Три плова

МОЛЧАЛЬНИК

Около одной шахты Подмосковного угольного бассейна стоял посреди степи белый барак. В бараке жили строительные рабочие, пришлые люди из близких и дальних деревень. Они ставили на шахте копер, разбредаясь в. свободное время по селам, где делали мелкую столярную и плотничью работу. Накопит такой сезонник денег и уедет домой, а на его койке располагается другой, тоже из пришлых и временных рабочих шахты. Встречали новичков в бараке равнодушно: обитатели менялись здесь часто, и одни прибывали так же незаметно, как пропадали незаметно другие.

Раз под вечер пришел в барак тихий человек с погромыхивавшей инструментом котомкой через плечо. Новый жилец был столяром и приехал утром поездом из Тулы, а в Тулу добирался из Можайска. В конторе ему дали путевку на участок и записку к уборщице, чтоб отвела в бараке койку. Сказав два - три тихих слова, новый жилец лег спать. Утром уже видели его на участке, где он мастерил рамы.

По вечерам сезонники сходились у кипятильника. Обсуждали характер прораба или качество обеда в столовой, а бывало, что кто-нибудь читал вслух газету. Стоя около «титана» с дымящимися чайниками в руках, сезонники слушали новости про начинавшиеся колхозы и военные действия на Дальнем Востоке: год шел двадцать девятый, на границе создался конфликт с войсками генерала Чжан Цзо-лина. Послушав новости, спорили. То говорили все разом, то давали человеку высказать мнение и тут же выставляли доказательства, что мнение его неразумное; порой и соглашались, но, и соглашаясь, кричали, как спорщики, на весь барак. Один новичок-столяр не задерживался у кипятильника, а тихо сидел в своем углу. Он постоянно шил, чинил или что-либо читал. Книжки читал столяр тоненькие, без картинок. В мешке с инструментом их было у него много. Водки он не пил, не курил. Озирался задумчиво и досуг свой проводил либо в углу, либо на скамье, поставленной на улице около барака, в открытом поле, где росла до горизонта гречиха. С книжкой или шитьем пройдет молча через барак, спустится с крылечка и надолго пристроится на скамье. Иногда постоит на краю гречишного поля, иногда отойдет к прохладной балочке послушать, как шумит ручеек и квакают лягушки.

Самый шумный и говорливый среди обитателей барака, землекоп Щелочков не вытерпел и спросил столяра:

- Как тебя по батюшке, землячок?

- Павел Анплитов, - еле слышно ответил столяр. - По батюшке Васильевич.

То, что столяр Анплитов не пожелал рассказать о своей деревне, семье, хозяйстве, Щелочкова разозлило.

- Язык бережет! - проговорил он с укоризной. - Знаем мы этих, которые берегут! Хитрый!

Он ворчал за его спиной, что столяр не из простых, а что-то у него неладно. От обиженного молчанием Анплитова землекопа по участку пошел слух: новичок-столяр из богатеев, кулаков.

- Не зря в молчанку играет. Он с умом молчит. Он о разоренном хозяйстве молчит.

Дошел слух и до секретаря ячейки, и секретарь посоветовал парторгу заинтересоваться молчальником.

- Может, пустое говорит Щелочков, а может, и правду. Проверь молчальника, потолкуй, раскуси. Как он, между прочим, на производстве?

- Золотые руки, - ответил парторг. - Старательный мастер, с душой.

- Все равно проверь. По моему опыту, одно из двух: либо сектант, либо того покруче…

Столяр Анплитов оказался, однако, бедняком и красным партизаном. Любопытствуя теперь, какие же книжки читает столяр, парторг раз попросил:

- Не дашь ли чего почитать позанятней?

Столяр молча опустил руку в мешок и, вытащив оттуда книжку, так же молча протянул ее парторгу.

- «Тарас Бульба», - прочел парторг.

По поведению Анплитова представлялось, что тот вытащит черное миссионерское евангелие или сборник баптистских песнопений, но Столяр читал Гоголя, которого и парторг и сынишка его читали с удовольствием. И какой же он, в самом деле, сектант, если не слышно, чтобы исполнял псалмы или гимны?

- Ну его, пускай молчит, - сказал парторг. - Позовем на собрание - может, там, перед народом, выскажется.

На собрание столяр пришел. Но и здесь выбрал место в углу, около дверей. Слушал он, как замечали сезонники, внимательно. держась двумя пальцами за ухо. Ему крикнули:

- Высказаться не желаешь, Павел Васильевич? Тут вот плотники насчет сушилки толковали. Как твое мнение?

Столяр покачал головой: нет, мол, товарищи, выступать не буду, ведите собрание дальше.

И в бараке к столяру привыкли. Пришли опять новые работники и среди новых один китаец. Нанявшись на шахту плотником, он поселился на койке рядом с молчальником Анплитовым. Трудную фамилию китайца выговорить здесь никто не мог, и назвали его Джаном.

- Ты его не трожь, не дури, - советовали Щелочкову сезонники, которые знали глупые замашки землекопа, любившего приставать к безобидным людям.

Но Щелочков не послушался - во всю поперла из него дурь. Стоило китайцу пройти мимо его койки, как Щелочков суживал с помощью пальцев глаза и выкрикивал булькающим голосом:

- Ходя! Послюшай, ходя!

Джан презрительно его оглядывал, но на приставания Щелочкова не отвечал и только на улице отплевывался. Щелочков стал чаще повторять свои насмешки, глупо веселясь и надеясь и других потешить.

В середине осени (около барака убрали гречиху, и острей запахла серным колчеданом черная земля) парторг получил от столяра Анплитова записку. Ее принесли к нему на квартиру.

«Парторг, прими меры, - писал в доставленной сыном уборщицы записке столяр.-В нашем бараке есть национальный уклон. Подрежь крылья Щелочкову - ворон уж очень размахался, покоя не дает трудящемуся человеку. С подписью Анплитов Павел Васильевич».

- Да он тут самый сознательный!-одобрил столяра парторг. - Известное дело, партизанил, правду добывал с винтовочкой. А я его чуть было в мироеды не зачислил. Сам виноват: молчит и молчит. Потолковать с ним опять, что ли?

Но толковать надо было не с Анплитовым, а с Щелочковым, о дурости которого слыхал и парторг. Он собирался было заняться землекопом и раньше, да в первый раз отложил, оттого что Щелочкова премировали на участке за кубатуру - неохота было испортить человеку праздник; а во второй раз отложил по той причине, что землекоп готовился к отъезду на стройку Бобриковского химического комбината. После записки столяра парторг пришел в барак и присел на койку Щелочкова.

- Скажи мне, товарищ Щелочков, сам: какое значение слова «интернационал»?

- За всех, - бойко ответил Щелочков,-за трудящийся класс.

- Стало быть, варит башка! - похвалил его для начала парторг и пояснил, что трудящиеся бывают русские и нерусские- например, армяне, французы, негры, китайцы, индусы. Согласен со мной?

- А как же! - ответил Щелочков.

- Вот Джан и есть наш товарищ по интернационалу, трудящийся китаец, понятно?

- Чего его понимать, ежели он китаёза? - вдруг дуростью своей сбил так хорошо наладившуюся беседу Щелочков.

- Ох, и темная душа! - вздохнул парторг. - Как могила!

Он повернулся к Анплитову, надеясь, что сейчас тот уж не станет играть в молчанку и скажет несколько дельных слов, поддержит парторга. Но столяр даже и в этот раз промолчал, хотя показывал глазами, что тактику парторга одобряет.

- Да пойми же ты, дубье! - убеждал Щелочкова отчаявшийся в своих агитаторских способностях парторг.

Глупый, но хитроватый Щелочков слова парторга все же на ус намотал. То, что советский суд по головке за такое поведение не погладит, Щелочков уразумел без агитации. На людях он к Джану уже не приставал, и только Анплитов замечал изредка, что придирки Щелочкова продолжаются. Молчальника землекоп не считал за человека и при нем вел себя так, будто в бараке, кроме него с Джаном, ни души. Он и не глядел в угол столяра, кроившего по вечерам старое шинельное сукно, из которого наметил сшить зимний пиджачишко.

Пришли морозы, барак чуть не на метр зарылся в снег.

Как-то вечером сезонники собрались всем бараком в кино. Дома остались только Анплитов да Щелочков, сколачивавший из дощечек новый сундучок. И задержался немного Джан, чинивший телогрейку. В печи потрескивала береза, поскрипывала обросшая льдом дверь, побрякивал на крыше отставший краешек толевого листа.

Починив ватник, Джан заторопился к выходу. Койку землекопа он, как обычно, обошел с подголовника, так как Щелочков неизменно пристраивался на другом краю. Но, рванувшись к изголовью, Щелочков преградил Джану дорогу.

- Пусти, - негромко попросил, потупив голову, Джан.

- Пущу, если скажешь, почему ты без косы, Джан. На Сухаревку ее снес, признавайся? Я по всему Китаю ездил - там люди косы носят. А ты почему без косы?

- Пусти, - уже погромче, но еще не сердито проговорил Джан, поправляя на себе ватник.

- Станцию Цицикар знаешь? - не желал униматься Щелочков. - Харбин знаешь?

Джан попытался легко отстранить загородившего проход Щелочкова.

- Твоя зачем стой? - крикнул он.- Койка есть? Садись, дура, не мешайся.

- «Дула! Дула!» - передразнил Щелочков и широко раскинул руки, чтобы Джан и бочком не смог пробраться.

Джан тонко и яростно вскрикнул, схватил обе руки Щелочкова и с такой силой соединил их, что Щелочков от боли покачнулся, заёрзал.

- Драться вздумал? - пригрозил он, вырывая руки и что-то ища на тумбочке около койки. Не отыскав, навалился на Джана животом, прижимая его к острию подголовника.

О столяре он не помнил и глянул в другой конец барака случайно. Из дальнего угла уставились на него два раскрытых страшных глаза. Щелочков опешил, что-то хотел произнести, но столяр шел прямо на него, и он отпрянул от койки. Опомниться Щелочков не успел - его испугал отчаянно громкий голос молчальника.

- Отойди, дьявол! - крикнул столяр. - Убью!

Щелочков прислонился к двери, но столяр уже был рядом. Щелочков закрыл глаза, и в это время на голову его обрушился удар. Он грохнулся на пол, попытался встать, но, услышав еще раз отчаянный голос молчальника, пополз к выходу.

- Убью! - продолжал кричать столяр. - Убью!

С дымящимся чайником в руках ворвалась в барак уборщица. Она увидела поверженного Щелочкова, над ним стоял во весь рост столяр, который кричал изо всех сил, повторяя одно только слово:

- Убью!

Щелочков кое-как выполз на крыльцо, но столяр за ним и не гнался. Больше всех удивился китаец. Он смотрел на Анплитова во всю ширину своих узких глаз. Столяр казался Джану глухонемым.

- Ай, ай!-засмеялся китаец. - Твоя почему молчи? Твоя умей говори!

- Убью! - продолжал исступленно кричать столяр.

Его голос становился все громче и страшнее. Из степи прибежали люди. Они увидели, как побелело красное от натуги лицо столяра, как он схватился рукой за горло, затем оттуда хлынула струя крови, и столяр повалился на койку Щелочкова. Он полез в карман за платком, но не нашел и, схватившись за наволочку, заткнул ею рот. В одну минуту наволочка стала алой. Кровь густо текла из горла, заливая одежду столяра, одеяло, дощатый пол…

- Беги за доктором, на шахту! - крикнула Джану уборщица.

Столяр попросил воды. Кровь перестала струиться, словно там внутри внезапно закрылся какой-то клапан. Столяр сделал два глотка, затем приподнялся с койки. Глаза его смотрели жалобно, мутно. Он стыдливо оглядывал запачканную койку, захотел встать, но уборщица не позволила. Сердечно вздыхая, она сняла с него сапоги и ватник, накрыла одеялом. Все вокруг молчали, тронутые видом чужого горя, и только печально поглядывали друг на друга. Кто-то принес молока, и, подогрев его в печи, уборщица стала поить им столяра. Он опять превратился в прежнего молчальника, и людям казалось диковинным, что еще недавно они слышали его страшные крики.

Прошло около часа, пока из шахты примчался на санях доктор. Он пристально вгляделся в цвет крови и не стал осматривать больного. Джан с уборщицей помогли ему уложить столяра в сани. Его отвезли в шахтную больницу, примостившуюся за горой серного колчедана. Дня через три из Можайска приехала жена Анплитова. Она рассказала сезонникам секрет молчания мужа: на митингах в первые годы революции столяр сорвал себе горло. Много лет он жаловался на болезнь, и в конце лета жена уговорила столяра записаться к московскому врачу. Сама поехала с мужем в Москву на Разгуляй, сама растолковала доктору, чем страдает ее муж, и московский доктор признал туберкулез. Он посоветовал Анплитову лечиться молчанием.

«Самое меньшее - два года», - сказал доктор.

Столяр молчал пять месяцев.