Глава 3. Новый либерализм: смена парадигмы общественного моделирования

3.1. Новый либерализм как идеология послереформенного времени

Новый либерализм формировался в условиях политической реакции середины 90-х гг. Это было сложное и противоречивое время. С одной стороны, отмена крепостного права и реформы правительства Александра II бесспорно способствовали капитализации российского общества и в какой-то мере придали этому процессу необратимый характер. С другой стороны, убийство императора (1881) активизировало консервативные силы, Александр III положил конец тем темпам и масштабам реформаторской деятельности двадцатилетнего правления своего отца. Время Александра III вошло в историю как время контрреформ. «После радужного настроения, светлых надежд и кипучей деятельности, наполнивших собой эпоху реформ, наступили годы полного и горького разочарования, и было от чего: светлые надежды не сбылись, победное шествие реформ остановилось, отчасти попятилось назад. Радужное настроение превратилось в мрачное, ироническое, дошедшее в некоторых до отчаяния или крайнего озлобления», - писал в 1888 году К.Д. Кавелин. [251]

Казалось, либерализм «превратился в мерцающую неопределенность» (Масарик), отступил под натиском консерватизма, сводя до минимума свои требования (свобода печати, распространение в народе грамотности, продолжение начатых реформ), что даже позволило некоторым увидеть в нем «колосса на глиняных ногах». И тем не менее на рубеже веков либерализм в России, не занимая господствующего положения в общественной мысли и в социокультурной практике, оставался на исторической арене в качестве заметной социальной силы оставалось заметным. Не погрешив сильно против истины, можно сказать, что он стоял за всеми главными конструктивными преобразованиями, которые проводило царское правительство вплоть до 1906 года. Поэтому справедливой представляется оценка ситуации, данная известным исследователем проблемы А. Валицким, считающим, что «традиция либерализма никогда не прерывалась в России, а в конце прошлого века ее значение стало даже заметно и постепенно возрастать». [252] В значительной мере это было связано с всеобщим неприятием самодержавия.

После смерти Александра III заметно активизировалось земство, призывавшее нового императора Николая II «повернуться лицом к реформам». Земцы рассчитывали на склонность царя (по молодости) к либеральным идеям. Но ошиблись, впрочем, как уже бывало. Все надежды были развеяны речью Николая II, произнесенной 17 января 1895 г. Ситуация вызвала резкий протест прогрессивных общественных кругов. В своем «Открытом письме Николаю II» П.Б.Струве предупреждал о неизбежном падении самодержавия, если оно не прекратит отождествлять себя с бюрократией. По сути, начался период открытой конфронтации царизма с народом и интеллигенцией. Доверие общества к нему быстро таяло. Мысль о том, что прогресс России возможен при самодержавии, стала рассматриваться как недомыслие или измена, ибо для многих становилось очевидно, что «износившееся самодержавие обратилось в игрушку в руках шайки людей, преследующих исключительно свои личные интересы» (Чичерин).

Самодержавие было заклеймено как такое же абсолютное зло, подлежащее уничтожению, каким до «великих реформ было крепостничество», - вспоминал позднее В.А.Маклаков. [253] Поколение 90-х годов начинало видеть в нем стену, о которую разбились попытки работать на благо народа. Для активного большинства общественности оно становилось Карфагеном, который надо было разрушить. Жаждали «нового слова», им стало требование «Долой самодержавие!».

Наиболее громко после народников его произнес марксизм, но он обращался не ко всем, к тому же пропагандируемые им и реализуемые в революционной практике средства многих отталкивали. «Быть услышанным» больше шансов оказалось у либералов, часть которых начала быстро «леветь». В «новое слово» они внесли поправку, выдвинув требование конституционализма на основе народного представительства в качестве программного требования, и провозгласив идею правового государства одним из «политических заданий». На этом фоне в либеральном движении наметились некоторые сдвиги, хотя часть его, особенно земская среда, которая в 90-е годы не намеревалась выступать против правительства, еще надеялась на возможность реформации старого строя без разрушения его основ. Можно сказать, что либерализм проявлял себя чаще в умонастроениях, в сфере эмоциональной жизни, нежели в социальной практике и мотивации правительственных чиновников.

К концу 90-х годов положение дел несколько изменилось, чему в немалой степени способствовали расправа над земством, учиненная министром внутренних дел В.К.Плеве, и последовавшие один за другим земские съезды, ознаменовавшие по сути раскол в либеральном движении. Наряду с выделением ортодоксально-либерального ядра (Д.Н.Шипов, М.А.Стахович, А.С.Хомяков) образовалось и стало набирать силу конституционалистское направление (П.И.Новгородцев, П.Б.Струве, П.Н.Милюков, С.Л.Франк), ставшее сначала ядром «легального марксизма», а позже оформившееся в либерально- конституционную партию. Появление «Союза освобождения» и «Союза земцев-конституционалистов» с печатным органом «Освобождение» в 1902 г. в Штутгарте под редакцией Струве организационно оформило этот раскол и положило начало процессу партийного оформления либерального движения, целью которого объявлялась организация либерально-умеренного крыла русского общества. Правда, удержаться на позициях «социального нейтралитета» оказалось очень трудно.

Все эти процессы вызвали выделение внутри либерализма особого направления - нового либерализма, объявившего своим политическим кредо конституционализм на основе представительной демократии. Как отмечал П.И.Нов- городцев, «тот преимущественный интерес, который ранее принадлежал конституционной монархии, считавшейся наилучшим воплощением идеала правового государства для России, теперь постепенно переходил к представительной демократии… центр тяжести был перенесен на вопросы внутренней организации управления и представительства»; [254] актуализировались вопросы политического моделирования и его связи с социальным реформированием. Это означало отход от политических предпочтений дворянского либерализма пореформенного времени, ориентированного на деятельный контакт с самодержавием, для которого консерватизм, как уже об этом говорилось, был как бы вторым лицом. (Большинство русских либералов в этот период были скорее либеральными консерваторами, чем либеральными демократами.)

Очевидность различий со старым либерализмом в полную меру выявилась, правда, несколько позже, но в середине 90-х годов тенденция уже недвусмысленно заявила о себе. Алиберализм стал приобретать черты, отличные от дворянского либерализма. Исследователь проблемы В.Ф.Пу- старнаков называет его либерализмом «постклассического типа», сравнительно с классическим западным либерализмом. [255] С этой характеристикой можно согласиться, а можно и спорить, но в любом случае нельзя не признать, что либерализм эпохи Александра II и либерализм 90-х годов - вещи разные.

Главное их отличие обусловлено тем объективным фактом, что 90-е годы были связаны с набиравшими силу процессами капитализации российского общества, тогда как пореформенное время лишь расчищало путь капиталистическим преобразованиям. Соответственно особенностям исторической ситуации социально-политические требования нового либерализма облекались в несколько иные формулы: свобода в общественном устройстве как равенство прав, свобода предпринимательства как отсутствие монополий и вольная конкуренция, расширение функций государства вплоть до вмешательства в жизнь гражданского общества. Соответственно идея народного суверенитета, принцип разделения властей, принцип личных прав - все эти начала старой политической доктрины получали иное обоснование и иное практическое звучание. Основой стала идея солидарности, подчинения всех социальных сил общему обязывающему началу (государству) как гарантия действительной свободы. Само понятие свободы тесно увязывалось с солидарностью всех членов общества, в противном случае считалось, есть опасность ее самоуничтожения и разрушения основ государственной жизни.

Не последнюю роль в изменении либеральных воззрений сыграло и влияние западной ситуации, прежде всего успехи социал-демократического движения. Под давлением последнего многие европейские государства стали обнаруживать перемену в характере власти: она стала все чаще объявляться «социально-служебной» властью, существующей ради решения тех задач, которые стоят перед государством во всех сферах общественной жизни. Принцип правового государства стал коррелироваться с разнообразными программами, осуществляемыми государством в социокультурной политике. Правовым признавалось государство не потому, что оно делает, а потому, как оно действует, поэтому с ним связывались самые широкие программы социальной политики.

Поскольку отмеченные моменты являются составляющей буржуазного либерализма, русский либерализм 90- х годов можно назвать таковым, хотя и с определенными оговорками, ибо третьего сословия, как, впрочем, и четвертого, в качестве политической силы в это время в России практически еще не было, а классовой базой самодержавия оставалось дворянство. В силу чего новой идеологии не была свойственна остро классовая направленность. В этом плане данная Н.М.Пирумовой оценка земства как «помещичьего либерализма» выражает важнейшую характеристику всего либерального движения этого периода. [256] Несмотря на возрастающее экономическое влияние, русская буржуазия по-прежнему в большой степени зависела от царизма - и экономически, и политически. В конце века она была еще неконкурентоспособной не только на внешнем, но и на внутреннем рынке, нуждалась в постоянной правительственной поддержке, в покровительственных пошлинах, в покровительстве промышленности сверху. И, надо сказать, получала эту поддержку, активно осуществляемую царским правительством через политику протекционизма. [257] Очень медленно консолидируясь в класс, русская буржуазия предпочитала своим классовым интересам групповые. Не имея своей интеллигенции, она не признавала либерализм «своим» вплоть до 1917 года. Впрочем, и лидеры либерализма не спешили заявить о защите интересов буржуазии. А.А.Кизеветтер, один из организаторов и идеологов партии кадетов, настаивал: «…партия народной свободы не есть партия буржуазная» как рассматривающая вопросы государственной жизни «с точки зрения общенародного блага». [258] Ее идеалы - это свобода и социальная справедливость.

Сказанное позволяет согласиться с М. Вебером, считавшим, что русский либерализм был движим скорее не социально-экономическими интересами, а идеями. [259] Как всякое направление общественной мысли - мы этим утверждением вовсе не отрицаем его значимости в качестве общественно-политического движения - русский либерализм более, чем западный, на всех этапах своей истории не утрачивал этой черты, оставаясь всегда (а может, прежде всего) системой взглядов образованной, гуманистически настроенной части общества, т.е. интеллигенции, которая была и организатором, и субъектом либерального движения и которая к концу века значительно возросла (за счет земской и служилой интеллигенции, людей свободных профессий, университетской профессуры.

В это время русский либерализм как общественный феномен был интеллигентским течением, как по составу его защитников, так и по пропагандируемому мировоззрению. «Никто из настоящих либералов того времени не защищал интересы какого-то отдельного класса или группы, но ратовал за интересы всего народа, всего общества, всей страны». [260] Различные политические ситуации, уровень и направленность развития самой общественной мысли акцентировали различные его моменты - политическое кредо, философские концептуальные основания, программу социальных преобразований, критику тех или иных сторон жизни гражданского общества, вопросы тактики, но всегда русский либерализм оставался прежде всего системой идей, ориентированных на общецивилизационные, гуманистические ценности и завоевания мировой культуры. Н.А.Бердяев, несколько утрируя эту черту, отмечал: «Русские либералы были скорее гуманистами, чем государственниками». [261]

Может, поэтому так часто русский либерализм, включаясь в практику реформаторской деятельности, терпел поражение? В русском либерализме (во всех его исторических видах) немало романтической веры в святость общечеловеческих ценностей, и в этом смысле немало утопии, но, думается, в этом есть не только его слабость, но и сила. Терпя поражение как общественно- политическое движение, он всегда сохранял свой «непотопляемый» запас идей, составляющих общечеловеческие ценности. Наверное, в силу этой же черты он обречен быть всегда, по словам Маклакова, «вечной оппозицией», а не правящей партией. Может, в этом и есть его самая большая тайна, за которой скрыты многочисленные «почему?», с которыми люди разных поколений, в том числе и мы сегодня, обращаются к нему: почему терпит поражение на выборах, почему не может удержать власть, почему так много говорит и так мало действует - почему, почему, почему?

Но вернемся к характеристике исторической ситуации, в которой появился новый либерализм. Сказанное выше, на наш взгляд, объясняет - во всяком случае в какой-то мере, его выбор ориентации на синтез ценностей старого либерализма с программами социал-демократического движения. И с этой точки зрения приведенная выше оценка его В.Ф.Пустарнаковым его как «постклассического» верна: русский либерализм как бы перепрыгнул от российского дворянского сразу к европейскому, постклассическому либерализму. Правда, он не утратил своей специфики, что позволяет характеризовать его именно как русский либерализм, т.е. продолжающий свои традиции, а точнее, традиции русской общественной мысли, важнейшей из которых оставалась верность гуманистическим, демократическим ценностям. Как писал Струве, «всякий иной либерализм, кроме демократического, не имел бы в русском обществе почвы и не имел бы в ней отклика». [262]

Говоря о доктринальных особенностях нового либерализма, важно подчеркнуть еще и тот момент, что в России он формировался в условиях острой конкурентно- идейной борьбы с набравшим силу революционно-демократическим движением. Отношения полемики, притяжения и отталкивания не могли не сказаться на направленности и содержании его идей, на его стратегии и тактике как общественного движения в целом. Существенное значение имело то обстоятельство, что его социально-политическая программа испытывала влияние со стороны социализма. Однако в отношении последнего необходимо следующее уточнение, дабы избежать возможных двусмысленностей.

Речь идет о направлении общественной мысли, в рамках которого социализм понимается как углубление и расширение идей правового государства, а социализация последнего - как расширение сферы прав человека. Этому социализму неолиберализм обязан целым рядом новых положений. «В практике современного государства, - писал П.И.Новгородцев, - границы либерализма и социализма стираются; их различие в степени темпа и меры, в степени эмпирической научной точности при осуществлении своих задач». [263] И тем не менее не следует абсолютизировать момент кажущейся похожести, а главное, необходимо учитывать то конкретное содержание, которое закреплялось новыми либералами за самим понятием социализм. «Когда мы говорим, что социализм, входящий в культурную работу современного государства, «врастающий» в современное общество, вполне приемлется теорией новейшего либерализма и практикой правового государства наших дней, - отмечал Новгородцев, - это значит, что мы /…/ имеем здесь в виду социализм, утерявший свое внутреннее существо и превратившийся в политику социальных реформ». [264]

В таком реформированном варианте за социализмом признавалась роль ускорителя социальных реформ, осуществляемых государством. При этом полагалось, что и «самая из исторических реформ» не может осуществиться «вне путей исторической эволюции». Другими словами, с социализмом отождествлялась направленность социал- демократической практики, складывающейся из последовательного продвижения по пути реформ, ни одна из которых не может быть в этом ряду последней и конечной, а лишь ступенью на пути прогресса. (В этом смысле историческое осуществление социалистических начал, считалось, явится вместе с тем и полным крушением марксизма: эволюционным путем будет достигнуто то общественное состояние, переход к которому марксизм связывал с революцией.)

Цепочка реформ не осуществима без предварительной духовной, нравственной подготовки всего общества и потому предполагает одновременно с политической его духовную реформацию. В обращении к нравственным силам новые либералы видели свои преимущества перед марксизмом и гарантию от радикализма, полагавшегося на силу классовой борьбы и социальной революции. Спустя некоторое время это противопоставление позиций вместе с критикой большевистской идеологии прозвучит в «Вехах», авторами которых станут именно новые либералы, а еще позже, уже после октября 1917 года, в сборнике «Из глубины».

Если говорить о влиянии на либерализм марксизма, то необходимо напомнить, что через увлечение им, прошла практически большая часть русских мыслителей конца XIX века и прежде всего те, кто заявил о себе как о «легальных марксистах». С последним были связаны попытки соединения экономического учения Маркса с социально-политическими идеями либерализма, попытки придать марксизму смягченную форму в отличие от ортодоксального толкования его плехановской школой. Этот факт, бесспорно, оказал существенное влияние на идеологическое оформление нового либерализма. (Поэтому не без основания некоторые усматривают генетические связи легальных марксистов с либерализмом 90-х годов.) Линии связи с марксизмом имели и тот общий вектор, который выражал одинаковое неприятие всех форм социального угнетения. По оценке Новгородцева, марксизмом была установлена та идейная грань, которая требовала изменения взгляда на сущность права, на принципы равенства и свободы. Немаловажное значение имел и тот факт, что легальные марксисты отвергали народническую модель некапиталистического развития России, капитализм толковался как этап, который необходимо пройти. Конечно, в такой оценке капитализма, полностью воспринятой новыми либералами, «просвечивала» определенная амбивалентность: с одной стороны, эта оценка была сущностно связана с концептуальными либеральными установками, ориентирующими на защиту идеи естественного хода истории. С другой стороны, она несла на себе печать «крещения марксизмом» - капитализм есть «зло». Заметим, что эта амбивалентность по большей части и делала его идеологией полумер, о чем мы уже говорили выше.

Однако, влияние марксизма имело свои границы и в целом новый либерализм во многом был «плотью от плоти» своего предшественника. Правда отличия от «родителя» были порой столь существенны, что современники не раз отказывали ему в праве называться либерализмом. В этой связи примечательна полемика, развернувшаяся в 20-е годы на страницах журнала «Современные записки» между В.А.Маклаковым и П.Н.Милюковым. Маклаков, обращаясь к ситуации, предшествующей 17 октября 1905 года, обвинял новых либералов, в частности кадетов, в том, что они нарушили главный принцип либерализма - вступили в борьбу с существующей властью, предали русскую государственность, отказались ее поддерживать и сыграть традиционную для либералов роль реформаторов, что стало для него равносильным самоубийству, поскольку либералы «встали тем самым на сторону революции» (свержения самодержавия). Милюков, в свое время положивший немало сил для изгнания из «Союза Освобождения» приверженцев старого либерализма (этих «идеалистов самодержавия»), признавал, без всякой доли оправдания, что в тех сложившихся условиях иначе действовать было и невозможно, ибо сама самодержавная власть не оставляла другого пути к конституционной монархии, кроме революционного. К тому же в тактических соображениях революционные методы вовсе не исключаются, поэтому революционером может стать при известных обстоятельствах и либерал. Заметим, что это не было личной точкой зрения на проблему. Другой не менее авторитетный идеолог либерализма А.А.Кизеветтер подтверждал, имея в виду программные установки партии Народной Свободы, что если в части стратегии партия остается верна эволюционизму, то с точки зрения практики она ориентирована на отказ от недооценки методов насилия.

Таким образом, новая идеология критиковала классический либерализм и за сопротивление конституционализму, который расценивался представителями последнего как «дворянская затея», и за недооценку оправданных тактическими соображениями решительных методов, вплоть до насилия, в социальной практике. Вообще именно с момента партийного оформления русский либерализм стал представлять собой очень разнородное явление, и факторами разногласия были не столько вопросы теории, сколько тактики самого движения: он шел из разных общественных групп, и разнообразные мотивы руководили людьми, присоединявшимися к либеральному движению. Позиция Маклакова и Милюкова выражала как бы два полюса в либеральных умонастроениях и ориентациях относительно целей и средств либерального движения. Но, повторяем, и согласные с формулой старого либерализма, ориентированного на реформацию общества «сверху», и не верившие в конституционные действия самодержавия, не отрицали исходных социально- философских идей старого либерализма, более того, именно эти идеи стали ядром новой социальной программы.


3.2. Оправе как гарантии «минимума добра и нравственности»

Главный вектор развития нового учения был связан с толкованием права, социально-правовых функций государства, т.е. с учением о правовом государстве. Если классические либералы выступали с требованием ограничения роли государства не только в экономике, но и во всех других сферах (это считалось наилучшим способом обеспечить свободу и равенство), то новые либералы акцентировали вопрос о расширении функций государства, о их социальной направленности. Государство, надлежащим образом преобразованное, может и должно регулировать экономическую жизнь общества, поскольку отдельные классы, как бы они ни различались по своему экономическому положению, всегда преследуют свои экономические интересы. Государство, опираясь на право должно служить общему благу, а не интересам отдельных лиц и социальных групп. Этого требует от него современное правосознание.

Новый либерализм появился в России на стыке с демократическим движением, на пересечении с критикой революционного социализма и, конечно же, под влиянием тех социальных задач, которые питали русскую общественную мысль того времени. Поэтому он почти сразу оформился в социально-политическую программу. Его проблемы оказались связанными с проблемами назревших в России общественных преобразований в области государственного устройства и социально-экономической жизни общества. Чуть позже, в начале XX века, многие идеи нового либерализма стали основой идеологии и социально-политической программы партии кадетов - партии, активно включенной в политическую борьбу, что впоследствии наложило заметный отпечаток не только на политическую, но и на социально-экономическую доктрину нового либерализма. Но развивая новые идеи,

новые либералы пытались согласовать их с общим духом либеральной системы ценностей, основополагающим конструктом которой было признание самоценности человеческой личности и естественных прав человека. И шли в этом направлении совершенно сознательно, не только признавая свою связь с предшественниками, но и дорожа ею. Важно отметить, что предложенная социально-экономическая программа и интерпретация принципов правового государства значительно приближала новый либерализм к европейским социал-демократическим программам конца XIX века, чего нельзя было сказать о классическом либерализме, ориентированном на сохранение самодержавия.

Новый либерализм, соглашаясь с этим тезисом по существу и защищая принцип ценностного приоритета правозаконности над сферой политики, вместе с тем выдвинул принцип социализации правового государства, которая понималась не как расширение сферы политической власти, а скорее как более высокая степень верховенства закона, как расширение сферы гарантируемых прав личности. Новый либерализм соглашался на расширение области государственного регулирования общественной и личной жизни индивидов, предлагая толковать право не просто как обеспечение индивидуальной свободы, но и как гарантию «минимального добра», что включало в правосознание вместе с категорией права категорию морали.

Значительное влияние на развитие правосознания в этом направлении оказали идеи Вл.Соловьева, защищавшие идеальную сущность права - силу права против права силы. Роль права в человеческой жизни предстала у Соловьева в свете его высшего идеального предназначения «служить целям нравственного прогресса». Идея о «праве человека на достойное существование», «на возможное благополучие», которые государство обязано гарантировать всем гражданам, утверждало самоценность человеческой личности, критерий, в соответствии с которым общество, где личность становится орудием политических целей, признавалось противоречащим идеалу человеческой общественности. Эти идеи произвели глубокое впечатление на таких блестящих правоведов, как П.И.Новгородцев, В.И.Гессен, Б.А.Кистяковский, которые «превратили в философско-правовой постулат его идею о сверхутилитарном (духовно-нравственном) первоистоке правосознания и стали трактовать последнее как общечеловеческое суждение о справедливости, имеющее значение критерия и меры при оценке любых положительных законов». [265]

Суть позиции Соловьева состояла в признании, что право по своей природе родственно нравственности, поскольку принадлежит к сфере долженствования. Между двумя этими областями, считал Соловьев, есть тесные внутренние отношения, не позволяющие отрицать одну из них во имя другой. Правопорядок - это такое общественное состояние, которое соответствует «внутреннему запросу нравственно развитой личности», ибо только она обладает сознанием, что право есть гарантия свободы и угроза, обращенная против пытающихся уничтожить ее. Само же право - это есть «принудительное требование определенного минимального добра». [266] «определенного минимума нравственности». [267] Отмечая значение этой идеи для развития философии права, Новгородцев назвал Соловьева наиболее видным защитником правовой идеи среди философов истекшего века. «Юрист найдет здесь, конечно, много промахов и недосмотров, но вместе с тем он должен оценить и серьезную заслугу. Эта заслуга касается самого доброго и ценного для всей юридической науки, а именно доверия к идее права. Все построения Соловьева проникнуты этим доверием; все оно стремится подчеркнуть нравственную цену правовых учреждений, их значение для морального прогресса». [268]

Уместно, однако, заметить, что соловьевское толкование природы права встретило возражение со стороны Б.Н.Чичерина, который увидел в нем невозможное для правовой теории отождествление права и нравственности. Государственность (право) не может быть на службе нравственности - это равносильно уничтожению права, да и самой нравственности, так как последняя налагает на человека только обязанности, не определяя никаких прав, в свою очередь подчинение права нравственности означало бы введение ее принудительными мерами. Понятно, что Чичерин критиковал Соловьева не за идею правового обеспечения элементарных прав общежития, а за увиденное им за ней стремление превратить право в инструмент реализации нравственного идеала. Однако в отношении Соловьева последнее не имело в общем-то оснований. И в его позиции нам важно отметить другой момент. Ибо, как отмечает Новгородцев, Соловьев полемизировал не со всеми юристами, а с теми правоведами, которые выросли на почве непонимания роли права и закона в жизнедеятельности общества, в чем он усматривал серьезные слабости российской жизни в целом.

Для развития человеческой свободы и нравственности необходимо благоустроенное общество, которое зависит от безопасности всех, - вот смысл позиции Соловьева. Действительная свобода остается пустой фикцией без должных гарантий со стороны права и государства. Поэтому, конечно, главная функция правового государства - принудительная охрана равновесия частных своекорыстных сил. Но в этом и состоит минимальное требование к праву. Цель же жизни не в том, чтобы общество существовало, а в том, чтобы оно существовало достойным образом. Обеспечение такого человеческого существования есть максимальное требование к праву, его подлинная цель и соответственно главная функция правового государства.

Согласно Соловьеву, требуемый правом «минимум добра» включает обеспечение всем людям «достойного существования» не только в плане физических средств, но и в плане соответствующего досуга, т.е. такого, какой человек мог бы использовать для своего духовного совершенствования. И хотя для Соловьева правовое государство не было последним - с точки зрения идеала - способом человеческого общежития, а только необходимой ступенью к его высшей форме - теократии, сам мыслитель, всегда остававшийся на почве ближайших к нему реалий и исторической перспективы, защищал модель правового государства, «подправляя» ее идеей единства права и нравственности.

В предложенной формуле однопорядковость права и нравственности не означала тождества: Соловьев, конечно, понимал, что требования права строго ограничены, тогда как нравственные побуждения могут быть всеобъемлющими. Но мораль, полагал мыслитель, наполняя идею неотъемлемых прав человека этическим содержанием, превращает эти права в гарантии отношения государства к человеческой личности не только как к средству, ибо ориентирует право на обязательную реализацию минимального добра в общественной жизни, а соответственно и свободы. Последняя же есть возможность проявления индивидуальности, т.е. гарантия, что никакое человеческое существо не может рассматриваться никем (ни другим человеком, ни обществом, ни государством) как средство достижения каких бы то ни было целей.

Признание за правом принуждения к реализации добра не означало для Соловьева и признания правомерности патерналистского вмешательства в частную жизнь, не отрицало свободы совести, свободы распоряжаться своими природными способностями, своим имуществом. Не отрицая, что право есть насилие, он утверждал, что это насилие призвано смирять злые наклонности, обуздывать упорный эгоизм лиц, бороться с несправедливостью и произволом сильных, обеспечивать общее равенство и свободу. Поэтому те, кто отвергают право на том основании, что оно есть насилие, возведенная в закон воля стоящих у власти, - те забывают о праве как выражении справедливости и свободы, забывают о том, что оно есть священное достояние людей. Позиция Соловьева наносила удар по этатизму. Как справедливо отмечает Эр.Ю.Соловьев, его идея о сверхутилитарном, т.е. духовно-нравственном первоистоке правосознания, с этого времени стала толковаться как правовой постулат. Само же правосознание - «как общечеловеческое суждение о справедливости, имеющее значение критерия и меры при оценке «положительных законов». [269]

К сожалению, сторонники классического либерализма увидели в позиции Соловьева прежде всего опасность теократических устремлений к «насильственной организации добра», которая, как они убеждали, может стать врагом свободы. Соловьев не разделял таких опасений и постоянно подчеркивал, что требование правовой инсти- туциализации минимума нравственности следует отличать от готовности использовать насилие (полиция, тюрьмы) для защиты нравственного абсолюта. Отстаивая этот тезис, он обосновывал правомерность и необходимость целенаправленных государственных усилий на обеспечение достойных человека условий жизни. Эта идея была созвучна пафосу нового либерализма, защищаемым им принципам социальной политики и моделирования отношений между государством, властью и гражданским обществом. Оценивая эту заслугу Вл. Соловьева, Новгородцев называл его «наиболее видным защитником правовой идеи среди философов истикшего века». [270] Позиция Соловьева переворачивала ценностные устновки, сложившиеся в общественном сознании: общество, где за личностью признается лишь роль орудия реализации политических и культурных целей, даже если последние являются самыми возвышенными, стало расцениваться как антигуманное. Можно сказать, что после Вл.Соловьева (который по строгому счету не принадлежал ни к какому определенному политическому движению) русская либеральная мысль обрела программную последовательность европейского политического либерализма и прочно связала себя с концепцией прав человека и идеалом правового государства. Новый либерализм стал попыткой своеобразного примирения позиций Б.Н.Чичерина и Вл.Соловьева: либералы остались верными пониманию государства как оставляющего своим гражданам полную свободу самоопределения и отказывающегося от навязывания им своих планов, но одновременно они признали, что его важнейшей функцией является обеспечение «права на достойное существование». Ибо, по их представлениям, «правовое государство по своей идее есть государство, осуществляющее высшие задачи права, а не только формально определяющееся в своей организации и деятельности правом. Высшее же назначение права быть не только нормами, отрицающими произвол в общественных отношениях и обеспечивающих необходимую формальную свободу личности, но и нормами социальной справедливости». [271]

Идеи Соловьева оказали существенное влияние на все правосознание конца XIX века. Но в наибольшей степени они нашли отражение в философии права П.И.- Новгородцева, вернее, как он сам называет систему своих воззрений - в нравственном идеализме, в соответствии с которым право толковалось как охватывающее оценочные отношения относительно всей системы политических и правовых учреждений. Это определило новое направление в выборе требований, предъявляемых к социальному моделированию, а именно - продолжить принцип равенства в сторону уравнивания социальных условий жизни.

Пути развития правового государства предлагалось связывать с осуществлением социальных реформ в направлении расширения его функций за пределы собственно правовой сферы и насыщения их идеями нравственности и справедливости. Это требование подкреплялось не гуманистическими сентенциями, а куда более трезвыми соображениями: правовое государство не в силах осуществить стоящие перед ним задачи чисто правовыми средствами, оно должно призвать на помощь нравственные силы. В этом и состояла новизна, вносимая новыми либералами в учение о правовом государстве. Классики правосознания провозгласили государство «земным богом». За ним была признана исключительная и всемогущая роль в деле нравственного прогресса. Опыт XIX века заставил отступить от этого взгляда к более скромным воззрениям.

В соответствии с ними государство имеет лишь «практическую ценность необходимой и целесообразной организации», оказывающей человечеству элементарные, но незаменимые услуги». [272] Большая часть их связана с обеспечением единения всех слоев общества. Для осуществления этой задачи оно и вынуждено призывать на помощь нравственные силы, ибо для ее решения, как показывает жизнь, формальных начал недостаточно. Необходимы более прочные скрепы общественной жизни. Роль таковых может выполнить солидарность, основанием которой является подчинение под контролем государства частных интересов высшим нравственным идеям. Только при этом условии государство в состоянии сдержать силы реального зла и открыть простор для сил, двигающих общество по пути прогресса. Но в таком случае право должно включать не только насилие, но и обеспечение свободы. Вот почему внешние правовые формы далеко не безразличны для нравственных целей, ибо от качества этих форм, от их соответствия нравственному началу зависит, находит ли человек в данной среде гнетущую его силу, жестко ограничивающую его свободу или возможность беспрепятственно развивать свои наклонности и способности. Более того, именно эта взаимосвязь правовых форм с нравственными устремлениями людей является первопричиной развития, совершенствования права. Поэтому право должно быть понято не только как факт социальной жизни (внешняя общественная форма), но и как личностный принцип, а для определения его регулятивных начал необходимо обращение к этике. Развивая это направление мысли, Новгородцев возвращается к идее естественного права, выражающего общечеловеческие и вечные стороны человеческого бытия, «беспристрастную и нелицеприятную идею справедливости», и утверждает, что именно с ней, получающей свои высшие принципы от моральной философии, связана теория правового государства, а «первая линия его определения» слагается из требования морального закона. [273]

Как подчеркивает А.Н.Медушевский, уже само обращение русской юридической науки к теории естественного права представляет интерес. [274] Оно свидетельствует об обращении русской юриспруденции к праву с точки зрения вечных человеческих ценностей и о признании нравственного основания человеческой природы, о значении этических принципов, играющих роль своего рода исконных правовых начал. Из этого следовало представление о связи права и этики, о праве как нравственности. Утверждалась мысль о возрождении и силе естественного права с признанием самостоятельного значения нравственных начал в его реализации. Это говорило о повороте правосознания к новой «системе отсчета» в оценке значения и роли государства, в известном смысле об утверждении в нем новой парадигмы, если принять во внимание предложенную интерпретацию и готовность к защите и практическому осуществлению связанных с теорией естественного права требований общественной жизни. Идеи естественного права в обосновании и интерпретации Нов- городцева были поддержаны И.А.Покровским, Б.А.Кис- тяковским, Н.М.Коркуновым, Л.И.Петражицким.

Все сказанное позволяет сделать вывод, что к концу 90-х годов под влиянием развития философско-правовой мысли и развития социал-демократического движения в Европе в русском либерализме сформировалась новая парадигма теории правового государства. Она заметно отклонялась от своего классического варианта в сторону большей акцентировки социальных функций государства и более расширенного толкования самого права. Если теоретики первой половины XIXвека полагали, что деятельность государства должна ограничиваться охраной прав граждан, а наилучшим средством обеспечения свободы и равенства является невмешательство государства в экономическую сферу и частную жизнь людей, то в конце века представления на этот счет весьма изменились. Политическое развитие обнаружило, что для осуществления свободы и равенства требуется не только устранение юридических препятствий, но и материальные условия их реализации, т.е. определенная деятельность государства. Это меняло представления о роли моделирования социальной реальности - последнее приобретало значение важнейшей составляющей государственной политики, коррелирующей взаимоотношение власти и гражданского общества.

Учение о правовом государстве содержательно приближалось к социал-демократическим программам конца XIX века. Его проблемы оказались связанными целым рядом звеньев с проблемами назревших в России общественных преобразований в области государственного устройства и социально-экономических принципов организации хозяйства и всей общественной жизни. Принципы правового государства стали представляться совместимыми, как писал Кистяковский, с разнообразными программами и идеалами социальной и культурной политики.

Загрузка...