Три льва

ГЛАВА 24 Наследие Семеновича

Нет нужды рассказывать, сколько радостного переполоха наделал приезд Кмитича в Оршу, а потом и в Россиены. В этих городах словно продолжились веселые Коляды: люди пели, плясали, угощались дармовой медовухой, коей не жалел Кмитич…

Но долго отдыхать и расслабляться не было времени. Войско Речи Посполитой готовилось к новой военной кампании. Готовилось собранно, толково, по науке. Возможно, к этому коронного гетмана Яна Собесского подтолкнуло то, что его личный авторитет после падения Каменца-Подольского также пал. Многие шляхтичи за глаза обвиняли Собесского в смерти Володыевского, укоряли, что не пришел на помощь городу. Да и сам Собесский признавал свою вину, терзался, клялся самому себе исправить ошибку, смыть позор кровью врагов… «Так, переоценил я возможности Каменца, до этого успешно отразившего осаду Хмельницкого. Так, переоценил я и возможности Володыевского, Михала Радзивилла и Кмитича, которых послал на поддержку города», — думал Галицкий князь…

И теперь Собесский весьма рачительно тратил деньги Папы Римского, нанимая немецких и прочих рейтаров, выплачивая польской и литвинской шляхте за сбор гусарских хоругвей, закупал новые осадные пушки у шведов, нанимал казаков, слал листы всем подряд с призывом выбить басурман со святой русской земли… И армия собиралась приличная.

Готовился и Кмитич. Он решил преподнести «сюрприз» султану за «теплый» прием в Стамбуле и обстрелять его гарнизоны, прячущиеся за стенами захваченных городов, не просто ядрами, но ракетами. Поэтому оршанский князь достал с полки чудом переживший налет казаков трактат своего учителя Казимира Семеновича «Аrtis Маgnае Аrtillеriае рагs рrima»[13], изданный в 1650 году в Амстердаме благодаря поддержке эрцгерцога Леопольда-Вильгельма Габсбурга. В этом почти 300-страничном труде Семенович подробно описывал все достоинства и возможности артиллерии, ее физические законы, но, главное, в третьей части описывал действия ракет, за которыми видел будущее всей артиллерии. Кмитич решил хорошенько изучить работу своего гениального учителя, чтобы хотя бы частично, насколько успеет за короткое время, восстановить кое-что из его открытий. В свои работы он посвятил лишь Михала, зная, что его друг тайно увлекается алхимией и тоже знает толк в физических и химических законах, как и в артиллерии. Под Несвижем Михал с Кмитичем устроили тренировочный полигон, где начали испытывать ракеты, взрывающиеся картечью.

— Агонь вяртае сваю сiлу, калi выцякае iз вялiкай магутнасці, кiдае ракету… — читал во время обеда Кмитич цитату из книги Семеновича. Он даже во время еды не выпускал книгу из рук, все время думая над изобретениями Семеновича, пытаясь докопаться до того, что же безвременно ушедший в мир иной учитель мог написать во второй, куда более сенсационной своей книге, рукопись которой погибла от взрыва или пожара.

— Но что это значит? — не совсем понимал Михал. — Как может огонь возвращать свою силу?

— Этим Семенович подчеркнул, что вовсе не от воздуха ракета отталкивается. Мы кидаем камень, и он летит по воздуху, — рассуждал Кмитич, — он летит долго, может лететь до тридцати шагов, если хорошо кинуть. Но он летит только от одного толчка, как и ядро летит от толчка, что совершает огонь от хлопка сгораемого пороха. А если таких толчков будет несколько? Видишь ли, Михал, Семенович изобрел длинный снаряд с треугольным, как у стрелы, оперением на конце. Этот снаряд он предполагал разделить на три сектора с пороховым газом. Сгорает один сектор — зажигается второй. Главное в том, что, как и предполагал Семенович, возникающая при сгорании топлива тяга создает силу, которая и толкает ракету. Отдача — результат не отталкивания от воздуха, как думают наши инженеры, а действия струи раскаленного газа. Предложенная Семеновичем ракета, в отличие от обычных ракет для фейерверков, будет многоступенчатой, и это, любый мой Михась, есть настоящий прорыв! Скачок научной мысли на качественно новый уровень!

Михал отложил нож с вилкой и с любопытством склонил голову.

— Но в чем суть этого прорыва на качественно новый уровень?

— Его суть выглядит следующим образом, — Кмитич схватил в руки нож и кусок хлеба, — когда порох сгорает в первой ступени, она отбрасывается, — Кмитич отрезал от хлеба ножом треть его куска, — и теперь порох горит во второй ступени, и облегченная ракета продолжает движение. Когда и он выгорает, — Кмитич отрезал еще треть хлеба, — то принимается за дело третья ступень. Это позволяет ракете подниматься все выше и лететь все дальше. К примеру, на целую морскую милю, а то и дальше мили. И вот чем больше секций с раскаленным газом, вылетающим из задней части ракеты, тем дальше она летит. Мы сможем запускать ее за пять миль!

— Но, — усмехнулся Михал, — зачем из такой дали стрелять по крепости, которую даже не видно? Как мы сами будем наводить ракеты на цель? В чем эффект такой бомбардировки врага?

— Ну, положим, определим расстояние математическим путем. Это несложно! Но ты, Михал, не прав, эффекта от такой стрельбы в плане урона для противника не мало. Одна такая штука — и город горит ярким пламенем! Но тут и психологический ход! Словно с неба на голову турок падают ракеты, разрываются картечью и поджигают укрепления. Турки обмочат все свои шаровары от страха!

— Это любопытно, — Михал вновь наколол на вилку кусок жареного мяса, — но не лучше ли нам создать дальнобойные пушки? И снаряды, начиненные тремя или даже пятью ядрами, а?

— Можно, — кивнул Кмитич, — но Семенович такую роль и полагал отвести ракетам! Если их сделать большими и начинить разрывными гранатами, — развел руками Кмитич, — я об этом думал еще в Смоленске, но там не хватало ни времени, ни пороха для экспериментов!

— Этого у нас нет и сейчас, — Михал наполнил бокалы красным токаем, — лето скоро закончится, а по осени мы выступаем. Ну а если тебя послушать, то порох для твоих двух или трех ракет придется собирать со всего Княжества.

— Так! — сокрушенно кивнул Кмитич. — Времени и пороха у нас мало, но они все же есть! Чтобы создать такие ракеты-бомбы, как то и предполагал Семенович, нужно думать и о новом порохе, и тебе как почти алхимику это должно быть близко, и над внешним контуром ракеты. Форма снаряда сильно влияет и на дальность, и на устойчивость полета. Указывал Семенович и на такой важнейший параметр как соотношение диаметра и длины корпуса. И сделал ряд рекомендаций для конструкторов ракет. Например: высота ракеты должна быть пропорциональна диаметру сопла для газа, а поднимаемый ею груз должен иметь такую форму, которая бы создавала как можно меньшее сопротивление воздуха при вертикальном взлете. Ракета с прикрепленным грузом должна иметь форму пирамиды или конуса.

— Все это очень интересно, мой любый сябр, но я пока не вижу большого смысла в таких ракетах, — Михал задумчиво отпил из бокала, — ну, положим, создадим мы такой снаряд. Но, опять-таки, чем дальше он может лететь, чем меньше шансов, что он попадет в цель. Хотя, тут ты прав, мы ограничимся только таким расстоянием, чтобы просто держаться от стен вражеской крепости как можно дальше. Смысл же самих ракет мне представляется в возможности не столько вызвать пожар, сколько просто напугать этих турок. Это, наверное, в самом деле впечатляюще, когда сверху на тебя падают горящие и взрывающиеся ракеты, непонятно откуда прилетевшие. Такие меры могут прикрыть наши атаки на стену города. Но сидеть сейчас и разрабатывать большие и длинные ракеты, а стало быть, и создавать газ для их запуска, у нас, Самуль, нет ни минуты! Давай после войны этим займемся, если уж совсем делать будет нечего.

— Добре, — кивнул Кмитич, допивая свой токай, — ты прав. Сейчас на это нет ни времени, ни наших с тобой мозгов, которым, ты уж не обижайся, но далеко до мозгов моего учителя Семеновича. Это был гений. А мы всего лишь его подмастерья. И этого гения не оценили! Выгнали из страны! Позор!

— Но, там не все так уж просто было, — поморщился Михал. — Насколько ты помнишь, или же уже забыл, Семенович выделил пану Артишевскому бесплатно оружие из королевских арсеналов. Против него за недочет большой суммы денег возбудили уголовное дело. Ну а Ян Казимир вступился. Надо быть благодарным моему крестному, он все-таки списал долг с Семеновича, который, верно, был больше ученым, чем чиновником, и, видимо, не знал, что за оружие, выдаваемое для нужд государства, Артишевский должен еще и платить! Хотя, если честно, то я и не знаю: сам ли, обидевшись, уехал в Голландию Семенович или же его все-таки заставили? — вопросительно взглянул на Кмитича Михал.

— Того он никогда не говорил, — Кмитич задумчиво крутил в руках вновь полный бокал, — но мне кажется, что собирался-таки вернуться на родину. Он даже термины в мерах веса пороха для ракет давал чисто по-нашему: «бочка», «барыла», «вядро» и, наконец, «беркавец», слово, что используют только лишь под Витебском на Дубровенщине, где он и родился.

— Ну, выпьем же за память о великом гении! — поднял бокал Михал. — Пусть хотя бы в раю его оценят по достоинству!

— Так, за светлую его память, — улыбнулся Кмитич, — и за нашу будущую победу с его помощью!..

Лето 1673 года подходило к концу. К концу подходили и сборы посполитой армии, составлявшей уже более шестидесяти тысяч человек: сорокатысячное коронное войско собрал Собесский — возымели-таки действие деньги Папы Римского; а из Великого Княжества Литовского Михал Радзивилл и Михал Пац привели еще двенадцать тысяч. Еще до десяти тысяч набиралось иноземных рейтар и казаков. Правда, вновь не обошлось без капризных выходок Паца. Великий гетман, изначально активно занимавшийся сборами, вдруг, ссылаясь на болезнь, передал Несвижскому князю командование всей литвинской армией. Но и это не все. В своих письмах он даже отговаривал Михала Радзивилла от похода, мол, это дело чисто Польши и Руси, «хватит нам полякам помогать». Однако Михал Казимир был непреклонен. Он подтвердил Яну Собесскому, что объединяет свою армию с коронной и готов выступить хоть завтра.

В Несвиже прошел и первый военный совет. Приехали многие, с кем крепко обнимались и целовались Кмитич и Михал. Хотя Степан Чарнецкий разочаровал Кмитича — это был не сам престарелый русский воевода, но его племянник, полный тезка.

Ракеты Семеновича. Иллюстрация из его книги

— Ну, а как поживает дядя? — интересовался Кмитич.

— Сдал немного за последние пять лет, — отвечал с явным польским акцентом Чарнецкий-младший, похожий на знаменитого дядю, как родной сын — и похудел, борода посерела от седины, но воинская осанка все та же. Рвался в бой, да не пустили…

— Ага, пан Кмитич! Повоюем еще вместе! — к Кмитичу подскакивал круглый, как мячик, но все еще по-прежнему шустрый Андрий Потоцкий.

— Пан староста! — жарко обнимал крепкие плечи Потоцкого Кмитич. — И вы тут! Вот кого рад видеть!

— А я вам ту самую грамоту вашего деда Филона привез, из-за которой вы в плен и угодили, — улыбался Потоцкий, тряся перед Кмитичем кожаной сумкой, — пляшите!

— А вот за грамоту дзякуй, — принимал сумку Кмитич из рук Потоцкого, — затянулась, конечно, передача сей паперы. Но может, так и лучше. Видно, так Богу было угодно…

Здесь же были и другие каменцы: Мыслишевский с Мотовилой, которые не меньше радовались при виде оршанского князя…

Прибыл и хорошо знакомый Дмитрий Вишневецкий, кузен короля и «товарищ по несчастью» Михала. Вновь после Каменца Кмитич с радостью увидел и Снитко. Впрочем, хватало и новых людей: русин Гоголь, датчанин Ян Денмарк, бельгиец Кристоф де Боан, поляки Кнотский, Корыцкий, Скшетуский, Жечинский и русский воевода гетман Яблоновский. Последний в новенькой блестящей кирасе и нарукавниках, с начищенным до блеска медным шлемом в руках, увенчанным длинными перьями — словно уже сейчас собирался в бой, — смотрелся как римский патриций. На плечах Яблоновского лежал пурпурный плащ под стать римскому императору, а на боку висела сабля, украшенная драгоценными камнями…

Из литвинов кроме Кмитича и Михала (и не считая Потоцкого) был только один Лужецкий из Подляшья. Пропаганда Михала Паца, что этот поход есть не что иное, как очередная авантюрная кампания Польши и Руси без какой-либо пользы для Литвы, все-таки на многих подействовала. Даже на такого вояку как Александр Полубинский. Михал посылал лист Полубинскому, рассказывая о том, что в плену султан предлагал Кмитичу стать гетманом вместо Дорошенко и помочь присоединить к Порте Брестское воеводство.

«Неужели нам будет лучше сражаться с турками уже непосредственно на своей территории, а не бить их здесь, не дожидаясь?» — вопрошал Михал, но Полубинский, похоже, полагал, что двенадцатитысячного войска Литвы пока что хватит для подольской кампании…

Открыл военный совет Ян Собесский, обращаясь ко всем на польском… Затем слово взял Яблоновский. Кмитич сразу понял: этот пан здесь — один из главных после коронного гетмана. Похоже, ни разу не побывав в Хотине, этот авторитетный русин предлагал тащить по дорогам этой страны всю объединенную армию Речи Посполитой. Кмитич слушал Яблоновского, то и дело усмехаясь.

— Панове! — взял слово Кмитич, едва Яблоновский закончил. — Я изъездил все Подолье вдоль и поперек. Там трудные дороги для большой армии. Мы будем постоянно останавливаться, ждать обозы, ждать, когда подтянутся пушки и фураж. Наша армада растянется по подольскому бездорожью, которое вызовут очень скоро начавшиеся дожди, на долгие версты. Осень в Руси всегда дождливая, паны ясновельможные. Нам надо идти вперед небольшой группой. Ну, максимум в двадцать-тридцать тысяч человек. Не более.

Собесский задумчиво дергал себя за усы. Он понимал: Кмитич прав.

— Верно, — кивали головами и некоторые русинские полковники. Но только не Яблоновский.

— Пан Кмитич, — распушил свои пшеничные усы Яблоновский, — я уважаю и чту вашу доблесть и мудрость командира, но вы, верно, забыли, что у Гусейн-паши в городе тридцать пять тысяч солдат! А вы предлагаете прийти под стены Хотина с тридцатью тысячами! Даже меньше, чем у обороняющихся турок! Да они просто выйдут за стены города и битву нам ученят на равных!

— Пан гетман, — вновь улыбнулся Кмитич, словно разговаривал с ребенком, — вот вы видели когда-нибудь Хотин? Нет? А я видел. И теперь представьте, что в этом небольшом, но, в самом деле, с высокими крепкими стенами городе, сидит гарнизон в тридцать пять тысяч человек! Где они сидят? На плечах друг у друга? Может быть, они ночуют прямо на улицах этого забитого до отказа людьми городка? Или на крышах? А где берут еду и вино?

Потоцкий тихо захихикал. Яблоновский вспыхнул красной краской. Кмитич говорил дело.

— Но нам не раз докладывали, что турок именно столько! Тридцать пять тысяч! — оправдывался русский гетман.

— Скорее всего, у Гусейн-паши столько и есть, — кивнул Чарнецкий, — но в самом городе больше десяти тысяч он не разместит. И вот тут-то следует вспомнить слова одного перебежчика о том, что турок в городе, в самом деле, не более десяти тысяч человек. Вот этой информации я верю полностью!

— Верно говорит пан Кмитич, — задумчиво произнес Собесский, — Хотину не уместить тридцать пять тысяч турок плюс собственные жители. Никак! Город не коровий желудок, столько народу не вместит. Туда даже десять тысяч впихнуть тяжело. Поэтому считаю предложение пана Кмитича по разбитию нашего войска на две части целесообразным. Мы начнем осаду с тридцатью тысячами. А вторая часть армии пусть подтягивается позже. Пусть молдаване тоже подтягиваются своим ходом. Согласны, панове?

— Согласны, — кивали головами полковники, и даже Яблоновский более не протестовал, хотя и бросил недовольный взгляд в сторону Кмитича.

— Хотя верно, пан Яблоновский, — продолжил Кмитич, сглаживая «пощечину» гордому русину, — оно и десять тысяч много. Будь у нас в Каменце десять тысяч, так разве сдали бы мы город? Да никогда! Но наш солдат один стоит трех турецких. Об этом тоже не надо забывать…

Вечером, уже когда совсем стемнело, после окончания совета все собрались у прудов, окружавших величественные и неприступного вида валы изящного и в то же время грозного Несвижского замка. Хозяин замка обещал показать нечто… И вот белые башенки живописного замка окрасились отблесками ярко-оранжевых вспышек оглушительно разрывающихся петард, со свистом взлетающих вверх из-за стволов раскидистых дубов.

— Красиво, — улыбались полковники.

— Ничего особенного, — пожимал плечами Яблоновский, — неужели петард никогда не видели, а, панове?..

После всего, когда полковники расходились на ночлег, Собесский подозвал Кмитича. Они зашли в комнату коронного гетмана.

— Попросить прощения у тебя хочу, — виновато бубнил Собесский, не глядя в глаза Кмитичу, — и за Каменец, что подставил вас всех, и за ссору с тобой перед этим, там, после совета…

— Да брось ты, Янка! — улыбнулся Кмитич. — Я уже и забыл!

— А я нет, — вздохнул Собесский, — ведь ты в самом деле мне правду говорил. Цепляюсь я за Польшу, как дитя за материнскую юбку. А знаешь почему?

— Почему же?

— Боюсь. Боюсь быть королем, боюсь реформатором быть. Не справлюсь. Задушат, отравят! Я ведь, Самуль, трус. Только тебе в этом признаться и могу, ибо Михалу такого сказать нет сил. Он меня всегда считал старшим и более сильным и храбрым товарищем, еще с детства. И сейчас так считает. А у самого него храбрости и стойкости больше, чем у меня, в десять раз!

Собесский сел, облокотившись рукой о стол, опустив голову.

— Если бы не Михал, — продолжал он, — я бы под Бялолукским лесом так и остался лежать в траве да ворон кормить. Это он, Михал, моего коня за повод схватил да вытянул из той сечи, что ты верно припоминал, когда польское рыцарство сарматское клеймил. А я в тот момент сдался, опустил руки, был готов и к плену, и к смерти… Эх, Самуль, не того вы с Богуславом человека выбрали на кандидаты в короли. Ой, не того! Не гожусь я. Вот если бы Михала или тебя…

— Постой! — прервал его Кмитич и сел напротив. — Мы же условились! Михал в короли не пойдет никак! Мне это тоже не надо. Да за меня и не проголосует никто. Ты уже одной половинкой задницы на троне сидишь! Вишневецкий, сам же ты говорил, не сегодня-завтра уйдет! Шляхта на твоей стороне!

— Самуль, там же из меня веревки начнут вить все эти царедворцы, — поднял на Кмитича большие испуганные глаза Собесский, — зубами рвать начнут, чуть что. Там ведь нет ни единого доброго человека, Самуль! Ни единого! А я такой! Из меня, в самом деле, можно веревки вить! Там скажут краковяка под их музыку танцевать, так я и начну танцевать краковяка!

— Не хвалюйся! — засмеялся Кмитич. — Мы тебя будем поддерживать, и никто веревки вить из тебя не станет. Лично руки тому обрублю! Ты только нас слушай, не прогибайся перед местной шляхтой.

— Прав ты был, — продолжал Собесский, — у них и крестьяне забитые, и шляхтичи не свободные, пусть и кичатся своими вольностями. Их чванство, гордыня, жадность да лень цепями на них висят. Они своего же поляка боятся на трон ставить, чтобы не передраться друг с другом. Какие уж тут вольности и свобода! Литвины — вот кто по-настоящему свободен! Но я не гожусь. Я уже поляк одной ногой. Может, все-таки Михал…

— Нет, — покачал головой Кмитич, — Михал не пойдет. Говорили уже с ним на эту тему. И не раз. Да и на переправе коней не меняют. Хотя, если честно, то твои страхи я разделяю. Но нас спасает то, что мы команда. Как во время шторма на корабле, мы будем вместе и вместе выводить наш корабль из шторма. А насчет труса… Так ведь нет, Янка, людей абсолютно храбрых! Видел бы ты, как в бурю на галере я перепугался! Под лавку забился, не знал, что делать… Короче, все! Спокойной ночи, я пошел.

Кмитич резко встал, хлопнул Собесского по большому круглому плечу и вышел. А Собесский остался сидеть, недоуменно глядя на захлопнувшуюся дверь… Он в самом деле не знал, что делать. Не хотел, боялся идти в короли, словно коронация намечена уже на следующей неделе… И ведь чувствовал — придется…