Три века Яна Амоса Коменского

Глава четвертая. БЕДНЯКИ ВЗЫВАЮТ К НЕБУ

Нет на земле места милее Фульнека, расположенного в цветущей долине среди зеленых холмов, лесов и полей, с его звенящими на все голоса веснами, роскошными летними месяцами, прозрачными сине-золотыми осенними днями. Где, как не и Фульнеке, чувствовать себя счастливым? Здесь вместе с Яном Амосом была Магдалина, у них родился сын, крепкий и горластый, внесший в дом столько радости.

Ян Амос чувствует необыкновенный прилив сил. Время словно расширяет свои пределы. Он и не замечал раньше, что оно может быть таким многомерным, совмещать в себе противоречивые свойства: стремительно двигаться и одновременно как бы стоять на месте. Действительно, время летело, утро, казалось, моментально сменялось вечером, но при этом каждый отдельный миг, открывая что-то новое, необычайное, словно застыв, стоял перед ним, чтобы можно было его лучше ощутить, вглядеться. Пожалуй, только одна Магдалина знала обо всех делах и трудах мужа. Непостижимо, как Ян Амос мог справляться со всеми своими многочисленными обязанностями. Проповеди и службы в церкви, школа, дела общины, хлопоты о больных и бедняках — и при этом чтение, работа над несколькими сочинениями. Но Магдалина никогда не видела его раздраженным, у Яна всегда находилось для нее ободряющее слово. Красноречивей всех слов был его взгляд, когда вечером он входил в дом. Этого момента Магдалина ждала целый день. Она чувствовала, что нужна мужу, и была счастлива этим.

В маленьких городах все на виду, и нельзя было не заметить, как с приходом молодого проповедника и учителя многое изменилось. Прежде всего школа. Из нее изгоняются палочная дисциплина, механическая зубрежка. Ян Амос, опираясь на пшеровский опыт, развивает, обогащает новые методы обучения. Еще ближе связывает он уроки с окружающей жизнью и явлениями природы, стремясь научить своих учеников наблюдать, задавать себе вопросы, приходить к определенным выводам. По-прежнему он систематически записывает свои наблюдения над учениками. Предметы, которые преподает молодой учитель, как бы оживают.

...В этот день, как всегда, Ян Амос с улыбкой вошел в класс, приветливо поздоровался с учениками и, обращаясь ко всем сразу, спросил:

— Подумали ли вы над тем, что приносит природе, всему живому и нам, людям, весна?

— Подумали! — раздался ответ.

В этом хоре Ян Амос уловил и неуверенные голоса. Его это не удивило: еще не все смогли преодолеть и застенчивость, и неуверенность в своих силах.

— Наверное, о многом вы хотели бы спросить меня, не так ли? — продолжал он.

Ответ был единодушным, и это обрадовало Яна Амоса, ведь стоит задать хоть один вопрос, вызванный собственными наблюдениями, как он повлечет за собой второй, третий... Самое трудное — ступить на этот путь. И он стремился, как мог, подготовить первый шаг, разбудить у детей природную любознательность, научить их смотреть на обычные явления, к которым они привыкли и потому не замечали, новыми глазами, как бы впервые. Многое мешало этому, — разумеется, и укоренившееся недоверие к учителю, страх перед ним. Терпеливо, не смущаясь неудачами, искал он пути к сердцам своих учеников. Теперь — он это хорошо чувствовал — лед был сломан.

Ян Амос многого ждал от сегодняшнего урока. Отвечая на вопрос, столь широко поставленный, дети должны показать, какие знания они получили, а главное, в какой мере научились мыслить самостоятельно, связывать в единую цепь разнородные явления.

Толкаясь, подзадоривая друг друга, дети высыпали на улицу. Они были разного возраста — от десяти до четырнадцати лет. Его мечта собрать в класс учеников одного возраста пока была неосуществима: на практике это означало бы оставить за бортом школы тех, кто не смог раньше пойти учиться. В первую очередь это бы коснулось детей бедняков. Вот ему и приходилось так строить уроки, чтобы они были понятны всем, давая при этом детям постарше более сложные задания.

Солнце уже поднялось довольно высоко, но утро дышало свежестью, как это бывает в разгаре весны. Высокое чистое небо искрилось светом, чуть дрожала от прохладного ветерка нежно зеленеющая листва. Вслед за Яном Амосом дети гурьбой вышли за ограду школьного двора. И сразу открылась площадь перед ратушей — ее высокая башня с другой стороны четко рисовалась на фоне голубого неба.

Фульнек лежал в небольшой долине между холмами, поросшими лесом, и довольно крутой склон одного из них, на вершине которого высился замок, спускался прямо к южной стороне площади. У подножия этого холма прилепилась и школа. Надо было пройти всего несколько шагов, чтобы попасть на тропинку, которая мимо монастыря августинцев,[59] желтевшего среди листвы, вела на вершину холма. Это был излюбленный маршрут Яна Амоса для прогулок с детьми.

Ступив на тропинку, дети притихли, оказавшись в таинственном мире разбуженного весной леса. И по мере того как они поднимались, кипучая лесная жизнь все явственней проявляла себя в разноголосом пении птиц, в ровном гудении пчел, снующих от ульев к лесным полянам и обратно, в низком, как бы волнообразном гудении шмелей, в порхающих бабочках, в шорохе прошлогодней листвы и хрусте упавших веток — то пробежал еж или землеройка ищет место, где добыть земляного червя, — в терпеливом стуке дятла по стволу... Смотри, слушай, запоминай.

Урок уже давно начался — дети спрашивают и рассказывают сами, что знают, о прилете первых птиц, о проснувшихся после зимней спячки зверях, насекомых, о чудесных превращениях гусеницы в куколку, из которой вылетает блещущая цветными крыльями бабочка... Но вот они уже на вершине холма, на зеленой, залитой солнцем полянке, обрамленной высокими деревьями.

Ян Амос садится под могучим дубом, вокруг него устраиваются ученики: кто поменьше — ближе к нему, старшие — во втором, третьем ряду, так уж повелось. Он окидывает взглядом детей: лица оживленны, глаза блестят. Как много интересного они увидели по пути сюда! Что принесла природе, всему живому весна? Дети наперебой рассказывают — ведь сегодняшняя прогулка не первая в весенний лес, у них накопилось немало наблюдений. Незаметно Ян Амос управляет этим разговором и вот уже переходит к своему рассказу. Самые разные явления, о которых говорили ученики, оказываются в этом рассказе взаимно связанными и складываются в единую картину весеннего обновления, где все, от муравья и травинки до могучих деревьев, крупных зверей и хищных птиц, составляет единую цепь, все в равной мере важно и необходимо... Человек, говорит Ян Амос, тоже часть природы и живет по ее законам — рождается, проживает жизнь, в которой есть время расцвета и заката, умирает... Но он еще и наделен разумом, с помощью которого должен разгадывать тайны природы, постигать ее законы. Тогда человек сумеет воспользоваться и ее благами.

— Тот, кто знает, какую полезную работу совершает в лесу муравей, тот его не раздавит, верно? — спрашивает Коменский.

Ученики дружно отвечают.

— Еще его жалко, — добавляет маленький Николай.

— Правильно, — поддерживает его Ян Амос, — каждую жизнь мы обязаны беречь, охранять. На то мы и люди, на то нам и дан разум. А теперь скажите: что дает людям лес?

— Бревна, чтобы строить дома.

— Дрова, чтобы зимой топить печи.

— Ягоды.

— Орехи.

— Охоту на птиц и зверей.

— Цветы и травы, у которых пчелы берут нектар.

— Все это так, — заключает Ян Амос, — но лес еще и сохраняет почву, не дает иссякнуть рекам, защищает наши жилища и поля, на которых мы выращиваем хлеб, от холодных северных ветров. Лес дает жизнь многим его обитателям, без которых человеку пришлось бы очень плохо... А теперь идите за мной.

Вместе с учениками Ян Амос выходит из-за деревьев, образовавших вокруг поляны густую чащу, и оказывается на открытом пространстве. Еще несколько шагов — и они почти у самого края вершины. Удивительный вид открывается отсюда! Во все стороны, куда ни посмотри, до самого горизонта простираются зеленеющие поля и долины, пересеченные лесистыми холмами, словно бы кудрявыми вблизи, чуть дальше — сплошь густо зелеными, еще дальше — синеющими, а потом и совсем исчезающими в голубоватой дымке... Их плавные, ласкающие глаз очертания придают особую прелесть пейзажу, как бы смягчая легкой тенью сверкающие на солнце долины...

— Наша Моравия, наша земля, которую мы должны беречь и благоустраивать, — говорит Коменский.

Здесь, на вершине холма, он начинает рассказ о богатствах этой земли, ее промыслах, людях, которые много веков в суровой борьбе защищали ее от захватчиков, отстаивая свою независимость, свой язык, свои обычаи...

Природа — Человек — Родина...

И Ян Амос знает: этот день не пройдет бесследно. Семена, посеянные им, дадут всходы...

Пройдут годы, и на том месте, где Ян Амос проводил занятия, будет поставлен памятник, а весь этот лес на холме получит название Жаковского («жак» по-чешски — «ученик»).

...Коменский принимает большое участие и в хозяйственной жизни общины. Он насаждает пчеловодство, дает практические сонеты по агрономии. Труды его не пропадают даром: многие скудные хозяйства бедняков, которым молодой учитель помогает в первую очередь, начинают подниматься.

Вечера Ян Амос просиживает за книгами. С увлечением, находя новые глубины, перечитывает он Сенеку и Платона, Андреэ, Вивеса, Мора, Кампанеллу. После трудного дня, заполненного неотложными делами, ему необходимо это неторопливое общение с любимыми собеседниками. Надо завершить и два исторических труда — «О древностях Моравии» и «О происхождении рода Жеротинских».

В один из поздних вечеров, сидя в своей комнате, Ян Амос читает письмо, утром полученное с оказией из Герборна от магистра Альстеда, который всегда одним из первых узнает о значительных событиях в науке и духовной жизни Европы. Иоганн сообщает о процессе, начатом инквизицией над прославленным астрономом, физиком и математиком Галилео Галилеем,[60] выступившим с поддержкой гелиоцентрической системы Коперника, об осуждении католической церковью учения Коперника и запрещении его книги «О вращении небесных светил». Новость поражает Коменского. Против мысли должна быть мысль, а не топор, истина рождается в свободном споре! Но мракобесы хотят до скончания века держать людей в невежестве. Ради этого они не остановятся ни перед чем. Письмо Альстеда, всегда жизнерадостного, деятельного, было проникнуто горечью и усталостью. А заключительная часть вызывала тревогу. «Инквизиция свирепствует, — писал Альстед, — иезуитские шпионы окутали своей мерзкой паутиной все и вся, а на пороге стоит долгая и кровавая война. По существу, пока еще без военных действий, она уже началась, ибо король Матвей, жаждущий абсолютизма, не уступит требованиям чешских сословий былых привилегий и не отступится от своего преемника на чешский престол Фердинанда Штирийского, этого бесноватого католика, который желает быть святее папы римского. Мракобесы считают, что пробил их час, во главе с папой и католическими королями они хотят раз и навсегда покончить с протестантами. Не знаю, что ждет всех нас. Бедная Европа, в какую адскую пучину ввергают ее эти безумные фанатики! Тяжелее же всех придется нам с тобой, Богемии и Германии. Готовься к самому худшему».

Письмо взволновало Коменского. Его учитель и друг никогда не ошибался в прогнозах. Да ему и самому известно, как накалилась атмосфера в Праге, когда король Матвей объявил своим преемником Фердинанда Штирийского. Чешские сословия выразили протест. Король Матвей не принял его, но Ян Амос надеялся, что ему придется уступить, — сословия были большой силой, в любой момент они могли поднять всенародное восстание, которое может смести и самого короля. Неужели он этого не понимает? Или, как о том пишет Альстед, снова, как двести лет назад, сколачивается против Чехии дьявольский союз мракобесов и поэтому, зная о готовящейся поддержке, король Матвей не уступает? Если так, война действительно на пороге.

В доме стояла тишина. Неожиданно звякнуло окно. Ян Амос вздрогнул: показалось — кто-то постучал. Он подошел к окну, заглянул — там в беспросветной февральской темени бесновался ветер. Постоял, прислушиваясь. Никого. Снова сел за стол. Нельзя поддаваться тревоге, опускать руки. Это было бы малодушием. Надо жить, трудиться по-прежнему и надеяться, что беда минует их.

Рассвет застает Яна Амоса за столом. Слева лежат исписанные за ночь листы начатого труда «О древностях Моравии». Коменский поднимает голову, кладет перо. Он доволен, что заставил себя взяться за работу. А потом и не заметил, как пролетела ночь.

Время торопит, подхлестывает исполнение начатых трудов, порой Ян Амос физически ощущает его бег. Жизнь ставит перед ним все новые задачи. Однажды Коменский обнаруживает, как неточна существующая карта Моравии, и решает создать новую. С нетерпением ждет он летних каникул, чтобы отправиться пешком по Моравии. Только теперь, с наступлением майских дней, Ян Амос чувствует усталость: учебный год был легким для детей, но трудным для него. И все же первые итоги радуют. Его ученики ощутили вкус к учению, радость от познания, его пользу. А это главное. Они будут вспоминать школу с радостью. Да, себе он может сказать, что сумел кое-чего добиться. Но это не предел. Он убедился, как велики возможности восприятия знаний у детей, какой живой и гибкой памятью они наделены. Шагая по улице Фульнека, Ян Амос с наслаждением вдыхает теплый воздух, прислушивается к жужжанию пчел, звонким голосам птиц. Ясное солнце, кажется, согревает сердце, весна всегда обещает так много, но именно в один из таких дней, зайдя но делам к бургомистру, он узнает, что в Праге началось восстание.

У Яна Амоса холодеет сердце; сдерживая волнение, он расспрашивает о подробностях. Бургомистр снова повторяет то, о чем в общине много говорят: восстание стало неизбежным с того момента, когда король Матвей объявил наследником чешского престола и короновал Фердинанда Штирийского.

— Но как все произошло? — допытывается Коменский.

— Поводом послужила унизительная история с закрытием католиками протестантских церквей в Браумове и Грабе. Дело тянулось долго, горожане сопротивлялись даже после того, как последовало приказание короля, ведь они ссылались на его собственное слово. Узнав об этом, король еще раз потребовал закрыть церкви, а самых уважаемых горожан, не выполнивших его приказания, заключить в тюрьму. Можно ли это стерпеть?

— Да, чаша терпения переполнилась.

Бургомистр замолкает. Они сидят в канцелярии ратуши. Через открытое окно теплый ветерок приносит запахи влажной земли, оживших лесов и полей. Безмятежно искрящееся солнцем небо. А если опустить взгляд, видны красные крыши, нежно зеленеющие верхушки деревьев. Справа, у подножия могучей, поросшей густым лесом горы, как бы окаймлявшей площадь, видна его школа... Ян Амос не прерывает молчания. Он понимает, какие чувства испытывает бургомистр. Община всей душой с восставшими, но какими бедами многострадальной чешской земле грозит война!

— Так вот, — продолжает бургомистр после минутной задумчивости, — узнав о решении короля, сословия немедленно созвали сейм в Праге, в Карловой коллегии. Там было единодушно решено, что король Матвей нарушил свое слово и уничтожил «Грамоту» императора Рудольфа. Вслед затем было послано в Вену, к королю Матвею, требование вернуть все наши церкви и возродить силу «Грамоты»...

Коменский кивает головой: вести о мартовских событиях в Праге уже дошли до Фульнека. И вот, наконец-то, бургомистр сообщает новости. Король Матвей отверг справедливое требование сословий и запретил сам съезд. На следующий день после обнародования королевского манифеста, 23 мая 1618 года, представители сословий на сейме вместе с вооруженными пражанами вошли в Пражский замок и, как в прежние времена, выбросили из окон прямо в городской ров наместников короля — бургграфа карлштейнского Ярослава из Мартиниц и президента королевской палаты Вильгельма Славату, а за ним секретаря Филиппа Фабриция. Случайно все трое остались живы. В тот же день была избрана директория из тридцати человек, по десяти от каждого сословия — панов, земанов, горожан. Президентом директории стал пан Вилем из Роунова. А войско возглавил храбрый граф Генрих из Турна...

— Мой старший сын, — добавляет бургомистр, — приславший письмо из Праги, сообщает еще, что директория отправила послов в другие земли с приглашением соединиться с ними, а к немецким протестантским князьям обратилась с просьбой о помощи. Иезуитам же приказали убраться вон из Чехии...

— А мы? — заговорил Коменский. — Настал час, когда вся Чехия, все протестанты должны объединиться. Пора и чешским братьям сказать свое слово. Разве мы останемся в стороне?

Бургомистр молчит. Многое зависит от того, какую позицию займет могущественный покровитель братьев Карел Жеротинский.

— Время покажет, — вздыхает бургомистр.

— Спасибо за беседу, пан бургомистр. — Молодой священник поднимается. — Мне пора. Будем терпеливы и будем готовы встать за правое дело.

Коменский спокоен. На лице его нет и тени растерянности. И бургомистру становится легче. «Будем терпеливы и будем готовы». Это именно то, что он хотел услышать.

***

Что такое счастье? Кажется, никто еще не ответил на этот вопрос. Нарушая законы логики, запрещающей давать определение неизвестному через неизвестное, можно сказать, что счастье есть то состояние, когда ты, не зная об этом, чувствуешь себя счастливым, ибо стоит спросить себя, счастлив ли ты, как тотчас проявится все, что тайно или явно омрачает твою жизнь. Ян Амос усмехается этой мысли, неожиданно пришедшей в голову. Сейчас ему кажется, что еще недавно он жил счастливой жизнью, без тревоги смотря в будущее. Но так ли это? Разве у него не разрывалось сердце, когда он входил в халупу бедняка, сидел у постели больного, кормильца семьи, и видел отчаяние в глазах его жены, матери малых детей? И разве его бессилие не ложилось тяжким камнем на душу, когда ему не удавалось убедить господ улучшить положение своих крестьян в поместьях, освободить их от долгов, позаботиться о сиротах? Он не жалел красноречия на уговоры, порой решался на упреки, на открытое осуждение. Но бедняки оставались, и нужда оставалась, хотя многих он сумел поддержать, вернуть им веру в жизнь и в людей.

Так был ли он счастлив? Сознание, что он нужен, что от него ждут помощи и поддержки, прибавляло ему силы. А теперь?

В эти трудные дни ответственность его возросла вдвойне. На него смотрят, ему верят, и он должен быть спокоен, по-прежнему заниматься всеми делами и не допускать вражды, готовой вспыхнуть в любую минуту между католиками и протестантами. Но война уже пустила свои ядовитые ростки. Августинские монахи уже не встречают его, как раньше, с улыбкой, не останавливаются поговорить — опустив глаза, они спешат пройти мимо.

Отдает ли Ян Амос отчет в том, что в эти тревожные дни он избирает свой путь — невзирая на обстоятельства, на самые тяжкие удары судьбы сохранять самообладание и делать свое дело, черпая мужество в сознании долга, своей нужности людям? Вряд ли он задумывается над этим. Он поступает по велению совести, но каждый шаг неумолимо требует следующего, более трудного.

С наступлением лета Ян Амос отправляется пешком по Моравии. Налегке, с записными книжками в карманах, шагает он по дорогам и тропам, заходит в села и усадьбы, беседует с крестьянами, ремесленниками, господами. Страницы его книжек заполняются поговорками, преданиями, песнями — это для «Сокровищницы чешского языка». В особую книжку он заносит различные измерения для будущей карты Моравии, которую успеет составить еще в Фульнеке. Ее амстердамскими изданиями 1627 и 1664 годов будут пользоваться в течение всего XVII века. Эта карта и теперь во многих отношениях не утратила своего значения.

Существует глубокая внутренняя связь между различными работами этого периода, посвященными Моравии. Коменский как бы заново стремится открыть родину, богатства и красоту ее земли, ее людей, язык и поэзию, прошлое и настоящее. Словно предчувствуя разлуку, Ян Амос не может надышаться, наглядеться на свою милую Моравию. В приобщении новых поколений к ее культуре видит Коменский свой сыновний, учительский, гражданский долг.

В Моравии царит мир, но война неумолимо расширяет свои пределы, и если она придет сюда, то больше всего пострадают крестьяне, все бедняки. Мягкая, красочная, завораживающая красота родной земли, словно созданная для того, чтобы на ней жили счастливые люди, еще острее оттеняет бесправие, безысходную нужду крестьян.

Еще в Пшерове у Коменского родилась мысль рассказать о бедственном положении народа и обратиться ко всем христианам — всем, без различия состояния и сословия — с мольбой о помощи. Но тогда он не представлял себе, как это сделать. За два последних года, часто бывая в семьях бедняков, Ян Амос ближе узнал их. Когда он думал о крестьянах, то словно слышал их голоса, видел лица мужчин, из последних сил надрывающихся на поденщине; разбитых старостью и болезнями стариков; согнутых беспросветной нуждой женщин. Порой он не мог определить их возраст. Молодые женщины выглядели как старухи. Горькие жалобы стояли в ушах, отзываясь острой болью в сердце. А что, если и другие услышат их живой страдающий голос, если бедняки сами выскажут свои жалобы? Эта идея, неожиданно пришедшая в голову, взволновала Коменского. Теперь слова, которых раньше недоставало Коменскому, пришли сами, речь его полилась свободно, естественно, стремительно. Прислонившись спиной к дубу, в тени которого он присел отдохнуть после долгого пути, Ян Амос быстро пишет.

«Прежде всего, разреши нам, милосердный боже, открыться тебе во всем и рассказать, что лежит у нас на сердце, когда мы видим в этом мире нелепость, нас угнетающую, появляется желание размышлять, твоя ли это воля в том, что между нами — людьми — водворилось неравенство, что одни живут в изобилии, а другие в нужде прозябают; одни вечно в роскоши утопают, а другие от голода и жажды умирают; одни беззаботно живут без всякого труда, другие же — волы и в изнурительном труде дни и ночи проводят. Разве не всех нас ты, единый создатель наш, сотворил? Не всех ли нас ты сотворил по образу твоему?.. О боже вечный! Взгляни на то, что творится кругом, и заступись за нас или же отрекись от нас, если не считаешь нас своими созданиями. Но чем же те лучше нас, раз ты их так возвысил над нами и дал им повод для их чванства?»

Рука Яна Амоса еле поспевала за мыслью. Когда прошла первая горячка, он подумал о том, кому же обратят бедняки свои жалобы? Господам? Но, сделав так, он покривил бы душой. Крестьяне давно уже ничего, кроме самого худого, не ждали от своих господ, глухих к их нужде. Господа лишь из года в год ужесточали свои требования. Да, на земле не к кому обратиться беднякам, не у кого искать защиты! Вот они и посылают свои жалобы богу — а их сетования переходят в упреки. Отчаяние побуждает их вопрошать бога. Поэтому и надо назвать это сочинение «Письма к небу». Может быть, ужасающая правда, высказанная бедняками, пробьется сквозь эгоизм, алчность господ и тронет их заскорузлые сердца? А если нет, пусть знают: те, кто угнетает народ, не вправе считать себя христианами.

Возвращаясь в Фульнек, Коменский вспоминает прочитанные им еще в университете «Разговоры бедных с богатыми» Лукиана.[61] Замысел его расширяется: почему бы и ему не воспользоваться подобной формой и не дать высказаться и богатым? Ведь «Письма» предназначены в первую очередь им. Наверняка у них найдутся возражения, наверняка они захотят повторить свои извечные обвинения крестьян в лени, упрямстве, неповиновении, которые не раз Ян Амос слышал от них, когда защищал бедняков. Пусть выскажут! Со всей точностью и беспристрастностью изложит он позицию господ. Читатель сам поймет, на чьей стороне правда.

На одном дыхании Коменский создает это произведение, в котором со всей остротой и правдивостью показывает социальную несправедливость, ужасающую пропасть между людьми. «Письма» обличают, они проникнуты духом протеста против социального неравенства. Никогда еще Ян Амос не испытывал такого удовлетворения от своей работы. Он знал, какой могущественной силой обладает слово, и был счастлив, что использует его в защиту народа.

Пражское восстание взбудоражило всю Чехию. Оно могло бы стать прологом к всенародной войне, недаром с новой силой вспыхнула в народе память о гуситах и Таборе. На юге Чехии стали стихийно возникать крестьянские отряды. Поднялись города. Готовы были выступить ремесленники. Однако граф Турн в первые же дни восстания заявил, что ремесленники должны вернуться к своим ремеслам, а подданные — крестьяне — к своему труду. С этого момента руководители восстания будут систематически оттеснять от участия в восстании народные массы, которые могут повернуть его против чешских помещиков. Главной силой восстания стало дворянство, рыцари и часть панов, находившихся в оппозиции к Габсбургам. Их программа была изложена в 100 статьях акта конфедерации, принятого на сейме в июле 1619 года. Цель выступления, говорилось в акте, — «сохранение своих свобод».

В статьях подробно расшифровывалось, что это означает. Во-первых, подтверждались старые права, нарушенные Габсбургами после поражения восстания 1547 года: свободное избрание короля, ограничение его власти. Верховный чешский канцлер обязан был следить, чтобы король ничего не предпринимал против интересов чешской короны. Немало статей касалось церковных дел. Отменялись все указы Габсбургов, направленные против протестантов, подтверждалась «Грамота его величества», духовенству запрещалось приобретать земельные владения. Иезуиты изгонялись из страны, запрещалось основывать новые монашеские ордена. Дворянство не забыло и о своих интересах: статьи акта подтверждали зависимое положение крестьянства. Недоверие к народу выразилось в предписании прятать от своих подданных оружие. Конфедерация не учитывала интересы городов.

С горечью и негодованием читал Ян Амос статьи, усиливающие закабаление народа. Какая преступная слепота! Именно сейчас, в дни грозной опасности — ибо нельзя обольщаться первыми успехами, — наступила пора осуществить чаяния народа и призвать его к действию. Успех правого дела — в единении сил страны. Коменскому уже известно, что на юге Чехии, где всегда бережно сохранялись заветы таборитов, собралось большое крестьянское войско и предложило руководителям восстания свою помощь. В награду крестьяне просили даровать им волю, но крестьянские послы возвратились из Праги с отказом.

Мучительные раздумья охватывают Яна Амоса. Вслед за Петром Хельчицким, великим учителем чешских братьев, Ян Амос был убежден, что лишь моральное усовершенствование человека приведет к исправлению нравов и к всеобщей справедливости, а для этого нужен мир, ибо война ожесточает сердца, развязывает низкие инстинкты. Но как быть, когда народ с оружием в руках поднимается на защиту своей свободы и достоинства? Как быть, когда война уже началась и поражение грозит разорением всей страны, гибелью духовной культуры, а народу новым, еще худшим закабалением?

Свои мысли Ян Амос доверяет прежде всего бумаге и пишет воззвание, обращенное ко всему народу чешскому, где говорит о необходимости объединения, о связи гуситских традиций с современностью. Дошло ли оно до сословий? Во всяком случае, Ян Амос смело высказывает свое мнение. К его великому огорчению, оно расходится с позицией графа Жеротинского, искренне преданного идеям Реформации[62] и все же употреблявшего все свое влияние на то, чтобы Моравия осталась в стороне от схватки. До Фульнека доходят слухи, что когда Жеротинский в начале восстания в Праге попытался убедить дворянство воздержаться от борьбы, ему ответили насмешками и обвинениями в трусости.

Весной 1619 года граф Турн входит с войском в Моравию и, несмотря на усилия Жеротинского, склоняет моравские сословия присоединиться к конфедерации, заключенной с Силезией и Лужицами, а также признать верховную власть Пражской директории. Коменский поддерживает это решение. Снова он повторяет свой призыв к единению всех земель страны, всех сил народа.

Неожиданно умирает король Матвей. Его наследник Фердинанд Штирийский преемлет власть и шлет из Вены в Прагу грамоту, в которой подтверждает прежние вольности чешских сословий и «Грамоту его величества». Теперь он — Фердинанд II Габсбург, но директория не признает его, рьяного католика, королем Чехии.

Восстание набирает силу. После первых побед при Часлове и Лошнице чешские войска под командованием графа Турна быстро продвигаются и в июне 1619 года занимают предместье Вены — там тоже поднимается восстание против Габсбургов. Однако военная необходимость заставляет графа Турна вместе с войском вернуться в Чехию. В августе в Моравии он наносит поражение войскам габсбургского генерала Дамивера, и директория объявляет о низложении Фердинанда II Габсбурга. Чешские сословия на генеральном сейме всех земель избирают королем Чехии одного из вождей Протестантской унии[63] курфюрста Фридриха Пфальцского.[64]

С пышной свитой прибывает он в Прагу, где его ждут делегации от всех земель и сословий, чтобы торжественно короновать в соборе святого Вита. Все протестанты Чехии, и особенно чешские братья, связывают с ним свои надежды на национальное возрождение страны. Они полагают, что одно его имя, сына основателя Протестантской унии и главы ее после смерти отца, сплотит всех протестантских князей Европы. Теперь-то Чехия останется не одна перед лицом Католической лиги, которую под эгидой папы римского привлек на свою сторону Фердинанд Габсбург! А силы этой черной лиги значительны. Во главе ее становится вождь союза католических князей Германии Максимилиан Баварский.[65] Готовятся и другие ее члены — Испания, Польша. Даже протестант Ганс Георг, курфюрст Саксонский,[66] претендовавший на чешский престол и оскорбленный тем, что ему предпочли Фридриха Пфальцского, присоединился к лиге. Чехии грозит вторжение десятков тысяч иноземных солдат, приученных убивать, грабить, уничтожать. Но теперь, благодаря Фридриху Пфальцскому, на помощь Генриху фон Турну должны прийти войска князей Протестантской унии.

Надо полагать, подобные мысли занимают представителей сословий, земель и городских властей, медленно идущих сквозь сплошной живой коридор пражан в процессии, сопровождающей Фридриха Пфальцского. Среди них и Ян Амос Коменский. Он считает, что Чехия сделала правильный выбор, и специально приехал в Прагу, чтобы присутствовать на коронации. Нескончаемая процессия двигается через всю Прагу по королевской дороге в собор святого Вита.

Ян Амос поднимает голову, всматривается в ликующие лица пражан — там, за спинами богато одетых горожан, мастеров и купцов, занявших первые ряды живого коридора, толпится простой трудовой люд, его почти не видно, он оттеснен, и горькая мысль камнем ложится на душу: вот так оттеснен от участия в восстании народ. Войско директории составляют наемники, готовые разбежаться от первых же неудач. А народ, который во времена таборитов одними своими песнями нагонял ужас на отборные войска папистов, теперь в стороне. Директория его боится не меньше, чем Фердинанда Габсбурга. А ведь крестьянам горше всего придется в случае поражения. Так было всегда: народ платит за поражения и за победы, но никто не протягивает ему руки — против него все.

Нарастает колокольный звон. И вот перед ними величественный и легкий собор святого Вита. Ярко светит солнце. Над Прагой синее августовское небо. Праздничный звон смешивается с говором толпы.

Фридрих Пфальцский вступает в собор.

Война разливается по Европе. Руководители восстания создают конфедерацию во всех землях чешской короны. Моравский сейм принимает, наконец, решение о выступлении против Габсбургов и выбирает свою директорию. Присоединяется к Праге и Силезия. Против Габсбургов вспыхивает восстание в Венгрии и Словакии. Чехия заключает военное соглашение с повстанцами. Война приносит с собой волны ненависти. Ян Амос не скрывает, что он сторонник Фридриха Пфальцского. Веротерпимость и доброта священника-протестанта, вызывавшие к нему всеобщее уважение, теперь воспринимаются католиками как личина. Ведь он последователь Гуса, тесно общается с простыми крестьянами и низким людом. Слишком хорошо известно, как ведут себя холопы и плебеи, когда их ненависть против святой католической церкви вырывается наружу. И вслед Коменскому летят ругательства. Он опасается выводить детей на прогулку в лес — однажды их закидали камнями. Чьи-то злобные руки разрушили привезенные им ульи.

На большее католики пока не решаются. Но что будет, если восстание потерпит поражение? В своих проповедях Коменский призывает к спокойствию. Он осуждает дух вражды. Чешские братья не должны поддаваться ему. Ведь они выступают за свободу вероисповедания, за святость своих обычаев и достоинство народа чешского — как же могут они при этом ненавидеть инакомыслящих? Пусть братья всемерно помогают правому делу, но не дадут чувству ненависти овладеть своими душами, ибо нельзя творить добро с помощью зла.

Сам Коменский подает пример выдержки и спокойствия. И лишь одна Магдалина знает, какая тревога за будущее обуревает его. По-прежнему горит светильник на его столе в ночные часы, но порой он кладет перо и сидит в глубокой задумчивости. Иногда встает, чтобы взглянуть на спящего сына. Магдалина прижимается к его руке, она готова перетерпеть все, что выпадет на ее долю, лишь бы он всегда был с ней. Ян Амос молча гладит ее волосы. Ему представляется гигантский водоворот, который втягивает в себя все, что находится около него, и низвергает в пучину. Это война. Человек — песчинка в этом водовороте...

До Фульнека доходят сведения о выступлениях вооруженных крестьян против иноземных войск. Снова проявляют они мужество в защите родной земли, но в Праге по-прежнему не хотят их признавать. Положение осложняется тем, что наемные солдаты директории грабят, мародерствуют, творят бесчинства. Они ведут себя точно так же, как солдаты Фердинанда. Крестьяне вынуждены защищаться и от тех и от других. На юге Чехии вооруженные крестьяне численностью до четырех тысяч выступили с протестом против разрушений, учиненных наемниками директории, и потребовали освобождения от личной зависимости. Несколько тысяч вооруженных крестьян близ Праги, возмущенные грабежами наемников, направились в Прагу, и Фридрих Пфальцский вынужден был признать за ними право защищаться от насилий солдат — подумать только! — призванных сражаться против войск Фердинанда.

Грабежи и насилия вызывают широкие крестьянские волнения, направленные против панов — и сторонников и противников Габсбургов. Крестьяне требуют отмены барщины, освобождения от кабалы. Правительство вынуждено бросать войска на подавление этих волнений. Оно продолжает противиться велению времени — пойти навстречу требованиям народа и призвать его на борьбу с иноземными врагами. Назначенные при Фридрихе Пфальцском «высшие земские служащие» берут в армию лишь каждого десятого крестьянина и каждого восьмого жителя города. Как бывало уже не раз, размышляет Коменский, эгоистические интересы знати и дворянства взяли верх над общенациональными интересами страны. На что же рассчитывает правительство? На поддержку Протестантской унии? Пока она направила в Чехию небольшое войско под командованием графа Мансфельда. Это все, что мог сделать Фридрих Пфальцский. Но никак не ответили на просьбу Франция, Англия, Голландия. Все очевидней, что надежды чешской директории на помощь извне не оправдываются. А любезный образованный Фридрих Пфальцский в эти критические месяцы занят пирами. И вскоре на Чехию обрушивается тяжелый удар: Протестантская уния заключает договор о мире с Католической лигой! Теперь Чехия останется одна против мощной коалиции католических государств. Австрия, Испания, Бавария, Польша, папская курия вводят на территорию Чехии все новые отряды своих войск.

Стремительно близится развязка. Решающее сражение между войсками директории и армиями Фердинанда Габсбурга происходит 8 ноября 1620 года у Белой Горы под Прагой. Оно длится всего два с половиной часа и заканчивается сокрушительным поражением чешских правительственных войск.

Наступает последний акт трагедии. Фридрих Пфальцский объят страхом. Он и не думает продолжать борьбу. Униженно просит он у Максимилиана перемирия на сутки. Словно издеваясь над ним, Максимилиан дает ему восемь часов, и то с тем условием, чтобы он отказался от Чешского королевства. Потерявший от страха голову Фридрих Пфальцский на следующее утро бежит из Праги в Бреславль, в Силезию, бросая государство и доверившихся ему людей на произвол судьбы. Дворянство и знать, стоящие во главе восстания, верят лживым обещаниям Максимилиана о помиловании, потому что хотят верить, и открывают ворота Праги врагу. Фердинанд II Габсбург становится полным хозяином чешской земли, а вместе с ним и свора его военачальников и придворной знати, жаждущих богатых поместий, городов, замков.

Отчаяние и гнев охватывают Коменского. Вот так, теми же людьми — дворянами, панами, патрициями — были преданы и табориты. Настанет ли время, когда любовь к своему народу, к ближнему достучится в их сердца! Коменский ужасается своим сомнениям: вера в то, что не борьба и насилие, а добро исправит людей и приведет к такому обществу, где все будут равны и составят единое сердце и единый дух, вела его по жизни. Ян Амос прекрасно сознавал, что нужна работа многих поколений, чтобы прийти к цели. И он был счастлив сделать хотя бы несколько шагов по этому пути. Но можно ли думать о далеком будущем, когда несчастье неслыханной тяжестью придавило народ?

Ян Амос совещается с уважаемыми членами братства. Все потрясены трусостью и предательством Фридриха Пфальцского. Ведь еще можно продолжать борьбу. Моравия и Силезия вооружены, и в других местах осталось значительное количество правительственных войск. В тылу Максимилиана во главе союзного войска стоит Мансфельд, имея в своих руках Пльзень, Табор, Эльбоген, Фалькнов. В Брандис, лежащий на моравской земле, на помощь восставшим прибыло восемь тысяч венгров. Если бы правительство призвало волонтеров и вооружило народ, проявив при этом решительность, положение можно было бы спасти. Однако правительство вслед за Фридрихом Пфальцским поспешило разоружиться и сдаться на милость победителя. Гнусное предательство!

И все же еще не все потеряно. Помощь венгров вдохновляет Моравский сейм, и он решает продолжить борьбу. Навстречу армии Фердинанда, вторгшейся в Моравию под командованием Бюкуа, сословия посылают свое войско. Оно храбро сражается, но противник многочисленнее и сильнее. В конце 1620 года Бюкуа сламывает сопротивление моравского войска и затем двигается дальше в Венгрию. Все новые и новые войска Католической лиги, почти не встречая сопротивления, наводняют Чехию. Единственная сила, которая могла бы еще изменить ход борьбы, — вооруженный народ по-прежнему не призывается к действию.

Между тем наступает расплата. 20 февраля 1621 года в Праге хватают и заключают в тюрьму руководителей восстания, которым Фердинанд обещал помилование, а 21 июня на площади перед Староместской ратушей их казнят. Отвратительная жестокость Фердинанда — четвертование, повешение, надругательство над телами казненных — приводит в ужас всю Европу. Казнь эта становится как бы сигналом: на Чехию обрушиваются безумные вакханалии убийств, грабежей, насилия.

Торжествующие горожане-католики Фульнека готовятся к встрече победителей. Они не скрывают своих намерений разделаться с протестантами. Однажды кто-то стучится в дом Коменского и сообщает, что за ними идут испанские солдаты — завтра утром они будут в Фульнеке. Солдаты без пощады убивают протестантских священников. Коменский должен немедленно уходить. Магдалина умоляет Яна Амоса послушаться этого совета. Она с сыном ушла бы вместе с ним, но Ян Амос знает, что она ждет второго ребенка, и не решается тронуться с места.

Коменский в тяжелом раздумье. Он понимает, что ему грозит кровавая расправа. Молча сидят они с Магдалиной у кровати спящего сына. Никогда за все годы совместной жизни они не чувствовали такой душевной близости. Одна жизнь. Одна судьба. Разорви нить, незримо связывающую их, — жизнь рухнет. Незаметно летят ночные часы. Ян Амос не в силах подняться. Раздается стук в дверь. На пороге стоит закутанный в плащ вооруженный человек. Поклонившись, протягивает конверт. Коменский пробегает глазами коротенькое письмо. Граф Жеротинский просит его немедленно покинуть Фульнек. Если он не уйдет до утра, ему грозит смерть.

Человек, который передал письмо, отвезет его в надежное место. Магдалина, едва взглянув на Яна Амоса, сразу догадывается, с каким поручением пришел ночной посланец. Метнувшись к мужу, срывающимся голосом повторяет Магдалина уже сказанное-пересказанное много раз: Ян должен уйти! Она не вынесет ежеминутного страха за его жизнь. Если она будет спокойна за него, то сумеет перенести все несчастья.

И вот наступает миг прощания. Ян Амос наклоняется над кроватью и целует спящего сына. Последний раз обнимает Магдалину. Он не может отпустить ее, не может тронуться с места. Магдалина сама отстраняется от него. С трудом Ян Амос заставляет себя сделать шаг к двери, останавливается, оглядывается, встречает прощальный взгляд Магдалины...

Уже прокричал первый петух, когда два человека, пробравшись по пустынным улицам, оказываются за пределами города. А с первыми лучами солнца в Фульнек врываются испанские солдаты.