Трое в одном

Глава 2. Стоит ли радоваться своему восьмидесятилетию?

— Тост! — провозгласил Борис и поднял бокал.

— Тост! — поддержала его Лена. — За вами тост, Александр Иванович.

Асылбек вскочил со стула, едва не опрокинув бутылку с вином.

— То-ост!

Лена дёрнула его за рукав и укоризненно сказала:

— Тише ты, сумасшедший!

И лишь спокойный Акбар Мамедов молча приподнял свой бокал и сдержанно улыбнулся. Он всегда держался очень солидно, этот Акбар.

— Слово предоставляется профессору Орлову! — церемонно объявил Асылбек, поправил очки и с театральной важностью поклонился.

Все выжидательно посмотрели на Орлова, который сидел во главе стола в старом, потёртом плюшевом кресле.

Только вчера Александру Ивановичу пришлось вынести скучную процедуру своего юбилея. Он долго сидел в президиуме, терпеливо выслушивал длинные, утомительные поздравления коллег и украдкой поглядывал на часы.

А сегодня прямо на квартиру явились друзья Асылбека — приёмного сына Орлова. Пришёл и Акбар Мамедов. Было по-домашнему просто и весело. Асылбек дурачился и пародировал вчерашний торжественный вечер.

Сейчас на его шутливо-пышную фразу Александр Иванович усмехнулся и добродушно проворчал:

— За что же пить? За то, что стукнуло восемьдесят лет и ещё на год приблизился к смерти? Стоит ли этому радоваться?

Он покачал большой лысой головой с белым пушком на висках и добавил:

— Смотрю я на вас и завидую. Даже не верится, что на свете есть люди, которым может быть всего только двадцать лет. Или вам, Лена, ещё меньше?

Девушка вспыхнула и смущённо ответила:

— Я старуха: мне уже двадцать два года.

— Ребёнок…

Асылбек насмешливо фыркнул:

— Ничего себе ребёнок! Да у них с Борькой в следующее воскресенье свадьба. И я на эту свадьбу приглашён первым.

Лена покраснела ещё больше, а Борис, который чуть не подавился яблоком, сделал страшные глаза и выразительно посмотрел на Асылбека.

— А чего смотришь? — невинно спросил Асылбек. — Подумаешь, тайна! Им, дедушка, уже и ключи от новой квартиры пообещали дать.

Старик ласково оглядел Бориса. Хороший парень! Сколько ему? Лет двадцать пять, не больше. Только в прошлом году закончил институт. А ведь, поди, считает себя пожившим человеком. Жениться собрался…

— Ну, а где же всё-таки тост? — нетерпеливо спросил Асылбек.

— Лет до ста расти вам без старости, — предложил Борис и снова поднял бокал.

Асылбек отмахнулся:

— Не суйся, Борька. И не цитатничай. В наши дни это уже не модно. Пора шевелить собственными мозгами.

— Если они есть, — добавила Лена.

Асылбек важно кивнул и выжидательно посмотрел на Орлова. Тот откинулся на спинку кресла и медленно поднял бокал.

— Ну что ж… Давайте-ка, друзья, выпьем за науку.

— За хирургию, — уточнил Акбар.

— И за журналистику, — ввернул Асылбек.

Борис сдвинул брови и строго сказал:

— Не выйдет, юноша! Журналистика — не наука.

— Журналистика тоже наука, — с жаром возразил Асылбек. — Врач изучает тело, журналист — общество. К врачам обращаются раз в год, к газетам — ежедневно.

Акбар иронически улыбнулся:

— Небось, допечёт болезнь, так забудешь о газетах, а побежишь к врачу.

— Кто как, — заметила Лена. — А наш Асыл, наверное, даже умрёт с собственной корреспонденцией в руках.

— И завернут его бренное тело в газеты, — со вздохом сказал Борис.

— Как селёдку, — добавил Акбар.

Все засмеялись и выпили.

Старый профессор любовно следил за молодёжью. Ему нравилась эта весёлая компания. Конечно, в его годы молодёжь была другой. Пожалуй, серьёзнее…

На какой-то миг в его памяти всплыли далёкие студенческие годы… Петербург… Медицинский факультет. Горячие споры в тесной комнатушке, за хромоногим столом, на котором, кроме буханки чёрного хлеба да куска дешёвой колбасы, ничего не было. Но зато какие проблемы решались за этим столом! Какие проблемы! Спорили о судьбах народов, о революциях, выносили безапелляционные приговоры правительству и царю.

Этим молодым людям, конечно, легче. Вот шампанское на столе… А разве он его пробовал в юности?

Нет, теперь не то… И куда делась серьёзность, которой отличалось его поколение? Вон, например, у Асылбека какой-то постоянный шутовской тон. А ведь парень не глупый. Должны же его волновать серьёзные вопросы. Не считает же он, в самом деле, что неё главное уже сделано старшими поколениями. Откуда же этот небрежный тон? Что за дурацкая манера о серьёзных вещах говорить шутливо? Или, может быть, это инстинктивная боязнь ложного пафоса, иммунитет против слишком красивой и громкой фразы, которой — чего уж таить? — иногда грешило его поколение?…

Впрочем, стоит ли об этом думать? Главное, ребята они неплохие, хорошо с ними…

Александр Иванович любил молодёжь. С нею он сам чувствовал себя моложе, бодрее, забывал свои восемьдесят лет, не думал о надвигающейся смерти, о которой так или иначе приходится думать тому, кто прожил долгую жизнь.

— Лена, — неожиданно обратился он к девушке, — вы когда-нибудь задумывались, что придёт время, и вы непременно умрёте?

Все с любопытством посмотрели на девушку. Она растерянно заморгала и, запинаясь, ответила:

— Н-нет… Не думала…

Орлов усмехнулся:

— Однажды Льва Толстого спросили: «Что такое молодость?» И он объяснил: «Скажите семнадцатилетней девушке, что она умрёт. И девушка ответит: «Фи! Глупости!» Вот это и есть молодость».

— А вы?… — начала было Лена, но спохватившись, умолкла.

Впрочем, профессор понял её.

— Вы хотите спросить, думаю ли я о смерти? Думаю. И боюсь её.

— Боитесь?

— А вы считаете, стыдно бояться смерти? Нет, это естественное чувство. Не боится смерти только тот, кто не любит жизнь. А я люблю жизнь…

Орлов помолчал, взял вилку и, задумчиво выводя на скатерти какие-то линии, тихо добавил:

— Только, ради бога, поймите меня правильно. Я готов пожертвовать жизнью ради чего-то большого. Я прошёл через две войны, не раз сталкивался со смертью, был ранен…

Он невольно пошевелил ногой, изувеченной в первую мировую войну, и продолжал:

— Я даже готов рискнуть жизнью, чтобы поставить интересный опыт. Но покорно ждать своей смерти только потому, что она неизбежна, только потому, что ты прожил положенное количество лет, — это глупо.

— Вечный вопрос… — тихо сказал Акбар.

— Вечный и до сих пор неразрешимый! В наши дни человек научился многому. Он переделывает лицо нашей планеты, меняет течения рек, расщепляет атомное ядро, врывается в космос, а вот победить собственную старость не может. На протяжении многих веков величайшие учёные бились над этой проблемой, а что толку?

— Но ведь продолжительность жизни увеличилась, — напомнил Борис.

— В среднем — да. Но лишь за счёт того, что мы научились бороться с болезнями. За счёт того, что мы спасаем от преждевременной смерти молодых. Но абсолютная продолжительность жизни отдельного человека почти не изменилась. В древнем Риме старость наступала в таком же возрасте, как и в наши дни.

Асылбек с сомнением покачал головой:

— А помнишь, недавно писали об одном престарелом колхознике с Кавказа. Ему исполнилось сто шестьдесят лет! Ведь это наш современник!

— И в то же время — современник Пушкина, — сказал Акбар, лукаво улыбаясь.

— И Достоевского! — добавила Лена.

— И всё же в таком преклонном возрасте он живёт именно теперь, — упрямо сказал Асылбек.

Профессор пожал плечами.

— Таких единичных примеров из истории можно привести сколько угодно. Датчанин Дракенберг прожил сто сорок шесть лет. Жизнь его была тяжёлой: до девяносто первого года он служил матросом, а потом тринадцать лет провёл в турецкой неволе. Когда ему исполнилось сто одиннадцать лет, он женился на шестидесятилетней старухе, но, впрочем, скоро овдовел. Наконец, в сто тридцать лет этот вдовец влюбился в молодую девушку, которой безуспешно предлагал руку и сердце.

— Ну и жених! — засмеялась Лена.

— А вот ещё пример долголетней жизни, — продолжал, увлекаясь, Александр Иванович. — Я хочу сказать об одном англичанине, которого звали Фома Парр. Он прожил сто пятьдесят два года! Причём всю свою жизнь провёл в тяжёлом труде. Когда об этом удивительном старце узнал король Великобритании, он вызвал Парра в Лондон. Правда, жизнь в столице не пошла на пользу Парру. Вскоре после своего приезда, в тысяча шестьсот тридцать пятом году он умер.

Асылбек расхохотался:

— Вот уж поистине преждевременная смерть!

— Да, — серьёзно сказал Орлов. — Эта смерть, пожалуй, действительно была преждевременной. По крайней мере, знаменитый врач Гарвей, который вскрывал труп Парра, не нашёл у него никаких старческих изменений. Не окостенели даже рёберные хрящи! Кто знает, сколько бы ещё прожил Парр, если бы не этот переезд в Лондон и не резкая перемена образа жизни! Возможно, он прожил бы ещё десяток лет.

Профессор помолчал и, оглядев молодых людей, которые с любопытством слушали его, спросил:

— О чём говорят эти факты? В чём дело? Почему одни люди благополучно доживают до полутора веков, а другие стареют чуть ли не в двадцать лет?

— Ну, уж не в двадцать же, Александр Иванович, — с сомнением сказал Борис.

— Именно в двадцать! — повторил Орлов. — А иногда и раньше. Наступает, как говорят, преждевременная старость. История знает любопытные случаи этого явления. Например, венгерский король Людовик Второй уже в четырнадцать лет имел хорошую бороду. В пятнадцать лет он женился, в восемнадцать поседел, а в двадцать — умер со всеми признаками глубокой старости.

— В двадцать лет! — ахнул Асылбек и подтолкнул локтем Бориса. — Слышишь, Борька? А тебе уже двадцать пять. Зажился ты, брат.

— Отстань, — отмахнулся Борис.

Асылбек поправил очки и чуть заметно подмигнул Лене.

— А вот ещё пример, — снова проговорил Александр Иванович. — Учёный Кириан описал девочку, которая уже в два года стала взрослой девушкой. В восемь лет у неё был ребёнок, а в двадцать пять она умерла от старости.

— Неужели её детство продолжалось меньше двух лет? — удивлённо спросила Лена.

— Да.

Борис покачал головой:

— Значит, прямо из яслей — и замуж. Вот это темпы.

— Но вы понимаете, почему я привёл эти примеры? — спросил профессор. — Они говорят о том, что причина старости не просто в количестве прожитых лет. Не просто время является причиной старения, а некие определённые свойства самой живой системы, самого организма. Наша задача познать эти свойства и научиться управлять ими.

— И тогда человек станет бессмертным! — важно сказал Асылбек.

— Не шути, Асыл, — серьёзно ответил Александр Иванович. — Бессмертие, конечно, невозможно. Но удлинить свою жизнь человек может и обязан. Во всяком случае, величие учёные — Павлов, Таранов, Флюранс, Фарр, Ланкастер — все они утверждали, что человеческая жизнь должна длиться не менее ста лет. А другие, например Илья Ильич Мечников и наш современник Александр Александрович Богомолец, считали, что человек вполне может прожить и сто пятьдесят лет.

— Каждый? — недоверчиво переспросила Лена.

— Каждый.

Акбар повернулся к девушке и добавил:

— И это ещё не предел человеческой жизни. Некоторые учёные думают, что человек вполне может жить до двухсот лет.

— Верно! — подтвердил Орлов. — Именно так считали Гуфеланд, Пфлюгер и Галлер. А знаменитый немецкий врач и естествоиспытатель Парацельс, который жил в шестнадцатом веке, был уверен, что придёт время, когда долгота нормальной человеческой жизни достигнет шестисот лет.

Асылбек рассмеялся:

— Здорово! В шестьдесят лет уйти на пенсию и до шестисот жить за счёт собеса. С ума сойти можно!

Лена шутя возразила:

— А на пенсии не так уж и плохо. Я даже удивляюсь, почему Александр Иванович давным-давно на пенсии, а до сих пор целые дни проводит в клинике. Я бы на его месте больше отдыхала, развлекалась.

Профессор снисходительно посмотрел на Лену:

— А помните Фауста?

Я слишком стар, чтоб знать одни забавы,

И слишком юн, чтоб вовсе не желать.

Он помолчал и задумчиво добавил:

— Понимаете, получается парадоксальное явление, теперь, когда у меня такой богатейший опыт, такие знания, когда только работать и работать, я должен умереть…

В тоне профессора, обычно спокойном и сдержанном, на этот раз неожиданно прозвучала такая тоска, что все притихли. Но Орлов не заметил этого. Он, казалось, говорил только для себя, не обращая внимания на тех, кто сидел за столом.

Асылбек смущённо кашлянул и пробормотал:

— Зачем говорить о смерти, дедушка? Это грустно…

Лохматые брови старика сурово сдвинулись. Он встал со своего места и. отодвинув кресло, резко сказал:

— Я говорю о ней не как обыватель. Я говорю как исследователь!

Но потом, словно устыдившись своей неожиданной суровости, мягко добавил:

— Ну, вы сидите, а я пойду. Что-то устал я сегодня…

Высокий и грузный, тяжело припадая на изуродованную правую ногу, он медленно прошёл через комнату и плотно прикрыл за собой дверь спальни.

Лена вздохнула, отодвинула от себя пустую тарелку и тихо продекламировала:

— Если бы молодость знала, если бы старость могла…

Акбар, внимательно глянув на неё, сказал:

— Сентенция избитая, но верная.

И, подымаясь, добавил:

— А не пора ли по домам, дорогие товарищи?