Три льва

ГЛАВА 19 Первый шторм Кмитича

Паруса галеры латинского типа крепились к реям, длина которых достигала длины корпуса. Главная мачта проходила сквозь палубу и прочно крепилась к килю и корпусному набору. Носовая и кормовая мачты крепились только к палубе. Кормовая мачта использовалась для несения флага, но сейчас его сорвали. Утром Кмитич нашел бочонок дегтя и белое полотно, написал на нем большими черными буквами «ЦМОК», и с помощью московита Никитина забрался по канатам на кормовую мачту и закрепил на ней новый флаг с надписью.

— Что за цмок? — спросил Никитин.

— Так у нас, у литвинов, дракона называют. Морского дракона. Это мой подарок для капитана Семеновича. Пусть порадуется. Теперь наш корабль называется «Цмок»!

— Хорошее имя для ладьи, — улыбнулся Никитин, сощурив глаз, рассматривая развевающийся по ветру белый флаг с черными буквами, — слово «цмок», пан Кмитич, и вправду похоже на дракона, словно лязг его челюстей!

— Верно! — рассмеялся Кмитич, удивляясь воображению этого с вида простого и не так чтобы очень образованного московита.

— Еще раз прими благодарность за то, что спас меня, — сказал Кмитич, хлопнув Никитина по широкому плечу.

— Дык там каждый за всех был, чего меня благодарить, — вновь смутился, словно подросток, Никитин, — это вам благодарствие с Семеновичем, что удрали мы от турка.

— А ты как в плен попал?

Никитин как-то погрустнел, тяжело вздохнул широкой разработанной грудью.

— Сам я из води, моя деревня Лууттса в Шведском королевстве находилась, аккурат у границы с Московией, недалеко от Ивангорода. Потом московиты пришли, заняли ее. Потом опять шведы вернулись. И когда московиты вновь объявились, то все наши пошли воевать с ними, ибо порядки их худы, а шведские лучше.

— И чем худы их порядки? — Кмитичу стало в самом деле любопытно.

— Дык пришли и запретили нам называться своими именами водьскими. Попы говорят, мол, детям имена по болгарским календарям давать надо, мол, Петр там, или Иван, и креститься в веру московскую. Я ведь от рождения Калле именовался. Стал Иваном. Да и на славянском церковном молиться заставляли, хоть и непонятный для нас совсем язык. Шведы так не делали…

Кмитич вдруг подумал, что все это он уже где-то слышал: и эти истории, и этот окающий финский акцент рассказчиков… Точно! Это же самое ему расповедывали в осажденном Смоленске пленные карелы, вепсы и мордвины.

— Стало быть, тебя вовсе не турки пленили? — задумчиво произнес Кмитич, вспоминая свои последние дни в Смоленске.

— Так, — кивал соломенными волосами Никитин, — пленили да туркам как раба по дешевке продали.

— Значит, и домой тебе возвращаться нельзя, так?

— Может, нельзя, а может, и можно, но под другим именем, чтобы думали, что я против турка за царя воевал, в плен попал да сбежал, — вновь вздохнул своей широкой грудью Иван Никитин.

— И куда подашься, если не домой?

— Пока не ведаю.

— Поехали со мной, в Оршу. Там руки мужицкие нужны, а ты работник, погляжу, добрый.

— В Оршу? — Никитин чесал аршинной ладонью в задумчивости подбородок. — Не знаю, что это, не ведаю, где это… Ой, не знаю, пан, не знаю. Может, и с вами поеду. Поглядим потом…

Семеновичу, вопреки ожиданию Кмитича, новое имя галеры не особо понравилось.

— Мой «Цмок» уже не вернуть, — грустно улыбался капитан, — зря вы это…

— А где ваш «Цмок»? — рискнул полюбопытствовать Кмитич, не зная, насколько это больная для Семеновича тема. — И как вы попали в плен, капитан Семенович? Можете рассказать?

— Я разве не говорил? Решил повторить подвиг Еванова-Лапусина, — вздохнул Семенович. — Однажды наш бравый адмирал встал на якорь прямо в порту Стокгольма, словно у себя дома. Шведы с ним не стали воевать, а заключили перемирие, точнее, заключили перемирие с Речью Посполитой. Я хотел сделать нечто подобное с турками. Но… — Семенович всплеснул руками. — Турки не шведы! Навалились на нас всей своей армадой, которую я недооценил, если честно. В результате они потеряли несколько своих кораблей, но и наших два потопили. Мой «Цмок» отбивался до последнего. Мы стреляли из пушек, а потом дрались на палубе на саблях. Сдаваться я был не намерен. Увы… Мы предполагаем, а Бог располагает! Удар сзади по голове прервал мое сопротивление. Хотя… Впрочем, пусть эта галера остается «Цмоком», раз уж вы такое имя ей присудили.

— Простите, капитан, — смутился Кмитич, — я хотел как лучше…

Этим же утром новоиспеченный «Цмок» вплыл в Мраморное море, чьи берега, преимущественно гористые, где еще с античных времен добывали мрамор, были всегда густо заселены. Туда-сюда шныряли торговые суда. Поэтому Семенович приказал держать ухо востро. И не зря. Вскоре появился легкий парусник, явно турецкая торговая фелюка.

— Все тихо! — приказал Семенович. — Никому не высовываться! Эй, Мустафа! Иди сюда!

Мустафа подбежал к капитану.

— А ну-ка, чернявый, позови их по-турецки! Пригласи на борт! — хитро подмигнул Семенович.

Мустафа, намотав на голову чалму, выпрямился и замахал руками кораблю.

— Эй! Иви гюнляр! — поздоровался эфиоп по-турецки с проплывавшей мимо одномачтовой фелюкой. На ней плыло семь человек турок. Они, заметив одну из своих галер, приблизились к ней, спрашивая, нет ли на пути христианских кораблей. Семенович, прячущийся за мачту, понял вопрос и фыркнул от смеха:

— Вот бы им сейчас и объявить, что корабль и есть христианский!

Кмитич тоже улыбнулся, держа свой пистолет наготове.

Мустафа тем временем отвечал, что никаких христиан тут нет, и ласково зазывал турок в гости на галеру, предложив угощение, то, чего у «пиратов» как раз и не было: кое-какая еда от бывшего экипажа еще оставалась, а вот воды не было совсем — много бочек с водой разлилось во время взрыва и боя, а также кто-то додумался заливать питьевой водой охватившее судно пламя… Ничего не подозревавшие турки, на вид богатые купцы, в парчовых одеждах и белоснежных чалмах, с важным видом перебрались на борт галеры. И вот тут их обступила толпа хохочущих русин.

— Извиняйте, — говорил им по-турецки Семенович, — но мы и есть христиане, а вы теперь наши пленные. Давайте перетаскивайте всю воду и пищу к нам на борт, за что вас никто не тронет. Мы будем вас тоже кормить и поить. Познайте наше истинно русское гостеприимство!..

Среди пленных оказалось четыре еврейских купца, предлагавших за себя десять тысяч скуди выкупа, а также две турчанки.

— Кабет не трогать! — строго приказал капитан. — Под страхом смерти! Потерпите до Италии!

— А ваши деньги нам пока не нужны! — бросил он в сторону еврейских купцов. — В нашем случае деньги — ничто. Нам удача нужна, уважаемые торговцы. А ее не купишь!..

Русины непрерывно работали веслами и безостановочно плыли в течение семи дней по направлению к Калабрии, намереваясь пристать затем к гавани в Чевита-Веккии, порте Ориетской области, чтобы высадиться и, поклонившись святому Риму, оставить галеру в подарок Римскому Папе Клименту Десятому и сухим путем добираться далее до Речи Посполитой с ожидаемой помощью Папы.

— А он поможет, обещаю, — успокаивал всех Кмитич. Оршанский князь знал, что Климентий, этот восьмидесятилетний новый Папа, по словам Михала, был хорошим человеком, поддерживающим Собесского и Вишневецкого в их праведной войне с Турцией. С Папой переписывался и сам Михал.

— Папа нам точно поможет, — утверждал оршанский полковник…

На восьмой день после долгого мягкого хода под ярким солнцем по синему искрящемуся морю галера подошла к скалистому островку. Здесь с борта «Цмока» сняли и похоронили тела двух тяжело раненных в бою с турками и умерших человек: московита Мокшина и донского казака. Земли на островке не было, поэтому тела усопших завалили камнями, соорудив над ними из досок православные кресты. Затем все опустились на колени.

— Капитан, отслужите по этим христианским душам службу, ибо нет среди нас священников, — попросил Кмитич. Капитан кивнул и громко прочитал Отче наш.

— Прими, боже, душу раба твоего московитянина Мокшина и…

— Как казака-то звали? — повернул он голову к склоненному в молитве Черкасу.

— Не ведаю, — глухо ответил тот, — Кишкой просто все кликали.

— И душу раба твоего храброго казака Кишки. Да отпусти им все грехи, ибо в борьбе с нехристями искупили сии сполна! Аминь, — закончил Семенович и как-то странно, режущими движениями осенил себя крестом. Рядом всхлипнул молящийся Мустафа. По фиолетовым щекам молодого эфиопа текли слезы…

— Вы православный? — спросил Кмитич, приближаясь к капитану.

— Был, — почему-то в прошлом времени ответил Семенович.

— Был? — удивленно переспросил Кмитич.

— Так, пан полковник, был, — Семенович как-то снисходительно посмотрел на Кмитича, — я ведь из Полоцка, там и родился. Но когда в последний раз был в храме, не помню, хоть утопи. В море, в океане матросам наплевать, пан Самуэль, кто вы — православный, католик или же протестант. Пусть и магометянин! Здесь, в море, свой бог — Нептун. Наверное, правы те сухопутные обитатели, которые говорят, что люди, переплывшие океан, одержимы дьяволом. Мы все, наверное, чуть-чуть язычники.

— Ну, а как же ваши корабельные священники? — спросил Кмитич.

— Так они у себя в каютах первыми молятся Нептуну, чтобы послал попутный ветер, — усмехнулся Семенович, и оба рассмеялись. Кмитич вспомнил, что точно таким же язычником он был и сам, охотясь в лесу, пропадая там днями и ночами, поклоняясь священному дубу Диву… «Моряки, лесные жители… Мы все очень похожи», — думал при этом Кмитич…

— Мой храм — это море, — продолжал Семенович, — это корабли и флот, которого, увы, у меня тоже нет. Стало быть, безбожник я.

— Море — это хорошо, — негромко отвечал Кмитич, — но пока на суше жизнь не отстроим, о каком флоте может идти речь?

Семенович не ответил…

— Хорошо, что мы выскочили на сей островок не случайно, — перевел тему Семенович, указывая на скалы островка рукой, — поскольку, даже не зная района, я понял, что это и есть те зловещие скалы, о которых ранее лишь слышал. А тут еще и погода ухудшается!

— Да вроде нормальная, — пожал плечами Кмитич.

Семенович лишь снисходительно усмехнулся:

— Видишь, как усилилась зыбь?

— Вроде да, немного.

— То-то же!..

Погода и впрямь стала портиться: вокруг солнца образовалось гало, ветер постепенно усилился, а зыбь стала даже выше, чем можно было ожидать. На западе собирались тучи, море становилось бурным, ветер принялся завывать всерьез. Семенович пошел на нос, но, пытаясь убрать большой парус, поскользнулся, зацепился ногой за петлю шкота и упал, перевалившись через низкий борт — как раз в этот момент «Цмок» качнуло на набежавшей волне.

— Человек за бортом! — крикнул Кмитич как заправский морской волк.

Но Семенович, падая, ухватился за шкот и, держась за ванту, быстро вскарабкался из воды на палубу. С него струями стекала вода.

— Убрать паруса! — кричал Семенович. — Сейчас начнется шторм!

Вскоре небо стало темнеть, появилось низкое ливневое облако. Ветер быстро усилился, налетел шквал. Волнение самого моря все нарастало. Было тридцать минут после полудня. Земля на горизонте не была видна из-за легкой дымки. Волны качали галеру, и Кмитича тошнило. Он еще никогда не попадал в шторм, как, впрочем, вообще очень редко плавал на кораблях, но то были речные небольшие суда и совершенно не опасные прогулки. И лишь однажды оршанский князь плавал на морском фрегате в Голландии. Но то была опять-таки короткая и легкая «пробежка» вблизи берега…

Две огромные волны устремились на «Цмока». Семенович тотчас положил румпель на ветер, чтобы увалиться на фордевинд и принять волны прямо в корму… Башнеобразная вершина аспидно-серой волны, словно стена надежной фортеции, начала подниматься над несчастным «Цмоком». Корма галеры задралась.

— Якорь мне в глотку! — кричал Семенович, и Кмитичу стало страшно. «Если этот морской волк кричит такое от страха, что же должен тогда кричать я?» — в ужасе думал Кмитич…

На мгновение нос галеры скрылся под водой светло-серой волны. Струи моря переливались через передний транец… Над «Цмоком» уже возвышался новый большой белый гребень пенящейся воды, кружевная вершина которого накрыла весь транец… Налетевшая волна была отвесная, как крепостные муры Каменца… Кмитич, чувствуя себя бесполезной песчинкой, забрался под скамейку, за что-то ухватившись. До его слуха долетел визг двух турчанок… Вновь налетела лавина воды, послышался сильный треск. В уме пронеслось: мачта сломалась. Стоял страшный грохот, потоками лилась холодная вода, и казалось, что море бурлит, будто кипяток в котле.

— Отче наш, спаси и сохрани! — испуганно молился Кмитич, осеняя себя крестом, полагая, что судно идет ко дну…

И снова его заливал поток соленой морской воды… Протерев глаза от соли, Кмитич понял, что «Цмок» все еще на плаву, да и мачты, как это ни удивительно, все стояли на месте — трещали поломанные весла… Галера тяжело совершила поворот фордевинд и привелась к ветру, медленно поднимаясь на гребне большой, как стена Стамбула, волны…

На палубе лишь Семенович и еще пару опытных русин хотя бы как-то пытались управлять галерой. Вероятно, именно благодаря их усилиям судно еще не перевернулось вверх дном… После часа вновь раздался сильный треск, и послышался звук хлещущей воды. В каютах людей бросило на борт. Кмитич выглянул из-под скамьи. О борт яхты разбилась вершина очередной волны. Она оторвала Семеновича от румпеля, швырнула его на палубу, наполовину заполнила кокпит водой. Звук хлещущей воды производился потоком, хлынувшим через отливные отверстия… На палубе стоял кромешный ад: выл ветер, ревели волны, шумел дождь…

Кмитичу показалось, что вода попала и в трюм. Он бросился туда, на ходу хватая Самойло, крича:

— Выгребайте воду из трюма!

Но к счастью, воды в трюме было немного, и из-за сильной качки она переливалась от одного борта к другому, и даже это количество воды поймать ведром или черпаком было невозможно…

Когда все стихло, оказалось, что яростный гнев Нептуна унес в пучину одного болгарина и одного пленного турка, поломал пятнадцать весел и разбил руль галеры, вследствие чего беглецы должны были резко менять свой план и сокращать путь.

— В Рим мы самостоятельно уже не доберемся, — говорил Семенович, — придется причалить в Сицилии…

Уже без приключений потрепанный штормом «Цмок» приблизился к берегу, где на мысе незнакомого форта возвышалась высоченная башня, увенчанная статуей Девы Марии. Впрочем, форт был неизвестным лишь для сухопутного человека вроде Кмитича.

— Мыс Сан-Раньери! — радостно сообщил Семенович. — Это, панове, Мессина! Итальянский порт, принадлежащий Испании! Виват! Наши злоключения закончились!

Русин приняли с распростертыми объятиями. Итальянцы, напряженно и со страхом наблюдая за Турцией, до владений которой от их берегов было рукой подать, узнав, что приплыли беглые русские пленные, захватившие турецкую галеру с полным вооружением, проявили отеческую заботу, обещая помочь добраться до Рима, к самому Папе. Поврежденную штормом галеру со всеми пушками беглецы оставили в порту, а всему экипажу «Цмока» горожане бесплатно выдали новое платье и бритвенные принадлежности. Там же, в Мессине, русины наконец-то отпустили четырех евреев, взяв предварительно их денежный выкуп, и передали итальянской стороне пленных турок и обеих турчанок.

Когда же чистые и побритые русины и казаки увидели друг друга в венецианском и французском платье, то веселью не было предела… Сорочки, богато украшенные кружевом и бантами, короткие куртки весты с рукавами до локтя и штаны-ренгравы, доходящие до колен, сделали из вчерашних морских пиратов сущих светских щеголей.

Семенович и Кмитич как единственные шляхтичи приобрели модные костюмы жюстокор, одежду французской королевской знати: с облегающим силуэтом, расширенным книзу, с поясом-шарфом на линии талии, с застежкой на ряд мелких пуговиц и петлиц. Их шляпы украшали пышные белые страусиные перья…

— Ну, хранцузы вылитые! Ну, немцы! Ой, хлопцы, держите меня! — ржал Самойло, и слезы от смеха текли по его щекам, будто быть французом или немцем было уже смешно. Сам же русинский казак в модном плаще без рукавов и в белых чулках с вышивкой и узором вызывал не меньший смех у своих товарищей. Умирая от хохота, донцы и русины с литвинами тыкали друг в друга пальцами, явно не узнавая, чисто по-детски веселясь от неожиданного перевоплощения…

После переодевания все отправились на торжественный прием к губернатору. Губернатор города, высокомерный испанец с загнутыми вверх кончиками усов, что-то долго говорил по-испански и сам же прослезился от собственной речи (ее понимал один лишь Сильвестр). Семеновича и Кмитича, как единственных в команде беглецов дворянского происхождения, губернатор наградил Орденом Золотого Руна, которым в Испании награждали только рыцарей и только католиков, тем самым делая огромную честь двум русским шляхтичам. Капитану и полковнику торжественно повесили на шеи шелковые муаровые ленточки красного цвета в два пальца толщиной, а сам орден оказался достаточно необычным: в виде золотой фигурки, изображающей висящее на дереве руно. Остальные же награждались правом быть почетными гражданами города Мессина (с правом жить в нем сколько угодно) и бесплатной выпивкой.

В тот день гулял весь город, в честь почетных гостей на кафедральном соборе били колокола, все корчмы и таверны наполнились веселыми русинами, а все проститутки были разобраны. Впрочем, одними жрицами любви Мессина не откупилась. В ход шли и обычные горожанки, которые, впрочем, были явно не против предаться утехам с новыми почетными гражданами их города…

Город являлся центром большого сельскохозяйственного района, где возделывали цитрусовые культуры — лимон, апельсин, мандарин, клементину (гибрид мандарина и апельсина), а также виноград и другие фрукты. Урожай уже собрали, и сейчас расслабившиеся после долгого плена и трудного пути казачки вместе с радушными хозяевами всласть «пожинали» его плоды, распивая виноградное белое вино, веселя итальянцев гопаком и оценивая по достоинству все прелести жарких итальянок…

Кмитич также расслаблялся с темпераментной черноглазой итальянкой, постоянно называвшей оршанца «аморе мио». Однако жаркие поцелуи страстной южанки, похоже, лишь растревожили Кмитича. Перед его глазами постоянно стояла Елена… Как там она? Как аукнулось ей вся эта дерзкая авантюра с побегом из ямы смертников? «Даст Бог, что все прошло тихо, если уж она является любимой женой султана, — успокаивал себя Кмитич, — а если обман и вскроют, то, может, как мать будущего правителя Турции ее не станут наказывать слишком сурово? Скорее всего, не станут». Кмитич словно колдовал, отводя какие-либо беды и гнев жестокого султана от Елены… Увы, что он мог…

Но пуще местных веселых девушек русины оценили местное море. Несмотря на то, что уже стоял ноябрь, пусть и весьма солнечный, и все горожане кутались в теплые плащи, русские гости с хохотом бросались в ледяную, с точки зрения сицилийцев, воду, словно мальчишки, с криками и счастливыми воплями носились по желтому песку, брызгались друг в друга водой, ныряли в набегавшие волны…

В кабаках Мессины казаки перезнакомились и с разного рода сомнительными людьми — откровенными джентльменами удачи. Один их них, ирландец Джо О'Рурк, за кружкой крепкого эля активно агитировал Самойло, Кмитича и Семеновича вместе с Черкасом плыть в Порт-Ройал, в жаркое Карибское море, и там примкнуть к капитану Генри Моргану.

— Морган? — переспросил Семенович. — О нем рассказывают как чуть ли не о самом кровожадном и дерзком пирате в наши дни.

— Не пират, а флибустьер! — поднимал свой черный от пороха палец Джо, делая большие глаза.

— А что такое флибустьер? — спрашивал Черкас. Кмитич, впрочем, тоже не знал.

— Флибустьеры — это как корсары, нанимаются на службу британскому королевству и топят испанские корабли во славу Великой Британии, — оскалился Джо, — а Морган — богатейший и знаменитейший из всех флибустьеров. Из Уэльса родом, между прочим. Почти мой земляк! На его кораблях царит самое справедливое в мире королевство: всю добычу делят поровну, раненым выплачивается пенсия, да такая, что на нее можно безбедно прожить остаток жизни! Мой один товарищ в январе этого года ходил с Морганом в Панаму. У Моргана было тридцать шесть кораблей и тридцать два каноэ, в которых находилось тысяча двести человек. Целая армия! На десятый день они подошли к Панаме и ринулись на штурм города. Бой был жестокий, и люди Моргана понесли в нем большие потери, но, несмотря на это, к вечеру овладели городом, истребив всех сопротивляющихся. По приказу Моргана Панаму подожгли, а так как большинство из двух тысяч домов были деревянными, Панама превратилась в кучу золы. А вот мой товарищ, потеряв полруки в том бою, был списан с корабля со своей долей добычи плюс пенсия за ранение. Во как! Потом Морган разделил свою команду на две группы, из которых одна отправилась в окрестные леса вылавливать жителей города, а другая на кораблях и каноэ вышла в море на перехват судов, идущих к Панаме с грузом. Обе группы рьяно взялись за дело, и за несколько дней была захвачена в лесах не одна сотня пленных, а также взято на абордаж много судов с золотом, серебром, съестными припасами и разными товарами. Да, многие погибли, но их семьям, каковы были известны, передали деньги за погибших, как были выплачены и пенсии всем раненым, списанным на землю. То есть, если даже тебя убили, никто не украдет твои законные деньги!

— Законные деньги! — иронично усмехнулся Семенович. — Это значит, ты нам предлагаешь воевать против Испании?

Пират Генри Морган на фоне пылающей Панамы

— Ну да! — как на дурачка уставился Джо на капитана.

— А что лично нам плохого сделала Испания? — еще больше хмурил пшеничные брови Семенович.

Кмитич хлопнул Семеновича ладонью по плечу.

— А вспомни, пан капитан, — сказал Кмитич Семеновичу, — что про Испанию сказал в свое время наш Франциск Александр Копоть в своей сеймовой речи по поводу назначения его брестским каштеляном. Он, кстати, выступил с резким обличением испанских колонизаторов.

И Кмитич, подняв руку, процитировал:

— «Не знаю, чем больше отягощен испанский монарх, золотым песком или плачем несчастных индейцев. Кажется, весь Новый Свет вывозят к нам на своих суднах. Что было к пользе всем людям, то стало принадлежать царственному капиталисту!» Ну, а мы этого царственного капиталиста возьмем да и ограбим!

— Верно, верно говорит этот господин! — заулыбался своими наполовину выбитыми зубами Джо.

— Так, верно! — перешел уже на более серьезный тон Кмитич. — Только какая польза индейцам от того, что мы начнем топить и грабить корабли страны, которая нас сейчас приютила и наградила почетными орденами?

Джо явно смутился.

— Так ведь… против Мессины я вам ничего не предлагаю дурного делать, — растерянно забегали его плутоватые карие глазки, — это там, на Карибах только, и за хорошие деньги! — сделал международный жест пальцами ирландец и пропел:

— Все равно, — презрительно отвернулся от Джо Семенович, — за деньги воюют наемники да пираты. А мы не наемники и не пираты!

— А я бы пошел к этому Моргану! — признался Самойло, допивая свой эль. — Да вот, только турка вначале разбить надо. А потом можно было бы в твой порт плыть. Как он там называется?

— Порт-Ройал. Это столица всех флибустьеров! Рядом с Сантьяго-де-ла-Вега! — объяснил Джо. — И раздумывать долго нет времени. Я сейчас команду набираю. Ждать, когда вы тут турок разобьете, не буду.

— Ну, у тебя своя война, у нас своя, — поставил точку в разговоре Кмитич, — мы поплывем в Рим, а оттуда домой, в Литву.

Однако не все так думали, как Кмитич или Самойло. Черкас был явно под впечатлением от рассказа Джо о сокровищах Карибского моря, о вселенской справедливости храброго и удачливого капитана Генри Моргана. И похоже, что этому донскому казаку, потомку степных кочевников, явно понравилось быть морским пиратом. А может, и кровь готского морского народа взыграла в жилах этого казака? Может, пращур Черкаса был варягом, плывшим «в греки» да осевшим на Дону или Днепре?

— Это дело по мне! — сказал Черкас Семеновичу и Кмитичу. — Не взыщите, панове, но я поплыву в этот самый карибский порт к Моргану. Вернусь богатым да страны жаркие увижу. Когда еще в жизни такой случай представится?

К немалому удивлению Семеновича, принял предложение Джо и мичман Попович.

— А тебе зачем этот Порт-Ройал? — удивился Семенович.

— А что мне дома делать? — развел руками Попович. — Мой Мстиславль московиты разорили да пожгли. Родных не осталось. Меня сиротой отдали в Слонимское мичманское училище. Так и оттуда пришлось бежать аж до Гданьска! Я ведь, капитан, молод еще! Двадцать пять лет! Поплаваю, золотишка накоплю да и вернусь, дело свое открою! Но уже не в Мстиславле! В Гданьске!

— Я думал, что ты, Микола, настоящий моряк, а ты авантюрист! — нахмурил брови Семенович.

— Так, — чуть обиженно отвечал Микола, — я, может, не так люблю флот, как вы, пан капитан. И не так благороден, как вы! Но я и не авантюрист!

— Скорее, романтик! — рассмеялся Кмитич, пытаясь немного успокоить Поповича. Оршанскому князю, почему-то решение Миколы не казалось неожиданным.

— Романтизм и пиратство? Очень совместимые понятия! — укоризненно усмехался Семенович, но потом махнул рукой.

— На судне вы слушались только меня, — говорил он и Поповичу, и Черкасу, — за то вам дзякуй вяликий. А сейчас мы все свободные люди и каждый волен сам выбирать для себя судьбу. Поступай, Попович, как знаешь. Но я возвращаюсь домой. Я шляхтич, а не вольный казак, как Черкас…

И оба московита также вызвались записаться в команду Джо О'Рурка.

— Никитин! — на этот раз пришла очередь удивляться Кмитичу. — Ну, а тебе человеку лесному, что в море надо?

Никитин, мужик неторопливый и добродушный, всегда казался Кмитичу самым далеким от моря и волн человеком из всей команды. А тут… Порт-Ройал! Морские приключения с Морганом!..

— А что мне дома делать? — отвечал, как и Попович, Никитин, зыркая исподлобья. — Я только тут настоящую жизнь и увидел! Только в море-океане и стал по-настоящему свободен. Я же говорил вам, пан Кмитич, как я в плен попал! Через царя, что нападал на наши земли постоянно. Хорошо, прикинусь я другим человеком. И даже если совру, что попал я к туркам через войну за царя-батюшку, еще непонятно, что со мной дома попы утворят за то, что у магометян просидел так долго! Говорят, нужно каяться да через какой-то карантин проходить! Это за что же мне такие муки? Да пошло оно все! — и хмельной Никитин в сердцах рубил воздух своей широкой ладонью.

И Кмитич с Семеновичем соглашались:

— Так, верно, дома тебе явно делать нечего…

Плыть в Порт-Ройал с Джо собралось охотников человек пятнадцать: три иностранца и дюжина донских казаков Черкаса. Ирландец был, кажется, доволен. Команда у него набиралась. Янка с Мустафой, казалось бы, тоже увлеклись рассказами Джо, и даже весело распевали с ним его пиратские песни на английском, однако решили держаться Кмитича… Кмитич же торопился в Рим. Теперь для него каждый день был на вес золота. Он всей душой стремился на родину, не имея четкого понятия, что же там сейчас происходит…

Выходя из таверны в синий сицилийский вечер под прохладный морской бриз, слегка хмельной Кмитич, улыбаясь, спрашивал Семеновича:

— А признайтесь, капитан, отбросив свою шляхетскую гордость, хотелось бы вам вот так бросить все и под парусами уплыть в далекое Карибское море, и пусть и со скандальным, но знаменитым Генри Морганом поплавать на одном корабле, а?

Семенович поежился, не то от холодного ветра, не то от вопроса, не удосужившись ответить Кмитичу.

— А я вот в свои шестнадцать или семнадцать лет, а может, и во все двадцать, точно бы, как и твой мичман Попович, поддался бы уговорам и уплыл, — сам с собой разговаривал Кмитич, — нет, пан капитан, не денег ради! Ради Ямайки, Кариб, ради теплого ветра дальних странствий! Люблю мир посмотреть! Но западней Голландии пока не бывал! И южней Сицилии! Ха-ха-ха!

— А я вот в свои шестнадцать убедился, что далеко не везде хорошо, где нас нет, — несколько снисходительно усмехнулся Семенович, отвечая Кмитичу, — и что все эти дальние страны не так уж романтичны, какими кажутся нам во время чтения про них в книгах у камина.

— Какой же вы зануда! — вновь рассмеялся Кмитич. Местный морской грог, что стаканами хлестал Джо, явно пьянил оршанского полковника.

— Не я зануден, а те страны, в которых довелось побывать, — хлопнул Кмитича по плечу капитан, — когда, пан полковник, мне было шестнадцать лет и я был юнгой, нас в канун Сочельника 1653 года прибило к берегам Шотландии после нескольких часов изнуряющего шторма. Я был счастлив: вот она, романтичная и поэтичная северная страна волынок, русалок и клетчатых килтов! Сейчас, мол, окунусь в атмосферу местного Сочельника, отведаю рождественский пирог шотландских горцев, увижу шотландские Коляды и их знаменитую ряженую лошадь… Увы, мой друг Самуэль! Я провел самое скучное в своей жизни Рождество!

— А что так? — удивленно посмотрел на Семеновича Кмитич.

— Ваши любимые протестанты, пришедшие в Англии и Шотландии к власти, запрещают там ныне по-народному и весело праздновать Рождество, что мы так любим отмечать более всего в году.

— Разве? — не понял Кмитич. — Что-то вы путаете, капитан! Как можно запрещать лучший христианский праздник?

— В том-то и дело, что британцы-реформаторы не считают его христианским! Я имею в виду все эти колядования, песни, пироги и прочие увеселительные традиции. У них просто проходит унылая месса в церкви и все на этом. Ранее, рассказывают, шотландцы отмечали Рождество так же, как и мы: с музыкой, с различными играми и соревнованиями, с ряжеными. Говорят, что еще при Генрихе VIII обычай этот запретили. Любой, кто пытается соблюдать старинные обряды и обычаи, приуроченные к Рождеству, строго наказывается и проклинается их церковью. Представьте себе, что преступлением считается даже выпечка некогда традиционного Рождественского хлеба!

— Но почему? — Кмитич во все это верил с трудом.

— Я же вам говорю! Вроде как язычеством все это считается!.. По крайней мере, считалось недавно.

— Дзякуй, Алесь, что предупредили! В Шотландию я теперь ни ногой!..

— Так и этот Джо! — продолжал Семенович. — Складно и красиво рассказывает. Вольный человек может и в самом деле подумать, что вот оно — счастье морского волка! Но я-то, настоящий морской волк, точно знаю, что на самом деле все будет не так уж и гладко, как расписывает этот ирландский флибустьерский поэт. Хотя наш Черкас, думаю, все это переживет. Он тертый калач!

— А Попович?

— А этот — хитрый и шустрый. Выкрутится. Как на галере!

Они весело расхохотались. Настроение уже поднялось и у «зануды» Семеновича. И оба литвина зашагали далее по брусчатке к своему дому, горланя английскую песню «Нет лучше места, чем дом».