Три плова

1

Утром в парикмахерской на Балаханской улице, как всегда, небритые люди ссорились порой из-за очереди; днем стало тише, а к вечеру парикмахерская и вовсе опустела. Заскучавшие без работы мастера и подмастерья выбрались из душного помещения на улицу, расставив прямо на тротуаре стулья. Мимо проносились то низкорослые машины, то пузатые фаэтоны; шли с узелками прохожие - всё больше женщины. Парикмахеры гадали, что у кого в корзине или в узелке. Люди шли с поезда, поезд прибыл из Ганджи, а в Гандже открылась сегодня ярмарка.

Город Баку зажигал свои огни: на горе, на набережной, справа, слева. Огни светились также среди моря. Озарилось полукружие Биби-Эйбата. Сияли фары автомобилей, словно подметая белыми огнями асфальтовые дороги. Неярко мерцали огоньки медленно и с пыхтением тащившейся по узким рельсам «кукушки». Недвижны были огни промыслов, слившиеся в какие-то многоэтажные светильни. А на дальних холмах огни одинокие - изыскатели бурили там новые скважины. Непрерывные огни береговой полосы были огнями крекингов и кислотных заводов.

- Поезжай куда хочешь, - сказал подмастерью мастер,- столько фонарей, как в нашем Баку, нигде не найдешь.

Мастер не врал, хотя чуть не в каждом городе услышишь, что таких проспектов или парков нигде не найдете, а присмотришься- и проспект невелик и неширок и парк жидковат… Но Баку в первой половине 30-х годов освещался действительно лучше Ленинграда и даже перещеголявшей его потом Москвы.

Зеленые и красные огни на железной дороге, цепочка огоньков в крепости, великолепный амфитеатр огней Апшеронского полуострова…

По очень шумной в вечерний час Балаханской улице бежал в свете огней смуглый бакинец в поношенной лохматой куртке и больших бутсах, высохших от солнца и пыли. Один из парикмахеров покачал, насмехаясь над бежавшим, головой.

- Ай, как спешит человек, как торопится! Можно подумать, что он боится опоздать на собственную свадьбу.

Другой парикмахер посмотрел на руки бежавшего:

- Видно, не с ярмарки. Совсем без поклажи.

Когда же так сильно торопившийся куда-то человек поравнялся с парикмахерами, мастера удивились:

- Это же Рамазан!.. Эй, Рамазан! Зачем так мчишься, дружок Рамазан Алиев?

И человек остановился, а когда узнал окликнувших его, поздоровался с одним из парикмахеров, улыбнувшись дружелюбно и другим.

- Ох, как я спешу домой, Гудрат! Хотел бы послушать, как ты живешь, как жена, как сын, как дочка, да некогда.

- Раз ты торопишься домой, значит, у тебя есть новости,- догадался Гудрат.

- Хорошие новости! - весело ответил Рамазан. - Просто очень хорошие новости! Совсем хорошие новости, Гудрат! Прошу тебя, дорогой, не задерживай меня. Надо поскорей обрадовать стариков. Мать до сих пор не знает такой замечательной новости.

Он нетерпеливо вырвался из рук парикмахера, затерявшись сразу в гудевшей на разные лады толпе, но, пробежав с полсотни шагов, воротился назад. Отозвав Гудрата в сторонку, он что-то шепнул ему и, еще более взволнованный, повеселевший больше прежнего, снова нырнул в празднично суетившийся вечерний уличный поток.

Рамдзан бежал дальше, не поднимая глаз: на каждом перекрестке мог случайно задержать его еще какой-нибудь знакомый человек - это же Балаханская улица! А щедрый город Баку продолжал зажигать огни, и, когда осветились верхние дороги, идущие к Арменикенду и Лок-Батану, парикмахеры закрыли свои заведения. Но, прежде чем опустить железную штору, Гудрат рассказал товарищам, что Рамазан Алиев пригласил его на плов. Пирушка состоится завтра в домике отца Рамазана, на Крайнекривой улице. Алиев поступил на транс-порт. Он давно хотел поступить на транспорт, и вот он поступил. Его взяли стрелочником на станцию Баку.

- В последний раз, - сказал Гудрат, - я ел у Алиева плов много лет назад. Сама Миранса пришла за мной.

Гудрат учился с Рамазаном у муллы Габибе, затем у Али-Аббаса и потом у муллы Ганифа. Пятнадцать мальчиков учились по-арабски и по-фарси. Они ничего не понимали ни по-арабски, ни по-фарси, но им велели в девять месяцев закончить чтение корана. Ученик Рамазан закончил чтение корана в положенный срок; старая Миранса, мать Рамазана, узнав об успехах сына, пригласила всех его товарищей.

- Со мной был Али-Гуссейн и Мамед-Али и еще десять человек, - сказал парикмахер.

Плов был хорош. Миранса попросила тогда Гудрата отнести мулле Ганифу подарок: отрез материи. Мулла был доволен и сказал Рамазану:

«После корана мы с тобой начнем читать Гюлистан и Тарасун-Ниссах и Тарих-Надир».

Теперь Алиев - рассказал парикмахерам Гудрат - надумал снова созвать школьных товарищей. Все, кто ел у него плов пятнадцать лет назад, пускай едят его и сейчас, то есть завтра.

- Где он найдет всех товарищей! Кто умер, а кто уехал. Один стал бо-ольшим человеком, другой на дальнем промысле, третий опять учится… Что касается меня, - с гордостью проговорил Гудрат, - то мне всегда нравилось наше парикмахерское ремесло! От каждого слышишь: «Спасибо, Гудрат, ты меня совсем сделал молодым! Спасибо».

Прижав крепким пальцем штору к подоконнику, он запер ее затем на замок.

А Рамазан пробирался через узенькие Каменистые и Персидские переулки, через глинобитные кварталы, путанно вьющиеся вокруг холмов, мимо темных двориков и старинных мечетей. Люди здесь были еще более любопытны, чем на Балаханской. Они заметили, что у бегущего спрятан под курткой какой-то предмет.

- Никак не пойму, что за предмет! - с досадой проговорила старая женщина, одетая в черное, как все старые женщины этого района Баку. - Эй, дорогой, скажи, пожалуйста, что ты там прячешь под курткой?

Рамазан ей не ответил; он задержался только на улице Мирзы Фатали. Здесь Рамазан разыскал богатый каменный дом, очень хороший дом, потому что над входом рука умелого мастера высекла из мрамора виноградные листья. Их хотелось всегда потрогать рукой. Приподнявшись, Рамазан и сейчас коснулся рукой их затейливой красоты. Потом он постучал в окно.

- Кого тебе? - крикнуло несколько голосов.

В хорошем, с виноградными листьями, доме жило много народу. На любой звонок или стук отзывался весь дом.

- Зовите Мамеда Али.

Но Мамеда Али как раз не было дома, Рамазан задумался, затем важно произнес, оглядывая всех жильцов поочередно:

- Скажите Мамеду Али так: завтра вечером его ждет в своем доме Рамазан Алиев! Скажите так: у Рамазана Алиева будет плов.

- Так и скажем, - пообещали жильцы, осматривая со всех сторон оттопыренную куртку Алиева.

Когда-то шумная и даже скандальная Крайнекривая улица была сейчас тиха. Приезжий из Ганджи или Шамхора подумал бы, что такая тишина стояла на ней всегда, словно тут и не дрались никогда, не орали на все голоса. Теперь не поверят, что Миранса не выпускала сына на улицу одного. Сама отводила в школу, сама приходила за ним к вечеру. Из-за того, что улица была в старину драчливой, детские годы Рамазана были не веселыми, как нужно, годами, а скучными. Одни сестрицы играли с ним - Гюльназ, Наргиз и Асмет. С тех пор они командуют над ним - не каждая в отдельности, а втроем: не одолеешь.

Дома Рамазана ждала вся семья. Дверь открыла сестра Асмет, а за ее спиной стояли и другие сестрицы. Асмет строго спросила, почему он долго не приходил. И Гюльназ сказала то же самое, и Наргиз:

- Отчего не пришел два часа назад?

Мать ничего не спросила, только обратила к сыну свои слезящиеся, красные глаза. Она была очень стара, ей почти девяносто лет. Она давно не вставала с постели. Ее молчаливый взгляд значил для Рамазана много больше, чем вопросы сестер. Мать ждала новостей, но не торопила сына. Когда отец пошел навстречу Рамазану, ласково отстраняя дочерей, Миранса и его удержала от вопросов.

- Ты пришел, Рамазан, - сказала Миранса. - Хорошо, что ты пришел, мы будем ужинать.

- Я вас обрадую, - сказал Рамазан.

- Говори скорей, непутевый! - торопили сестры.

- Вот! - показал на куртку Рамазан.

Он ее широко распахнул, и вся семья увидела большой фонарь, на котором с одной стороны повисли два флажка, а с другой - рожок. Сдув со стола пыль, Рамазан бережно положил на него флажки и рожок, затем поставил фонарь.

- Видишь, мать? Мне выдали сигналы.

- Сигналы! - радостно повторила мать.

- Сигналы? - переспросил отец. - Значит, тебя взяли на транспорт?

Взяли, - ответил Рамазан. - Меня назначили стрелочником. Честное слово!

- Стрелочником! - счастливо повторила Миранса.

- Так тебя в самом деле взяли на транспорт, Рамазан? - сказал счастливый, как и мать, отец.

- Я тебя поздравляю! - крикнула Асмет.

Сестры Гюльназ и Наргиз тоже поздравили брата. А отец подошел к матери и сказал совсем громко, чтобы та не пропустила ни одного звука:

- Миранса! Наш сын Рамазан поступил на транспорт. Я же тебе говорил, что наш Рамазан не простой человек!

Собирая ужин, сестры придвинули стол к постели матери. Сын погладил ее дряхлую голову, поцеловал сухой лоб. Он дал матери пощупать и фонарь, и рожок, и флажки. Она рассматривала полуослепшими глазами необычные красивые предметы и касалась их высохшей рукой.

- Вот так дуют в рожок, - показал Рамазан.

Он заиграл, как музыкант, и Миранса, очень редко смеявшаяся в своей жизни, хрипло, но весело рассмеялась. И теперь она спросила наконец, как же случилось, что его не хотели раньше брать на работу, а потом взяли. И он рассказал Мирансе, как пошел в профсоюзный комитет, где председательствует сам Садых Бадыров.

- Он же меня помнит. Ведь я работал раньше на транспорте.

Бадыров его спросил, где он работал потом, и Рамазан сказал, что много лет, пока был нэп и подрядчики, Рамазан нанимался к ним то землекопом, то каменщиком.

«Верно, теперь другое время, - сказал Бадыров. - С безработицей кончено. И раз ты работал прежде на транспорте…»

Он взял листок бумаги и написал двадцать слов нарядчику кондукторской бригады.

- О, от него я пошел к самому помощнику начальника станции Баку-Вторая! Мне устроили экзамен.

- Трудные вопросы? - посочувствовала Миранса.

- Трудные. Но я ответил на все вопросы. Мне сказали так: «Ты можешь выходить завтра на работу». И выдали сигналы стрелочника… - Он опять заиграл в рожок.

Миранса гладила сына по голове, приговаривая:

- Ты должен был выдержать экзамен. У тебя способности, ты хорошо учил коран.

«Э!» - сказал про себя Рамазан, а вслух проговорил:

- Они сразу поверили, что я смогу работать. Я мечтал поступить на транспорт и поступил.

- И ты не боишься, Рамазан? - тревожилась за сына Миранса.- На такой важной работе нетрудно наделать бед. Надо очень стараться, Рамазан.

- Твой сын - смышленый человек! - похвастал Рамазан.

- Конечно, ведь ты закончил чтение корана в девять месяцев.

Рамазан подумал, что не скажет никогда матери своих мыслей о чтении корана. Совсем не к чему было торопиться, точно опоздаешь на скорый поезд или на ярмарку в Ганджу. И напрасно радовалась тогда Миранса, напрасно ели плов и пировали. Как и тогда, он не знает значения ни одного слова из всего корана. Они учили его на древнеарабском языке, и смысл книги был спрятан от него за высоким, как небо, забором.

- Я стара, - сказала Миранса, - а у нас радость. У меня не ходят ноги. Кто же теперь сделает плов для гостей?

- У Асмет искусные руки, почти как твои, - ответил Рамазан.- Она приготовит плов. Ведь я уже созвал гостей.

- Пойди умойся! - приказала Миранса.

Он отошел в угол комнаты, где освежил лицо, шею и руки. Он заметил оттуда, как отец перешептывается с матерью. Они все время смотрели в угол. Потом к постели подошли сестры. Рамазан пытался прислушаться, но ничего не вышло. Когда он умылся, его подозвал отец.

- Рамазан, - сказал он, - садись и слушай.

А мать добавила:

- Слушай и подчиняйся, Рамазан. Твоя мать тебе всегда делала добро. Она знает, что ты ее любишь.

- Конечно, - сказала одна из сестер.

Родители, видно, приготовили для него такое, что покажется ему неприятным. Он собрал свои флажки и вместе с рожком и фонарем спрятал в шкаф. Наконец отец произнес:

- Мы решили так, Рамазан. Ты поступил на транспорт - ты должен жениться.

Родители были старыми-престарыми людьми. Они верили прежним обычаям, сыну не полагалось жить своим разумением. Раз судьба Рамазана определилась и он получил хорошую работу, то должен поступить так, как укажут ему отец с матерью.

- Он женится, - сказала Миранса. - Он поймет, что слова матери - добро и правда.

А сестрам нравилось, что их брат женится, и они пустили в ход свои проворные языки. Когда умолкала Асмет, начинала Наргиз, и, когда останавливалась Наргиз, приступала с советами бойкая Гюльназ. Рамазан опасался, что не сможет обеспечить и родителей и жену, но отец и мать просили, а сестры им помогали, и больше всех требовала быстрая в разговоре Гюльназ.

- У меня же нет никого на примете, - сказал Рамазан.

- У Неймата есть дочка, - сказал отец. - Ее зовут Амина. Она будет твоей женой…

Рамазан пожаловался, что у него еще нет денег для подарка родителям невесты. Но отец сказал: надобно только купить ситца на платье, больше ничего не нужно.

- Я не смогу купить шелковый платок для жены! - пожаловался Рамазан.

Отец с матерью утешали его, что шелковый платок для жены согласился купить родственник Косум. Это будет дешевая и тихая свадьба. Нечего бояться больших расходов. Асмет приготовит завтра плов, и Рамазан, кроме школьных товарищей, позовет также Неймата с женой и дочерью Аминой.

- Стыдно отказываться, - сказал отец. - Разве кто-нибудь другой, а не ты, поступил сегодня на транспорт?

И Рамазан замолчал - он сидел у постели больной матери. Сестры радовались покорности брата. Они чуть не заплясали, когда Рамазан, махнув с веселым отчаянием рукой, проговорил:

- Я согласен, мать! Если ты этого хочешь - жени! Пожалуйста, жените меня!