Три модели развития России

Глава 4. Социальная программа нового либерализма

Содержание учения о государстве, обновленное теоретическими поисками В.С. Соловьева, П.И. Новгород- цева, Л.И. Петражицкого и других теоретиков нового либерализма наиболее полно отразилось в а) интерпретации прав человека, б) понимании принципа равенства, в) истолковании собственности, г) обосновании принципов демократии.

Основной принцип правового государства - ограничение власти - новый либерализм не подвергал сомнению. Власти положены пределы, которые она не должна переступать. Ограничение власти означает признание ею за личностью необходимых, ненарушаемых прав. Таковыми являются свобода совести, свобода общения, союзов и собраний, покоящаяся на праве неприкосновенности личности. Эти свободы есть неотъемлемое право каждого человека. Там, где их нет, государственная власть имеет насильственный, а не правовой характер. (Поэтому деспотичными государствами могут быть и те, что построены на принципах народовластия.) Таким образом, последовательное осуществление законности требует свободы и прав личности и в свою очередь естественно вытекает из них, как их необходимое следствие. В интерпретации этого тезиса сходятся все вида! либерализма. Не составлял исключения в этом плане и новый либерализм. Дополняющей в его учении о свободе и государственной власти стала идея «взаимных прав и обязанностей».

Различие в понимании этого вопроса между классическим и новым либерализмом столь значительно, как замечал С.И.Гессен, что кажется, будто, кроме названия между ними нет ничего общего. В самом деле, новый либерализм выдвинул идею: государство не есть пассивный зритель борьбы «всех против всех», вмешивающийся в нее только тогда, когда происходит разрушение границы определенной законом личной свободы. Поэтому кроме «охранительной» функции у современного государства есть и другие - связанные с обеспечением свободы. Иными словами, у государства есть положительные обязанности по отношению к индивиду. Связаны они с тем, что каждый человек имеет право требовать от него не только юридической, но и материальной защиты. Обеспечение последней есть прямая обязанность государства, нарушение которой равносильно ущемлению индивидуальной свободы.

Другими словами, «если правовой либерализм мыслил отношение публичной власти и отдельного лица как отношение взаимного безразличия, то новый либерализм выставляет, напротив, идею взаимных прав и обязанностей между индивидом и государством». [275] Если старый либерализм настаивал на невмешательстве государства в дела гражданского общества и хозяйственной деятельности, то новый либерализм, утверждая «право-притязание» каждого по отношению к государству, вменял последнему определенные обязательства по отношению к своим гражданам, но одновременно с этим и санкционировал контроль над жизнью гражданского общества. Важным был еще один довод: признание равных прав и обязанностей может «доставить правовое удовлетворение» лишь тогда, когда эти права и обязанности имеют свое оправдание: например, право на достойное существование выводимо из ценности, которой обладает каждая личность, требование ответственности выборных органов в своей основе есть толкование справедливости. Иными словами, притязания граждан своим главным доводом в правовом государстве имеют ориентацию последнего на ценность человеческой личности. Интересы индивида - главный аргумент в оправдании любого права и любой обязанности.

Итак, каждое лицо имеет право требовать от государства минимума социальных благ: получения образования, вспомоществования в случае старости, болезни, массовой безработицы и пр. А государство системой положительных действий обязано гарантировать реализацию этого права - не только на уровне общества в целом, но, что особенно важно, на уровне конкретной личности с учетом особенностей ее индивидуального бытия. Образно говоря, абстрактное по форме право должно быть личностным в своем осуществлении в системе правовых общественных отношений. Главным из «прав-притязаний» новые либералы признавали право на достойное человеческое существование. Обеспечение этого условия рассматривалось как положительная (а не благотворительная!) функция государства. Право на достойное существование выводилось из признаваемой самоценности каждой личности - независимо от ее заслуг, положения в обществе, занимаемой должности и т.п. - просто как человека. (Скажем, из того же источника, из которого проистекает недопустимость смертной казни.) Конечно, всякой социальной политике по необходимости присущ элемент ставки на сильных, но тем необходимее уравновесить его заботой о слабых.

Право, таким образом, как юридическая норма приобретало моральную окраску, ибо связывалось с категорией справедливости. «Власть, - писал С.А.Котляревс- кий, - должна быть ограничена правом во имя справедливости; справедливость должна быть восполнена деятельной благожелательностью, которая в известном смысле есть высшая справедливость, вытекающая из достоинства человеческой личности и из сознания космического и морального единства». [276] Так проблема правового государства целым рядом нитей сплеталась с проблемой общественного устройства не только в смысле его внешних форм, но и внутреннего единения его граждан.

В признании права на достойное человеческое существование в толковании социальных функций государства новые либералы видели свое существенное отличие от классического либерализма, для которого из признания свободы индивида вытекала лишь обязанность государства не вмешиваться в частную жизнь граждан. Новые либералы понимали право положительно: государство обязано не только не вмешиваться в частную жизнь, но и помогать гражданам определенным образом в целях достижения необходимого уровня жизни. Если классический либерализм игнорировал связь права и благосостояния, то новый либерализм восполнял чисто формальное равенство социальным равенством, а точнее, «мероприятием, смягчающим чрезмерное социальное неравенство» (Гессен).

Требование условий, достойных человеческого существования, поднимало вопрос о связи правосознания с этическими основами общежития. Ведь гарантия такого права предполагает расширение границ деятельности государства, в том числе и в сфере гражданского общества. Поэтому с переводом требования на уровень социальной практики могут возникнуть проблемы не только в теории права. В качестве юридической категории, предполагающей систему определенных действий (государственной политики), «право на достойное существование» требовало конкретизации содержания. «Когда говорят о праве на достойное человеческое существование, - уточнял Новгородцев, - то под этим следует разуметь не положительное содержание человеческого идеала, а только отрицание тех условий, которые совершенно исключают возможность достойной человеческой жизни. Точно так же говорим мы о праве свободной мысли и верующей совести в смысле отрицания внешних стеснений для духа, хотя хорошо знаем, что положительное осуществление идеала внутренней свободы одним этим не может быть достигнуто». [277]

Речь могла идти об освобождении от гнета тех условий, которые убивают человека физически и нравственно. (Только в этом вопросе критерии могут быть более- менее четко очерчены.) Из признания правомерности требования достойного существования каждому вытекали конкретные юридические следствия. Общезначимость требования виделась не только в определении границ достойной жизни, но в признании государством принципа охраны личности в каждом человеке. И это, пожалуй, было самое ценное в предложенной новыми либералами интерпретации «прав-обязательств».

Важно, что в контексте нового учения о государственной власти право предлагалось рассматривать в рамках общей философии человека и философии ценностей, что ограждало правовую культуру от чрезмерной политизации. Этот тезис был общим с классическим либерализмом, но в новом либерализме он был более проработан в качестве принципа социальной политики. Новые либералы были убеждены, что верховенство права может существовать и без полной политической свободы, но не наоборот. Как и их предшественники, может, только с большей обоснованностью и практической направленностью, они защищали модель общества, связанного правом, в противоположность обществу, повязанному властными отношениями и подчиненному целям политической власти. Изменение взгляда на природу права и функции государства меняло понимание свободы. «Свобода, - писал С. И. Гессен, (не есть более чисто отрицательное состояние индивида, только запрещающее по отношению к нему определенные поступки, но также и положительное состояние, предписывающее со стороны других определенные акты». [278] Идея «права-притязания» наполняла свободу конструктивным смыслом. Свобода вместе с негативным содержанием (свобода «от…») приобретала status positiv. Понимание свободы как равной и одинаковой для всех возможности произвольного действия заменялось пониманием ее как свободы самореализации человека. И в качестве таковой она представала не как нечто, раз навсегда данное, «одинаково отмеренное всем лицам» конкретными правами, перечисленными «навечно», а как «исторически подвижные возможности личного творчества», как «качество личности, находящееся в непрерывном процессе, могущее расширяться и сужаться, расти и вырождаться». [279]

Сфера личных прав понималась в соответствии с идеями классического либерализма как непроницаемость личности для другого лица, в том числе и для государства, как то безусловное ядро личности, которое не позволяет ему превратиться в простое орудие удовлетворения чужих потребностей. В каком-то смысле такое определение свободы! было формально, ибо в его рамках не было речи о тех конкретных правах, которые могут быть раз навсегда перечислены, как, скажем, это сделано в «Декларации прав человека». Но оно было более содержательно, считали его защитники, в том смысле, что способно было воспринять полноту фактических социальных реалий и возможных отношений человека с государством.

Важное место в либеральной модели общества занимало социальное равенство. Его интерпретация определяет степень новизны всего учения о государстве и соответственно принципов его моделирования. Если для классического либерализма оно означало «подчинение всех граждан одинаковому закону» (Чичерин), что несло в себе по большей части отрицательный смысл (отмену привилегий, связанных с происхождением, родом занятий, уровнем достатка и т.п.), то новыми либералами оно в большей мере наделялось положительным содержанием. Так, например, равенство в образовании заключается не только в праве каждого ребенка поступать в любую школу, в которую он подготовлен своим воспитанием и полученными знаниями, но и в праве получить то именно образование, в котором он в силу особых условий своего существования нуждается. Точно так же равенство в экономической области согласно неолиберализму заключается не только в праве каждого заниматься любым видом предпринимательской деятельности, но в праве пользоваться при этом поддержкой государства. Конкуренция должна быть fair play (честной игрой); неравенство включенных в нее сторон не должно идти так далеко, чтобы напоминало жизнь в джунглях. Поддержка слабого в конкурентной борьбе, вплоть до обеспечения его льготными условиями - обязанность государства.

Равенство, таким образом, интерпретировалось как равенство перед законом плюс равные шансы для каждого. Такое толкование предполагало поддержку государством того рода деятельности, в которой человек нуждается и потому правовое государство не может гарантировать подлинного равенства (равенство перед законом), если не в состоянии обеспечить социального равенства, равенства исходного пункта. Последнее становится реальностью только как результат соответствующей политики государства. Государство, не вмешиваясь в личную жизнь граждан, обязано помогать им своими положительными действиями. Поддержка слабых - это правовая обязанность государства. Таково главное credo социальной программы неолиберализма. Оно отличало его от либералов старой юридической школы, считавшей, что поддержка нуждающихся скорее задача благотворительности, нежели права. «Этому требованию, - писал в свое время Б.Н.Чичерин, (может удовлетворить уже не право, а иное начало - любовь. Тут приходится уже не охранять свободу, а восполнять недостаток средств /…/ Право одно для всех; человеколюбие же имеет в виду только известную часть общества, нуждающуюся в помощи. Если бы государство вздумало во имя этого начала изменять свое право, т.е. вместо установления одинаковой свободы для всех обирать богатых в пользу бедных, как этого требуют социалисты, то это было бы не только нарушением справедливости, но вместе с тем извращением коренных законов человеческого общежития». [280]

Возражая всему старому либерализму, Новгородцев оценивал приведенный тезис Чичерина, как одну из коренных ошибок правосознания XIX века, и доказывал, что, ставя целью права охрану свободы и отделяя от этого потребность в восполнении средств, старая теория забывала, что пользование свободой может быть парализовано недостатком средств. Вот почему, хотя «задача и сущность права состоит действительно в охране личной свободы, но для осуществления этой цели необходима и забота о материальных условиях свободы: без этого свобода некоторых может остаться пустым звуком, недосягаемым благом, закрепленным за ними юридически и отнятым фактически». [281]

Во имя гарантии свободы и достоинства личности - и как человека, и как гражданина (государство должно взять на себя заботу о материальных гарантиях свободы и в первую очередь в этой связи обеспечить на деле (принципами гражданского общества) право каждого на достойное существование, которое есть первейшее в системе правовых норм и непосредственно связано с практическими реализациями принципов демократии в общественной жизни. «Если есть какая-либо яркая и отличительная черта того нового воззрения, которое все более дает себя знать в различных общественных заявлениях, так это именно - признание за указанным правом не нравственного только, но юридического значения, - писал Новгородцев. - В этом случае на наших глазах совершается один из тех обычных переходов нравственного сознания в правовое, которыми отмечено прогрессивное развитие права. И, быть может, у нас в России ранее, чем где-либо, этому новому виду права суждено получить ясное принципиальное признание». [282] К сожалению, ожидания Новгородцева не оправдались. И сегодня социальная политика в стране игнорирует не только нравственное, но и юридическое значение этого требования. Между тем, повторим, оно есть исходный принцип либерализации общественной жизни, моделирования социальных изменений и их последствий в условиях трансформации социальных институтов на пути к демократизации. Оно есть и гарантия для верховной власти - от искушения и соблазнов, которые открываются стихией перестроечных реформ.

Итак, идея права (подчинения всех без исключения закону) дополнялась в новом либерализме идеей блага. Важно, что благо мыслилось как средство, обеспечивающее реальное равенство всех перед законом и уже по одному тому, как оправдание гегемонии закона, и в этом смысле - как орудие права. Соединение идеи права с идеей блага придавало толкованию права социальный смысл. (Еще одно основание для интерпретации новой идеологии именно как социального либерализма.)

Обращение к идее блага, таким образом, вносило коррективы в модель правового государства: во-первых, она не исключала государственного регулирования экономики с целью ориентации ее на человека и культуру, чего не принимал старый либерализм; во-вторых, эта модель освобождала понятие права от чрезмерного формализма, чего не хватало старому либерализму, причину чего новые либералы усматривали в ограниченности его философской конструкции.

Последняя основывалась, считали они, на «механической концепции общества», в рамках которой общество рассматривалось как «агрегат одинаковых атомов-граждан», которые, будучи поставлены в одинаковые условия, дадут максимум возможной энергии, поэтому при определении границ свободы и равенства всегда имеющееся между людьми различие (общественное, индивидуальное) не учитывалось. Этой концепции новые либералы противопоставили более органичное понимание общества как живой цельности, как единства многообразия, в котором каждый человек отличен от другого, занимает свое особое и незаменимое, т.е. индивидуальное место. Сфера личных прав интерпретировалась как своеобразная «непроницаемость отдельной личности для любого другого», важнейшим условием которой признавалось наличие минимума благополучия. Именно оно расценивалось как гарантия против любых попыток превращения человека в орудие чужой воли. Другими словами, предлагаемая интерпретация «непроницаемости личности» предполагала правовую и материальную защиту индивидуальности, придавая в глазах государства ее безусловной ценности «Юридический статус». Тем самым понятие равенства освобождалось от «привкуса фактической одинаковости» и очищалось до «понятия равноценности фактически различных между собой личностей». [283]

Итак, повторяем, если для классического либерализма деятельность государства связывалась главным образом с функцией охраны права, то для нового либерализма менялось содержание самой охранительной функции: запретам придавался смысл положительных предписаний с позиций справедливости.

Из так понятых отношений личности (ее прав) и государства (его функций) вытекала и новая трактовка отношений собственности. Классический либерализм основывался на римской идее собственности как неограниченном распоряжении принадлежащими индивиду вещами («полновластие лица над вещью»). В ее рамках ограничение права распоряжаться вещью рассматривалось как посягательство на свободу собственника, как насилие. Для нового либерализма собственность есть основание и гарантия личной инициативыi: это не принадлежащая индивиду «вещь», а «материальное поприще человека», основа его хозяйственно-предпринимательской деятельности и культурного творчества - как бы «самопродолжение личности в вещах». [284] Понятие собственности распространялось на условия труда, сам труд и продукты труда, в том числе духовного. Отсюда неприятие монополизации собственности (в равной степени и ренты - «незаработанного дохода») как сковывающей личную инициативу и творческие возможности человека в хозяйственной деятельности. Новые либералы объявили поход против монопольной собственности. В монопольной собственности вещь, предмет владения перестает быть поприщем творческой деятельности. «Монопольная собственность /…/ устраняет свободу инициативы. Вместо того, чтобы служить развитию производительных сил и побуждать к экономическому творчеству, она, напротив, потворствует косности, упраздняя конкуренцию». [285]

Признавая в качестве подлинной собственности только частную, новый либерализм был, однако, далек от того, чтобы не видеть другие тенденции в ее развитии. Так одновременно с усилением монополизации констатировалась и другая тенденция, суть которой видели в том, что собственность, оставаясь частной, все более социализируется (обобществляется), т.е. становится функцией хозяйственной жизни общества в целом. Будущее связывалось с развитием этого момента собственности, с «правовым опутыванием» отношений собственности (вплоть до обобществления вменяемой обществу части дохода). «Процесс обобществления собственности, - писал Гессен, - есть менее всего простая механическая «аккумуляция капитала». Это есть сложный органический процесс усиления взаимозависимости между отдельными предприятиями и все более и более тесного включения последних в целое народного хозяйства». [286]

Социальная политика должна учитывать, что, с одной стороны, собственность становится все более сферой общности, т.е. оправовляется, с другой стороны, обобществленная таким образом, она все более выступает частной, в смысле индивидуальной. (Соответственно, что важно и существенно, хозяйственная деятельность обнаруживает сходство с духовной в плане единства объективного и личного начала.) Тенденция, проявляющаяся в фактическом росте обобществления средств производства и возрастания роли государства в функционировании института собственности, отмечалась как наиболее перспективная и в плане выбора направления социального моделирования развития хозяйственной сферы. Чем более собственность обобществляется в смысле «опутывания» ее правовыми отношениями, выражающими интересы общества, тем очевиднее и ускореннее она социализируется, т.е. развивается в соответствующих требованиям времени и экономического роста формах.

Процессу социализации собственности соответствует процесс ее индивидуализации, т.е. установление творчески-активной связи между материальными средствами жизни и собственником. И обратно: чем менее индивидуализирована связь собственника с вещью, тем более антисоциальна данная собственность. В этом смысле процессу обобществления противостоит по сути и по форме огосударствление собственности: путем последнего можно только отменить и уничтожить собственность, но не обобществить ее. Подлинное обобществление предполагает «наличие множества собственников и потому не нивелировку собственности /…/, а усиление и рост ее индивидуализации». [287]

В связи с вопросом о собственности остановимся еще на одном моменте - на отношении нового либерализма к эксплуатации. Последняя толковалась как отсутствие того минимума благополучия, без которого невозможна свобода личности, как важнейший фактор превращения человека в средство реализации целей материального производства, другими словами в товар. Это зло современного общества, считали новые либералы; частично оно нейтрализуемо в пределах правового государства посредством повышения уровня благосостояния и благополучия народа. Но подобным образом, признавали они, нельзя решить вторую сторону проблемы, - связанную с приравниванием труда к товару, а человека к вещи. Эта проблема не разрешима в рамках правового государства, хотя в условиях последнего может быть снята ее острота. (В этом, кстати, неолиберализм видел одну из задач правового государства.) В его рамках, точнее его правовыми средствами, невозможно преодолеть и общий «дух капитализма», проявление которого виделось прежде всего в господстве материального производства (хозяйства, экономики) над общекультурной жизнью общества, в превращении целей развития материального производства (в частности, прироста прибыли) в цель всей общественной жизни.

Правда, оставаясь на позициях правового государства, новый либерализм и не ставил задачу борьбы с «духом капитализма», так как не отрицал его связи с частной собственностью, защитником которой был. Встав на путь оправдания и последовательной реализации регламента- ций по расширению государственных функций в сфере экономики, новые либералы вынуждены были бы в конце концов отказаться от главного принципа либерализма и правового государства. Поэтому речь шла фактически лишь о смягчении духа капитализма средствами подчинения хозяйственной жизни культурным целям человечества.

Итак, рассмотрение вопроса по обозначенным трем пунктам свидетельствует о следующем: социальный либерализм чрезвычайно расширял сферу деятельности государства. Обеспечение права на достойное существование и борьба с монопольной собственностью требуют усиления активности государства в области хозяйственной и культурной работы (школы, страхование, промышленность, земледелие, творчество). Это требование расценивалось как основа социального моделирования. Идеи права, свободы, равенства, собственности наполнялись новым содержанием, приобретая ярко выраженную социально-культурную ориентацию, делая реальным освобождение их от исторической ограниченности и излишней формализации. За ними в перспективе утверждался смысл, когда «свобода откроется нам не как произвол себе довлеющего атома Демократии, а как растущая сила творческой активности. Личность - как движение к сверхличным объективным началам жизни. Равенство - как равноценность незаменимых в своем Различии личностей и Собственность - как служение Общности». [288]

Такая позиция ставила во главу угла проблемы демократии - и как формы государственного устройства, и как принципа общественной жизнедеятельности.

Либеральная модель развития исходит из признания демократии формой правового государства. Важно, что в рамках этой модели демократия не сводима к принципу представительства. Новый либерализм весьма скептически относился к понятиям всеобщей воли или воли большинства, видя в них фикции, используемые в игре политических сил, и считая, что общий интерес не существует как нечто данное, а формируется как равнодействующая всех борющихся в обществе сил, под контролем государства. При этом меньшинство не может быть принесено в жертву большинства, односторонне подавлено большинством, а должно получить хотя бы частичное признание. Функция государства состоит в поддержке солидарных интересов людей - самого ценного с точки зрения общечеловеческих интересов, а значит, в обеспечении должных условий существования этого меньшинства. Важнейший параметр демократического государства, предупреждал С.А.Котляревский, «заключается в том, чтобы эта власть большинства не применялась со всей тиранической полнотой, чтобы у нее были пределы». [289] Сама же солидарность - это общественный идеал, следование которому составляет смысл и содержание государственной деятельности в правовом государстве. Последнее и есть по своей природе самая всеобъемлющая форма солидарности. Но не только в плане общественного единения, но и в плане реализации принципов парламентаризма: в плане солидарности правительства с представительством (не с партиями!) как выражением народного мнения. Здесь необходимо отметить следующее.

Одной из главных черт государственной власти, говорили новые либералы, является ее безличность: в правовом государстве господствуют не лица, а общие правила или правовые нормы. Для лиц, обладающих властью, последняя является не их субъективным правом, а правовой обязанностью, которую они должны нести как «общественное служение». Это и придает власти правовой характер, и делает ее подзаконной. Поэтому власть в правовом государстве всегда выступает носительницей какой-нибудь общественной идеи и в этом смысле должна иметь нравственное оправдание.

Это оправдание может включать стремление к утверждению величия страны, заботу о росте благополучия народа, упрочение правового порядка, усиление роли государства в регулировании общественных процессов, в частности экономической жизни, и т.п. Каждый из этих мотивов власти (или их совокупность) составляют одухотворяющую ее основу, без которой она в цивилизованном мире гибнет. Поэтому крайне важно, чтобы эта идея быта, чтобы она осознавалась и принималась как на уровне государственной политики, так и на уровне обыденного массового сознания, находила реализацию в социальном поведении людей, в деятельности отдельных групп, в политике (внешней и внутренней) государства в целом. «Отношения господства и подчинения утверждаются и укрепляются благодаря идейному оправданию их /…/ Чтобы существовать и быть признаваемой, власть должна себя оправдывать /…/ Только если власть способствует тому, что должно быть, только если она ведет к господству идеи права, только тогда мы можем оправдать ее существование, только тогда можно признать ее правомерной». [290]

Только с соблюдением этого условия власть способствует тому, что должно быть, в нашем случае - ведет к господству идеи права; только при соблюдении этого условия она может быть признана правомерной. Короче говоря, главным основанием власти является ее духовное, нравственное оправдание. Лишь это ведет к господству над ней права. И тогда становится возможным переход от демократии политической к демократии общественной. «Для демократии недостаточно одно механическое повиновение граждан государственному закону; от них требуется большее, чем соблюдение закона, большее, чем согласование с нормами права, требуется такая степень солидарности и подчинения своих интересов общему благу, которая не может охватываться никакой правовой нормой». [291] Конечно, чтобы демократия приобрела такой характер, необходимы условия, главным из которых является нравственное и духовное развитие личности, высокий духовный потенциал всего общества. Так идея власти (государства) увязывалась с идеей свободной личности, которая в таком новом контексте становилась политическим требованием.

Среди средств достижения подобной солидарности важнейшим считалась способность власти к компромиссам и терпимость к плюрализму мнений. «Задача всякого акта государственной власти заключается в том, - подчеркивал Гессен, - чтобы создавать общую волю, искать ее путем непрерывного сглаживания интересов, путем отказа определенных общественных групп от одностороннего господства в обществе их интересов, исключающих все другие». [292] Общая воля иррациональна как результат, но она конкретно-реальна как задача политического действия. Отсюда политическая программа либерализма: расширение избирательных прав, защита прав меньшинства, которое не может быть подавлено большинством, сглаживание классовых противоречий путем широкого обращения к компромиссам. Поскольку общая воля - это всегда не готовый факт, а скорее задание, то ни одна группа общества не может узурпировать ее. Избирательные права, привлечение к законодательству и управлению широких масс, непосредственно заинтересованных в способе решения государством новых задач, есть гарантия общего блага, что и является свидетельством демократической власти.

Отсюда вытекало признание множественности партий, выражающих интересы различных групп и вместе с тем необходимость правового ограничения их деятельности со стороны государства с целью недопущения диктатуры одной из них. «Если демократия, - писал Новгородцев, - открывает широкий простор свободной игре сил, проявляющихся в обществе, то необходимо, чтобы эти силы подчиняли себя некоторому высшему обязывающему их началу. Свобода, отрицающая начала общей связи и солидарности всех членов общения, приходит к самоуничтожению и к разрушению основ государственной жизни». [293] Правовое государство должно и может гарантировать народ и каждого гражданина от деспотизма одного лица, партии, класса или даже «самодержавия народа». Деспотичным может быть государство, построенное на принципе народовластия, а деспотизм народа бывает ужаснее деспотизма отдельного лица. В правовом государстве власть организуется так, чтобы, с одной стороны, она не подавляла личность, а с другой стороны, личность (народ) - были бы не только ее объектом, но и субъектом. Его принцип предполагает суверенитет, то есть верховенство народа, он не требует во имя общего дела принесения в жертву интересов отдельной личности. Но поэтому демократия невозможна без соответствующего воспитания народа, без поднятия его нравственного уровня.

Таким образом, в системе понятий нового либерализма демократия понималась как выражение релятивизма, как запрет любому считать себя выразителем абсолютной истины, как признание за каждым права на искание последней. Это толкование имело вместе с плюсами свои минусы. Демократия, готовая допустить всякую политическую возможность, всякую хозяйственную систему (лишь бы это не нарушало начала свободы!) всегда есть «распутье» (Новгородцев), «система открытых дверей, расходящихся в неведомые стороны дорог». [294] А это при длительности подобного состояния может создавать социальную усталость, ослаблять, образно говоря, бдительность народа, провоцировать всплески анархических или, напротив, авторитарных настроений и ожиданий.

Иными словами, «система свободы и свободной игры жизненных сил, система открытых дверей и неопределенных возможностей» имеет свои издержки. В определенных условиях она может провоцировать анархические давления на общество со стороны некоторых групп, или, скажем, усиливает влияние авторитарных настроений и ожиданий и даже их реализацию - ведь в условиях демократии ни один путь «не заказан», ни одно направление не запрещено. (Пример тому - наша сегодняшняя социально-политическая ситуация.) Подобные издержки хорошо понимал сам Новгородцев, обосновавший модель «демократии на распутье». Но в поисках выхода из тупика он предлагал решение, весьма далекое от средств реальной политики. Демократия, как и всякая форма государства, писал Новгородцев, сильна только тогда, когда над ней стоит справедливость, когда народ не забыл, что в мире есть Высшая Воля, перед которой народная воля должна преклониться.

Защищая демократию, новые либералы пытались внести некоторые оговорки. В частности, обосновывалось требование расширения избирательного права, в чем усматривалось правовое ограничение государства в пользу народа. Утверждалось, что демократия есть ограничение государства субъективными правами его граждан, и притом не только отрицательными правами невмешательства в сферу личной свободы, но и положительными правами действия в интересах роста личной активности. Иными словами, она есть привлечение к общему делу множественной активности, что в конечном счете (хотя и не всегда) означает усиление совокупного государственного действия, а это определяет во многих случаях преодоление распутья.

Правовое ограничение государства есть всегда не умаление, а повышение его активности. Вот почему необходимо расширение избирательных прав граждан, привлечение к законодательству широких слоев народа. Последнее толковалось как средство придания правового характера борьбе общественно-политических групп и как принципиальное признание того, что никто сам по себе не является выразителем общей воли народа - последняя есть результат совместных исканий.

Государству в этих исканиях принадлежит роль посредника: оно должно способствовать приобщению всех групп к выработке компромиссов, находить «равнодействующую» сталкивающихся интересов. Государство никогда не стоит «лицом к лицу» с отдельными гражданами, а имеет дело с их организованными группами. Поэтому его роль заключается не только в том, чтобы разбирать споры отдельных лиц на основании раз навсегда установленного закона, а и в том, чтобы приобщать все группы к созданию «общей воли», т.е. чтобы постоянно искать компромисс между их различными сталкивающимися интересами, находить «равнодействующую» последних. «Задача государства заключается в том, чтобы быть надклассовым посредником между классами и тем самым придавать их борьбе правовую форму». [295] Демократия не всегда способна организовать сильную власть, и ее тоже надо защищать. Поэтому в правовом государстве власть должна быть организована так, чтобы отдельная личность и народ могли быть как объектом, так и субъектом власти.

Отметим, что разработка принципов правового государства по рассмотренным направлениям подводила новый либерализм к идее «правового социализма», позицию которого наиболее последовательно разрабатывали Б.А.Кистяковский и С.М.Гессен. Но это было уже позже и это (тема для другого разговора.