Трое в одном

Глава 9. Новости прошлого века

Когда Лена вошла в палату, Кошкин лежал на койке и беспечно похрапывал. Лена осторожно подошла к постели.

— Родной мой, — ласково прошептала она, глядя на такое милое для неё лицо со смешным вздёрнутым носом.

Она нагнулась и тихо поцеловала Бориса. Кошкин пошевелился, открыл глаза и с удивлением уставился на Лену.

— Пардон, мадемуазель… Вы, кажется, изволили поцеловать меня?

«Да, профессор прав: он не в своём уме», — тоскливо подумала девушка и ласково положила ладонь на лоб больного.

— Как ты себя чувствуешь, Боренька?

Кошкин поёжился и смущённо пробормотал:

— Гм… Я действительно Боренька… То есть Борис Ефимович Кошкин. Подпоручик двадцать второго полка. Но я вас не знаю, мадемуазель… Пардон, не помню-с…

— Ведь это же я — Лена…

— Елена? Очень приятно! — любезно ответил Кошшин. — А как по батюшке, позвольте узнать?

— Елена Александровна, — растерянно сказала девушка.

— Как же это я вас раньше не замечал? Вы, вероятно, к нам, в Козлов, недавно изволили прибыть?

«Странно! — подумала Лена. — Козлов — ведь это же старое название Мичуринска. Но Борис никогда в жизни там не был».

— И разрешите полюбопытствовать, откуда вы приехали? — продолжал расспрашивать Кошкин.

— Разве ты забыл? — в свою очередь спросила девушка, всё ещё надеясь вызвать у больного проблески воспоминаний о себе. — Я же с родными приехала сюда из Коломны.

— Это что под Москвой?

— Да.

— Господи! — радостно воскликнул Борис. — Да ведь мы же с вами земляки, Елена Александровна! Имение моего батюшки всего в двадцати верстах от Коломны.

— Имение твоего батюшки? — переспросила девушка. — Что за имение?

Кошкин помялся.

— Да не сказать, чтоб уж большое… Всего двести душ крепостных. Но смею вас уверить, что фамилия Кошкиных ещё при царе Михаиле Фёдоровиче известна была. Старая дворянская фамилия. Так-то, мадемуазель…

Он помолчал и с достоинством добавил:

— Имение наше рядом с имением графини Левиной расположено. Соседи с её сиятельством… Вам у Левиных не приходилось бывать, Елена Александровна!

— Нет, — смущённо пробормотала девушка.

— Жаль, — посочувствовал Кошкин и осведомился: — Что новенького привезли? Ведь от вас до Питера ближе. А мы, признаться, отстали от жизни. Газеты недельки через две сюда доходят, не раньше. А в мире столько нового, интересного! Вот давеча открываю «Московские ведомости», читаю — 21 февраля господин Гоголь скончался. Это который сочинитель. Знаете?

— Знаю…

— Жалко его, — вздохнул Кошкин. — Говорят, хороший был сочинитель. Я его пьесу в Тамбове видел. «Ревизор» называется. Ничего-с, хорошая пьеска. «Над кем, говорит, смеётесь? Над собой смеётесь!» Занятно выходит.

Он улыбнулся, видимо, вспоминая пьесу. Лена сидела на стуле рядом с кроватью и тревожно всматривалась в Бориса.

Да, он, несомненно, воображает себя человеком прошлого столетия. Вот и о Гоголе рассказывает, как о своём современнике. Странно! А ведь Гоголь действительно умер 21 февраля 1852 года. Это она хорошо помнила. Но откуда такую точную дату взял Борис? Ведь он никогда литературой не увлекался! Из-за этого у них были даже споры…

— Тебе нравится Гоголь? — мягко спросила девушка.

— Баллетристику я не очень люблю, Елена Александровна. Марлинского, правда, обожаю. Особливо его сочинения про войну: «Лейтенант Белозёр», к примеру, или «Латник». Кстати, вы с собой новенького ничего не привезли?

— Что именно?

— Ну, последних журнальчиков, например. Я, Елена Александровна, больше всего «Отечественные записки» господина Краевского люблю.

— У меня нет этого журнала, — смущённо ответила Лена.

— Весьма жаль. А скажите, вы в Петербурге давно изволили быть?

— Я там не была…

— О, так вы, значит, и по чугунке ещё не ездили? — с видом собственного превосходства воскликнул Кошкин. — А я, признаться, прошлой осенью покатался. Чуть было на самое открытие не попал. Говорят, там сам государь император был. Не читали в газетах?

Девушка покачала головой.

— Ну, матушка моя, и чудеса же там! — восторженно сказал Кошкин. — Весь поезд катится по чугунным полоскам. Рельсами они называются. Впереди — машина с трубой. Высоченная машина! С меня ростом, а то и повыше. А сзади — тележки со скамьями прицеплены. Штук пять тележек, не меньше. И на каждую тележку по двадцать человек может сесть. Представляте? Это на открытую. А в крытых тележках, что на манер кареты, там, конечно, меньше вмещается. И всё же человек сто этот поезд вполне увезёт. Просто удивительно! А скорость какая! По двадцать вёрст за один только час! Чего вы так на меня смотрите? Не верите? Не вру, ей богу, не вру! Двадцать вёрст в час, никак не меньше.

— Верю, — тихо ответила девушка. — Но разве ты забыл, что поезда теперь могут делать свыше ста километров в час.

Кошкин расхохотался.

— Что вы, Елена Александровна! Это уж сказки! Дамский вымысел. Пока к вам, в провинцию, дошло — присочинили…

Он помолчал и с сожалением добавил:

— Да-с, жаль, что вы сами это чудо не видели. Ну, ничего, успеете ещё, увидите…

Лена опустила голову. Неужели это надолго? Ну что ж, она сделает всё, чтобы вернуть Бориса в прежнее состояние. Она так углубилась в свои мысли, что даже не заметила, как дверь отворилась и в палату вошёл Орлов.

— Ну, что, молодёжь? — весело спросил он. — Беседуем?

— Да, господин доктор, — в тон ему ответил Кошкин. — Знакомлю Елену Александровну с последними новостями. Она ведь тоже, оказывается, недавно сюда приехала. Уж не вместе ли с вами?

— Угадали, голубчик! — добродушно ответил Орлов. — Мы с ней в некотором отношении родственники.

И уже серьёзно добавил:

— Хочу вас сегодня впервые выпустить на свежий воздух. В сад. Кстати, там все мы и позавтракаем. Не возражаете?

— Конечно, нет. Но как скоро я смогу покинуть сей лазарет? Мне ведь в полк пора.

— Ну, что касается вашей службы в полку, придется пока подождать. Вам ещё отдохнуть надо. Вот и отдыхайте. Развлекайтесь, читайте, гуляйте по саду. Елена Александровна компанию вам составит.

Кошкин задумался.

— Всё это прелестно, — наконец сказал он. — Но ведь я человек подчинённый, господин доктор. Мне с полковником Синцовым поговорить надо.

— С ним всё улажено, — быстро сказал Орлов. — Он вовсе не против.

— Отпуск с сохранением жалования?

— Разумеется.

— Прелестно, прелестно! Но мне бы с Татьяной Ивановной повидаться нужно.

— Вы можете написать ей записку, — торопливо сказал Александр Иванович. — А видеться нельзя.

Кошкин нахмурился.

— Вы слишком распоряжаетесь моей особой, — резко сказал он. — Впрочем, на то вы и доктор… Велите принести мне мундир.

И, повернувшись к Лене, галантно произнёс:

— Пардон, мадемуазель! Я, так сказать, в неглиже. Прошу вас.

И он взглядом указал на дверь.

Лена, сама не зная почему, вдруг покраснела, смутилась и поспешно вышла. Следом за ней вышел и Александр Иванович.

— Мария Павловна, — обратился он к дежурной сестре, — принесите, пожалуйста, больному его одежду. И, кстати, захватите листок бумаги и ручку.

Потом он сел на диван, стоявший у окна, и жестом руки пригласил сесть девушку.

— Ну что, Лена? — участливо спросил он.

— Это ужасно, — тихо сказала девушка и подняла на профессора полные слёз глаза. — Неужели это надолго?

— Посмотрим… — неопределённо ответил он и задумался.

Девушка вытерла слёзы и открыла сумочку, чтобы достать зеркальце и привести себя в порядок. Но зеркальца не оказалось — видимо, Лена второпях забыла его дома.

Она с досадой оглянулась вокруг.

— А где у вас зеркало? Я помню, недавно здесь, у окна, стояло трюмо.

— Мы его убрали, — сказал профессор и тоном приказа добавил: — Хорошо, что вы мне напомнили. Ни в коем случае не давайте Борису зеркала. Слышите? Ни в коем случае!

— Но почему?

— Так нужно, — коротко ответил профессор.

Мимо прошла сестра с одеждой Бориса. Лена рассеянно проводила её взглядом. Дверь палаты плотно притворилась. А через секунду оттуда послышался гневный голос больного.

— Что ты мне принесла, каналья? Что ты принесла? Где мой мундир?

Сестра что-то ответила, спокойно и тихо. Но Кошкин не унимался:

— Да как же я это надену? Разве ж это панталоны? Это же чёрт знает что!

Лена, нервно закусив губу, вскочила с дивана. Но профессор крепко взял её за руку.

— Успокойтесь. Сестра его уговорит.

Голос Кошкина в самом деле стал звучать гораздо тише.

Однако через минуту он снова зазвенел гневно:

— Это — шляпа?! Это же решето, а не шляпа! Мне цилиндр нужен, каналья! Понимаешь? Цилиндр!

Дверь широко распахнулась, и оттуда вылетела модная капроновая шляпа Бориса Стропилина. Описав полукруг, она ударилась о фикус, стоявший в вестибюле и покатилась к ногам Орлова. Старый профессор, кряхтя, поднял её и укоризненно сказал появившемуся в дверях Кошкину:

— Так нельзя, молодой человек.

— Но позвольте, доктор! — запальчиво возразил подпоручик. — Если уж мне предложили одеться в штатское, то будьте любезны приготовить сюртук и приличные панталоны. Я — дворянин, офицер его императорского величества! А вы меня наряжаете чёрт знает как. Нехорошо-с, господин доктор.

Профессор с виноватым видом развёл руками.

— Чем богаты, тем и рады, голубчик.

И чтобы отвлечь внимание обидчивого подпоручика от щекотливой темы о гардеробе, торопливо спросил:

— А вы записку Татьяне Ивановне написали?

— В самом деле! — спохватился Кошкин. — Чуть не забыл. Мерси, доктор.

Он вернулся в палату, подсел к тумбочке и взял пластмассовую ручку.

— Ишь ты! — пробормотал он, разглядывая ручку. — Докторишка-то, видно, человек образованный, гусиных не употребляет… На английский манер: перо железное и вставочка…

Он попробовал ручку на зуб, с любопытством взглянул на свет сквозь красную полупрозрачную пластмассу и глубокомысленно заметил:

— Гм… Видно, дорогая штучка-то… Янтарная, что ли?

Потом осторожно обмакнул перо в чернила и старательно написал:

«Любезная Татьяна Ивановна!

Смею сообщить, что нездоровъ, а посему быть у васъ не смогу. Ежели сможете, пришлите хотя бы записочку съ горничной. Позвольте поцеловать Вашу прелестную ручку.

Съ симъ остаюсь Вашъ преданный и покорный слуга

подпоручикъ Кошкинъ».

Сделав витиеватый росчерк, Кошкин свернул листок и подозвал сестру.

— Послушай, милая! Эту записку отнесешь его высокоблагородию Синцову. Знаешь? Мещанская улица, собственный дом купца Громова. Отдашь дочери полковника Татьяне Ивановне. В собственные руки! Упаси тебя бог кому другому отдать. Ежели его высокоблагородию сия записка попадет — разгневается. А он человек крутой — может и чужую девку высечь. Ясно?

Сестра молча кивнула, взяла записку и вышла. Кошкин секунду помедлил, почему-то вздохнул и распахнул дверь в вестибюль.

— Я готов, господин доктор! А где барышня?

Профессор кивком головы указал на Лену, которая стояла у окна. Она только что сняла больничный халат и теперь оправляла короткое белое платьице, плотно облегавшее её тонкую фигуру. Кошкин глянул на неё, внезапно покраснел и смущённо пробормотал:

— Пардон, мадемуазель! Я не знал, что вы не одеты.

— Нет, я готова, — спокойно ответила девушка. — Можно идти.

— Как! — испуганно воскликнул Кошкин. — Неужели вы пойдёте прямо в этой нижней сорочке?

— Это не сорочка, это платье…

— Позвольте-с! — горячо возразил Кошкин. — В таком случае это просто… неприличное платье… А где кринолин [1]?

Девушка, ничего не понимая, растерянно смотрела на Кошкина. Профессор невольно расхохотался:

— Кринолин теперь не в моде, Борис Ефимович.

— Что вы мне говорите! — возмутился Кошкин. — Именно кринолин сейчас в моде. А это!… Может, из-за границы сию моду вы привезли? Не знаю-с!

— Ну-ну, не надо волноваться, Борис Ефимович, — примирительно сказал профессор. — Лена одета как нужно. Давайте-ка лучше пойдём.

Он тяжело поднялся с дивана и двинулся к выходу. Подпоручик церемонно шаркнул ножкой и галантно пропустил вперед себя Лену, стараясь не смотреть на её стройные, загорелые ноги.

По указанию Орлова, в больничном саду был огорожен высоким забором небольшой участок. В маленькой уютной беседке стоял стол. Над столом, на полке лежало несколько книг Пушкина, Лермонтова, Гоголя и других писателей первой половины девятнадцатого века. Здесь же, будто невзначай, был оставлен альбом с тщательно отобранными фотографиями, по которым профессор решил начать знакомить Кошкина с действительностью…

Стол в беседке был уже накрыт.

— Прошу! — сказал Орлов и сел рядом с Леной.

Подпоручик укоризненно посмотрел на них, потом перекрестился и только тогда сел.

— Что ж это вы, господа, крестом себя не осенив, за стол садитесь? Нехорошо-с! Ну, доктору-то ещё простительно, а вам, барышня, грех забывать о боге.

Лена вспыхнула. Она сделала было движение, чтобы перекреститься в угоду больному, но тут же вспомнила, что она всё-таки комсомолка и что сделать это было бы не только смешно, но и просто позорно. И от такой мысли она покраснела ещё больше и совсем растерялась.

На помощь ей пришёл Орлов.

— Борис Ефимович, — отвлёк он подпоручика, — не хотите ли полюбоваться видами этого города?

Он снял с полки альбом, вынул несколько фотографий города Фрунзе и протянул их Кошкину. Тот с любопытством стал рассматривать их одну за другой.

— Мастерская работа! — наконец с восхищением сказал он. — Просто прелестно! Посмотрите, как выписаны эти детали. Удивительный художник! Столько нужно терпения, чтобы на такой маленькой картине столько изобразить!

— А вы знаете, что это изображение сделано не художником, а особым аппаратом? Фотоаппаратом. Машинкой такой.

Кошкин расхохотался.

— Ну и шутник вы! Где ж это видно, чтобы машина могла рисовать? Право слово — шутник! Однако такой набор картинок стоят уйму денег. Ну и расточитель же вы, господин доктор. Кстати, что за город?

— А как вы думаете? — переспросил Орлов.

— Судя по тополям, которые я видел в Малороссии, это какой-то южный город. Но не российский, конечно. У нас, в России, например, таких гладких улиц не найдёшь. В Петербурге и то все они булыжником мощены. А тут — глядите, как сверкают. Любопытно! А дома-то какие! И все в зелени… Может, сей город италийский? Или французский?

— А вы не думаете, что лет так через сто или сто с лишним в России могут появиться такие дома?

— Что вы, доктор! — воскликнул подпоручик. — Наша лапотная матушка-Россия не способна на это. А тут!… Посмотрите на вот эти прелестные строения.

— Это Академия наук.

— Разве? Ну, тогда ясно, что город не российский. В России лишь одна Академия наук — Петербургская. Ну, а её-то уж я, слава богу, видел — меня не проведёте.

Кошкин помолчал и, продолжая разглядывать фотографии, с усмешкой добавил:

— А ваш художник — оригинал!

— Почему?

— На каждой улице какие-то странные кареты нарисовал. И все они почему-то без лошадей стоят. Фантазёр! И людей-то в каретах изобразил: вроде едут… Одного только не пойму: зачем ему понадобилось вот эту огромную карету за палки к столбу привязывать?

И подпоручик ткнул пальцем в изображённый на фотографии троллейбус.

Лена мельком глянула на Орлова. Он добродушно улыбнулся и убрал фотографии на место.

— Ну, довольно, Борис Ефимович. Завтрак остынет.