Глава 1. Московское царство и формирование образа «самодержца Всея Руси»

1.1. Исторические предпосылки и идеологическое конструирование модели самодержавия

Утверждение самодержавия в России обусловлено глубокими историческими предпосылками, которые влекли страну по этому пути, и одновременно активностью политической воли его делания и идеологического обоснования.

Самодержавие Московских великих князей, превратившихся в самодержцев Всея Руси, а затем Российской империи, началось на развалинах Киевской Руси. Блестящая история Киевской Руси, прославленная именами св. Владимира, Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха, закончилась в XII веке вследствие ряда внутренних и внешних причин. Киевская Русь фактически распалась на три самостоятельных региона: юго-западный, объединяющим началом которого все еще служило родовое право княжеской династии Рюриковичей; северо-западная Русь с Великим Новгородом во главе, куда переместился центр международной торговли, и, наконец, северо-восточная Русь с затерявшимся среди лесов и болот Ростово- Суздальским княжеством, на окраине которого едва появилось село боярина Кучки - Москва. И к «хитростям истории», выражаясь языком Гегеля, следует отнести, что дальнейшее развитие славянской государственности, превращение ее в великую державу, возглавляемую монархом, началось в этом, казалось бы, забытом Богом и людьми медвежьем углу. И хотя первый самостоятельный правитель Ростово-Суздальского княжества Юрий Долгорукий еще принимает участие в борьбе за великокняжеский стол в Киеве, его политические и, главное, экономические пристрастия оказались привязанными к Ростово-Суздальской земле. Здесь он проявил себя как хороший хозяин и устроитель своих земель. Он строит города, монастыри и привлекает на пустующие земли переселенцев. В результате уже к концу XII века Ростово-Суздальская земля оказалась самым плотно населенным районом России и ее князья самыми могущественными из всех русских князей того времени. Этому способствовал переход к новым формам земледелия, в частности пойменному сельскому хозяйству. Развитие на его основе огородничества и животноводства, вовлекало горожан в сельское хозяйство, требовало большей межсезонной занятости населения и обеспечивало более разнообразный и калорийный его прокорм. Именно в этом регионе получило развитие трехполье. [15]

Здесь на новых землях берет начало и новый тип социальных отношений. Так в Киевской Руси князья приходили на территории уже занятые и хозяйственно освоенные местным населением и вместе с властью получали право лишь на «кормление» за свою службу, в случае же ее неисправности могли быть изгнаны местным населением. В Ростово-Суздальском княжестве население и служилые люди селились на землях князя, который был единоличным собственником этих земель. Постепенно право собственности и распоряжения распространялось и на субъектов хозяйственной деятельности, которые, хотя и в различном статусе, становились зависимыми людьми, слугами князя-вотчинника, сохраняя при этом, однако, право «отхода» от него. Князь выступал здесь как хозяин и распорядитель хозяйственной деятельностью и как глава политических сношений, и как верховный судья. К.Д.Кавелин отмечает основополагающее значение этого события: «Исторический тип, который лег в основание этого нового государственного тела, есть тип des Guts - und Hausherrn» (нем. - хозяин имения, дома) /…/. Он развивался неудержимо и совершенно выработался в мельчайших подробностях в XVII веке». [16] Мнение на этот счет русских ученых - историков и юристов, более или менее однозначно. «В лице князя, - пишет историк С.Ф.Платонов, - произошло соединение двух категорий прав на землю: прав политического владельца и прав частного собственника /…/ Князь не только носитель верховной власти в стране, он ее наследственный владелец, «вотчинник». Аналогичное по существу определение социально-экономическому базису зарождающейся российской монархии дает и современный английский исследователь Р.Пайпс, обозначая его как вотчинный, или patrimonium'-альный строй. [17]

Исторические предпосылки нарождающегося монархического строя Л.А.Тихомиров, с опорой на С.М.Соловьева, ведет от деятельности Андрея Боголюбского, которому приписывает вполне осознанную установку на единодержавие, этим же объясняет он и трагический конец князя. В то время как в Киеве продолжалась усобица, Андрей укреплялся в своем Суздале. Будучи избран на киевский стол, он начал сознательную ломку родового права: взял Киев «на щит». Оставаясь номинально великим князем киевским, Андрей передал его в удел своему младшему брату, а сам вернулся на север, во Владимир. «Этот поступок Андрея, - утверждает С.М.Соловьев, - был событием величайшей важности, событием поворотным, от которого история принимала новый ход, с которого начинался на Руси новый порядок вещей». [18] В результате Киев из стольного превратился в удельный город. Стольным городом в обход старших городов и выражающего их интересы боярства становится самовольно провозглашенный Андреем Боголюбским столицей Ростово-Суздальского княжества Владимир. С Андрея, по мнению Соловьева, «впервые высказывается возможность перехода родовых отношений к государственным». [19]

Но общество еще не созрело до этой идеи и упорно сопротивлялось ее реализации. Андрей, опережая свое время, лишь опробовал некоторые технологии самодержавной власти, которые затем будут развиты его преемниками. Но между ним и самодержавной властью русских царей лежит длительный и мучительно трудный период татаро-монгольского ига и под его покровом кровавой борьбы удельных княжеств за титул и статус великого князя Русской земли. В этой полной драматизма борьбе победила Москва. Именно здесь осуществляется переход от вотчинных отношений к самодержавию.

В научной и околонаучной литературе до сих пор дискутируется вопрос о роли «татаро-монгольского ига» на формирование типа российской государственности и, в частности, монархической идеи. Как отмечает В.О.Ключевский, татарское нашествие надолго, на весь XIII век повергло народное хозяйство Северной Руси в страшный хаос. Но с XIV века расстроенные отношения начали налаживаться. Московские князья, Иван Калита одним их первых, поняли, что с татарами выгоднее орудовать «смиренной мудростью», нежели оружием, и весьма преуспели в этом, сделав хана орудием своих великокняжеских замыслов. [20] Как отмечает летопись, с тех пор, как московский князь получил от хана ярлык на великокняжеский стол, Северная Русь начала отдыхать от постоянных татарских набегов. «В эти спокойные годы, - пишет Ключевский, - успели народиться и вырасти целых два поколения, к нервам которых впечатления детства не привили безотчетного ужаса отцов и дедов перед татарином: они и вышли на Куликово поле». [21]

И хотя нельзя отрицать татаро-монгольского влияния на формирование отдельных сторон образования русской государственности и культуры, но в целом оно имело двойственный характер. С одной стороны, оно способствовало формированию единого месторазвития русских княжеств и тем самым объединению Руси, с другой - вассальная зависимость от сильного, деспотически непредсказуемого завоевателя формировала во властных структурах русских княжеств и в сознании народа хитрость, коварство, страх. Что касается заимствования у татар самодержавной идеи, то в данном вопросе нельзя не согласиться с Тихомировым, отмечавшим, что это не реально, хотя бы потому, что сами татары не имели подобной власти у себя. Ханская власть носила родовой характер и была чревата теми же пороками, что и власть княжеского рода Рюриковичей на Русь. Одним из аргументов против преувеличения конструктивного влияния Золотой Орды на формирование самодержавия в России может служить сам факт, что она просмотрела возвышение Москвы как политического центра объединения Руси и как силы, способной положить конец татаро-монгольской зависимости. Альтернативой этому было превращение Руси в один из окраинных улусов монгольской империи, т.е. ее политическое небытие.

На почве борьбы с татарами усилилось влияние православной церкви, а также византийской идеи самодер- жавности, согласно которой князь, позднее царь является помазанником Божиим и заступником русской земли. Не будем забывать, что влияние византийской идеи - религиозной и государственной - было сильно и в Киевский период развития русской истории, но там сама христианизация носила преимущественно миссионерский со стороны Византии характер. В Московский период отношения Руси с Византией в корне изменились. Поставляемые Константинополем на Русь митрополиты, силой исторических обстоятельств и целенаправленной деятельности московских князей, перенесли свою кафедру сначала из Киева во Владимир, а затем в Москву. [22] При их поддержке, в частности святителей Петра и Алексия, Москва становится стольным городом, политическим и религиозным центром всей Русской земли.

Динамизм этому процессу придал Иван III целенаправленной политикой объединения русских земель, их включения в состав Великого княжества Московского. Но свою первейшую политическую задачу Иван видел в полном разрешении вассальных отношений с Золотой Ордой. «Стояние на Угре», когда обе армии, не вступая в бой, разошлись, продемонстрировало равенство воинских сил и явное моральное превосходство русского национального духа. Начиная с этой поры Московское княжество превращается в Русское государство - Всея Русь. Своей женитьбой на принцессе Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора, Иван становится как бы легитимным восприемником всех регалий императоров византийских. Но, приняв герб Византийской империи, Иван III воздерживается от принятия титула, желая сохранить свою независимость.

Большую роль в идеологическом конструировании образа самодержца сыграло православие. Его основоположником можно считать настоятеля Волоколамского монастыря Иосифа Волоцкого, ставшего идейным лидером официальной линии в православии. Нуждаясь в поддержке великого князя в борьбе с ересью жидовствую- щих (вид протестантизма), он разработал и проповедовал доктрину божественной сущности великокняжеской власти. В своем основном сочинении, «Просветитель», Иосиф обращается к царям: «Слышите цари и князи и разумейте, яко от Бога дана бысть держава вам, яко слуги Божии есте…». Паству же он учит, что царя надо почитать и слушаться, ибо «Царь убо естеством подобен есть всем человекам, властию же подобен вышнему Богу». [23] В этой интерпретации, как подчеркивает академик М. Дьяконов, царь несет ответственность за формы утверждения порядка в стране и отношение к вере только перед Богом. [24]

Другим важнейшим источником религиозной легитимации самодержавия стал цикл текстов, завершившихся известной идеологемой «Москва - третий Рим», которую обычно связывают с именем старца Филофея. Она явилась весьма своевременным ответом на резко изменившуюся политическую ситуацию - падение Византии, приведшее к определенной «бездомности» православия. В своих посланиях великому князю Московскому Филофей выразил ее в соответствии с господствовавшим в то время миропониманием и духовными запросами общества. Он писал царю: «Храни и внимай благочестивый царь тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, что два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать» (выделено мною. - Л.Н.). [25] Эта формулировка и стала классическим выражением идеоло- гемы «Москва - третий Рим». Ее своевременность и уместность привели к тому, что она была принята на вооружение и способствовала идеологическому укреплению великокняжеской власти, ее перерастанию в царскую власть, идеологически подготавливала этот процесс. Она «так верно воспроизводила общий смысл эпохи, так точно угадывала настроение современников Филофея, что скоро была усвоена даже правительственными сферами и вошла в государственные акты», - отмечает исследователь проблемы И.Кириллов. [26]

Короче, религиозная легитимация самодержавия великокняжеской, позже царской власти стала своеобразным «категорическим императивом». Подтверждением тому может служить открытая полемика Ивана Грозного с князем Андреем Курбским. Грозный обвиняет своего вчерашнего сподвижника с его друзьями в измене, в посягательствах на авторитет царской власти, в частности на попытки ограничить самодержавие «советом ближних бояр», которых, по словам Курбского, «самому царю достойно любить и слушаться как своих руководителей». Напротив того, Грозный убежден, что всякая власть от Бога, даже если она приобретена насилием (значит, того восхотел Бог), и следовательно, всякой власти покоряться должно. Свою власть Грозный считает вдвойне законной - по Божьему изволению и праву рождения. С гордостью он воспроизводит свою генеалогию, берущую начало от святого Владимира и Александра Невского, как основание легитимности своей власти». На защищаемую Курбским идею ограничения царской власти советом ближних бояр Грозный отвечает ссылкой на историческую традицию: «Русские же самодержцы изначала сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи!». [27] К этой мысли он возвращается неоднократно и настаивает на таком понимании самодержавия, когда царь сам строит свое государство, имея не номинальную, а реальную власть. Подданные же должны безоговорочно повиноваться своему повелителю. При этом он отметает обвинения в жестокости, которые ему предъявляли Курбский и другие современники, а позднее и потомки, так как жестокость, как деяние несправедливое, имеет смысл там, где обозначены пределы власти, самодержавие же, в понимании Грозного, в принципе отрицает их. Поэтому судить поступки самодержца дано ему самому да Богу, перед которым он даст ответ на последнем суде. Таким образом, религиозная легитимация является одним из важнейших аргументов самодержавия, без нее оно просто немыслимо. Огромную роль она сыграла в ранний период формирования государственности, когда церковь служила едва ли не единственной идеологической силой, обладая к тому же хорошо разработанными технологиями. Но и сами великие князья и цари Московские потрудились на этом поприще не мало.


1.2. Смута и формирование идеи Государства

Важнейшим механизмом легитимации самодержавной власти является наследственный принцип ее передачи. Утверждение его прошло путь долгий и трудный. Он пришел, как мы отмечали, на смену родовому «лествич- ному» праву. Затем в северо-восточной Руси он уступил место удельному обычаю, когда умирающий князь делил свое княжество-вотчину между всеми сыновьями, выделяя им города-уделы, которые в свою очередь дробились при следующем завещании. К тому же система наследования осложнялась и тем, что столы и удельные княжества зачастую не наследовались, а добывались. Правда, уже московские князья стремились преодолеть этот обычай, завещая по духовной старшему из сыновей большую и лучшую долю и оговаривая удельное владение младших послушанием «во всем» старшему брату. В результате такой сознательно «конструктивной» политики духовные грамоты (завещания) утратили свое значение уже при Иване III. Обычай закрепил самодержавное начало с первородством. Но только Павел I придал этому обычаю законодательный характер.

Смерть Грозного царя и замена его слабоумным наследником при сильном, но безродном управителе Борисе Годунове несомненно подрывала, пользуясь языком Ильина, монархическое правосознание подданных. Со смертью же царя Федора прерывалась и династическая линия рюриковичей. «Хорошо организованные» выборы [28] на Земском соборе царя Бориса и утверждение в качестве наследника его сына - царевича Федора, казалось бы, сняли напряженность ситуации. Однако стоило появиться лишь тени «законного» царевича Димитрия, как недовольство обойденных Годуновым родовитых бояр и подогретого, «раскрученного» ими народа, у которого всегда есть основания для недовольства, вылилось в Смуту.

Понятие Смуты, пожалуй, явление чисто русское. Это и не революция, и не борьба партий, и даже не мятеж. Это - СМУТА, когда все всем недовольны и нет положительной идеи, которая устроила бы всех или большинство вовлеченных в Смуту действующих лиц. Это - состояние всеобщего хаоса, которому не видно положительного конца. Смутное время сделало, казалось, все возможное для подрыва самодержавия, которое не сумело ни предотвратить, ни усмирить ее, а потом было омрачено позорною узурпацией бродяги-самозванца и нашествием поляков. С расшатанностью царской власти вновь подняла голову родовая аристократия, положив брать с царей «записи», ограничивающие их власть в свою пользу. Народ же «безмолвствовал», пока Смута не перехлестнула через край.

Найти управу на нее в порядке сословной иерархии брались, по словам С.Ф.Платонова, разные сословия московского общества, а «победа досталась слабейшему из них». Боярство, сильное правительственным опытом и кичащееся своим богатством, пало от неосторожного союза с иноверным врагом. Служилый землевладельческий класс, сильный воинской организацией, потерпел неожиданное поражение от домашнего врага - казачества, в союзе с которым мыслил свергнуть иноземное иго. И лишь посадские люди Нижнего Новгорода, Ярославля и других городов, сильные только горьким политическим опытом круговой «измены» и «воровства», собрав ополчение во главе с Дмитрием Пожарским и гениальным человеком из посада - Кузьмою Мининым, дали отпор врагам внешним и внутренним. Широкая и ясная программа ополчения позволила ему освободить Москву, сохранив за собой значение общеземского правительства до выборов «всей землей» нового царя. «С появлением этой власти Смута нашла свой конец, и новому московскому царю оставалась лишь борьба с ее последствиями и с последними вспышками острого общественного брожения». [29]

Казалось бы, Смута могла иметь только негативные последствия. Тем более знаменательно, что русская историческая мысль сумела увидеть в ней многозначительное явление. Так, завершая свое большое исследование, Платонов пишет: «Смута смела все /…/ аристократические пережитки и выдвинула вперед простого дворянина и «лучшего» посадского человека. Они стали действительной силою в обществе на место разбитого боярства». Их усилиями была создана новая форма власти - Земский собор. «Царь и Земский собор составляли единое и вполне согласное правительство, главною заботой которого было поддержать и укрепить восстановленный государственный порядок». [30]

С.М.Соловьев отмечает, что Смута, охватившая все слои общества, с одной стороны, разрушала старые устои, обладавшие в результате своей «вращенности» во все ткани социального организма огромной консервативной силой. С другой стороны, это был период бурного исторического творчества, когда формировались новые социальные отношения и появлялись новые люди, способные придать им соответствующую политическую форму и права гражданства. Сплочение сил народных спасло государство от гибели. Большинство людей, истомленных Смутою, хотело, чтобы все было по-старому, замечает историк. Однако старина была восстановлена лишь по видимости. «Новое с новыми людьми просочилось всюду, а старое со старыми людьми, носителями старых преданий, спешило дать место новому». [31]

Идея рождения порядка из хаоса была подхвачена и развита В.О.Ключевским. В русской Смуте историк увидел зарождение новых конструктивных идей, которые и стали движущей силой последующего исторического процесса. «Прежде всего, из потрясения, пережитого в Смутное время, люди Московского государства вынесли обильный запас новых политических понятий, с которыми не были знакомы их отцы, люди XVI века». К их числу относится понятие государства, его достоинство. «Прежде государство мыслилось в народном сознании только при наличности государя, воплощалось в его лице и поглощалось им. В Смуту, когда временами не было государя, или не знали, кто он, неразделимые прежде понятия стали разделяться сами собою. Московское государство - эти слова в актах Смутного времени являются для всех понятным выражением, чем-то не мыслимым только, но и действительно существующим даже без государя». [32] На этой почве утратила значение идея вотчинного права и рождалась политическая идея государства.

Многие историки отмечают великий парадокс итогов смутного времени для русского государства. Оно вышло из Смуты с великими территориальными потерями: открытый с таким трудом выход к балтийскому морю был снова заблокирован; Польша не рассталась со своими претензиями на Московский престол; на дорогах бесчинствовали шайки грабителей, которые легко сливались с восставшим из-за бескормицы людом; казна была пуста; крестьяне, кто мог, обратились в бега; многие пашни оставались не обработанными; система «управительной» власти, центральной и на местах, погрязла в «воровстве» или распалась. И тем не менее держава мужала и набирала международный авторитет.

В огромной мере этому способствовали Земские соборы. По понятиям того времени Земские соборы отражали мнение всей Русской земли. Впервые Земский собор был созван в 1550 г. еще Иваном Грозным, решившим на двадцатом году своей жизни окончательно избавиться от боярской опеки. Собор проходил на Красной площади, так что всякий мог признавать себя его участником. Царь каялся перед народом в своих грехах и тут же угрожал боярам, «неправедный суд творящим». Обращаясь к народу, царь обещал взять правление в свои руки и править по справедливости, призывая в свидетели и споспешники Господа Бога.

Созванный на следующий год Стоглавый собор носил уже более деловой и конструктивный характер. На нем было запрещено местничество, когда должности в войсках и в правительстве занимали не по заслугам, а «по породе», решено начать всеобщую перепись земли, пересмотреть соотношение между пожалованными поместьями и служебными повинностями с них и проч. Здесь же были канонизированы почитаемые местные святые как общенациональные, что способствовало идейной централизации русской земли, уточнены в соответствии с традицией некоторые исповедальные формы церковной службы, рознившиеся в различных местностях, в частности двоеперстие, «сугубое» (двойное) аллилуйя, крестное хождение «посолонь» (по солнцу) идр. Решения собора по различным государственным и церковным вопросам были записаны в ста главах - отсюда и его название «Стоглавый». Но главное в другом. Было положено начало демократической по своей сути традиции если не общенародного, то всесословного обсуждения государственных дел.

Эта традиция была востребована в период Смуты и в первые годы царствования Романовых, когда авторитет царской власти либо вовсе отсутствовал, либо был весьма незначительным. Но если в период Смуты земские соборы носили характер «по случаю», то в период царствования первых Романовых они приняли почти регулярный и весьма деловой характер. Так в период царствования Михаила Романова было созвано семь соборов, на которых обсуждался и был принят целый ряд весьма «непопулярных» урядов о дополнительном обложении налогами ввиду крайнего истощения хозяйства и государственной казны, о переписи земель с целью упорядочения обложения населения налогами. На соборах обсуждались вопросы войны и мира, выборы патриарха и проч. Решения, принятые соборами, вряд ли были под силу отдельному государю той поры. Таким образом, сознание общей пользы и взаимной зависимости приводило власть и ее земский совет к полнейшей солидарности, обращало государство и собор в одну политическую силу.

Соборы продолжались и при Алексее Михайловиче, но по мере укрепления самодержавной власти последнего пошли на убыль. Собором было подтверждено вступление на престол самого царя, хотя он имел уже законное наследственное право. Собором 1648 г. было принято новое Уложение свода законов, в котором наряду с кодификацией старых были прописаны новые законы, укрепляющие прерогативы царской власти и одновременно ограничивающие произвол окружающей царя правящей клики, в том числе и духовной. «Уложение», принятое собором 1648 г., просуществовало как действующее законодательство до 1833 года, когда его сменил Свод законов Российской империи, подготовленный М.М.Сперанским. Земскому собору 1653 г., постановившему принять Малороссию по ее просьбе в состав «Всея Руси», суждено было стать последним. Укрепившаяся царская власть не нуждалась более в достаточно громоздком и отнюдь «не ручном» политическом институте. Земские соборы сделали свое дело и усилившаяся самодержавная власть не замедлила избавиться от их влияния.


1.3. Церковный раскол и неизбежность перемен

Глубокий удар по идеологическому звену русского самодержавия - православию (нанес церковный раскол XVII века. Внешним поводом раскола послужило исправление церковных книг на основе сличения их с греческими первоисточниками. Процедура, начатая до Никона и шедшая ни шатко, ни валко, пока последний не придал ей принципиально-догматическое и политическое значение. До того подобная процедура была спокойно проведена в Киеве Петром Могилой, который, кстати, предлагал московским властям свои услуги.

Возглавив реформу, Никон не ограничился исправлением ошибок, допущенных переписчиками церковных книг на основе сличения их с древними образцами. Практически, как замечает один из ведущих специалистов в этой области, Н.Ф.Каптерев, исправление церковных книг происходило преимущественно по современным греческим книгам, что сразу и почувствовали сторонники старой веры. Но Никон не останавливается и на этом. Он переносит на Русь греческий церковный обряд, греческие церковные напевы, принимает греческих живописцев, начинает строить монастыри по греческому образцу. Всюду он выдвигает на первый план греческий авторитет, отдавая ему значительное преимущество перед вековою русскою стариною, перед русскими, всеми признаваемыми авторитетами. На соборе 1656 г. Никон демонстративно заявляет: «Я русский, сын русского, но мои убеждения и моя вера - греческие». «Это публичное торжественное отречение верховного архипастыря русской церкви от русских верований и убеждений в пользу иностранных - греческих, это торжественное признание себя Никоном по духу истым греком, необходимо должно было произвести крайне неприятное и тяжелое впечатление на всех тех русских, которые не думали и не желали отказываться от своего, русского в пользу греческого, в чем, конечно, и нужды никакой не было и для Никона», заключает Каптерев. [33]

Таким образом, раскол отнюдь не ограничивался решением частных проблем - придерживаться двуперстия или троеперстия, произносить Исус или Иисус, ходить крестному ходу «посолонь» или против солнца, - которые к тому же ранее уже были одобрены в их «старообрядческом» варианте Стоглавым собором, а об одном, но весьма существенном вопросе: «Чем определяется религиозная истина: решениями ли власти церковной или верностью народа древлему благочестию?». Старообрядцы, искренне веровавшие, что божественная благодать перешла на Москву, которая стала третьим Римом, считали недопустимым обращение к погрязшим в грехе греческим новинам. На стороне старообрядцев сосредоточилась основная масса глубоко верующего люда. На стороне реформы Никона стояли, с одной стороны, люди более образованные или вообще равнодушные, более приверженные к доводам власти, чем веры. «Болезненный и обильный последствиями разрыв между интеллигенцией и народом, - замечает по этому поводу П.Н.Милюков, - за который славянофилы упрекали Петра, совершился полувеком раньше. Этот разрыв произошел в сфере гораздо более деликатной, нежели та, которую непосредственно задевала петровская реформа. Религиозный протест, конечно, удесятерил свои силы, соединившись с протестом политическим и социальным, но это нисколько не изменяет того основного факта, что первой и главной причиной разрыва были вопросы совести. Русскому человеку в середине XVII в. пришлось проклинать то, во что столетием раньше его учили свято верить. Для только что пробужденной совести переход был слишком резок». [34]

И все же своя правда, помимо чисто формального исправления накопившихся ошибок и необходимости приведения церковной службы к единообразию, была и у сторонников реформы, в том числе у Никона и у поддержавшего его царя. Если старообрядцы стремились обособиться в своем «древлем благочестии», то сторонники реформы видели ее смысл в превращении «московского» православия во вселенскую религию, дающую основание для диалога с иными вероисповеданиями. Тем самым реформа открывала путь вхождения Московской Руси в христианское религиозное сообщество. Вместе с тем в своем противоборстве обе стороны ошибались и обе понесли существенные потери. Русская православная церковь, всегда бывшая оплотом самодержавия, «раскололась»: старообрядцы, или раскольники, которые считали только себя истинными верующими, дошли до полной бесцерковности с признанием только «невидимой церкви»; с другой стороны, от официальной церкви, которую воспринял патриарх Никон, чтобы навести в ней порядок, отпала, по выражению историка Н.И.Костомарова, половина Великой Руси, наиболее крепкая в вере, за церковью пошли немногие переросшие старую веру или вовсе равнодушные к религии.

В более позднюю эпоху это создавало благоприятную почву для вольнодумства и поисков «новой религиозности» в форме масонства.

Но наряду с церковной реформой Никон подспудно преследовал и другую цель: возвышения церковной власти, ее полной самостоятельности по отношению к царской. Это давний спор церкви с властью. Но только такой сильный церковный лидер, каким был Никон, мог отважиться на организацию ее достижения, пользуясь «собин- ной» дружбой с царем. Пользуясь недостаточно окрепшим авторитетом царской власти, а также поддержкой высших церковных иерархов, Никон попытался сначала явочным порядком, а потом и через собор утвердить превосходство духовной власти по отношению к царской. Так в предисловии к новому служебнику утверждалось, что Бог даровал России «два великие дара» - царя и патриарха, которыми все строится, как в церкви, так и в государстве. Ввиду этого все православные русские должны «восхвалити и прославити Бога, яко избра в начальство и в снабдение людем своим сию премудрую двоицу: великого государя царя Алексея Михайловича и великого государя святейшего Никона патриарха». В этом предисловии бросается в глаза уравнивание титулов обоих представителей власти - светской и духовной, как равных во всем «великих государей». В полемике со своими оппонентами Никон доходит до утверждения превосходства священнической власти перед царской, ибо престол первой есть «на небеси», вторая же властвует на земле и приемлет власть свою «от помазания от священнических рук». [35]

Такого не мог стерпеть ни один самодержец, даже «тишайший» царь Алексей. И в этом его безоговорочно поддержали высшие представители формирующейся светской власти, а также земское духовенство, сильно пострадавшее от реформы Никона. Почувствовав неудачу своего замысла, Никон летом 1658 г. демонстративно сложил с себя патриарший сан, и церковь до 1666 г. оставалась без патриарха. Его функции поневоле выполнял богомольный царь, что приучало видеть в нем не только самодержавного государя, но и главу православной церкви. Церковный собор в присутствии вселенских патриархов после долгих и трудных дебатов осудил Никона, который кончил свою жизнь в заключении в Кирилло-Белозерском монастыре.

Церковный спор, неразрешимый на узконациональной почве, произошел перед появлением Петра Великого и тем самым, по приговору Вл. Соловьева, подготавливал почву и заранее оправдывал его преобразования, в том числе церковные. Действительно, «Упразднение патриаршества и установление синода было делом не только необходимым в данную минуту, но и положительно полезным для будущего России, - пишет мыслитель. - Оно было необходимо, потому что наш иерархический абсолютизм (имеется в виду абсолютизм церковной иерархии. - Л.Н.) обнаружил вполне ясно свою несостоятельность и в борьбе с раскольниками, и в жалком противодействии преобразовательному движению: патриаршество, после раскола лишенное внутренних основ крепости и оставшееся при одних чрезмерных притязаниях, неизбежно должно было уступить место другому учреждению, более сообразному с истинным положением дела…». [36] Действительно, бездействующее несколько лет патриаршество Петр заменил в 1700 г. правительствующим Синодом, т.е. светским учреждением, призванным регулировать внешние конфессиональные дела, просуществовавшем вплоть до 1917 года. В результате церковной реформы Петра российское государство становится светским государством. Православие выпадает из его основополагающих основ, оно выполняет сугубо функциональную роль, строго прописанную ему духовным Регламентом. В связи с этим необходима была новая конструктивная идея самодержавия и государства.

Загрузка...