Трилистники

Я жизни не боюсь. Своим бодрящим шумом

Она дает гореть, дает светиться думам.

Тревога, а не мысль растет в безлюдной мгле,

И холодно цветам ночами в хрустале.

Но в праздности моей рассеяны мгновенья,

Когда мучительно душе прикосновенье,

И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой,

Как спичку на ветру загородив рукой…

Пусть это только миг… В тот миг меня не трогай,

Я ощупью иду тогда своей дорогой…

Мой взгляд рассеянный в молчаньи заприметь

И не мешай другим вокруг меня шуметь.

Так лучше. Только бы меня не замечали

В тумане, может быть, и творческой печали.

В аллею черные спустились небеса,

Но сердцу в эту ночь не превозмочь усталость…

Погасшие огни, немые голоса,

Неужто это все, что от мечты осталось?

О, как печален был одежд ее атлас,

И вырез жутко бел среди наплечий черных!

Как жалко было мне ее недвижных глаз

И снежной лайки рук, молитвенно-покорных!

А сколько было там развеяно души

Среди рассеянных, мятежных и бесслезных!

Что звуков пролито, взлелеянных в тиши,

Сиреневых, и ласковых, и звездных!

Так с нити порванной в волненьи иногда,

Средь месячных лучей, и нежны, и огнисты,

В росистую траву катятся аметисты

И гибнут без следа.

Колонны, желтыми увитые шелками,

И платья рeсhе и mauve в немного яркой раме

Среди струистых смол и лепета звонков,

И ритмы странные тысячелетних слов,

Слегка смягченные в осенней позолоте,

Вы в памяти моей сегодня оживете.

Священнодействовал базальтовый монгол,

И таял медленно таинственный глагол

В капризно созданном среди музея храме,

Чтоб дамы черными играли веерами

И, тайне чуждые, как свежий их ирис,

Лишь переводчикам внимали строго мисс.

Мой взор рассеянный шелков ласкали пятна,

Мне в таинстве была лишь музыка понятна,

Но тем внимательней созвучья я ловил,

Я ритмами дышал, как волнами кадил,

И было стыдно мне пособий бледной прозы

Для той мистической и музыкальной грезы.

Обедня кончилась, и сразу ожил зал,

Монгол с улыбкою цветы нам раздавал,

И, экзотичные вдыхая ароматы,

Спешили к выходу певцы и дипломаты,

И дамы, бережно поддерживая трен,

Чтоб слушать вечером Маскотту иль Кармен.

А в воздухе жила непонятная фраза,

Рожденная душой в мучении экстаза,

Чтоб чистые сердца в ней пили благодать…

И странно было мне, и жутко увидать,

Как над улыбками спускалися вуали

И пальцы нежные цветы богов роняли.