но взрывал по общему согласию и взрывал вместе со штурмовавшими здание казаками, будь они неладны. Здесь же все не так. Я, напротив, первым узнал, что горит арсенал и стал кричать Володыевскому и Потоцкому, чтобы уводили людей. Володыевский успел предупредить остальных, вскочив на лошадь, но… Это стоило самому ему жизни, как видите.

— Все верно, — отвечал султан, — но почему именно вы первым стали кричать, чтобы люди уходили? Вы вначале подожгли арсенал, а потом у вас проснулась совесть? Так? — глаза Мехмеда сузились. Ему казалось, он ловит хитрого литвина в капкан.

— В чем смысл поджигать порох, а потом кричать, чтобы все спасались? — Кмитич начинал нервничать. — Я… я просто узнал первым, что горит арсенал, от солдата, который оттуда вернулся.

Кмитич решил ни при каких условиях не выдавать врагу Боноллиуса. Пусть Боноллиус уже недосягаем для турок, все равно, Кмитич его имени не скажет даже под пытками.

— Возможно и так, — султан, кажется, колебался.

— Хотя какое это имеет значение? — вопрошал Кмитич. — Ведь урон понесли не вы!

— Ошибаетесь. Каменец — это уже мой город. И это мой город понес урон… А как вы считаете, полковник Кмитич, что подумают о вас ваши товарищи, если, скажем, узнают, что именно вы взорвали замок и убили тем самым уважаемого подольского князя Юрия Володыевского? Вас будут судить?

— Чтобы меня начали судить, вначале нужно доказать, что я это сделал. Пока что вы говорите о предположениях. Слухи и не более. И только из-за того, что я однажды взрывал себя? Обвинение не складывается.

— Это легко сделать, — улыбнулся Мехмед, — к примеру, среди турок, русин, евреев найдутся такие, которые смогут легко найти свидетеля, и тот подтвердит, что вы собирались взорвать замок, тогда что? Вы не боитесь вернуться к своим?

— Нет, — мотнул головой Кмитич, с трудом понимая, куда клонит султан.

— А я бы на вашем месте остерегся. Ведь так, скорее всего, они там и думают многие, а?

— О, нет, великий султан! — чуть ли не засмеялся Кмитич. — Ибо я легко найду людей, которые были со мной все время и которые подтвердят, что я никуда не ходил, ничего не поджигал, а вернулся в замок по чистой случайности в самый последний момент, когда арсенал уже горел. Забыл забрать у пана Потоцкого очень важный для меня документ — дедовскую грамоту. Так и не забрал!

Теперь Кмитич, кажется, сообразил, что султан пробует шантажировать его, Кмитича. Правда, повод какой-то гниловатый, притянутый за уши. Но шантаж налицо. Что же задумал султан?