Три века Яна Амоса Коменского

Глава пятая. СВЕТ В ЛАБИРИНТЕ

Долгие месяцы не утихает расправа над участниками восстания. Имения, замки и земли чешских панов и рыцарей, замешанных в антигабсбургском движении, конфискуются и отдаются ставленникам императора. Многострадальную Чехию рвут на куски. Идут бесконечные суды, казни, разрастаются грабежи, убийства. Священники-протестанты изгоняются из страны. Горят костры из чешских книг. Месть Фердинанда мятежному народу не знает пределов.

Коменский находится в Жеротине под Штернбергом, в землях графа Жеротинского. Но террор Фердинанда принял такие размеры, что Жеротинский, хотя и не числится среди его врагов, не может открыто давать приют протестантам. Вокруг шныряют иезуитские шпионы. Стоит им пронюхать, кого прячет граф, — и Коменскому не сносить головы. На случай особой опасности люди Жеротинского нашли для Яна Амоса тайное убежище в дупле старой липы в ближнем лесу. Там он может писать, в случае необходимости провести ночь.

Что происходит в его душе? Гибнет родина, в смертельной опасности его близкие. Тысячи людей в изгнании. Льется кровь. Целый народ отдан на поругание победителю. Отчаяние Коменского так велико, что он думает о смерти. Если так хрупки принципы христианской нравственности, можно ли после этого жить? Но ведь живут другие люди, возражает он сам себе, живут, страдают, борются. Уйти в такой момент было бы постыдным малодушием. Его долг в том, чтобы быть с теми, кто находится в несчастье. Мысль эта всегда придавала Яну Амосу силы, звала к действию. Но чем он может помочь таким же изгнанникам, как он сам?

Как дальше жить? Мучительные раздумья не оставляют Коменского. Тревога за Магдалину рвет ему сердце. Он уже знает: солдаты сожгли его дом в Фульнеке, погибло все их достояние, богатая библиотека, его рукописи. К великому счастью, Магдалина успела скрыться с детьми у добрых людей. Каково ей там, в опасности, без средств к существованию?

Именно эти дни тревоги и горьких сомнений, постоянной душевной боли, ибо невозможно видеть торжество и безнаказанность зла, бросающего вызов всему человечеству, Коменский пишет сочинение «О совершенстве христианском», посвящая его Магдалине. Мысленно обращаясь к ней, он страстно хочет в этом сочинении убедить ее и себя, что исполнять волю божью — значит терпеливо переносить любые беды даже тогда, когда непонятен божий умысел. Чем же еще он может укрепить ее дух? Ян Амос надеется, что они еще будут вместе, но надо обрести силы и мужество, чтобы не согнуться под ударами судьбы. Закончив работу, он заказывает копию для Магдалины и себя.

Между тем и сам Коменский находится в постоянной опасности, то и дело приходится ему менять тайные убежища. В конце концов он бежит в Брандис-на-Орлице, где в это время жил Карел Жеротинский. В его большом городском доме поселилось несколько священников общины. Королевские чиновники пока не решаются без разрешения хозяина совать свой нос в дом влиятельного богатого графа. В небольшой церкви, недалеко от могилы магистра Григория, основателя общины чешских братьев, они могут, правда тайно, совершать и богослужения. Именно здесь, в Брандисе-на-Орлице, Коменскому суждено испытать самое сильное потрясение в своей жизни: человек, посланный к Магдалине, возвращается с вестью о ее смерти и вместе с ней смерти двух детей, один из которых едва увидел свет. Магдалину не тронули ни солдаты, ни горожане. Но испанцы принесли чуму, опустошившую Фульнек. Чума не пощадила Магдалину с детьми. Все сошлось в один трагический узел: боль за поруганную родину, за страдание народа, жизнь в изгнании словно со связанными руками, стиснутым сердцем. И вот — гибель жены и детей...

В эти черные дни товарищи по несчастью не знают, как облегчить горе Яна Амоса. Они избегают его взгляда, боясь прочитать безысходное отчаяние. Но Коменский не замыкается в своем горе, с большей энергией он участвует в делах общины. Откуда он черпает силы? В чем видит опору его мощный дух?

Глядя на него, поднимают головы и другие. Самое страшное— опустить руки, поддаться унынию, а они должны бороться. Есть подвиг терпения, подвиг надежды. Братья общины, живущие в Брандисе-на-Орлице, и особенно те, кто находится рядом с Коменским, видят, как ежечасно, ежеминутно совершает этот подвиг молодой священник.

Оставаясь наедине с собой, Ян Амос в отчаянии берет в руки копию своего сочинения «О совершенстве христианском». Глаза сухи, в горле стоит комок. Нет, ему не достичь христианского совершенства! В сердце — гнев и боль. Где взять силы для покорности и смирения? Медленно перелистывает Ян Амос рукопись, читает отдельные места. Какая трагическая ирония судьбы! Он предназначал это сочинение прежде всего для Магдалины, теперь он сам ищет в нем опору. Исполнять волю божью — это значит самоотверженно переносить любые невзгоды, даже тогда, когда нам неизвестен или непонятен божий умысел. Если он был искренен, когда писал эти строки, то должен обрести в этой мысли силы, чтобы жить и помогать другим переносить несчастья.

Изгнанники, живущие в Брандисе, среди которых много вдов, одиноких, предоставленных произволу судьбы женщин, обращаются к Коменскому за помощью: как обрести силы, чтобы пережить невзгоды и беды? Ян Амос отвечает сочинением «Град незавоеванный есть имя господне». Убеждая других, Коменский убеждает себя.

Яну Амосу часто снится Магдалина, и всегда одинаково — одаривающая его последним взглядом, когда он обернулся у порога. В этом взгляде вся ее душа, любовь, самоотречение, прощание... Сердце подсказало Магдалине: больше им не увидеться. И в то мгновение, когда он встречается с ней глазами, острая тоска охватывает Яна Амоса, ибо во сне он уже знает: еще один шаг — и Магдалина исчезнет навсегда. И все-таки помимо своей воли, Ян Амос делает этот роковой шаг — и с ужасом летит в пропасть... Просыпается... За окном хлещет дождь. Хижина дровосека в горах сотрясается от ударов ветра — кажется, вот-вот разлетится в щепы. Ян Амос вглядывается в подслеповатое оконце: непроглядная тьма. Ветер. Дождь. Мрак над всей чешской землей, мрак в душе...

Коменский переживает глубокий душевный кризис. И в жизни, и в своих помыслах он всегда был до конца искренен. Лишь стремление к истине, к правде, к справедливости двигало им. Но справедливость и правда поруганы, а истина — обладает ли он ею? Искренен ли, когда учит других покорности и смирению, а сам полон сомнений и гнев против не знающих пощады захватчиков раздирает сердце? Он не сможет жить дальше, пока не разберется в себе самом, пока не узнает о себе полной правды. Он должен написать исповедь, проникнуть в глубины души, не страшась обнажить ее до конца. Ничего не утаивая, он должен рассказать о своей внутренней борьбе, о сомнениях, терзающих душу, самых страшных сомнениях — в божественной справедливости, о своем отчаянии и бессилии. Он должен это сделать, иначе не сможет жить. Для своей исповеди он выбирает форму диалога. В нем можно передать спор с самим собой, показать разные точки зрения, движения мысли, ее борения, мучительный поиск истины.

Свое сочинение Коменский называет «Печальный». Это он сам, скорбящий о трагедии, переживаемой родиной. Он не видит выхода — лучше смерть, чем такая жизнь. Вера напоминает Печальному о божьем милосердии. Печальный с болью высказывает свои сомнения. Он произносит слова, которые могут ужаснуть искреннего христианина: «Бог? Когда мы призываем его, он не слышит и слышать не хочет». Тогда появляется сам Христос, чтобы вселить в него веру в божью благодать. Печальный открывает ему душу. «Ты думаешь, у меня железное сердце?» — спрашивает у Христа Печальный. Откровенно высказывает он свое отчаяние: «Конца мы не видим, но видим перед собой бездонную пропасть, в которую падаем, чем дальше, тем глубже. Ведь сколько людей за это время перебито! Сколько схвачено и брошено в тюрьмы! Сколько от голода, чумы, холода и наготы, горя и скорби, страха и ужаса вымерло! И нет в этом мире надежды на помощь никакой!» Христос утешает Печального, говорит о необходимости смирения, обещает, что наступят новые времена, когда восторжествует справедливость, порок и грехи будут наказаны. Последнее слово остается за Христом. Коменский не может расстаться с верой в божье милосердие, но он и сам чувствует: слова не убеждают Печального...

Это сочинение привело Коменского к новым, более глубоким размышлениям о мире, об обществе, о тех порочных основах, на которых оно построено. Там, где господствует обман, жестокость, угнетение, бессмысленно искать справедливость. Подобная надежда только погубит, ибо она не осуществится. Расстанетесь с надеждой — и тогда вы найдете опору в себе, в своем сердце. Неизбежно возникают эти мысли, как продолжение тяжких раздумий Печального. Вслед за безысходным отчаянием приходит настойчивое желание понять причины бедствия. «Печальный», таким образом, становится прологом к новому сочинению, в котором Коменский хочет анатомировать человеческое общество, обнажить его тайные пружины — всю изнанку власти: государственного аппарата, суда, церковного управления. Он покажет положение различных сословий, состояние науки, философии, ремесел, мотивы поступков людей, истоки их заблуждений...

Коменский рисует картину необъятного города, погруженного в кромешную тьму. Каждая улица города заселена одним сословием, и все они ведут к площади, на которой расположен замок Фортуны. Этот город и есть образ мира, представляющий собой запутанный лабиринт. Так он и назовет свое сочинение «Лабиринт мира и рай сердца». В сопровождении Всеведа (Всюдубуда) и толкователя отправляется автор в путешествие по этому лабиринту. Но прежде проводник и толкователь надевают на него узду и очки, ибо их роль в этом мире такова, что они не должны допускать, чтобы кто-либо увидел вещи такими, какие они есть. К счастью, очки не закрывают глаза целиком, и Путник, глядя поверх очков, может увидеть мир своими глазами.

Страшная картина открывается взгляду Путника! Коменский не щадит никого. Вот сословие ученых. Чтобы попасть в него, «первым долгом проверяли, какой у каждого кошелек, какой задок, какая голова, какой мозг (что по соплям судили) и какая шкура. Если голова была стальная с мозгом из ртути, задок оловянный, шкура железная и кошель золотой, одобряли и тотчас охотно вели дальше». Если же у кого не оказывалось этих пяти данных, то приказывали ему вернуться или, сомневаясь в его успехе, так, наудачу, принимали его. Столь же неприглядным видит Путник и все остальные сословия, в том числе духовенство, предающееся пьянству, ссорам, воровству и грабежу. При этом Путник наблюдает угнетение других верований господствующей церковью, бессмысленные распри между представителями различных вероисповеданий и применяемые хитрости, чтобы завладеть более выгодными местами.

Отвратительную картину являет собой и сословие правителей. Поверх очков Путник замечает, «что некоторые покупают места, другие выпрашивают, третьи приобретают их лестью, четвертые самовольно садятся». К тому же Путник видит, что у каждого из правителей недостает чего-нибудь необходимого: «У некоторых не было ушей, которыми могли бы они выслушивать жалобы своих подданных, у других не было глаз, которыми могли бы видеть беспорядки перед собою, у третьих не было носа, которым могли бы вынюхивать плутовские противозаконные уловки, у четвертых не было языка, которым можно было бы говорить за бессловесных угнетенных, у пятых не было рук, которыми могли бы выполнить суд правый, многие не имели даже сердца, чтобы исполнить то, что указывает справедливость». Судьи называются Себялюб, Златолюб, Малознай, Предубежденный, Неопытен, Сухосуд, Легкомысл, Поспех, Кое-как; наивысшим судьей состоял Хочутак. Правду эти судьи приговорили к наказанию.

Путник приходит к выводу, что все сословие правителей сеет полный беспорядок и несправедливость. Увы, и доступ в замок Фортуны происходит через входы, которые называются Лицемерием, Ложью, Лестью, Пороком, Ловкостью, Насилием... Секретарь же Фортуны — Случайность. Немудрено, что в этот замок попадали и разбойники, мучители, лиходеи, убийцы, поджигатели, что поощряло подобных людей на преступление. Попадает Путник и в замок Мудрости. Она пытается выслать из своего царства различные пороки, но ничего у нее не выходит. Остается без последствий и челобитная от «людей бедных сословий». Ответ царицы метко пародирует словесную эквилибристику сильных мира сего, отделывающихся от нужд трудового народа пустыми словами...

Всевед и Обман увещевают Путника покориться существующему порядку мира. Путник же отвечает: «Тысячу раз предпочитаю умереть, чем быть там, где происходит подобное, и смотреть на беззаконие, подлость, ложь, разврат и жестокость. Смерть для меня более желанна, нежели жизнь». Он вырвался от Всюдубуда и Обмана, но увидел, как люди «с ужасом, рыданием, страхом и содроганием отдавали свою душу, не зная, что с ними будет и куда они попадут из сего мира». Оказывается, участь умерших — тьма, разложение, смрад. И тогда Путник в изнеможении падает на землю. «Лучше бы мне никогда не родиться и никогда не проходить через ворота жизни, если после всех сует мира мне суждено быть добычею кромешной тьмы и всяких ужасов».

И Путник возвращается «в дом сердца своего». Успокоение он находит во всеобщей любви и самоотречении. Он мысленно рисует идеальное христианское общество (совсем как Петр Хельчицкий), где все братья, где нет угнетения, сильных и слабых, богатых и бедных и господствует единомыслие и единочувствие. Так живут подлинные, «внутренние» христиане. Автор противопоставляет их «ложным» христианам, живущим в мире, основанном на угнетении, лжи, обмане.

За этой страстной мечтой о всеобщей справедливости и единодушии, хотя и облеченной в религиозную форму, нельзя не почувствовать горького опыта поражения восстания; мысль об единстве в широком смысле, единстве всенародном, основанном на справедливости, к которому так горячо призывал Коменский, становится главной в определении жизненных основ «внутренних» христиан. Снова, как в «Письмах к небу», Коменский страстно обличает социальное неравенство. Его стрелы направлены против господствующих сословий. Ведь это они, погрязнув в своем эгоизме, оттолкнули народ от участия в восстании и тем самым обрекли восстание на поражение.

«Вернись в дом сердца своего и затвори за собой дверь» — вот к чему он приходит. Мысль эта, обретенная в таких муках, перекликается с философией античных стоиков,[67] с Марком Аврелием,[68] Сенекой, высоко ценимых Коменским, а затем и с Монтенем.[69] Все они создавали свои произведения во времена тираний, войн и смут, когда человек казался ничтожной песчинкой в водовороте грозных событий, которым он не в силах был противостоять.

Найти опору в самом себе — сколько раз и после Коменского люди обращались к этой мысли, стремясь почерпнуть в ней силу, чтобы выстоять, не согнуться в пору преследований и несчастий! И сколько раз проклинали свое одиночество, когда чувствовали, как рвутся их связи с теми, кого постигает та же участь!

Но Коменский никогда не замыкался в себе. Для него жизнь обретала свой смысл лишь в единении со своими преследуемыми братьями, в общей борьбе за справедливость и достоинство человека. «Затвори за собой дверь» — жест отчаяния. Противореча собственному совету, Коменский рисует затем жизнь «внутренних» христиан, идеальное общество в духе христианского коммунизма, вся сила которого как раз в общности судьбы его членов, в духовном единстве.

«У них создается взаимная приязнь, откровенность и святая дружба — все считают, все признают себя за братьев, несмотря на различные дарования и звания... Ни у кого нет больше, чем у другого, кроме вещей случайных».

Нет, он не приемлет холодного одиночества схимника-мудреца! Душа его рвется к людям. Об их счастье помышляет он. Утолить их боль, помочь в беде, показать дорогу к лучшей жизни — его постоянное стремление, придающее единственный смысл всему существованию.

Мечта Коменского, отталкиваясь от действительности, устремляется в будущее. Сочинение, задуманное как исповедь, одушевленная страстным поиском истины, вырастает в глубокий, проникнутый гуманистическими идеями, морально-философский трактат и беспощадную сатиру на нравы общества, раздираемого социальными противоречиями. Ничего подобного по меткости наблюдения, страстному пафосу в защиту обездоленного человека и разящему обличению социальных уродств в современной Коменскому европейской литературе не было.

Ян Амос заканчивает «Лабиринт мира и рай сердца» 23 декабря 1623 года в хижине на краю леса. Смотря на объемистую рукопись, словно не веря, что труд завершен, пишет на заглавном листе посвящение графу Жеротинскому. Могущественный покровитель Коменского читает «Лабиринт» не отрываясь. Он понимает, что перед ним выдающееся произведение. Он восхищен не только глубиной содержания, его пленяет язык, поэтичный в выражении чувств, меткий в обличениях, красочный в описаниях. Небольшим тиражом граф издает «Лабиринт», но сочинение Коменского быстро распространяется в списках.

Правда об обществе, основанном на угнетении и гнусных пороках, высказанная так ярко и смело, расковывает мысль, побуждает по-новому увидеть действительность, многое понять...

К этому времени в Брандис-на-Орлице доходит весть, что сочинение Коменского «Печальный», изданное в тайной типографии в Праге, вносится в папский «Индекс запрещенных книг»[70] — отныне оно должно без жалости предаваться огню. Такова судьба многих книг Коменского. Иезуиты точно так же расправились бы и с самим автором, попади он им в руки. Тревожно в доме Жеротинского. Словно что-то пронюхав, вокруг под разными личинами вьются иезуиты. При появлении чужих людей Ян Амос скрывается в одиноком домике у клопотского леса или еще дальше, в хижине дровосеков в горах.

Суровая зима ухудшает и без того тяжелое положение беженцев. Солдаты Католической лиги изощряются в издевательствах и кровавых бесчинствах. С ужасом передаются по всей округе из уст в уста рассказы о том, как разнузданная солдатня собирает мужчин и женщин, заставляет раздеться и потом гонит по снегу в лес, пока они не падают без сил и не замерзают...

Коменский пишет проповедь «О сиротстве» — необходима срочная помощь детям, которых война сделала сиротами; затем новое сочинение, «Испытание божие», где снова пытается укрепить дух братьев. Он знает, какая могучая сила заключена в слове, и готов бороться этим единственным оружием, оставшимся у него в руках, до последнего вздоха.

Однажды к Жеротинскому являются посланцы императора. Они объявляют графу, что, если он не отречется от своего вероисповедания, ему придется покинуть родину. Они же сообщают, как бы конфиденциально, что готовится императорский указ, который запрещает всем без исключения дворянам и горожанам иного, нежели католического, вероисповедания оставаться в Чехии. Граф, разумеется, понимает, добавляют посланцы, что к крестьянам указ не относится. Они должны быть на земле, как деды их, дабы исполнять то, что им предназначено. Вера их господ, согласно установившемуся обычаю, станет их верой. Чья земля, того и вера. Что же касается свободных сословий и даже высокородных дворян, пусть граф знает: император тверд в своем решении. Велика его милость, радеющего о процветании святой католической церкви. Прощая чехам их прегрешения, император, осененный благословением его святейшества, денно и нощно помышляет о спасении заблудших душ своих подданных-протестантов.

По ханжеским речам Жеротинский без труда узнает в посланцах императора иезуитов. С трудом скрывая свои чувства, граф благодарит гостей за визит и просит передать императору свои всеподданнейшие изъявления. Дать же ответ он пока не может. У него еще есть время на размышление. Стоя, склонив седую голову, он прощается с ними. Когда стихает стук колес отъехавшей кареты, граф Жеротинский бессильно опускается в кресло и закрывает лицо руками.

В тяжкую зиму 1623 года, когда Коменскому приходится скрываться в тайных убежищах, связной от общины приходит к нему Мария-Доротея, или Доротка, как она просит себя называть, дочь епископа Яна Цириля, с семьей которого Ян Амос сближается во время пребывания в Брандисе-на-Орлице. В непогоду, ночью мужественная девушка пробирается в лесную хижину или еще дальше в горы, чтобы передать Яну Амосу сообщение, принести еду, взять у него письма и деловые бумаги. Она активно участвует в подпольной деятельности, с готовностью берет на себя опасные поручения. Обычно Доротка бывает первой читательницей сочинений Коменского, вызывающих ее горячий отклик. Волнуясь, говорит она о нравственном значении «Лабиринта», из которого люди будут узнавать правду о себе, о действительности, а правда укрепляет сердце. С удивлением слышит Ян Амос из уст юной девушки слова, которые пристало говорить зрелому человеку. Невольно он замечает, как необычно серьезны ее глубокие темные глаза. Но через минуту, улыбаясь, Доротка красочно рассказывает о том, как по дороге в лес ее чуть не схватили солдаты Фердинанда. Хорошо, что они были пьяны и ей удалось скрыться в лесу! Пришлось еще порядочно проплутать, пока она не убедилась, что слежки нет. Поэтому пусть Ян Амос не сердится за опоздание. Сердится? Да он счастлив, что она цела и невредима! Коменский восхищен ее бесстрашием и волей, твердым и одновременно живым характером. В его горестном одиночестве приход Доротки — целое событие. Он и не замечает, с каким нетерпением каждый раз ждет ее.

Однажды ночью Коменский проснулся от необычного шума. Прислушавшись, понял: капель. Неужто конец зиме? Набросив плащ, вышел наружу. В лицо ударил тугой, влажный ветер. Лес при полном свете луны, казалось, весь шевелился, вздыхал, трещал, гудел. Сквозь многоголосый перестук капели Ян Амос уловил шорох оседающего снега. Весна, весна! Неужели она не принесет облегчения? Впервые за многие месяцы он почувствовал, что оживает надежда, словно шальной весенний ветер растопил своим теплом лед в его груди. В эти минуты, сам не зная отчего, Ян Амос подумал о Доротке — и не так, как обычно: с волнением, с радостью...

Вернувшись в дом, он садится за стол — теперь уже ему не уснуть. Новое состояние пугает его. Вот уже три года, как погибли Магдалина и дети. С их смертью что-то умерло в нем. С той поры он и не помышлял о своем счастье. Горе других, нужда в его помощи заставляла его жить. Три года мучительного одиночества, борьбы с самим собой. Радость, если он увидит Магдалину во сне, лишь память о ней и согревала его. Магдалина — это часть его души, она всегда будет с ним, до конца, до гробовой доски. А Доротка? Его чувство к этой девушке иное, он еще не разобрался в нем. Но знает, что Доротка нужна ему. Нужна ее верность и мужество, ее веселость и серьезность, ее нежность и беззащитность, которые таятся в ее глубоких темных глазах. Сейчас, слушая капель и вдыхая ночной весенний ветер, он понял это...

С тайной надеждой ждет Ян Амос прихода Доротки. Встреча проходит, как обычно, в оживленной беседе, он не решается признаться ей в своих ночных мыслях, однако чуткая девушка улавливает перемену в его состоянии. Она теряется в догадках, но о подлинной причине не смеет и подумать. Даже самой себе боится признаться она, что давно любит этого удивительного человека. И все же раз от разу нечто новое, нежданно появившееся в их отношениях, все отчетливее проявляет себя. Внутренние преграды, которые Доротка поставила своему чувству, вот-вот готовы рухнуть.

Раньше чем Доротка Ян Амос понимает, что творится в ее душе. Он все еще медлит, но решение созрело — теперь в любую минуту он готов сказать ей слова, которые часто повторял в одиночестве. Однажды летом, гуляя с Дороткой в лесу в один из тех дней, когда синева неба, кажется, омывает тебя, Коменский спросил, согласна ли она связать свою жизнь с ним, изгнанником, у которого нет даже постоянной крыши над головой.

— Да, согласна, — словно одним вздохом, не задумываясь, отвечает Доротка. Справившись с волнением, произносит: — Бедный Ян Амос, как много горя выпало на твою долю! Я сделаю все, чтобы ты был хоть немного счастлив.

В ее голосе звучит сила — сила любви. У Коменского теплеет в груди.

— Обопрись на мою руку, — тихо говорит он, — мы вместе пройдем наш путь до конца.

Они молчат. Слова не нужны. Потом Ян Амос задумчиво продолжает (это уже мысли вслух, ибо отныне ничего не должно быть скрыто от нее):

— Иногда мне кажется, что я прожил долгую жизнь, хотя мне тридцать два года, и все, что было в этой долгой жизни радостного, заключала в себе Магдалина.

— Знаю, тебе ее не забыть. И для меня будет священна ее память.

Ян Амос сжимает ее руку: Доротка сказала то, что он больше всего хотел от нее услышать.

Осенью состоялся свадебный обряд, на котором были самые близкие люди — всего несколько человек. Будущее не обещало молодым счастья — подполье, изгнание, постоянная опасность и бедность. Но Ян Амос стоял с высоко поднятой головой, а глаза Доротеи сияли.

Осень 1624 года. Уже в действии королевский указ, по которому все некатолическое духовенство изгоняется из страны. Населению предписывается участвовать в католическом богослужении. Всякий, кто не признавал себя католиком, лишался гражданских прав и не допускался к занятию ремеслами, торговлей или какой-либо другой деятельностью. Некатоликов запрещалось венчать, хоронить на кладбищах. За непочитание праздников, несоблюдение постов, нехождение в церковь налагался денежный штраф. Пока указ не касается рыцарского и панского сословий, но, очевидно, дойдет очередь и до них.

Ян Амос и Доротка отдают все силы укреплению общины, заботясь о сиротах, о больных, об одиноких женщинах. Они достают деньги и одежду, вовлекая в деятельное участие в общей судьбе братства каждого его члена. Каждый, не раздумывая, должен делиться с нуждающимися последним, не устает повторять Коменский, не считаясь с опасностью, давать приют, оказывать необходимую помощь. Пример Коменского, его слова сплачивают людей, помогают преодолеть страх и отчаяние, но годы жестоких преследований, мучительной жизни в подполье уже подточили силы общины. Они на исходе. Все больше становится тех, кто нуждается в немедленной помощи, все меньше возможностей ее оказать. А надвигаются еще худшие времена. Необходимо было решить, как уберечь людей от уничтожения. Весной 1625 года в деревне на склоне Крконошских гор состоялся тайный съезд священников братства, на нем Коменскому и еще двум проповедникам поручается выяснить, можно ли в Польше найти место для поселения чешских братьев.

Тайная миссия сложна и опасна. Переговоры придется вести в условиях кровавой войны, в которую втянута Польша на стороне Католической лиги. Понятно, что в любой момент Коменский и его товарищи могут быть схвачены и переданы польскими властями в руки Фердинанда. А это означало казнь.

Правда, в Лешно, куда направились посланцы братьев, издавна находили прибежище чешские протестанты, еще с прошлого века, после поражения первого антигабсбургского восстания, основавшие там свои общины, и, несомненно, изгнанники могут рассчитывать на их помощь, тем более что правитель города граф Лещинский — протестант. Но как далеко простирается его власть в это жестокое время?

Ян Амос знает, успех дела спасет жизнь многим тысячам беззащитных людей, и ночью, переходя тайными тропами границу Чехии, он думает о том, что, если они выполнят поручение, жизнь его будет оправдана. Коменскому и его товарищам удалось договориться с графом о поселении членов общины с семьями в Лешно. Несомненно, Лещинский учитывал, что приход чешских братьев, среди которых было много ремесленников, чье мастерство и трудолюбие были общеизвестны, принесет городу процветание. А чешские семьи оказывались в атмосфере терпимости и дружелюбия. Отсюда дворяне-протестанты могли беспрепятственно уйти (что и происходило) в шведское войско, выступавшее против Фердинанда.

Вернувшись на родину, Ян Амос деятельно занимается подготовкой общины к переселению, но пока вместе с Дороткой ему приходится искать новое убежище. Летом 1626 года Коменский с женой и тестем Яном Цирилем находят приют в Биле-Тржемешне, в северо-восточной Чехии, в замке чешского дворянина Иржи Садовского. Здесь Ян Амос встречает своего старого товарища по Герборнскому университету протестанта-священника Яна Стадия, который приглашен сюда в качестве воспитателя троих детей хозяина замка, и Ян Стадий просит Коменского дать советы, как ему обучать детей Садовского, он просит даже написать для него дидактические правила.

Коменский охотно соглашается и обращается с письмами-запросами по этому поводу к известным в то время ученым, чьи педагогические идеи он разделял, — сначала к Ратке, затем к Андреэ. Ратке, ревностно берегущий свой приоритет, не отвечает. Андреэ откликается теплым письмом, в котором сердечно приветствует преемника. Но и он ничего не говорит о вопросах, поставленных Коменским. Яну Амосу, следовательно, приходится рассчитывать лишь на себя. Разыскивая необходимые для работы источники, Каменский вместе с Яном Стадием пересматривает богатую библиотеку Зильберштейнов, находившуюся поблизости в Влчицком замке, вскоре переходящем во владения имперского полковника. Там он находит написанную по-немецки книгу Элиаша Бодина,[71] содержащую дидактические правила обучения латинскому языку. Этот труд побуждает Коменского задуматься об общих законах дидактики и взяться за сочинение, которому суждено стать прологом к его «Великой дидактике».

Вероятно, внешне все выглядело именно так, поскольку речь идет об обстоятельствах сопутствующих и, по-видимому, ускоривших созревание замысла. Подлинные же причины, побудившие Коменского задумать и завершить уже в Лешно «Великую дидактику», разумеется, более глубоки. Вот что говорит об этом сам Ян Амос в «Привете читателям», который он предпосылает своему сочинению. Рассказав, как он без успеха обращался за советами к известным ему философам, Коменский добавляет:

«Только один из них (знаменитейший И. В. Андреэ) ответил нам любезно, что передаст нам факел, и несколько даже воодушевил меня на смелое дело. И я, поощренный этим, чаще стал размышлять о своей попытке, пока, наконец, неудержимое стремление принести пользу всем не побудило меня взяться за дело основательно».

Всем — это значит всему обездоленному народу чешскому. Всем — означает и каждому, ибо в лексиконе Коменского это слово получает конкретный социальный и общественный смысл: всем, без каких бы то ни было сословных, имущественных и прочих различий. Всеобщее образование и воспитание — вот сила, как убеждал Ян Амос, которая приведет человечество к свободной счастливой жизни.

Именно в Биле-Тжемешне, когда уже идет подготовка общины к отъезду в Лешно, Ян Амос лихорадочно набрасывает план и пишет первые главы «Чешской дидактики», которая содержит все основные идеи будущей «Великой дидактики».

Автор чувствует, что здесь необходимо небольшое отступление. Оно бы не понадобилось, если бы речь шла о гениальных открытиях естествознания. К примеру, законы «небесной механики» Ньютона,[72] жившего в ту же эпоху, что и Коменский, известны каждому. Иное дело — педагогика. Ее удел и безмерно велик и безмерно скромен. Она всю жизнь сопровождает нас, незримо нам служит, а в то же время ничем, ни единым намеком педагогика не напоминает о себе, о том, чем мы ей обязаны.

В самом деле, все мы учимся, овладеваем знаниями, умениями, наконец, профессией. Но как это происходит? А между тем чему обучать и как обучать — сложная наука, именуемая педагогикой, вобравшая в себя духовный опыт, накопленный человечеством. При этом, как никакая другая наука, педагогика связана с общественными и социальными устремлениями своего времени, ибо ее конечная цель — формирование человеческой личности, отвечающей национальным традициям, потребностям времени, определенного класса, его историческим задачам. Естественно, что педагогика опирается прежде всего на этику, дающую нравственный идеал личности, и на ту область философии, которая решает проблемы познания, — гносеологию — ведь для того, чтобы решить, чему и как учить, необходимо представить себе, какими путями мы познаем окружающий мир и себя, каковы возможности человеческого познания.

На протяжении столетий педагогика развивалась, менялась в соответствии с историческими переменами и устремлениями новых поколений, но, как в каждой науке, есть в ней труд, определивший ее развитие на века, — это «Великая дидактика» Яна Амоса Коменского. Можно сказать иначе: именно в «Великой дидактике» педагогика осознает себя как теория обучения и воспитания, становится наукой в современном смысле этого слова. Достаточно сказать, что существующей сегодня системой образования и обучения, а прежде всего школой в ее современном виде человечество обязано Коменскому. Он провозглашает и разрабатывает принцип единой системы образования — начального, среднего, высшего, где каждая новая ступень продолжает предшествующую. Идея общеобразовательной школы на родном языке, единой для всех, без различия пола, сословий, происхождения, имущественного положения, выдвинута и обоснована Коменским. В размышлении, чему учить, он обращается к природе, к материальному миру, окружающему человека, и призывает познавать его. Он изгоняет схоластику, ибо «человек живет не для учения, а для деятельности». Он создает учение о школе как о мастерской обучения и нравственного воспитания.

Школа Коменского просвещает, воспитывает, образовывает, готовит для практической деятельности. А в то же время он подчиняет образование великой задаче воспитания человека: «Пусть никто не думает, что тот может стать истинным человеком, который не научен исполнять роль человека, т. е. наставлен в том, что делает человека...» Коменский ратует за создание в городе и деревне таких школ, где «все юношество того и другого пола, без всякого где бы то ни было исключения, могло обучаться наукам, совершенствоваться в нравах, исполняться благочестия и таким образом в годы юности научиться всему тому, что нужно для настоящей и будущей жизни. Кратко, приятно, основательно».

Коменский отрицает науку, не открывающую новых тайн, не имеющую практического применения в жизни. Впервые он обращается к учителям с такой любовью и уважением, ибо учителя ведут по дороге знания, они воспитывают человека и поэтому «должны быть убеждены, что занимают самый достойный пост и что им доверено величественное учреждение, выше которого уже ничего нет под солнцем».

А далее Коменский указывает путь для осуществления своих гуманистических и демократических идей. «Чему учить» подкрепляется разделами, раскрывающими, «как учить». Цели и задачи воспитания и обучения органично, естественно связываются со средствами, проистекающими из природы человека, из его безграничных возможностей к познанию. Здесь Коменский подробно обосновывает каждый шаг. Это он устанавливает понятия: учебный год, учебная четверть, учебный день, урок, школьный класс. Коменский впервые выдвигает и подробно объясняет новые принципы обучения, опирающиеся на сознательность и активность учеников. Он ведет детей в широкий мир от знакомого к незнакомому, от простого к сложному, легко, с помощью наглядности, систематичности закрепляя новые знания упражнениями. Это Коменский ввел существующую ныне классно-урочную систему обучения в школе, определил роль и место учителя, его методы работы в зависимости от возраста детей.

Много воды утекло с той поры, когда «Великая дидактика» начала свое триумфальное шествие, и немало открытий науки во всех областях человеческого знания, сыграв свою роль, ушло в область забвения, а труд Коменского живет. Более того, каждая эпоха в поступательном развитии человечества не увеличивает, а сокращает расстояние между своей школой и школой Коменского. Время не отдаляет, а приближает нас к нему. Парадокс здесь кажущийся, ибо до школы Коменского в ее полном объеме, опередившей свое время на века, нужно дойти. Вспомним: лишь Октябрьская социалистическая революция разрушила старую гимназию с ее сословными ограничениями, зубрежкой, палочной дисциплиной, унижением человеческого достоинства учеников — словом, все то, чему нет места в школе Коменского. И только революция проложила путь в нашей стране к всеобщему образованию, одному из главнейших принципов школы Коменского. А ведь и по сей день всеобщее образование, обеспеченное социальными условиями, — далекая мечта для многих народов мира.

Двигаясь вперед, мы идем к Коменскому...

Но пора возвращаться к лету и осени 1626 года, когда Коменский, успешно завершив свою миссию в Лешно, набрасывает план и первые главы «Чешской дидактики», явившейся прообразом «Великой дидактики». Он размышляет о будущем народа, о судьбах национальной культуры, находящейся на грани гибели. И именно в это время Коменский дает первоначальное название своей «Дидактике», которую он пишет на чешском языке, — «Чешский рай».

Ян Амос верит: изгнанники вернутся на родную землю, народ обретет родину и свободу. И когда начнется великое дело возрождения, его «Дидактика» станет настольной книгой каждого учителя, тем ключом, которым легко и просто отпираются врага, ведущие к человеческому совершенствованию путем воспитания и образования, «ибо, если мы хотим иметь благоустроенные, озелененные, расцветшие города, школы, жилища, надо прежде всего основать и благоустроить школы, чтобы ученостью и упражнением в науках они зазеленели и чтобы мастерскими настоящего искусства и добродетели стали». Коменский трудится с огромным напряжением. Великое дело воспитания нельзя откладывать, и оно не должно прерываться, ибо лишь через воспитание человека и гражданина осуществится возрождение родины. А затем и возрождение всего мира, которым будут править Разум, Справедливость, Гуманность.

Человек — родина — весь мир.

Несомненно, сам замысел «Чешской дидактики» и работа над ней означали перелом во внутренней жизни Коменского, выход из душевного кризиса. Впервые после поражения восстания он сумел перебороть в себе отчаяние и пессимизм и создать произведение, полное света и надежды, веры в человека, в его разум и сердце. Образ мира, невольно возникающий в воображении, когда закрыта последняя страница «Чешской дидактики», — это не лабиринт, погруженный во тьму, а цветущая земля, на которой трудятся свободные, счастливые люди.

От «Чешской дидактики» — к «Великой дидактике», от своего народа — ко всему человечеству!